Дети войны. Не детские рассказы о военном детстве

          
                ДЕТИ ВОЙНЫ
 Недетские рассказы о военном детстве.   
               
     АННОТАЦИЯ.
В цикле не детских рассказов о Великой Отечественной войне 1941-1945 гг., объединенных в одну повесть под названием "Дети войны", автор рассказывает о своем военном детстве, о военном детстве своих товарищей, братьев, близких, которое прошло в
оккупированном немецкими фашистами донбасском городке
Краматорске, об их восприятии нового порядка, принесенного
оккупантами на нашу землю.
Книга предназначена для детей школьного возраста и взрослым «детям войны», как напоминание об их военном детстве  и которых правители «нэзалэжной» Украины превратили в «нищих старцев войны». Боль и страх за современных «детей войны» юго-востока Украины заставляет вновь пережить весь ужас воспоминаний 1941-1945годов.

Внукам моим Насте и Денису Биркиным
в память о моих родителях
Василии Николаевиче и
Ефросинье Никифоровне.
Автор.

             С О Д Е Р Ж А Н И Е.
1.Бутылки.
2.Страшный сон.
3.У окна.
4.СУС.
5.«Карандашики»
6.Мой брат – летчик.
7.«Рус корова – партизан».
8.Голод и холод.
9.Переселение.
10.Мамалыга.
11.«Подножный корм».
12.«Диверсанты».
13.Игры.
14.Ранение.
15.Павло.
16.Родственники.
17.Под бомбами.
18.«Ванька-Встанька».
19.И снова в городе немцы.
20.По дороге в село.
21.Наши пришли!.
22.Страшное эхо войны.
23.Военные уличные будни.
24.Война после войны.
25.Хлеб.
26.Брат вернулся из России.
27.Школа образца 1945 года.
28.Войне конец и отец вернулся.


1. БУТЫЛКИ.

Где-то гремит война. Но с каждым днем она приближается к
моему дому. Ее глухие раскаты уже слышны не только ночью,
но и днем. Наступила осень 1941 года.
Из школы приходит старший брат Жорик. Он учится в чет-
вертом классе. Вслед за ним в комнату влетает средний брат
Виталий — второклассник. Оба спешно выбрасывают из проти-
вогазных сумок, заменявших им портфели, книги и тетрадки.
Недавно отец принес домой пару противогазов. Братья-школь-
ники, натянув на лица противогазы с извивающимися хобота-
ми, сильно напугав меня - дошкольника, дикими криками, сра-
зу приспособили противогазные сумки под свои школьные при-
надлежности.
Теперь все эти принадлежности в беспорядке разбросаны на
столе. Ребята ликуют. Все! Школа закончилась! Сегодня в класс
вместе с директором зашел военный командир и сказал:
- Ребята! Фронту нужна ваша помощь. Пусть каждый из
школьников соберет по 10 бутылок и отнесет в военкомат. Бой-
цы наполнят бутылки бензином. Закроют их пробками и к гор-
лышку привяжут, смоченную в “горючке” ленту. А потом бу-
тылки отправят на фронт. Там солдаты подожгут ленту и будут
бросать в немецкие танки. Танки загорятся и к нам не доберут-
ся. Всем школьникам - боевое задание - собрать побольше пу-
стых бутылок.
Сейчас братья отправляются в поход за бутылками.
Я кричу: - Возьмите меня. Я знаю, где спрятаны бутылки.
Но каждый из братьев дает мне легкий подзатыльник.
— Сиди дома. Это задание для школьников. А ты еще ма-
лявка. - И уходят.
Мне обидно до слез. Разве я маленький. Мне уже почти столько
лет, сколько пальцев на одной руке. Целых пять. И я уже умею
считать до пяти.
Я бегу к своему другу Вовке. Правда, он меньше меня и ког-
да его спрашивают сколько ему лет, он показывает на один па-
лец меньше, чем я. Но он мой самый лучший друг.
Одним духом я рассказываю ему о боевом задании и вдвоем
мы отправляемся к сараю тетки Нади. Там под сараем есть под-
вал. В подвале имеется небольшое окошко с решеткой. Окошко на-
ходится у самой земли. Из-за кустов и травы его почти не вид-
но. Мы с Вовкой случайно обнаружили, когда играли в прятки.
Просунули головы сквозь решетку, а там полно бутылок. И все
они стоят на полках. О них я и вспомнил.
Там, где пролазит моя голова, пролазит и все туловище.
Сквозь решетку я пробрался в подвал и начал подавать бутылки
Вовке, сидящему снаружи в кустах. Бутылки были немного в
пыли и чем-то заполненные. Вовка принимал их и складывал в
большую сетку-авоську, с которой Вовкина мама - тетя Мару-
ся, ходила на базар. Когда авоська раздулась, как пузырь, Вовка
зашипел мне:
- Хватит. Уже полно, а то они тяжелые. Не донесем.
Измазанный в пыли и паутине, я выбрался из подвала через
ту же решетку. Сумка-авоська действительно оказалась не подъ-
емной. Не долго думая, мы стали открывать пробки бутылок.
Пробки были из кочанов кукурузы и закрывали бутылки очень
крепко. Пришлось пустить в ход зубы. Содержимое бутылок мы
тут же выливали на землю, в траву. Ведь военный командир
приказывал принести пустые бутылки. Вокруг сразу завоняло
спиртным. Но зато авоська стала намного легче.
Загруженную пустыми бутылками сумку, вцепившись в нее
ручонками с обеих сторон, мы потащили ее в военкомат. Еле-
еле дотащили. Там уже стояла во дворе очередь из тетенек и
ребятишек с бутылками. Два солдата принимали бутылки и скла-
дывали их в ящики.
Когда мы с Вовкой подтащили свою наполненную авоську,
один из бойцов весело сказал:
- Ну, теперь держись, фрицы, если такие пацаны помогают
готовить “коктейль Молотова” для Гитлера.
Нас с Вовкой просто распирало от гордости. Но что такое “кок.,.  дальше просто мы не могли еще выговорить, никто не знал.

