К кассам кинотеатра «Ракета» я, конечно же, пришёл заранее. Однако и Марина не заставила себя ждать. Ровно в 22.30 кончилось кино. А она, оказывается, была на сеансе.
Смерклось, но темнота была ещё прозрачной. И вот Марина возникла из сумерек: белая юбочка, белая блузка, волосы собраны в хвостик. Я, конечно, сразу узнал её. И как бы сам удивился своему узнаванию: от прежней величественной волшебницы в Марине почти ничего теперь не было. Те же прекрасные глаза. Та же улыбка. Но этот хвостик, этот белый костюмчик – они разом уничтожали мою робость. Такая Марина не восхищала, она просто нравилась. На вечере у Димки я посчитал, что ей около тридцати. Возможно, всё дело было в том чёрном платье: уж слишком оно было светское и элегантное! Теперь я запросто мог бы счесть Марину моей сверстницей. Ну, или почти.
Очевидно, на лице моём отразилось смятение чувств.
- Доброй ночи! – сочно пропела Марина. В голосе слышалось прекрасное настроение. – Что это за странный взгляд, друг мой?
- Доброй ночи! – повторив её приветствие, я сэкономил время и быстро сконцентрировался. – Просто я не совсем так представлял момент нашей встречи. А когда что-то намного превосходит твои ожидания, трудно не растеряться!
- Это такая ирония? Или высокий слог?
- Когда таким неимоверным образом – вдруг! – из темноты перед тобой возникает столь волшебное существо, иронии места нет!
Я поймал вдохновение. Куртуазные словеса так и полились.
Марина тихо посмеивалась, а потом обольстительно глядя, взяла меня под руку, и мы двинулись в путь.
До встречи со мной у неё было два часа с Джонни Деппом. Марина принялась подробно пересказывать мне сюжет фильма. Высокие каблучки – цок-цок-цок – славно аккомпанировали её прелестному голосу. Впрочем, они сразу же породили во мне и беспокойство: до Удальцова было не так уж далеко, но и не так уж близко. Подобная обувь же, насколько я знал, не предназначались для сколько-нибудь долгих переходов. С другой стороны, Марина два часа сидела в кинозале. Прогулка по свежему воздуху должна была быть ей приятна. Да и путь я, по возможности, сокращал.
Она вещала о голландской ведьме, жестоко убивавшей всех, кто ей мешал, при помощи безголового призрака, которого ни пуля, ни шпага не брали. О бледном, но бесстрашном герое, приехавшем расследовать творящиеся ужасы, о его странных снах, о сумрачных готических пейзажах, на фоне которых разворачивается действие…
Вокруг стало совсем тихо. Только где-то потявкивали собаки. Мы шли мимо угрюмых гаражей, потом дорожка повела через густую сирень. Но вот и железнодорожный переход! Мы были почти у цели.
- Ох! А вот это для меня катастрофа! – вдруг сказала Марина.
- Что случилось? – не понял я.
- Рельсы, насыпь, камешки! Для моих туфель это хуже переправы через горную реку.
- М-да! – призадумался я. – По-моему, единственный выход из этой ситуации таков!
Исполнившись дерзости, я обнял Марину, подхватил её ножки. Она от неожиданности ойкнула, но, видно, тотчас сообразила, в чём дело. И какая же она была лёгкая! Просто пёрышко лебединое. Я осторожно двинулся вперёд, и вот уж мы были по ту сторону железной дороги.
Не спеша опускать Марину на землю, я прошёл ещё с десяток шагов, когда она предупредительно кашлянула:
- Прошу вас вернуть меня на мои каблуки!
- Извольте, сударыня! – я осторожно поставил её на твёрдую почву.
- Благодарю за спасение. Долго тут нам ещё?
- Остался небольшой подъёмчик. Если что, я готов…
- Нет уж! Нет уж! Злоупотреблять этим мы не будем.
- Тогда вперёд.
Марина снова взяла меня под руку. Меж тем ночь развернулась над нами во всём своём великолепии. Когда начали подниматься по пологому склону к Удальцову, нас вдруг обдало волной яблочно-вишнёвых ароматов. А тут ещё в кустах защёлкал соловей.
- Просто сказка! – вполголоса произнесла Марина. И я возликовал: она чувствовала то же, что и я. Как прекрасно, что в эту ночь со мной именно она! Кто лучше мог бы оценить красоту этой ночи?! Только та, что в ладах со звёздным искусством!…
На улочке, где стоял Петькин дом, не было фонарей. Только белый призрачный вишнёвый свет лился из-за заборов. Собаки окрест при нашем приближении странным образом смолкли. А вот и нужная калитка! Я постучался. Петька был тут как тут. В руке его сверкал фонарик.
- Доброй ночи! – приветствовала его Марина.
- Привет неспящим! – отозвался Петька. – Мы вас уже заждались!
* * *
В траве стрекотали кузнечики. Мы шли по дорожке, освещаемой фонарём, в глубину сада. Там над обычным сараем вознеслась его обсерватория. Было видно: купол её пока закрыт, но из маленького окошечка льётся таинственный синий свет.
Наверх вела винтовая лестница. Однако, несмотря на её неимоверный скрип, до нас сразу же донеслось и нежное колебание гитарных струн. Кто-то наверху, ожидая нас, играл – и играл искусно.
- Галя! – представил незнакомку хозяин, когда мы оказались на верхней площадке. - Соответственно, для тех, кто не знает, я – Пётр. Прошу любить и жаловать обоих! А это, душа моя, Иван и-и…
- Марина! – представилась моя спутница, отвесив весёлый поклон хозяевам. – Стало быть, всех с Тёмной Луной!
- Не знаю, повод ли это для праздника и поздравлений, но вы –просто молодцы, что пришли! – приветливо и даже как-то восторженно улыбнулась Галя.
- Чё ж не повод и чё ж пугаться? – удивился Петька. – Затмение - явление редкое. Но напитки у нас имеются. А при таких событиях напитки – это главное. Когда рванул Чернобыль, те кто вовремя принял напитки, почти не пострадали. Ты, кстати, что-нибудь принёс? – обратился он вполголоса ко мне. Я молча кивнул и начал извлекать свои припасы из рюкзака.
Меж тем Галя включила настольную лампу. Синий сумрак подсветки сменился мягким жёлтым светом. Подкупольное пространство было не слишком обширно. Большую часть его занимал телескоп и связанная с ним панель управления. Они стояли на возвышении. Вплотную к этому возвышению примыкал письменный стол. Но сегодня он был свободен от астрономических причиндалов. Его оккупировали бутылки и прочая посуда. Принесённое мною заставило их несколько потесниться. Только вот сахара для подслащения вишнёвки на столе не было. Пришлось Петьке бежать за ним домой.
