Белое полотно распадалось на квадраты, которые исчезали неизвестно куда. Появился потолок, серый, в трещинах, в тумане. Наркоз отходит, поняла Маша. Попыталась протянуть руку к чашке с водой на тумбочке. Не получилось. Из тумана выплыло лицо, юное, нежное, голубоглазое, со спиральками каштановых кудрей. Затем плечи, руки... Соседка по палате, вспомнила Маша. Кажется, Рита. Ладонью указала на чашку.
– Пить нельзя, - сказала девушка, - я вам промокну губы.
Влажная салфетка коснулась рта. Маша благодарно улыбнулась. И удивилась! В тумане, как во сне, девушка открыла Машину сумку, достала косметичку, отвернулась к окну. Через несколько секунд голубоглазое лицо просияло, склонилось над Машиным.
– Прелесть. Я возьму? Вы себе еще купите. Поправляйтесь! Выписывают меня.
Падали и исчезали белые квадраты, рассеивался туман. Тоненькая фигурка скрылась за дверью. Маша дотянулась до чашки. Пила неловко, обливаясь. Вздрагивала и думала, что девчонка глупая, будет смотреться в зеркало, а в чужое нельзя, не такая уж сладкая у его хозяйки судьба.
Косметичка была дорогой. С остатками теней, румян, пудры. Изумительно пахла вишневая кожа. Завораживало искусно прикрепленное овальное зеркало. Рита и не видела таких никогда, даже в глянцевых журналах. Чудо! Переживет тетка. Сразу видно из – за границы не вылезает. Роскошные курорты, пальмы, белые пляжи. Обойдется! А она дальше Москвы нигде не была. Одежда – вечные джинсы, футболки и джемпер. Правда, восемнадцать не сорок пять. Взмахнет еще волшебным крылом синяя птица. Взмахнет!
Гладила вишневую кожу, открывала и закрывала молнию. Стыд притаился и не высовывался. Не сомневалась, косметичка всего лишь знак, который притянет яркую, красивую жизнь, тысячи оттенков. Не серого, нет! Голубого и бирюзового, как небо и вода на далеком острове, которого она пока не знает, не видела даже во сне. Поманило маленькое вишневое чудо... Пообещало!
На улице шел дождь, слякотный, серый. Ворчала мать, ругались за бетонной стеной соседи. Не раздражало. Сегодня не раздражало. Лишь изредка вспоминались тусклые от наркоза глаза. Перед операцией тетка сделала макияж. Рита не решилась спросить, для чего? Все – равно заставят умыться. Тетка надела фиолетовый пеньюар. Встала у окна, сцепила ладони. Волнуется, пожалела Рита. Одна, никто не навещал, не звонил. Она и сказала:
– Не переживайте. У вас несложная операция. Все будет хорошо.
Тетка промолчала. И Рита подумала, что больше с сочувствием вязаться не будет. И не вязалась. Просто забрала кусочек чужого счастья. Конечно, счастья! Подумаешь, дождь и слякоть, подумаешь, серое небо! В овальном зеркале отражались озорные глаза, в которых мерцал пока только один ослепительный оттенок – предвкушение.
Ей никогда ничего не снилось. Но этой ночью она была на берегу широкой реки. На траве сидел мужчина, невысокий, черноглазый, широкоплечий. Рядом лежала большая рыба. Еще живая. Бледная, почти белая.
– Какая странная, - удивилась Рита, - отпустите в воду. Мне ее жаль.
Он пожал плечами.
– Я уже ухожу. Делайте, что хотите
– Я одна не смогу. Помогайте. Солнце яркое, жарко. Она испортится.
Вдруг оказалось, что его нет, а она держит рыбу в руках. Скользкую! С крупными, тусклыми глазами. И отпускать некуда, река исчезла. Вместо нее появился лес. Возле сосны стояла тетка. «Это я, - показала она на рыбу, - выловил и измучил». Рыба упала на Ритину ступню.
За окном все так же хлестал дождь, покалывало ногу. Отлежала! Сильно стучало сердце. От дождя, решила она, от чего же еще? Дурацкий, дурацкий сон! Выпить теплого молока и забыть. Полистать глянец, послушать шансон. У нее еще две недели больничного. Удалили липому на животе. Всего – то! Останется крошечный, аккуратный шрам. Пикантно. Любимый будет прикасаться нежно. Горячими, чуть влажными губами. Обязательно влажными. Она терпеть не может сухие и жесткие. Любовь еще не пришла и любимого нет. Но какие у любви оттенки она представляет.