     Вечером я слыхал, как тетка Надя, постоянно крестясь, рас-
сказывала моей маме, что у нее в подвале появилась нечистая
сила. Все в сарае, в подвале закрыто, замки не тронуты, а бу-
тылки с самогонкой исчезли. Не иначе самому черту выпить за-
хотелось. А она их так берегла, так берегла!

2. СТРАШНЫЙ СОН

Года полтора спустя я уже знал, что такое война. Знал не по-
наслышке. Страшная, она была здесь, в моем доме, вокруг меня.
Я лежал в постели с пробитой осколком от немецкого снаряда
ногой. Мама ухаживала за мной, спала рядом.
Я уже научился выговаривать слово “коктейль” и знал, кто
такой Молотов. Но до сих пор не могу вспомнить, видел ли я
это наяву или это возникло в моем впечатлительном детском
воображении под влиянием рассказов взрослых.
Еще долгие годы после окончании войны, особенно по но-
чам, во сне в моем сознании вырисовывалась одна и та же страш-
ная картина.
По полю в шахматном порядке, подминая сухую траву моей
родной донецкой степи широкими гусеницами, двигаются танки
с белыми крестами на башнях. Они плюются снарядами и пулеметными очередями, сметая все живое со своего пути. Степь вспухает взрывами.
В небольшом и неглубоком, наспех вырытом, окопчике при-
сел на корточки вот тот молодой боец, который принимал у нас с
Вовкой бутылки. Он в выцветшей на солнце светлой гимнастер-
ке и в такой же белесой пилотке на стриженой голове. В руках у
него моя бутылка, наполненная бензином. К горлышку бутылки
крепко привязана лента - фитиль. Боец зажал бутылку между
коленей и трясущимися руками пытается зажечь спичку, чиркая
по ней спичечной коробкой. Спички, как на зло, ломаются и не
хотят зажигаться. Руки трясутся, трясутся и уже осыпаются зем-
ляные стенки окопа. Громада танка все ближе и ближе.
Наконец, спичка зажглась, но ее пламя никак не может соприкоснуться с фитилем бутылки. Кажется, только неимоверным усилием воли солдата фитиль вспыхивает.
Бутылка с уже горящим фитилем в правой руке замерла в
ожидании броска. Мир заполняет грохот идущего на окоп тан-
ка. Бросить, как учили. Туда, где мотор. Но мотор сзади, а танк
прет на солдата передней броней.
Вдруг, стоп! Танк остановился и замер на месте. В мгновен-
но установившейся тишине, кажется, слышен из-под брони смех
немецкого танкиста. Из соседнего окопа в паническом ужасе
выскочил солдат. Он был без оружия и, наклонив вперед голову,
петляя, как заяц, побежал назад. Назад от ужаса и грохота боя, и
подальше, только назад.
Взревели двигатели танка, гусеницы вздрогнули и брониро-
ванная машина повернула в сторону бегущего солдата. Фашист
не стрелял. Он намеревался догнать его и раздавить гу-
сеницами, растерзать и смешать с землей.
Теперь или никогда! Бутылка с бензином и горящим фитилем
вылетает из окопа и разбивается позади башни, где там, внизу,
спрятан двигатель. Горящий бензин сквозь жалюзи проникает
внутрь танка. Он вздрагивает, как раненный зверь, останавлива-
ется и начинает пятиться назад. Прямо на окоп, откуда вылетела
бутылка. Пылающий танк крутится на месте. Из-под гусениц вы-
летает земля с травой, а вместе с ними куски разорванного в кло-
чья, изувеченного солдатского тела. Из-под земли показывается
окровавленная стриженная голова моего бойца с перекошенным
в диком крике  ртом, откуда рвалось  последнее слово: - Ма-а-мма-а!
- Ма-а-мма-а! Ма-амм-а! Кричу я и вскакиваю с постели,
забыв о раненной ноге, и от боли падаю назад в постель.
Моя мама всегда рядом. Она ласкает меня, успокаивает. Боль
в ноге постепенно утихает, и я снова засыпаю.
Но мой сон опять возвращается ко мне. Я снова вижу тот же
бой. Пылающий немецкий танк застыл на месте. Из него выс-
какивают танкисты в горящих комбинезонах и бросаются на
землю, качаются по ней, чтобы сбить огонь. А в них стреляют
наши бойцы. Вот вам, фрицы, вот вам, за моего солдата! На
земле уже лежат дымящиеся трупы врагов. И тут страшный
взрыв подбрасывает вверх башню танка. Танк начинает распол-
заться на части. Это внутри его взорвались боеприпасы.