На пару минут мы остались с одной Галей. По контрасту с Петькой это была довольно хрупкая девочка. Зато, как и он, высокая, светленькая: волосы длинные, волнистые. Прикид давал повод заподозрить в ней девушку из системы. А тут ещё гитара! Как и где только их угораздило познакомиться? Впрочем, в студенчестве, говорят, возможно самое невозможное. Я понаблюдал за тем, как Галя хлопочет у стола, и пришёл к выводу, что всё же, несмотря на свой хипповый уклон, Петькину голову огламурила именно она. Да и поведение его в её присутствии сразу бросилось в глаза: вместо привычной нарочитой простецкости, какая-то весёлая раскованность, энергичная компанейскость, шутки…
Никогда не подозревал я в моём друге и режиссёрских дарований, а тут он вдруг устроил маленькое представление. Застолье в обсерватории – уже само по себе круто. И всё же до последнего момента я не представлял себе насколько! Когда суета у стола закончилась, когда по команде Петьки я выстрелил пробкой шампанского в самую крышу купола, и она ухнула в пиалу с оливками, когда в наших бокалах зашипела пенно-пьяная влага, и когда она ещё раз зашипела, приняв в себя кусочки ананаса, в руках у хозяина обсерватории вдруг появился некий пульт.
- Мы собрались ради Луны, – произнёс он торжественно. – Настал миг увидеть её!
Послышался тихий механический шум, и купол, не слишком быстро, но и не медленно, а именно так, чтобы создать таинственную астральную обстановку, начал раскрываться над нашими головами. Он как бы распадался на две половинки, убирался сразу в две стороны – и вот мы неожиданно очутились на высокой открытой веранде. Петька погасил лампу. На миг всё погрузилось во тьму. Ночное небо ринулось на нас, как в планетарии. Только тут оно было настоящим. Озорново-Никольское, надо сказать, никогда не увлекалось ночным освещением своих улиц. А на всё Удальцово фонарей было три-четыре штуки. Однако сей же миг нашу веранду пронизало лунным сиянием, ведь до светила было рукой подать – висела прямо над крышей соседского двухэтажного дома. Затмение только начиналось. Небесного серебра убыло немного. Лишь край диска успел подёрнуться розоватой дымкой.
- Начинается! – прошептала Галя.
- Давайте, за среброликую богиню и за всех лунатиков! – предложил я. – А ещё за тех, кто организовал нам это зрелище. За тебя, Петька! За тебя, Галя!
Мы глухо чокнулись: шампанское – не тот напиток, от которого стекло звенит, но именно оно очень подходило к обстановке. Все улыбались, глядя, то друг на друга, то на Луну. А обстановка, и впрямь, была что надо. Сверху вниз мы глядели на цветущие вишни. Крыша Петькиного дома и крыши соседних домов были вровень с нами. Тут, на высоте, гулял свежий благоуханный ветерок. И впридачу эта небесная тревога!
- Рекомендую рыбу, – вывел всех из магического оцепенения хозяин. – Горячего копчения, холодного копчения, просто селёдка тоже здесь: при лунном затмении самое то. Кстати, - Петька обратился ко мне, - ты говорил, Марина имеет какое-то отношение к астрономии?
- Не совсем к астрономии, - пробормотал я.
- Я занимаюсь звездозаконием, - пояснила Марина. – Был когда-то такой русский перевод слова «астрология». Не подумайте, что в газетках астропрогнозы печатаю. Нет! Есть и настоящая наука. Кстати, любопытно, кто у нас тут сошёлся по знакам?
- Овен к вашим услугам, - раскрылся я.
- Телец, - отозвался Петька.
- А я, извините, Скорпион! – хихикнула Галя, смешно пожав плечиками.
- Замечательная компания! – улыбнулась Марина. – Я из Близнецов. И это значит, что за столом представлен полный комплект стихий.
- Прекрасный повод, - кивнул Петька, вновь разливая шампанское. – За то, чтобы у нас всё было стихийно, но всего было полно! По-моему, это и есть счастье!
Чокнулись, выпили. Я взял ложку и, вытащив ананас, съел его. Красноватая тень занимала уже почти половину лунного диска. Но шампанское здорово компенсировало светоубыль. Потянуло на лирику.
- Я сейчас вспомнил тот вечер, когда впервые узнал, что такое космос, - сказал я. – Мне было года три или четыре. Шли из гостей. Было темно, безлунно. Зато звёзд много, и такие ясные! Отец рассказывал и показывал: вот Вега, вот Арктур, вот пояс Ориона. Видимо, дело было поздней осенью или ранней весной.
Наверно, я хорошо слушал. Папа, почувствовав мой интерес, не останавливался, говорил и говорил: о бесконечном пространстве, о скоплениях звёзд, о планетах, астероидах, чёрных дырах, белых карликах, квазарах, пульсарах... Мы шли медленно, часто останавливаясь. Я спрашивал, папа пояснял: это Стожары, а вот, приглядись, в ручке ковша Большой Медведицы звезда-всадник над звездой-конём. Ну а это сам Арктур...
Когда добрались домой, я бросился к окну и долго не отходил от него. Прямо над нашими сараями висела ясная синяя звездочка. Я смотрел на неё, и ложиться в кровать мне очень не хотелось. Уйти означало предать её. Мама с папой поняли моё настроение, но убедили: из кроватки звёздочку тоже будет видно. Они оказались правы. И тут уж я не помню, где кончилась явь, где начался сон. Всю ночь синяя звезда была со мной! Такая живая, такая любимая… Наверно, именно после всего, что было пережито в эту ночь – а что я пережил память до сих пор хранит за семью печатями – синий цвет стал для меня цветом тайны.
- Надо же! - прошептала Галя.
- И меня отец этим делом увлёк, - задумчиво сказал Петька. – А помнишь, брат, как классе в пятом мы читали Стругацких: про экспедицию на Венеру? Помнишь «Космическую Одиссею» Кларка? А ту книжку о поисках жизни на Марсе? Как мы готовились!...
- Юрка у нас должен был быть борт-механиком, ты – капитаном, ну и я – так, на подхвате, космонавтом-исследователем, - подтвердил я Петькины воспоминания.
- Пожалуй, у меня и сейчас это самая заветная мечта – полететь на Марс, - сказал Петька. – И ведь, сохранись Советский Союз, останься конкуренция между СССР и США, быть может, уже бы и полетели – и мы, и они.
- Такая ночь – не для грусти и не для политики, - мягко сказала Марина. – Все эти ракеты – дело, конечно, красочное, но не забывайте: планете и всему живому на ней каждый космический запуск обходится недёшево. Да и чтобы побывать на Марсе, вовсе не обязательно таранить земную оболочку, сжигать столько топлива.
- Есть иной способ? – удивлённо воззрился на неё Петька.
- Есть, конечно, если только, скажем, Марс тебя интересует просто из любопытства, а не с тем, чтобы строить там поселения, добывать какой-нибудь Гелий-3. Для поселений и руды действительно потребуются ракеты. А вот для того, чтобы просто побывать на чужой планете самому, увидеть там всё, что хочешь увидеть, достаточно собственных тела и духа.
- Это, наверно, какая-нибудь йога? – предположил Петька. – Я слышал, йоги путешествуют в иные миры, а планеты Солнечной системы для них вообще – как соседняя улица.
- Не только йоги, - возразила Марина. – Правда, многие учителя такие путешествия не приветствуют. Считают, что они отнимают много сил, а для духовного продвижения бесполезны.
- Расскажи! – протянула Галя.
- О-о! – покачала головой Марина. – Там такие подробности. Лучше в другой раз. Самое важное сейчас – понять: космос – это совсем не то, о чём тут толковали наши мужчины. Наверно, они удивятся.