Через неделю Рита вышла на улицу. В солнце, в аромат цветущих яблонь. Не удержалась, достала косметичку. Подмигнула, улыбнулась себе и вдруг заметила, что зеркало с мелкими трещинами. Не было этого, она помнит. Или все изменил яркий солнечный свет? Обидно! Хороший мастер поменял бы зеркало, но дорого. Да и нет таких мастеров в их городе.
Мужчина окликнул ее из машины:
– Девушка, как проехать к больнице? Езжу, путаюсь.
Седые волосы и усы, ухоженная, загорелая кожа, черные глаза. Совсем не в ее вкусе, но ведь только спросил. Объяснить нетрудно.
– Может быть, вы мне покажете, где это? Если есть время.
Время у нее было. Правда, побаливал шов, но она устала за эту неделю от скуки, от эпатажа глянцевых журналов, шансона и странных снов. Села рядом. Сразу заметила, что руки у мужчины небольшие, но уверенные, сильные. И седой, но не старый. Имя красивое – Станислав. Возле больницы сказал: «Я недолго. Если подождете, отвезу вас домой».
Конечно, подождет. Не трястись же в автобусе! Интересно, как там тетка? Эта скользкая рыба из бредовых снов. Каждую ночь она падает на ступню. И рыбак… То появляется, то исчезает. Мать сказала, что это от наркоза, пройдет. Но не снилось же пока в больнице была. Рыба, рыба, рыба... Мерещится даже днем. Бедная! Могла бы вольно плавать в реке, метать по весне икру. Чертов рыбак! Впрочем, чушь и нечего накручивать. Где там седой красавчик? Целый час прошел.
Он пригласил поужинать. Заказ доставили в номер. И она вдруг разволновалась. Гостиница, незнакомый мужчина, шампанское. На улице все было иначе, просто и буднично. Мимо шли и ехали люди. И до родного дома рукой подать.
– Рита, да вы испугались, - понял он, - а мне одиноко, хочется поговорить. Не уходите.
В черных глазах была грусть.
– В вашем городе живет женщина, которая меня оставила. Красивая, добрая. Необыкновенная! Приехал, увидел. Теперь вот не по себе. «Не возвращайтесь к былым возлюбленным!» - помните?
Рита смутилась еще больше. Не любила откровенность, ни свою, ни чужую.
– Не краснейте. Так бывает. Случайности, глупости разрушают самое высокое чувство. И уже ничего не вернуть, а жаль.
– Полюбила другого? - спросила она робко.
Спросила и закрыла лицо кудрями. Он осторожно накрутил на палец тоненькую каштановую спиральку, улыбнулся.
– Только в провинции девушки еще умеют краснеть и делают такие наивные, прелестные прически.
– И вопросы задают наивные, да?
– За вашу прелесть, Рита. Шампанское хорошее. Поднимайте бокал. И не жалейте меня. Это я виноват, терял иногда голову. Влюблялся.
Грустные глаза, но жалеть не будет. Чужой! Растерялась, как дурочка… Наплетет романтических историй. Ей это не надо. Не надо!
– Влюбленность всегда немного глупость. Когда – нибудь вы это поймете. Глупо, но романтично, прекрасно.
Сентиментальный. Никогда не полюбит такого.
– Станислав, а разве неважно, что близкий человек страдает?
– Об этом не думаешь. Это накрывает потом.
Она бы убила, а женщина просто ушла. Фу, какое гадкое шампанское! Или выпила много? Что – то надо ему ответить. Что?
– Прощения, наверное, не просили?
– Какая правильная девочка, но прощение всего лишь иллюзия, потому что все повторялось. У меня повторялось, понимаете?
Не понимала. И перестала смущаться, но в глаза старалась не смотреть. Грусть не ушла, но он любовался. Было неловко и приятно. «От чего приятно – то? – подумала удивленно, - он же козел! Уходить надо. Шов разболелся, в голове туман».