     Нехватка у Красной Армии оружия, боеприпасов в первый
период войны, особенно противотанковых средств, привело к
тому, что в качестве противотанкового оружия использовались
обычные стеклянные пол-литровые бутылки, наполненные бен-
зином или керосином. К бутылке привязывали фитиль, пропи-
танный горючим веществом. Во время боя надо было поджечь
фитиль и бросить бутылку в надвигающийся танк противника.
Позже бутылки стали заполнять специальной зажигательной
смесью, которая воспламенялась от соприкосновения с возду-
хом. Необходимость в зажженном фитиле отпала.
Западные журналисты с первых дней войны окрестили но-
вое оружие “коктейль Молотова” по имени наркома иностран-
ных дел СССР. Затем это понятие перекочевало и к нам.
Немецкие, да и не только немецкие, танкисты панически бо-
ялись “испить” “коктейль Молотова”.

3 .У ОКНА

    Война уже у порога моего дома. Мой дом стоит недалеко от
дороги, которая начинается там, где за деревьями всходит солнце
и прячется где-то вдали на западе. Там солнце заходит. А может быть наоборот, дорога начинается там, где солнце заходит; а заканчивается там, где всходит?
Целый день я смотрю на дорогу, по которой идут и идут наши
солдаты. Сразу видно, что они очень устали. Тяжелые винтовки
оттягивают вниз их плечи. Ноги в ботинках, обтянутые на ик-
рах до колен серыми обмотками, или в кирзовых сапогах, авто-
матически переставляются по дорожной пыли. Бесконечную ве-
реницу безмерно уставших людей прерывают телеги, нагружен-
ные какими-то ящиками, мешками и еще неизвестно чем. Иногда
бойцов обгоняют машины, которые мы называем полуторками.
Лошади, тянущие телегу, пытаются останавливаться, чтобы хотя
бы немного передохнуть. Они тоже очень устали, но ездовые
бьют их, ругают и движение продолжается.
Вдруг солдаты начали разбегаться в разные стороны от до-
роги и прятаться под деревья и стены наших домов. А вскоре
раздался рев немецких самолетов. Они очень низко промчались
над дорогой, а вслед за ними цепочками появились фонтанчики
дорожной пыли – следы от пуль, выпущенных из самолетных пулеметов. От грохота самолетов и выстрелов я в страхе приседаю, но не отхожу от окна, стекла которых тоже содрогаются от страха.
Мама оттаскивает меня от окна и заталкивает под кровать.
Там уже сидят мои братья.
Мама кричит на меня:
- Ой, лышенько ты мое. Непосидючий какой. Сейчас немец
бомбу сбросит или пуля влетит в окно. Стекла того и гляди разлетятся вдребезги.
Но я знаю, что стекла не разлетятся и меня не поранят. Ведь
мама каждое оконное стекло заклеила крест-на-крест широки-
ми полосами разрезанных газет. Я сам подавал ей эти полосы.
И она тогда говорила, что делается это для того, чтобы от взры-
вов стекла в окне не разбились и не разлетелись. А мама моя
никогда не врет. И пуля в окно не влетит. Ведь немец стреляет с
самолета сверху вниз, а не сбоку. Так чего же бояться? Я понимаю,
что мама меня просто пугает.
Ночью колонны отступающих солдат тоже идут и идут без остановки. Но я уже не смотрю на них, а смотрю поверх их голов в выгоревших на солнце пилотках, и дальше туда, куда мой папа ходил работать на цементный завод. Сейчас его завод и другие заводы поблизости от него, бомбят немецкие само-
леты. Там что-то горит. Пожар поднимается аж до самого неба.
Из пламени вырисовываются какие-то огненные звери. Их ог-
ромные красно-белые туловища все время двигаются и извива-
ются. Раскрываются и закрываются широченные огненные па-
сти. Звери мотают своими огромными, тоже бело-красными,
головами. На них вырастают и тут же исчезают большие
уши, носы, рога. Звери живые и постоянно машут косматыми
огненными лапами и хвостами.
Мне жутко и интересно наблюдать это зрелище. С приплюс-
нутым к стеклу носом между двумя газетными лентами, при-
клеенными крест-накрест, я не могу оторваться от окна.
Мама берет меня за руку и тащит к постели.
- Да иди же ты спать, горюшко мое. Того и гляди стекла в
окнах полопаются от жары.
Я притрагиваюсь ладошкой к стеклу. Действительно оно го-
рячее, а я то думаю, почему моей носопырке жарко. Бреду вслед
за мамой и укладываюсь спать рядом с братьями, которые уже
давно посапывают во сне носиками-курносиками.
Утром просыпаюсь от тишины. Рядом со мной нет никого. В
одних трусиках подбегаю к окну. Дорога пуста. Не слышно рав-
номерных шагов усталых солдатских колонн, не слышно скри-
па телег и ругани ездовых, не слышно шума машин-полуторок.
А главное - не слышно взрывов и стрельбы. Тишина.
Быстро одеваю штанишки, рубашку и босиком пытаюсь выс-
кочить на улицу. Но мама уже стоит у двери.
- Не пущу. Сиди дома. Хватит того, что старшие, чуть свет,
сбежали из дома. А на улице - хто его знает, что будет. Наши
ушли, а “те” еще не пришли.
Кто эти “те” - ясно без слов. О них все время говорили по
“тарелке” (радио такое), что идут фашисты, звери, которые всех,
и детей тоже, убивают и пожирают.
Хотя и страшно, но я канючу: Ну, ма-а-а! Пусти-и!