- А что такое космос? – поднял брови Петька.
- Космос, - Марина как-то обречённо вздохнула, - по-гречески это значит «красота», а вообще - это дерево. Большой-пребольшой дуб или ясень. Со множеством ветвей, веточек, листьев, цветов, плодов…
- Ясень? – переспросил мой друг-технарь. Кажется, он не смог удивиться. Настолько далеко это «дуб» и «ясень» отстояли ото всего, что он готов бы был допустить в отношении космоса.
- Я немножко поправляюсь, - усмехнулась Марина. – Ясень, дуб – это, конечно, не весь космос. Это то, что астрономы называют галактикой. Ну а поскольку таких галактик во Вселенной много, космос – это Великий Лес…
Марина умолкла, возможно, любуясь на наше замешательство. Мы пристально смотрели на неё, ожидая продолжения. А она держала паузу.
- Лес галактик – образ понятный, - сказал я. – Но вот галактика-дерево… Это, конечно, требует объяснения.
- Объяснить нелегко из-за колоссальных размеров того, о чём речь, - серьёзно ответила волшебница. – К тому же нынешняя наука не очень-то знает, что такое дерево. О галактике нашей знает ещё меньше. Совсем ничего не знает о силах, господствующих в галактике, о внутренних её связях и процессах. Поэтому я могу только приводить сравнения, но все они приблизительны. Я могу назвать Солнце цветком, а наши планеты прицветниками. Могу назвать его серединкой цветка, и тогда планеты – лепестки. А возможно Солнце пестик, планеты – тычинки цветка Солнечной системы. Но это так – зрительные сравнения. Дело может обстоять несколько иначе: возможно, земля – лист, система – веточка, комплекс систем – большая ветвь…
- Тогда ствол – Млечный путь! – восторженно вскрикнула Галя.
- Именно, - улыбнулась Марина. – Внутри ствола тоже много чего есть, но главное дерево – не холодное вещество, а живая материя. Галактика – живое существо. И как по жилам дерева струится свет, вода, питательные вещества, так по тайным каналам галактики перемещается то, что ему жизненно необходимо. Надо только знать эти каналы, уметь попасть в их течение, а уж течение доставит тебя за сотни световых лет в мгновение ока…
- Чем и пользуются летающие тарелки! – обрадовалась Галя.
- А что же тогда моя синяя звёздочка? – постарался я вернуть разговор в поэтическое русло.
- Твоя звёздочка ведь была над горизонтом? – осведомилась Марина.
Я кивнул.
- Значит, она – что-то очень близкое. Соседняя веточка или цветок на соседней веточке, - улыбнулась Марина. – Попасть туда не так сложно. Захочешь, сможешь попасть.
- А меня вот, честно говоря, этот ваш космос всегда пугал, - вздохнула Галя. – Я всегда ставила себя на место тех, кто останется на земле, тех, кому выпадет ждать космонавтов назад. Это, конечно, женская доля. Вот к Марсу, как говорит Петя, лететь года полтора. Значит, обратно – столько же. В сумме три года! Это же кошмар! Что я тут, Петенька, три года буду без тебя делать, а? Ты уж лучше, вон, у Марины поучись. Пусть там, в небесах, будет всё так, как она говорит. Летай себе по-йожски: и Марс увидишь, и со мной не расстанешься! А то и вместе слетаем! Научишь, Марина?
- Если будете хорошими учениками, - строго сказала Марина.
- Вот! – обрадовалсь Галя. – Хорошими учениками мы будем. Я всегда в отличницах ходила. Но пока давайте-ка я лучше спою вам песенку. Об этом самом ожидании.
Она взяла гитару, проверила настройку и начала:
Далеко по реке уходила ладья,
За тобою ветер мою песню нёс;
Я ждала-ждала, проглядела очи я,
Но покрылся льдом да широкий плёс.
Голос у Гали был славный, чистый. Правда, пела она по понятным причинам вполголоса. Но громкости и не требовалось. Песня была печальной, ужасно печальной и очень женственной:
Но пришла зима, холодны небеса,
Под покровом вьюг пролетает век;
На плече моем побелела коса,
И любовь моя не растопит снег…
Только белый снег - стал весь белый свет,
Не разлиться льду да живой водой;
Говорил мне друг, говорил сосед:
Аль забыл тебя ясный сокол твой?..
При упоминании «ясного сокола», волосы у меня на голове зашевелились. Появилась надежда, что дева всё-таки дождётся его… Но нет:
Догорает лучина, сгорит дотла,
Лишь метель прядет мое веретено,
И сама уже, словно снег, бела,
Но я буду ждать тебя все равно;
И сама уже, словно смерть, бела,
Но я буду ждать тебя все равно.
- Твоя песня? – спросил я, дождавшись, когда тихие струнные переборы под пальцами Гали замерли.
- Да ты что! – смутилась она. – Это Хелависа.
- Кто такая? Что-то я раньше не слыхал.
- И я слышу впервые, - присоединилась Марина. Песня ей, кажется, тоже понравилась.
- Не слышали, так услышите! – радостно сказала Галя. – Думаю, она скоро станет очень знаменитой. Хотя по телевизору её вряд ли будут часто показывать.
- Это и к лучшему, - усмехнулся я. – А всё-таки, кто она? Что это у неё за имя такое?
- Имя из эпоса о короле Артуре. Есть там такая волшебница Хелависа. Любвеобильная, но не слишком-то добрая. Она пыталась соблазнить и погубить рыцаря Ланселота. Да не вышло. Не знаю, почему наша Хелависа себе это имячко избрала. Может, просто по звучанию понравилось. Но я всё-таки надеюсь, имя это не толкнёт её на тёмный путь.
- Меня задело, - признался я. – А другие песни? Они в этом же духе?
- Смотря что понимать под этим духом, - улыбнулась Галя. – Песни разные: славянские, кельтские, норманнские. Но везде там древность, любовь, судьба, сияние клинков.
- Я тебе перепишу, - толкнул меня в бок Петька, очевидно, Галей уже во всё посвящённый. – И тебе, Марина, тоже, если пожелаешь. В отличии от Гали я, правда, от песен этих пока не плачу. Но красиво. После такой музыки всякую ерунду слушать просто нереально. Юрке, вон, с его эльфами надо бы тоже дать. Они оценят.
- Кстати, у Хелависы есть несколько песен о Средиземье, - заметила Галя. – Больше всего мне там нравится «Песнь Галадриэли».
- Сыграй, – попросил я, разливая по бокалам вишнёвку. С шампанью мы уже разделались.
- С удовольствием, - она снова чуть поправила настройку. – Слова, между прочим, самого Толкина.
Песенка была не длинной – всего пара куплетов – и, естественно, в русском переводе. Только и он позволял почуять шелест листвы золотого леса, ощутить лёгкие, но необоримые чары златоволосой эльфийской владычицы, хранящей заповедный край, где время почти перестало течь, услышать боль волшебницы от мысли, что этот дивный край ей всё же придётся покинуть. В исполнении Гали песня звучала очень хорошо. Каково же тогда должно быть пение самой Хелависы?!