– Побудь со мной, - попросил он, - просто побудь. С тобой уютно, светло. Хочешь покажу альбом своих работ? Я ведь художник. Думал подарить, а она даже смотреть не стала.
Он писал море. Спокойное и ленивое. Элегичное и чувственное. Слегка шальное и капризное. В нем сияли и мерцали те самые волшебные оттенки. В эту воду хотелось не зайти, ворваться и ощутить, как она искусно играет телом.
– Потрясающе, - сказала Рита и не оттолкнула ладонь, которая легонько коснулась ее шеи.
Он писал женщин. Угловатых, с острыми ключицами, маленькими грудями, треугольными лицами. Некрасивых! И притягательных. Углы, чуть заметные овалы манили сквозь фантазию туманов, солнечных бликов, струек дождя на стекле.
– Если примитивно, то это первые мечты, первая любовь, слезы, - объяснил он и погладил ее плечо.
Романтичный, талантливый. И сентиментальный козел. Любит нимфеток, первые бутоны... Но она еще побудет. Дома скучно и уныло, а он заказал десерт, кофе, еще шампанское. Побудет. Совсем немного.
Мягко обволакивал розовый свет. Истомный, с легким ароматом парфюма. Мужчина что – то говорил. Она не слышала! Губы у него были чуть влажные. Руки настойчивые.
– Здесь больно, - она положила ладонь на живот, - не трогайте!
Не трогал, но больно все – таки было. И разочарование тоже. Не летала, не растворялась в воздушных голубых оттенках. Кровь и боль. И совсем чужой человек, который благодарно целовал ее лицо. И была минута неловкости, когда оба молчали. И он вдруг тепло спросил:
– Рита, ты в Москве – то бываешь? Я оставлю визитку. Звони.
– Зачем? - удивилась она, - вы и не вспомните.
– Как же я тебя не вспомню? Такую красивую, прелестную, с загадками…
Интересно, какие в ней загадки? Обычная, симпатичная девчонка из спального района, которая мечтала о любви. Мечтала! А поплыла от одного поцелуя, отдалась банально и скучно. Это все от шампанского. И от нервов. От снов с рыбой и теткой у сосны. От нервов!
– Не люблю Москву. Плохо в ней ориентируюсь. В метро голова кружится.
– Рыбка моя, в Москве не бывает плохо. Я тебя встречу. Все будет чудесно.
Рыбка? Значит тоже рыбак и она попала на крючок. Наивная! Как же, будет он разгадывать тайны? Оставит на траве, под горячим солнцем, как тот из снов. И мучайся.
Оделась стремительно. На улице остановилась, посмотрела в зеркало. В голубых глазах застыло раздражение. И не пахла, как раньше, вишневая кожа. Но благоухали яблони, дерзко, остро и сладко. Истекали невидимыми соками. И дразнили, дразнили... Рита сорвала цветок, улыбнулась и подумала, что раздражаться глупо. Было и прошло. Оглянулась. Он стоял у окна. Помахала рукой: «Прощайте, художник. Никогда вам не позвоню. Никогда!»
Во сне снова увидела широкую реку, мужчину. Он задумчиво смотрел на воду. Волосы и усы были седыми. На ладони трепетала небольшая рыбка. Большой на траве не было.
– Эй, - позвала Рита, - эту отпустите, иначе не знаю, что с вами сделаю.
Он улыбнулся, подошел к воде. Успел! Через несколько секунд река исчезла. Чуть влажные губы поцеловали ямочку на щеке. Рита хотела возмутиться, но его уже рядом не было. Тетка у сосны тихо сказала:
– Рыбка это ты, а в тебе еще одна жизнь. Скоро почувствуешь. Береги себя. И не волнуйся, большая рыба в реке.
И снова бешено стучало сердце. Чего он привязался этот сон, эта тетка? Этот рыбак? Миллионы людей ловят рыбу. Варят уху, коптят и жарят. Никакой мистики! Спят спокойно. И они похожи, тот на берегу, и вчерашний седой. Надо купить пустырник. Надо что – нибудь отнести тетке, сок, фрукты, минералку. Она и не догадается, от кого передача. А косметичку не вернет. Это же знак!