- Нет! Сиди дома! – Всегда добрая мама неумолима.
Медленно возвращаюсь к окну. На дороге - ни одной живой
души. А вот пожар продолжается. Черно-белые клубы дыма зак-
рывают уже поднявшееся над горизонтом солнце и располза-
ются на половину неба.

     Советские войска оставили Донбасс в конце октября - нача-
ле ноября 1941 года. Что можно было эвакуировать - вывезли,
если успели. Что нельзя было вывезти - взорвали или подожгли,
чтобы не досталось немецко-фашистским захватчикам.

4. СУС

     После ухода наших солдат дорога пустует. От сгоревшей по
ту стороны дороги школы ФЗО остались только стены с закоп-
ченными, жуткими глазницами окон. Оттуда еще подымается
дым. Значит, что-то продолжает гореть. Но мы с Вовкой
туда не бегаем, хотя мама  уже и не держит меня в квартире. Зато
братья носятся неизвестно где. Приходят домой чумазые и что-
то обязательно с собой притащат. Вот и сейчас они притащили
пионерский горн. Мы с Вовкой по очереди пытаемся дуть в него.
Раздуваем щеки, дуем изо всех сил, страшно вращаем глазами, но звук никак не получается. Одно какое-то шипение.  Братья смеются. Чтобы мы не шумели в квартире, мама выпроваживает всех нас на улицу.
У мамы очень большая забота. Недавно папе в больнице сде-
лали операцию. Все врачи уже не лечат, и папу привезли лечиться домой. Наши войска тоже ушли. Скоро должны появиться
немцы. В городе происходит эва-ку-вация (и не выговоришь слово
сразу). Все врачи уехали “на эшелон”, а больных родные забра-
ли домой. Мой папа «партейный». Мама пошла на завод, где ра-
ботал папа, к «дяде Парткому». (И назовут же так человека). «Дядя
Партком» помог маме привезти тогда отца из больницы домой и по-
обещал, что, когда будут «эва-ку-вировать» завод вместе с рабо-
чими и их семьями, он пришлет за нашей семьей машину.
Мама собрала все вещи для дальней дороги, наготовила
пропитание тоже для дальней дороги. Ведь куда поедем и
сколько дней будем ехать в дороге – никто не знает. Корову и
кур с петухом Петькой оставляем дома под присмотром Вов-
киной мамы - тети Маруси. Они никуда не уезжают, так как
папа у Вовки не «партейный», да и вообще есть ли он у него -
неизвестно. Вовка своего папу никогда не видел, а я и подав-
но. А вот Ирму - мою любимую собаку овчарку обязательно
заберем с собой.
Но, оказалось, что и мы тоже никуда не поехали. Когда многие жители из соседних домов уже отправились “на эшелон”, моя мама снова пошла к «дяде Парткому». «Дядя» сказал, что машины уже нет,
а пришлет за нами телегу с лошадью. Я так обрадовался - пока-
таемся на лошадке. Но «дядя» оказался большой врун, настоящий
«дяхан». Когда мама снова пошла к этому «дяхану Парткому», у него
в кабинете гулял только ветер и гонял бумажки. А эшелон уже
ушел куда-то в Сибирь. Вот так мы остались дома.
На улице тихо. Война гремит где-то далеко. Наших солдат
нет, немецких солдат нет. Говорят, что фрицы (так все называ-
ют немцев) очень страшные. Они всех убивают, а детей разры-
вают на куски. Но их нет, и мы с Вовкой и Ирмой целыми днями
носимся по улицам и дворам. Наша Ирма - самая красивая ов-
чарка в мире. Уши торчком, так и двигаются, как солдатские
локаторы. Лапы толстые, светло-коричневые, грудь широкая,
светлая, а спина - черная. И сильная-пресильная. Кого угодно с
ног собьет. А глаза - умнющие и веселые. Я ее называю кратко
- СУС. Это значит - Самая Умная Собака. Вовка добавляет - в
мире. И я с ним согласен.
Вот и сейчас мы с Вовкой по очереди пытаемся усесться
ей на спину и покататься, как на лошадке, верхом. Но это нам