На некоторое время главная героиня этой ночи – затмеваемая луна – была позабыта. Меж тем её диск порозовел уже на три четверти.
- Пора выпить за искусство! – сказал я, наполняя чаши вишнёвой настойкой. – Читаю сейчас о русалках. Говорят, их песни очень грустные и незабвенные. Вот теперь, благодаря Гале, мне ясно, какими они могут быть – эти русалочьи песни.
Осушив свой бокал, Петька сказал, что, в глазах у него сразу порозовело, и пока не поздно, надо бы задействовать мощности обсерватории: посмотреть на планеты.
- Начнём с Венеры, - провозгласил он, очутившись рядом с панелью управления. Волшебная ночь на время снова стала научно-фантастической. С тихим жужжанием телескоп изменил наклон и нацелился на переливающуюся то алым, то жёлтым, то сине-зелёным огнём планету, стоявшую не слишком высоко над горизонтом. До этого на Венеру в телескоп смотреть мне не приходилось. В противоположность тому, как утренняя звезда сверкает на небосводе, диск планеты Венера оказался матово-зелёным, с каким-то даже болотно-желтоватым оттенком.
За Венерой последовал Марс. Потом Юпитер с его спутниками. Сатурн с колечком. Я думал, Сатурном и кончится. Телескоп-то всё-таки небольшой. Но Петька вдруг заявил, что благодаря осуществлённой им модернизации, теперь есть возможность поглядеть и на Уран. Он довольно быстро отыскал седьмую планету. И все мы немножко полюбовались на ровно светящийся серовато-зелёный диск.
- Дальше силёнок пока не хватает, - развёл руками хозяин обсерватории. – Нептун и всё остальное для нашего калибра слишком далеко.
- А на саму Луну-то мы сегодня, наконец, посмотрим? – не выдержав, прервала его лекцию Галя.
- Посмотрим, конечно, если ты так желаешь, - успокоил её Петька. – Просто само по себе затмение мало добавляет к тому, что мы на Луне обычно видим. Затмение – зрелище для наших глаз, но не для телескопа.
Меж тем уже вся Луна была розовой, а краешек её приобрёл неприятный, желтовато-серый оттенок. Так портятся с бочка яблоки или груши. Пока Петька с Галей хлопотали у трубы, наводя её на Луну, я разлил всем по второму бокалу вишнёвки.
- Считаю своим долгом выразить альтернативную точку зрения на это явление, - торжественно произнёс я. - Мне кажется, это вовсе не затмение. Речь идёт лишь об аллергии! Наша луна неосторожно надышалась вишнёвым духом майских садов – вот и розовеет. Давайте же подобное лечить подобным. Ещё раз по вишнёвочке! За скорейшее выздоровление Луны!
- Ура! – Марина чокнулась со мной, но Петька с Галей никак не могли оторваться от телескопа. Наконец, присоединились и они. На этот раз я ясно ощутил: напиток-то изрядно крепенький. Петька даже крякнул, закусил выпитое большим бутербродом с рыбой, и, покачав головой, заметил, что ещё один тост, и к технике ему лучше не приближаться.
- И вообще неплохо бы нам погулять! – мечтательно сказала Галя. – Сходить к реке. На мостике постоять. За затмением-то можно наблюдать и по дороге.
* * *
Мы отправились в путь, сложив недопито и недоеденное в мой рюкзак. Дабы не будоражить округу собачьим лаем, Петька избрал путь по краю Удальцова. Справа расстилалось поле, заросшее высокой полынью и лебедой. Трава не спала, тревожно взирая на небеса. Умолкли соловьи в кустах. Даже насекомых было теперь не слышно.
Некоторое время мы шли рядком. Потом дорожка сузилась, юркнула в деревья. Теперь Петька с Галей шли впереди, освещая путь фонариком, а мы им вослед. Фонарик, как известно, только уплотняет окружающую темь. Дабы какая-нибудь нечистая сила неожиданно не похитила мою драгоценную спутницу, я смело обнял Марину за талию и держал её руку в своей руке.
Разговор наш, меж тем, потерял всякую связь с лунным затмением. Дело дошло даже до анекдотов. Девушки смеялись очень громко.
- На вашем месте конкретно вот тут я бы ржал потише, - понизив голос, сказал я. – Справа кладбище. И хотя в данном случае это кладбище добрых предков, а не какой-нибудь карстовый провал…
- Да уж! – поддержал меня Петька – В такую ночку кто тут только не околачивается.
- Прекратите! – взвизгнула Галя. – Я такое очень не люблю!
- Это не вопрос любви или нелюбви, - успокоил её Петька. – И если уж кто-то вышел на охоту...
- Упырей можно не бояться, - перебил его я. – Они, хоть и предпочитают нападать именно на красивых молодых девушек, но алкоголь в крови их отпугивает. У волкодлаков, думается, точка зрения аналогичная. Но есть ещё всякие безымянные голодные создания...
- Мальчики! Никого из перечисленных со мной не бойтесь! – весело проговорила Марина. – С ними я управлюсь. Вы только от обычных людей нас обороните, хорошо?
- Ого-го! Видала Галка, какую Ванька себе подружку отхватил! – оживился Пётр. – А ты у меня, наверно, даже восточных единоборств не знаешь!
- Почему это? – обиделась Галя. – Я полгода ходила на у-шу. Школа аиста! Я на шпагат садиться умею, между прочим!
- Ну, если школа аиста, - развёл руками Петька, – я могу быть уверенным в своей безопасности. С аистом шутки плохи… Стойте! Сворачиваем здесь.
Мы пронырнули под теплотрассой и оказались совсем уж в дебрях.
- Куда ты нас ведёшь? – просипела Галя, подавленная неподдельным ужасом. – Другой дороги нет?
- Тихо! – остановил её Петька. – Мы уже довольно близко у реки. А в этих кустах полно соловьёв. Не спугнём их, может, всё-таки споют нам.
Минут десять мы пробирались ивовой рощей: тихо, насколько позволяло наше развесёлое состояние. Однако старания были тщетны. Соловьи молчали, как партизаны. Зато вместо них, откуда-то издали, может быть, как раз с реки, несколько раз донёсся странный, глуховатый вскрик какой-то другой ночной птицы. Пугающий и тоскливый это был голос. Внезапно деревья расступились, и мы оказались прямо у моста. Надо было только немножко подняться по насыпи вверх. Но подъём был не слишком-то пологим.
- Ну-ка, Петька, делай как я! – опытной рукой я подхватил Марину и ринулся вверх. Мы услышали, как взвизгнула Галя, но, кажется, у Петьки получилось. Поднялись.
Мост этот был в нашем городке самый большой и широкий. Здесь свободно разъезжались три машины. Но, стоя у его не слишком высокого ограждения и глядя на воду, можно было очень хорошо ощутить себя охваченным рекой. Она была и спереди, и сзади, и справа, и слева. Как раз немного выше моста течение Раны становилось шире и медленней. И всё же даже в темноте его можно было различить. Речная вода томно колебалась, поблёскивала, пахла речной травой. Прислушавшись, можно было уловить её тихий плеск, её тихий-тихий говор. Берега же были совершенно темны и безмолвны. Ни одно окошко не свтеилось. Город спал. А фонари у нас, повторюсь, были далеко не повсеместным явлением.