Маша стояла у больничного окна, смотрела на цветущую яблоню во дворе. Молодую, вызывающую, как девчонка, которая украла косметичку. Цвет вызреет спелыми яблоками. Девчонка выйдет замуж и нарожает детей, а что впереди у нее? Уже сорок пять. Два года назад она уехала из Москвы в этот город, спокойный и тихий, с яблонями, черемухой, сиренью. Оставила мужа, дом. Оставила, чтобы тишиной залечить обожженные нервы. И в душе иногда разливалось тепло. Ненадолго, но и это было счастьем. После долгих лет тоски... Рядом с ним. Ненавидимым и любимым!
Не звала, а приехал. Она даже с постели не встала. Отказалась от подарка. Кажется, это был альбом. От волнения тяжело дышала, не хватало воздуха. Волосы гладил. Маша, Маша... Что Маша? Чужая женщина, уже не жена. Не мешает его романам. Из – за них и терзала боль. Даже не бабник. Вечный влюбленный! Она ведь тоже была, как яблоня. В веселом и нежном цвету. Лепестки безмятежно осыпались, завязались плоды. Хотела дочку. И он хотел. И каждый день писал письма. Веселые, радужные, с мечтами, как фейерверк. Он с дочкой в парке, где летят и кружат разноцветные листья. В цирке, в кукольном театре, на качелях. У нее черные, как угли глаза, льняные, волосы. Розовые платьица... Мечтал искренне и торопил время в дальней своей поездке по контракту. Модный художник. Красивый, романтичный. Ее любимый муж.
Нет платьицев, ни розовых, ни голубых, потому что и дочки нет. Не ушла, не убежала, не уехала, когда он увлекся. Натурщицей! Угловатой, плоской, совсем юной. Мастерской тогда еще не было. Привел в дом и попросил быть терпимой, потому что девочке негде жить, а у него проект, идея, азарт. Натурщица таращилась на Машу узкими глазами и молчала. Раздевалась, голая садилась у окна, курила, стряхивала пепел на паркет, загадочно улыбалась. Он приносил пепельницу, восторженно распускал огненные косички в небрежную гриву. Делал наброски и без конца повторял: «Гениально!» Маша не видела ничего гениального. Она за него боялась. Натурщице не было и шестнадцати.
– Не плачь, - умолял он, - не вмешивайся в творчество. Это мой шанс.
Не вмешивалась. Рано уходила на работу, поздно возвращалась, чтобы не видеть его эйфории, ее ироничного взгляда. Иногда они где – то ужинали. Без нее. Приезжали ночью. Утром она брезгливо убирала ванну, меняла полотенца. Девочка была неряшливой, неопрятной. Он не замечал. Или не хотел замечать.
День, неделя, месяц... Маша больше не устраивала скандалов. Он же просил не устраивать! Не преувеличивать! Идея, азарт... Но едва сдерживалась, чтобы не запустить в девицу чашкой или ложкой. В него тоже. Сдерживалась, берегла ребенка. Но однажды сказала:
– Скоро рожать. Я устала. Сними ей комнату. Это все ненормально.
– Устала? – удивился он, - от чего? Ты же дома только спишь. А комнату не могу, она исчезнет. Это идеальная натурщица. Уведут, перехватят. Пусть будет рядом. Не на век. Потерпи.
– Больно, - всхлипнула Маша, - ты забыл, что я жена. Разлюбил?
Он прижал ее к себе:
– Машка, как я могу тебя разлюбить? Ты мое чудо. Но если честно, немного увлекся. У творческих людей это бывает. Все пройдет. Прости!
Ни дочки, ни платьицев! Истерики не было, но мир на мгновенье стал черным и злым. Потом поняла, что этого малыш и не выдержал. Не захотел в такой мир. И она не цвела больше яблоней.
Маша, Маша... Что Маша? Все в прошлом. Простила, жалела, любила. Делала вид, что не замечает русых, белокурых, рыжих... Натурщиц, любовниц – какая разница? Лишь бы не приводил в дом. И звучало бы иногда домашнее: «Машуня, чем ты меня покормишь?» И ложилась бы на грудь уверенная его рука. Как – то жили... Он художник, она банковский менеджер. У него страсть к новым, впечатлениям, хаосу ощущений. У нее цифры, кредиты, контроль. Не совпадало! И работы его не любила. Продирало до дрожи, когда видела «этих женщин», плоских, с острыми коленками и локтями. Гадких утят! Публика ахала: «Гениально!» Что эта публика, понимала? А, может, понимала? Даже в пейзажах только весна. Причудливые переплетения ветвей с набухшими почками. Веселые, сиреневые ручьи, россыпи белых подснежников с узкими, острыми лепестками. Было еще удивительное его море. Но и возле этих работ она тосковала, потому что вместе у моря ни разу не были.