никак не удается. Ирма крутится на одном месте и мы каж-
дый раз падаем на траву. Тогда она подбегает к нам и по очере-
ди лижет в лицо. Язык большой и мокрый, теплый, а нос -
холодный, щекотно, мы смеемся. Ирма улыбается и как будто говорит нам:
- Мальчики, я же не лошадь и даже не ездовая собака, а слу-
жебный сторожевой пес. Понимаете – я просто  собака!
В это время вдали послушался шум и треск машин. Мы с
Вовкой выскочили на дорогу и раскрыли в удивлении рты. На
дороге показались мотоциклы с колясками. На них сидели сол-
даты в запыленной зеленой и незнакомой для нас форме. На
голове железные каски с маленькими рожками, на глазах боль-
шие очки. Один солдат с автоматом  на груди сидел впереди за
рулем, другой у него сзади, третий удобно устроился в коляске
и выставил впереди себя пулемет.  Я успел разглядеть, что автомат не такой, как наш – с круглым диском, а короткий и двумя ручками.
Вовка испуганно заорал:
- Немцы! Звери! Тикай! - и бросился прочь с дороги к дому.
Я же, как вкопанный, стоял посредине дороги и не мог
пошевелиться, а первый мотоцикл мчался прямо на меня. И
даже не тормозил. В голове промелькнуло: - А эти немцы на
зверей не похожи. Они больше похожи на больших зеленых
жаб.
И вдруг рядом раздался как бы громкий вскрик Ирмы. Она
взвилась в воздух и всем телом обрушилась на рулевого немца.
Но прежде, чем она ударила его своей грудью и передними ла-
пами, застрочил немецкий пулемет. В моем детском сознании
на всю жизнь осталась эта картина - летящая в воздухе овчарка
и разлетающиеся от нее клочья шерсти из пробитой  пулеметной очередью груди.
Мотоцикл резко вильнул в сторону от меня и завалился на бок.
На него налетел другой мотоцикл, третий, образовалась куча-мала.
И только теперь, очнувшись, я рванул с дороги к дому, преодолев свое оцепенение.
Из-за угла дома мы с Вовкой видели, как немцы вылезали
из-под валявшихся мотоциклов, ругаясь и что-то крича на сво-
ем немецком языке. Из-под Ирмы вытащили рулевого немца.
Тот не шевелился, как и моя Ирма. Подъехала машина, в нее
погрузили немца, а Ирму за хвост оттащили с дороги на обочи-
ну. Один фашист попинал ее ногами, а потом еще раз простро-
чил из автомата распростертое тело собаки.
Погалдев, немцы расселись по своим мотоциклам и покатили дальше по нашей дороге.
На выстрелы прибежали мои братья.
- Славка, Вовка, вас не убили?
Мы дружно заревели.
- Нет, нас не убили, а вот Ирму убили! - Вовка добавил:
- Она Славку защищала, - и мы снова заревели взахлеб.
После того, как колонна немецких мотоциклов промчалась
дальше по дороге, мы подбежали к Ирме. Собака лежала на
боку. Передние и задние лапы были вытянуты вперед и назад,
как будто она продолжала свой полет в воздухе. Пробитое пуля-
ми, тело собаки истекало кровью. Из разорванного выстрелами
живота вывалились внутренности. Из широко открытой пасти
со страшными клыками стекали струйки крови.
Вдали снова послышался шум моторов. Снова ехали немцы,
на машинах. Звери, жабы, гады!
Мы подхватили Ирму каждый за одну лапу и потащили ее во
двор, а потом за сарай. Тело собаки было очень тяжелым. Голо-
ва с оскаленной окровавленной пастью моталась из стороны в
сторону, длинный хвост волочился по земле.
За сараем выкопали лопатой яму, набросали туда опавшие с
деревьев листья. Ведь была уже осень. Положили в яму Ирму и
сверху накрыли ветками и тоже листьями и забросали землей.
Потом сделали небольшой холмик, обложили его камнями. Ви-
талька прибил к палке кусок фанеры, на которой Жорик вывел
чернильным карандашом крупные буквы: ИРМА. Палку вотк-
нули в холмик.