И надо всем этим висела багрово-серая луна – больная и неприятная. Тень закрыла её уже наполовину. Вокруг разлилась томительная тревога, какая-то затаённая жуть. Мы стояли, схватившись за перила, поражённые увиденным и словно внезапно осознавшие: шутки-то кончились!… И только Марине всё было нипочём:
- Что это мы притихли?! – весело сказала она, когда робкая тишина продлилась уже достаточно, для того, чтобы вдосталь ею насладиться. – Скоро тень совсем закроет белую луну. Перед нами во всём своём великолепии явится другая – чёрная! Надо встретить редкую гостью достойно.
- Давайте пить и что-нибудь рассказывать о белой, нашей родной Луне, - жалобным голосом предложила Галя. – Хотя бы стихи какие-нибудь. Может, так ей станет легче?
- Отличная идея, - отозвался я. – Но для понимания ситуации было бы хорошо, если б Марина просветила нас, несведущих, насчёт чёрной.
- Да! – поддержал меня Петька. - Чёрная луна! Это просто поэтическое выражение для затмения или что-то особенное?
- Это астрологический термин, - сказала Марина. – Астрологи принимают тень, что сейчас наползает на диск – тень Земли – за фиктивную планету. В связи с этой лже-планетой у них есть разные заумные теории и рассуждения, но все они сводятся к одному: войдя в тот или иной дом гороскопа, чёрная луна всё там искажает, нарушает, расстраивает. Доблесть под её влиянием может стать жестокостью, любовь – погибельной страстью, домовитость – жадностью, подвиг – преступлением, творческий порыв – болезнью. И так далее. Некоторые, правда, говорят, что искажение – лишь негативный вариант возможного развития событий. На деле чёрная луна подобна ключу, открывающему дверь для того, что давно живёт внутри нас и хочет вырваться наружу. А уж как оно вырвется, в какой форме – наша забота. Самое тёмное поползновение бессознательного, неизбежность самого рокового поступка, при должном контроле и достаточном усилии мы можем преобразить в нечто благое и созидательное. Глядишь, и ловушка судьбы вдруг окажется счастливым поворотом. В общем, чёрная луна – это большое испытание, предвестие важного события в жизни: плохого или хорошего – зависит от нас.
- Короче, катализатор выхода наших страстей, - заключил Петька. – Аналог алкоголя. Может, тогда зря мы так налегаем на Ванькину вишнёвку, а? Два катализатора за раз – не крутовато ли? Глядишь, ещё грамм сто и вожжи вовсе из рук выпадут. Поскачут наши лошадки по полной своей воле.
- Не мне тягаться с тобой в химии, но ведь из сказанного ясно: сей багровый реагент, - я постукал костяшками пальцев по бутылке, - может быть и замедлителем процесса. Не знаю уж, как это у химиков называется.
- Алкоголь точно бывает как замедлителем, так и убыстрителем, - уверенно подтвердила Марина. – Всё зависит от темперамента пьющего. Одних он делает драчливыми, других – плаксиво-откровенными, третьих – задумчивыми.
- Я, наверно, ко второму типу отношусь, - проговорила Галя. – Стоит глотнуть винца – ох! – так и хочется кому-нибудь душу свою открыть нараспашку.
- Да! – подтвердил Петька. – Искренность в тебе просыпается неуёмная. Но это, наверно, и хорошо. Если б ты становилась драчливой, было бы гораздо хуже, особенно, с учётом того, что, как я сегодня узнал, ты на шпагат садишься и всё такое.
- А я, однозначно, третий тип, - сказал я. – Выпьешь – и мир становится таким загадочным... Но, правда, иногда всплывает и кое-что вне этой классификации.
- Это что же? – поинтересовалась Марина.
- Непреодолимая тяга к прекрасному полу.
- О! Но это же хорошо! – обрадовалась Галя. – Хотя, на мой взгляд, для того, чтобы испытать тягу к такой девушке, как Марина, никаких дополнительных средств не требуется.
- Так и есть! – развёл я руками. – А тут ещё эта чёрная луна… Как бы количество в качество не перешло.
- Опа-на! Берегись, подруга! – Петька обхватил меня за плечи, словно уже теперь пытаясь оградить Марину от внезапной агрессии. - Как бы его, правда, не понесло!
- Качество качеству рознь, - погрозила мне пальцем Марина. – Я же говорила: любое тёмное поползновение можно превратить в возвышенное. Если упомянутую тягу направить в творческое русло, вместо несанкционированных поползновений, вполне возможно, заговорить стихами, а то и серенаду завести.
- Стихами мы сейчас все заговорим! – озабоченно помотал головой Петька, разливая вишнёвку. – Галя уже об этом заикалась.
- Да-да-да! – оживилась Галя. – И начнёшь ты!
- Я? – Петька задумался. – Хотя почему бы и нет? Это очень просто: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана: «Буду резать, буду бить, всё равно тебе водить». Ты водишь, Галка!
- Изворотлив как угорь! – фыркнула она. - Ну, ладно. Я вам сейчас вот что расскажу. Это, правда, не стих, а мифология. Никто не против? В общем, в древней Элладе богиней Луны была, кто не знает, Селена. Очень таинственная дама. Мало о ней сведений, но известно, что ночью она странствует по небу в серебряной колеснице, запряжённой вороными конями. На колеснице стоит ларец сновидений и чар. Селена сыплет их на землю полными горстями. И тот, кто спит, отправляется в сонные странствия. Бодрствующему же не миновать сети серебряных лучей. Удел её пленников – любовное томление, непреодолимое желание петь или просто тоскливый вой.
Темна небесная дорога богини. Лунная стража каждый миг настороже. Всякий раз на пути что-то непредвиденное. Но каждую ночь Селена рискует и обязательно направляет свою колесницу в самую глухую и зловещую область на краю земли. Там, в потайной пещере, спит прекрасный Эндимион. Юноша этот наказан богами за какую-то дерзость по отношению именно к Селене. Вот только дерзость иногда зажигает в сердце любовь! Эндимиона ждала бы неминуемая гибель, если бы не заступничество Селены. Смерть ему заменена вечным сном. Всю свою божественную власть и силу употребляет богиня для охраны Эндимиона. Добрые сновидения кружат над ним, как мотыльки у лампы. И чем дольше спит он, тем любовь Селены становится жарче, а тоска горше. Тяжела и непреклонна воля богов. Строго блюдут они своё достоинство. Нет пощады в их сердцах для дерзких смертных. И одной Селене тут ничего не изменить. Но если сон вечен, то вечна и надежда: когда-нибудь её возлюбленный всё же проснётся! И потому каждую ночь, в самый таинственный час, богиня сходит на землю, чтобы поцеловать наказанного.