Не совпадало! Но цеплялась за эту бесплодную любовь, цеплялась. Для чего? Что там написано в книге судеб? Маша, Маша... Надо остыть, не вспоминать. Ну, приезжал! Поседел, глаза печальные. Она понимает, постель делить есть с кем. Жалеть некому. И что? Только протяни руку, обнимет, в тысячный раз скажет: «Прости!» И она ухватится за этот крючок. Все повторится, а второй раз уйти не получится. Не хватит сил. Задохнется!
Мимо яблони прошла девчонка. К врачу или к ней? Косметичку не жаль. Всего лишь красивая безделушка из Италии. На зеркале трещинки, а в зазеркалье ее слезы. Если вернет, надо выбросить. Девчонку, сороку, простила... Это ведь самое ничтожное, что у нее отняли!
В пакете, который передала, медсестра, были яркие апельсины, бананы, черешня, пакетики кофе, кефир. И письмо: «Поправляйтесь. Вы мне каждый день снились рыбой. Живой, но на берегу. В реку отпустить у меня не получилось. Это сделал кто – то другой. Поставлю за Ваше здоровье свечку. За косметичку простите. Думайте, что вы мне ее подарили. На счастье! Зеркало в трещинах, но я его поменяю, если вдруг поеду в Москву».
Маша подумала, что сны у девчонки, конечно, странные, но необъяснимое не спрашивает разрешения. Просто приходит. Значит она была рыбой. И могла задохнуться на берегу. А ведь была. Была! Но кто – то пожалел, отпустил в воду, бегущую, все искупляющую... Кто? Стало вдруг легко. Она бы выпила сейчас хорошего вина, съела пломбир в шоколаде, нарисовала губы, прошлась по аллее, где только яблони. Она бы улыбнулась мужчине. Что – то вдруг переключилось... В голове, в душе? Или там, где вершатся судьбы? Неважно что! Наверное, просто закончилось испытание, которое ей было послано.
Она встретила их на Крите, пять лет спустя. Он учил плавать черноглазую девочку, которая азартно кричала: «Папа, я боюсь же, боюсь!» У него были счастливые глаза, как тогда, давно, когда они мечтали о дочке. До натурщицы! Но сначала она увидела девчонку, цветущую, располневшую. С ямочками на румяных щеках.
– Ой, - сказала Рита, - всегда знала, что когда – нибудь вас встречу! И часто вспоминала. Простили меня?
Маша хотела соврать, что не помнит, забыла, мало ли чего в жизни было. А вырвалось неожиданное:
– Эта безделушка принесла тебе счастье?
Рита кивнула:
– Она его привлекла. Если во что – то сильно верить, сбудется. Талисман! И всегда со мной. Муж хотел выбросить, но так бы я и позволила.
– Сны про рыбу, которой была я, больше не мучают?
– Вас же кто – то отпустил в реку. Чего им сниться? Красивая, отдыхаете, глаза не тусклые, значит все у вас хорошо.
Смотрела на девчонку и думала, что вот этой уверенности ей и не хватало. Еще дерзости, вызова, куража. И украсть бы не сумела. И не умела защитить ни себя, ни любовь. Девчонка не стала бы терпеть натурщицу, не простила бы измен. А косметичка – талисман? Всего лишь психологический изыск. Всего лишь.
– Идемте к морю, - позвала Рита, - там мои, Ниночка и Стас, я вас познакомлю.
Она их уже увидела. Море расслабленно переливалось голубым, синим, лазурным. Звонко смеялась Рита. «Никогда не угадаешь, что на уме у судьбы, - подумала Маша». Легкой тенью скользнула грусть. Скользнула и исчезла! Через три часа дорога домой, в уютный город с яблоневыми аллеями. В тишину, к ласковым рукам, которые стали родными.
Он ее заметил. Взгляды встретились. Ненадолго, только чтобы вспомнить. Улыбнуться друг другу. И забыть.