    Я все время размазывал по лицу слезы. Это была первая
смерть близкого мне живого существа. Моей СУС. Самой Ум-
ной Собаки в мире.

5. “КАРАНДАШИКИ”

     Грохота боев давно уже не слышно. Фронт ушел далеко на-
встречу солнцу. Вместо советских войск пришли фрицы. Не-
мецкие солдаты расселились по всем квартирам. Вовка с мамой
теперь жили на кухне, а в большой комнате поселились три нем-
ца. Два - так себе ничего, а третий - высокий, рыжий, весь в
веснушках - настоящий гад. Увидел Вовку, вытащил из кармана
шоколадку в красно-золотой обертке, развернул обертку и по-
дает шоколадку Вовке.
- Киндер, на!
Вовка сдуру обрадовался. Мы таких шоколадок за всю нашу
жизнь еще не видели (потом мы с ним обертку рассматривали,
красивая). Он подошел к рыжему и протянул руку, а тот шоколадку
- к себе в рот, и как захохочет. Вовке очень обидно стало, и он
расплакался, прибежал ко мне.
Хорошо, что у нас немцы не стояли. Зайдут в квартиру, уви-
дят моего больного папу в постели и сразу:
- Тиф, тиф, - уходят. Тиф, как объяснила мне мама, заразная
болезнь, от которой умирают, и немцы этой болезни очень боя-
лись. Но я знаю, мой папа не заразный. Только немцам я этого
никогда не скажу. Просто врачи там у него что-то в животе раз-
резали, вырезали, потом зашивали и теперь ему надо лежать,
чтобы все это зажило. С приходом немцев папа перестал брить-
ся, зарос полубелой бородой и, даже мне, хотя и мой любимый папа, казался страшненьким.
Как мог, я успокоил Вовку и мы стали совещаться, как бы
сделать этому рыжему гаду какую-то каку.
В это время моя мама вышла во двор и стала сзывать для
кормежки кур:
- Цып, цып, цып!
Они паслись на пожелтевшей травке за сараем, разгребая
опавшие листья. На мамин призыв первым сквозь дыру в забо-
ре пролез наш красавец и вредина петух Петька. Был он здоро-
венный, весь в белых роскошных перьях и с красным-красным
гребешком на голове и с такими же красивыми и красными сережками на бороде. Не один раз он гонялся за мной и Вовкой, намереваясь клюнуть наши босые ноги сильным клювом. Но мы его подразним и сразу же бегом в дом и дверь закрываем. Там он нас уже не достанет. А мы от удовольствия хохочем.
Следом за Петькой во дворе появились куры. Мама рассыпа-
ла по земле зерно и они жадно стали его клевать. А Петька их поощрял своим важным:   Ко-ко-ко!
И тут из Вовкиной квартиры вышли все три фрица-квартиранта.
Они куда-то собрались и были в полной форме в своих железных касках, одеты в мундиры зеленые, а на груди болтались автоматы с двумя ручками. Рыжий увидел кур и заорал:
- О, матка! Курка, млеко, яйка! Да-авай!
Но другие немцы решили сами взять и курка, и яйка. Прямо
с груди они открыли огонь из автоматов по курам. С громким
кудахтаньем куры стали разбегаться по двору. Мама, подхватив
нас с Вовкой, моментально вскочила на крыльцо. Из-под мами-
ных рук, мы видели, как от наших кур полетели во все стороны
перья. Они бегали по двору и падали убитые на землю. Дольше
всех убегал Петька. Немцы никак не могли в него попасть. Он
кричал от ужаса почти как человек, пока пули не свалили его на
землю. Петух лежал на боку, а лапы продолжали еще бежать.
Теперь красными были не только гребешок и сережки Петьки,
а все его пышные белые перья.
Довольные охотой, немцы что-то “поджеркотали” между со-
бой, собрали убитых кур и петуха и понесли их в сторону шко-
лы, где когда-то учились мои братья, а теперь разместилось
много немцев. Там стояли машины, мотоциклы, дымила поле-
вая кухня, возле которой возился повар в белом колпаке..
Моя мама плакала, да и мы с Вовкой едва удерживались от
слез. Так жалко было кур и особенно Петьку. Потом мама взяла
из сарая лопату и начала землей и песком засыпать лужи кури-
ной крови. Мы ей помогали, нагребая ручонками пыль и лис-
тья, а разбрасывали их по двору, засыпая кровь.
Где-то издалека, из под самого неба послышался отдален-
ный гул. Вовка задрал голову вверх.
- Славка! Смотри, самолетик!
Действительно, высоко в небе летел неизвестно откуда взяв-
шийся самолетик. Совсем маленький, игрушечный, одинокий и среди белого
дня. Прикрыв от солнца ладошкой глаза, мы с интересом смот-
рели на него. Чей самолетик? Наш или немецкий? И тут я уви-
дел, как от самолетика стали отделяться маленькие карандаши-
ки. Их было много и, лежа на боку, они стали опускаться вниз, а
потом вдруг начали выпрямляться.
Я заорал в восторге:
- Вовка, мама! Карандашики!
Но досмотреть, как карандашики упадут на землю, нам не
дала мама. Она схватила меня и Вовку и потащила в квартиру,
где сразу же засунула нас под кровать. И тут весь наш дом вздрог-
нул от взрывов. Зазвенела посуда и стаканы на кухне, задрожа-
ли стекла в окнах. Хорошо, что они по-прежнему остались зак-
леенными полосками бумаги.
Взрывы следовали один за другим. Мама, придерживая наши
головы, выглядывавшие из-под кровати, громко шептала:
- Вот вам, немчура проклятая, яйка и млеко, вот вам и курка
с нашим Петькой! Чтоб вы полопались от наших кур и молока!
Чтоб вы все - там скорее повыздыхали со своим уродом Гитлером!