- Здорово было бы положить это на музыку, - сказал я. – Или вот если бы твоя Хелависа спела бы о чём-нибудь таком, - сказал я, когда Галя умолкла, то ли припоминая, что было дальше, то ли выдерживая драматическую паузу. Но вместо неё слово вдруг взяла Марина:
- Этот момент – краткое время, что Селена находилась на земле –очень ценили знаменитые фессалийские ведьмы – самые сильные колдуньи Древней Греции, - сказала она. – Они умело пользовались чарами лунного ларца, на которые богиня была особенно щедра в полнолуние. Но когда с небес на землю спускалась сама Селена, перед их волхвованиями просто падали все преграды. Вскользь у античных писателей говорится даже о том, что ведьмам Фесаллоник, если они собирались вместе, порой удавалось притянуть колесницу богини к земле против её воли. То были жуткие ночи, когда самим олимпийским богам приходилось вмешиваться и спасать Селену от тёмных сил, действовавших через ведьм. Ведь они, эти силы, вполне возможно, имели связь с Тифоном и Эхидной – главными врагами Зевса, низвергнувшего их в мрачный Тартар.
- Самая большая загадка: что будет, если Селене удастся-таки пробудить своего возлюбленного? – задумчиво сказала Галя.
* * *
Прежде чем подобраться к стихам, мы ещё посудачили о проглатывающих луну драконах и волках. Марина рассказала о Раху: этот индийский демон исподтишка напился напитка бессмертия, но вовремя был обезглавлен богом Вишну, так что бессмертной успела стать только его голова. Она-то и гоняется по небу за солнцем и месяцем, указавшим Вишну местонахождение Раху. Иногда голове удаётся проглотить одно из светил. Да вот только долго внутри себя держать их она не может – дальше глотки-то ничего нет. Так и выходят светила на волю.
Выпили ещё по стаканчику вишнёвки. Размышляя о том, чтобы такого рассказать, я вспомнил бальмонтовские «Камыши»: там ведь есть про месяц! И камыши очень в тему. Таинственным тоном, старательно шипя, дабы подчеркнуть бальмонтовскую аллитерацию, я начал:
Полночной порою в болотной глуши
Чуть слышно, бесшумно, шуршат камыши.
О чём они шепчут? О чём говорят?
Зачем огоньки между ними горят?
Мелькают, мигают, и снова их нет,
И снова забрезжил блуждающий свет.
Полночной порой камыши шелестят.
В них жабы гнездятся, в них змеи свистят…
В этот миг вместо змеиного свиста, вдруг снова раздался громкий жалобный вскрик той самой птицы, что мы слышали ещё на подходе к мосту. Он был очень похож на вздох страдающего человека. Я на миг замер, но больше ничего не прозвучало. Впрочем, для аккомпанемента Бальмонту и одного такого стона было достаточно. Я продолжал:
В болоте дрожит, умирающий лик,
То Месяц багровый печально поник.
И тиной запахло, и сырость ползёт.
Трясина заманит, сожмёт, засосёт!...
«Кого? Для чего?» – камыши говорят.
«Зачем огоньки между нами горят?»
Но Месяц печальный безмолвно поник.
Не знает. Склоняет все ниже свой лик.
И, вздох повторяя погибшей души,
Тоскливо, бесшумно, шуршат камыши.
Словно в ответ прозвучавшим словам над водой вдруг поднялся лёгкий, но изрядно зябкий ветерок. Камышовые заросли, обрамлявшие оба берега реки, в самом деле, зашелестели. Я много раз перечитывал этот стих в разных сборниках, любил прочесть его иногда вслух сам себе. Но камышовый шелест именно ночью слышал впервые. Тоскливым он, впрочем, мне не показался. Нет! Эти камыши манили к себе, пусть там и гнездовия жаб, и змеиный посвист.
- Пренеприятную историю, однако ж, вы нам рассказали, сударь, - мрачно проговорил Петька. – Из Греции прямо в болото затащить изволили-с.
- Одно из моих любимейших стихотворений, - сказал я. – Ведь то, что тут описано, или на что просто сделан намёк, происходит в самый тёмный и тихий час ночи – там, где людей нет и в помине. Какая-то, вряд ли интересная людям, но великая тайна...
- По-моему, главное тут – вздох погибшей души. Вот где тайна! - возразила Марина. – И птичкин голос ты, надеюсь, тоже расслышал. Она очень хотела вздохнуть, как человек.
- Стих прекрасный, но мне стало жутко холодно, бр-р-р! - вздрогнула Галя. – И ты ещё, Мариночка, страсти нагоняешь.
- Думаешь, птичка нас всё это время слушает? – нахмурился Петька.
- И птичка, и жабы, - кивнула Марина. – Такие стихи не могут не влиять на окружающее.
При этих словах я заметил, а вернее почувствовал, что лёгкая дрожь начала бить и Марину. Действительно, похолодало как-то вдруг. Не сговариваясь, мы набросили наши куртки на плечики наших спутниц. Дамы приняли эту заботу как должное. Петька же снова потянулся за бутылкой.
- Нам придётся греться этим! – словно оправдываясь, пробормотал он, разливая очередную дозу по стаканчикам. – Что за чудо-напиток! Можно заказать твоей бабушке трёхлитровый бутылёк этой жидкости?
- Не сомеваюсь, такой заказ ей польстит, – кивнул я.
Вишнёвка делала своё дело. Массировала сосуды, так что мы с Петькой пока что дрожать и не начинали. Светило меж тем вовсе утеряло вишнёвый оттенок. Тень накрыла луну полностью. Сделалось по-настоящему темно.
Некоторое время мы наблюдали за происходящим молча. Собственно, было на что посмотреть. Всё вокруг в этом сумрачном серо-жёлтом свете стало непривычным, нездешним.
- Ну, и на ком застряли? – нарушил Петька нашу задумчивость. – Чья очередь? Или мы уже выходим на второй круг?
- Вообще-то, по очереди – Марина, – сказала Галя. – Но если можно, вне очереди встряну я. Мне тоже стишок один на ум пришёл, как раз под такую обстановочку. Там, правда, опять не луна, а месяц, но, думаю, это ничего, правда? Собственно, звучать будет Николай Гумилёв. Не против, Марина?
- Нет, конечно, - улыбнулась моя спутница. – Кто ж может быть против Гумилёва?
Подняв руку, и совершая ей в воздухе различные пируэты, видимо, для управления нашим вниманием, Галя начала глухо и таинственно:
Всадник ехал по дороге,
Было поздно, выли псы.
Волчье солнце – месяц строгий –
Лил сиянье на овсы.
И внезапно за деревней
Белый камень возле пня
Испугал усмешкой древней
Задремавшего коня…
В этот момент Галя, видимо, щипнула Петьку за какое-то нежное место, так что Петька, совсем как задремавший конь, вдруг взвился на дыбы и вскрикнул дурным голосом. Галя же выразительно продолжала:
Тот метнулся: тёмным бредом
Вдруг ворвался в душу сам
Древний ужас, тот, что ведом
В мире только лошадям.
Дальний гул землетрясений,
Пёстрых тигров злобный вой,
И победы привидений
Над живыми в час ночной…
- Ой! Не надо-о! – страдальчески снова завопил Петька, отпрыгивая в сторону, и, таким образом, видимо, пытаясь избежать нового щипка. В голосе Гали появилась драматическая дрожь:
Очи круглы и кровавы,
Ноздри пеною полны,
Конь, как буря, топчет травы,
Разрывает грудью льны
Он то стелется по шири,
То слетает с диких круч,
И не знает, где он - в мире,
Или в небе между туч.
Указательный палец Гали замер, указуя на небеса, а потом рука её обессилено упала вниз. Голос приобрёл будничность:
Утро. Камень у дороги
Робко спрятал свой оскал.
Волчье солнце – месяц строгий –
Освещать его устал.
На селе собаки выли,
Люди хмуро в церковь шли.
Конь один пришёл, весь в мыле.
Господина не нашли.
Пару мгновений на мосту царила тишина. Видимо, таким образом, мы почли память господина.
- Про тигров и привидений здорово! – прищёлкнула языком Марина.
- Только что-то у нас, правда, всё месяц да месяц, - вздохнул расслабившийся Петька. С окончанием этой жуткой кавалерийской истории физические страдания ему больше не грозили. – А я вот, если уж речь пошла о Гумилёве, расскажу вам стих именно про Луну. Кстати, один из любимых стихов моего бати. Он эти гумилевские места своими глазами видел: и Египет, и Сахару, и Абиссинию, и Сомали. Отец, конечно, это гораздо лучше меня рассказал бы…
Лицо Петра приобрело серьёзное выражение:
Помню ночь и песчаную помню страну
И на небе так низко луну,
И я помню, что глаз я не мог отвести
От её золотого пути.
Там светло и, наверное, птицы поют,
И цветы над прудами цветут.
Там не слышно, как бродят свирепые львы,
Наполняя рыканием рвы.
Не хватают мимозы колючей рукой
Проходящего в бездне ночной!
В этот вечер, лишь тени кустов поползли,
Подходили ко мне сомали…
Читал мой друг медленно, монотонно, но достаточно выразительно для того, чтобы мы увидели и золотой путь африканской луны, и зловещих сомали:
Вождь их с рыжею шапкой косматых волос
Смертный мне приговор произнёс,
И насмешливый взор из-под спущенных век
Видел, сколько со мной человек.
Завтра бой, беспощадный, томительный бой
С завывающей чёрной толпой.
Под ногами верблюдов сплетение тел,
Дождь отравленных копий и стрел.
И до боли я думал, что там, на луне,
Враг не мог бы подкрасться ко мне.
Ровно в полночь я мой разбудил караван,
За холмом грохотал океан…
Темнота вокруг становилась всё темнее и зябче. Видимо, именно такие чёрные, влажные, промозглые ночи должны быть на негостеприимном сомалийском берегу. Я обнял Марину за плечи. Вот с кем бы отправиться путешествовать, пусть даже это будет Сомали.
Люди гибли в пучине, и мы на земле
Тоже гибели ждали во мгле.
Мы пустились в дорогу. Дышала трава,
Точно шкура вспотевшего льва.
И белели средь чёрных, священных камней
Вороха черепов и костей.
В целой Африке нету грозней сомали,
Безотраднее нет их земли.
Сколько белых пронзило во мраке копьё
У песчаных колодцев её.
Чтоб о подвигах их говорил Огаден
Голосами голодных гиен…
Петька был весь там. В голосе его на миг сверкнул кровожадный восторг, но тут же тон переменился, поник. Очевидно, ночной переход был нелёгок, и того, о чём всю ночь думалось, так и не удалось избежать:
И, когда перед утром склонилась луна,
Уж не та, а страшна и красна,
Понял я, что она точно рыцарский щит,
Вечной славой героям горит.
И верблюдов велел положить, и ружью
Вверил вольную душу мою.
- Стихотворение именно вот такого серо-буро-малинового цвета, - показал я на затемнённый лунный диск. – Ночь, воронёная сталь стволов, чёрные лица, рыжие волосы, верблюжья шерсть, жёлто-серый песок, малиновая луна и кровь!
- Мне понравилось про рыцарский щит, – сказала Марина. – Да и всё тут здорово.
- Путешествие в верблюжьем караване – моя детская мечта, - опасливо молвила Галя. - Но только, пожалуйста, не в таком.
- А в каком же? – усмехнулся Петька. – Думаю, почти все караваны были таковы. Караванный путь без угрозы нападения разбойников – это уже не караванный путь. Попса какая-то невсамделишняя. Зато чего-чего, а лунного света можно было наглядеться вдосталь – шли-то, в основном, ночью.
- И звёзд! – подхватила Марина. – Я мечтаю побывать в Сахаре. Не обязательно куда-то ехать на верблюде. Просто побыть где-нибудь на одном месте, погулять вокруг, полюбоваться звёздами.
- В Мали есть международная обсерватория, - сказал Петька. – Там и наши астрономы иногда работают. Вот куда тебе надо попасть!
- А мне бы лучше не в Сахару, - сказал я. – Куда-нибудь, где есть растительность. Хочется посмотреть, как дышит трава. Как там у тебя было? Как мокрая шкура льва?
- Точно шкура вспотевшего льва! – поправил Петька.
- Во-во! – сказал я. – Львиный пот – так бы назвать какой-нибудь роман или рок-группу.
- Зачем роман? – усмехнулся Петька. – Лучше вино. Есть, ведь, «Слёзы монаха», «Молоко грешницы». Почему бы и «Львиному поту» не быть?
- Мужской одеколон – вот для чего это название! – сказала Марина. – Мы отвлеклись, а у меня тоже кое-что лунное созрело.
Мы умолкли. И Марина начала:
Холод, тело тайно сковывающий,
Холод, душу очаровывающий…
От луны лучи протягиваются,
К сердцу иглами притрагиваются.
В этом блеске – всё осилившая власть,
Умирает обескрылевшая страсть.
Всё во мне – лишь смерть и тишина,
Целый мир – лишь твердь и в ней – луна…
С первых слов было ясно, что это не Гумилёв. Совсем другое: не героическое, и не очень-то человеческое. Зато луна - ослепительно белая, жуткая. В голосе Марины слышалось ледяное веселье. И даже её жаркие глаза – я заглянул в них мельком – блестели кристалликами льда. Не знаю уж, что они в это мгновение отразили. Наверное, это было изнутри.
Гаснут в сердце невзлелеянные сны,
Гибнут цветики осмеянной весны.
Снег сетями расстилающимися
Вьёт над днями забывающимися,
Над последними привязанностями,
Над святыми недосказанностями.
Стих точно оборвался на полуслове. Слова замёрзли на полпути, или на полпути окоченел тот, от чьего имени они сказаны.
- Вот такая мёртвая любовь! – заключила Марина. – Это название цикла в сборнике Брюсова. Персонаж он непростой, а поэт очень тонкий, хотя, наверно, всё-таки из тёмных.
- Некрофил что ли? – поморщился Петька.
- Почему бы и нет? – Марина удивлённо повела глазами. - В отличие от монархиста Гумилёва, Брюсов поддержал большевицкую революцию, а среди большевиков, знаете ли, всякие затейники были: и некрофилы, и кровепереливатели, и мумиепоклонники.
- Стихи яркие, - сказал я. – Глядя на Луну, иногда что-то именно такое чувствуешь. Не радость, а ледяное веселье.
- Есть такое дело, - кивнула Марина. - А меня больше всего интересует фраза: «Гаснут цветики осмеянной весны». Думаю, это не просто метафора, а конкретное наблюдение из магической практики. Не знаю, какие опыты Брюсов проводил, но цветики эти очень походят на язычки пламени. Я так ясно себе их представляю...