        Когда мы с Вовкой уже почти выросли, а было это в сентябре 1943 года, наши доблестные советские воины били фашистов в хвост и в гриву. Фрицы и Гансы драпали из нашего родного Донбасса так, что только их кованные пятки сверкали. А мы с другом прыгали от радости и орали во всю глотку, перекривляя немцев: "Нету курка, нету яйка! Не догонишь рус хозяйка!"

6. МОЙ   БРАТ  -  ЛЕТЧИК

     Ночью на маленький донбасский городок был налет. Наши
самолеты бомбили железнодорожную станцию, где стояли не-
мецкие эшелоны с техникой и боеприпасами. Хотя железнодо-
рожная станция находится далеко от моего дома, но от взрывов
дрожали окна в квартире и на хмуром небо отражались отблес-
ки от большущего пожара.
Мы с братьями радовались: - Вот наши краснозвездные со-
колы дали жару фашистам.
К радости примешивалась и гордость. Ведь нас у мамы с па-
пой было четверо сыновей. Самому старшему брату уже испол-
нилось 18 лет. Он еще со школы просто бредил небом. Сначала
ходил в авиакружок, делал модели самолетов. После окончания
обычной школы поступил учиться в «летчицкую» школу. Прихо-
дил домой уже в курсантской форме. Мама говорила, что эта
форма ему очень к лицу. Мы с братьями тоже хотели стать лет-
чиками, завидовали старшему брату и уважительно называли
не Вовка, не Володька, а Владимир.
Владимир, придя домой, частенько подхватывал меня на
руки и поднимал вверх. Там вверху он клал меня животом на
свою широкую ладонь, а я изображал из себя самолет. Расстав-
лял руки в обе стороны, гудел, как самолет и визжал от востор-
га. Брат бегом носил меня по всем комнатам и тоже гудел по-
самолетному и смеялся.
Когда немцы подходили к городу, всю их «летчицкую» школу
эвакуировали. Брат только успел забежать домой попрощаться
с родителями и с меньшими братьями. Был он уже в летчицкой
форме, с ремнями через плечи и планшеткой, на поясе – ремень с большой металлической пряжкой со звездой. На голове - пилотка, красивая и тоже со звездой. Мама обнимала его и плакала, папа крепился, а мы повисли на  руках и шее  брата.
На прощанье брат подбросил меня в воздух, поймал и поста-
вил на землю.
- Ну, держись тут, летчик-молодчик, а вы, браты, слушай-
тесь отца и мать. Я ненадолго уезжаю. Вот дам фашистам жару
и вернусь домой.
Больше Владимира мы не видели.
Теперь, всматриваясь в отблески пожара на ночном небе и
вслушиваясь в грохот взрывов на железнодорожной станции,
мы говорили:
- Это наш Владимир дает фрицам жару.
Рано утром после налета советских самолетов кто-то громко
стал стучать в двери нашей квартиры. Пока мама поднималась
с постели, в дверь начали бить чем-то тяжелым и она распахну-
лась на две половинки. В комнату ворвались злющие-презлю-
щие немецкие солдаты во главе с офицером. Офицер размахи-
вал пистолетом и что-то кричал на своем языке.
Разбуженные стуком и криком, мы - три брата, вскочив с по-
стелей, босиком, в одних трусиках, с ревом кинулись к матери,
которая отступала от разъяренных немцев к кровати больного
отца. Уцепившись руками за мамину юбку, широко открытыми
от ужаса глазами, мы смотрели прямо в темные зрачки стволов