- Странно всё получается! – удивилась Галя. – Хотели, вроде, Луну вызволять стихами, а тут такой репертуар из нас прёт, что прямо…
- Так ить затмение! - отозвался Петька. – Что ещё может переть?
- Ничего, ничего. Всё правильно, - сказала Марина. – Луна – не солнце. Это иной свет. И песни ей нужны свои.
- По моему хронометру, кстати, уже три часа тринадцать минут, - констатировал Петька. – Открывание диска должно вот-вот начаться. Я разолью на всякий случай всё, что осталось.
Мы изготовились к действию:
- По моим осталась одна минута, - прошептала Марина, - но на всякий случай начну обратный отсчёт со ста. Сто, девяносто девять, девяносто восемь, девяносто семь…
К Марине присоединилась Галя. Они считали хором. Мы с Петькой хранили молчание.
- …пять, четыре, три, два, один!
Луна всё ещё оставалась тёмной.
- Хм! Мои часы, наверно, немного ушли вперёд! – успокаивающе сказала Марина.
- А по моим у нас в запасе ещё есть двадцать секунд! – ободряюще возразил Петька
- Есть! – вскрикнула Галя. – Смотрите! Вот оно!
Левый от нас краешек лунного диска, и правда, побелел. Несколько мгновений мы безмолвно созерцали его, словно желая удостовериться, что это не обман зрения. А он, этот кусочек, медленно, но уверенно разгорался белым пламенем.
- Да! – сказала Марина. – Мои просто чуть-чуть спешили. Освобождение началось!
* * *
Мы проконтролировали процесс открывания лунного диска до самого конца. Допили всё, что оставалось за здоровье Селены. Подождали, пока из Гали выплеснется запас воскресших положительных эмоций – а радовалась она так, словно наша футбольная сборная забила, наконец-то, вышла в финальную часть Чемпионата мира.
- Время уже не детское, - сказал я, после того, как все мы были уже по нескольку раз расцелованы ею. – Вам, ребята, идти дальше, чем нам. К тому же Петька, кажется, загрузился так, что тебе, Галя, точно мало не покажется. Как рухнет сейчас где-нибудь под ольхой, придётся на собственном опыте испытать, легко ли было фронтовым санитаркам тащить раненых с передовой.
- Ну это мы ещё поглядим, кто первый рухнет! – погрозил мне Петька.
- Ладно, - согласился я. – Вижу, что в случае чего дойдёшь и на автопилоте. Гале только придётся прокладывать курс.
- Давайте встретимся ещё! – предложила Галя. – Такая у нас получилась хорошая компания! Сестра! – она ещё раз бросилась в объятия к Марине. – Я тебя никогда не забуду. Мы ведь сделали вместе такое дело!
- И я тебя не забуду, Галочка! – улыбнулась Марина. – Живём-то в одном городе.
- Думаю, теперь это должен быть званый обед по поводу ближайшего солнечного затмения, - предположил Петька.
- Коктейль по случаю прилёта кометы! – добавил я.
- Это ты загнул! – покачала головой Марина. – До первой приличной кометы можно и полвека прождать.
- Надо попрощаться с Луной, - сказала Галя. – Она ведь тоже была членом нашей компании сегодня, правда?
- А как с ней принято прощаться? – поинтересовался я.
- Луна-а-а! Пока-а-а! – Галя помахала рукой наливающемуся свежим бриллиантовым блеском светилу. – Вот так.
- Пока-а! – последовали мы её примеру.
- Пойдём, - мягко повлекла меня за собой Марина, когда все прощания закончились.
- Пойдём-пойдём, - с охотой подчинился я.
Мы снова были наедине. И казалось, с момента нашей встречи у кинотеатра пролетела целая вечность. В сумерках Марина была для меня ещё загадочной незнакомкой. Теперь, на исходе ночи, я как будто знал её уж сотню-другую лет. Всё в ней без исключения – и тембр голос, и улыбка, и блеск тёмных глаз, и ямочки на щеках, и даже то, как она морщила свой изящный носик, когда ей что-то не совсем нравилось – восхищало меня. Восхищение – увертюра к влюблённости. Не всегда оно влюблённостью разрешается. Влюблённость – сосредоточенная определённость. Восхищение же – напротив: разобранность, распад, ослепление. И всё же это замечательное состояние!
Мы шли, снова держась за руки. Ещё десять минут назад я чувствовал себя утомлённым и слегка отупевшим от ночного бдения и напитков. Но теперь эта тяжесть вдруг свалилась с плеч. Словно открылось второе дыхание.
- Они очень славные, твои друзья – сказала Марина, когда мы уже порядочно отдалились от моста. - Я рада, что ты меня вытащил на это мероприятие. Думаю, не скоро его забуду, да и кое-какую практическую пользу получила. Надо пару деталей уточнить, а потом я позвоню. Кажется, у меня будет повод сообщить тебе нечто очень-очень-очень…. да что там говорить, просто жизненно важное.
- Это как-то связано с сегодняшней чёрной луной? – предположил я.
- Как-то связано, - подтвердила она. – Я ещё всё проверю. Вдруг ошибаюсь. Кстати, когда ты родился? В какой час?
- По-моему, в восемь утра. Но я могу уточнить.
- Уточни! Это нужно.
Мы вышли к дому Марины неожиданно быстро: каким-то очень коротким путём. Чуть попетляли по дворам, и вдруг вот он - дом-башенка!
- Пришли! – кивнув на дверь, улыбнулась Марина.
- Вижу, - вздохнул я печально.
– Спасибо тебе за эту ночку. Спасибо за Луну и поэтический вечер. Спасибо, за то, что проводил. Я, как обещала, скоро позвоню.
Мне, конечно, не хотелось отпускать её так просто.
- Марина! – полупрошептал я, пытаясь совладать с внезапно навалившейся хрипотой. – Спасибо и тебе за всё. Сегодня ты была ещё сказочней, чем в прошлый раз.
Я схватил её руку, намереваясь поцеловать лишь её пальчики. Однако Марина вдруг сама молниеносно приблизилась и оставила на моих губах лёгкий-лёгкий, невесомый и всё же влажный поцелуй – поистине, поцелуй прекрасной волшебницы. Всё было в нём: и нежность, и смех, и игра, и искусство, и благодарность, и какое-то обещание на будущее.
- Приятных снов, - усмехнулась она, вручая мне мою куртку и отпирая подъездную дверь.
- Спокойной ночи, - только и смог сказать я.
Дверь щёлкнула. Быстрым шагом отправился я к родному порогу. Хмель из головы совсем улетучился. Спать не хотелось.
Она позвонит мне в ближайшие дни! Мы увидимся! Она расскажет мне о чём-то тайном и важном!
На востоке засеребрилось. На часах было около четырёх. Как говорится в одной песенке, вот и наступило то самое завтра, о котором я что-то слышал вчера.
Однако ночь всё-таки ещё продолжалась. Эта чудная ночка! Ночь возвращённого нами лунного света. Ночь её негаснущего поцелуя. Неужели же это произошло?