немецких автоматов. Мне только недавно исполнилось 5 лет, но
я уже знаю, что эти автоматные зрачки изрыгают кровь и смерть.
Мама, широко расставив в стороны руки, закрывала нас сво-
им телом и каким-то неестественным голосом и очень быстро
говорила:
-Пан! Пан! Киндер! Киндер!
Больной отец, лежа в кровати, уцепился худыми желтыми ру-
ками в седые волосы своей бороды и молчал.
И тут офицер увидел на стене фотографии, аккуратно встав-
ленные под стеклом в рамочки. Они, как висели еще до войны
на стене, так продолжали висеть и после прихода немцев. Там
были фотографии наших родителей, нас - троих братьев, на-
ших теток и дядек и несколько фотографий Владимира еще
школьных, а потом уже в курсантской форме. А рядом висели
тоже в рамочках, его школьные похвальные грамоты. На гра-
мотах, слева и справа, находились в круглых рамочках портреты наших вождей - Ленина и Сталина.
Немецкий офицер подошел к стене с фотографиями, некото-
рое время рассматривал их, а потом, вдруг, выстрелил прямо в
портрет Сталина и заорал:
- Сталин - шайзе!
Сразу, как по команде, застрочили немецкие автоматы. Но
не по нам, а по стене. Вдребезги разлетелись стекла от рамочек.
Фотографии оказались прошиты пулями, а в стенах  -  пробоины..
При первых же выстрелах, мы перестали плакать. Умолкла и
мама. Молча, мы смотрели на немцев и их офицера. За нас говорили широко открытые от ужаса наши глаза. Вероятно, что-то дрогнуло у офицера внутри. Он некоторое время смотрел на окаменевшие фигуры трех малолетних детей, закрывавшую их своим телом встрепанную, решительную мать и больного старика, как бы о чем-то раздумывая. Затем махнул солдатам рукой:
- Цурюк! - и засунул пистолет в кобуру на поясе.
Когда немцы вышли из квартиры и стук их подкованных
сапог затих за крыльцом, мама медленно опустилась и села на
пол. Ноги не держали. Слезы градом лились из глаз. Отец молча гладил одной рукой ее голову, упавшую на постель, а другой прижимал троих сыновей к своему лицу.
        Впоследствии выяснилось, что немцы были просто взбеше-
ны бомбежкой наших самолетов. А кто-то из соседей донес им,
что наш старший брат - летчик. Вот немцы и явились к нам с
утра пораньше.

        За все время войны от Владимира мы не получили ни одного письма. И только после окончания войны на имя мамы пришла похоронка на старшего сына. В ней было написано, что ваш сын Биркин Владимир Васильевич геройски погиб в боях за социалистическую Родину.

7. “РУС КОРОВА - ПАРТИЗАН!”

     Отец выздоравливал медленно, но верно. Ему шел 49-й год,
но выглядел он дедом, особенно, когда отпустил полуседую боро-
ду и усы. По рассказам мамы (сам отец о себе никогда ни о чем не
говорил), он многое пережил и повидал на белом свете. Оказывается, наш всегда молчаливый и добрый отец уже воевал с немцами в первой мировой войне и за храбрость был награжден высшими солдатскими  наградами. Но свои награды он никому, даже нам, своим сыновьям, не показывал. Ведь они были еще царские. А потом  папа“делал” революцию и “свергал” того самого царя, ставшего очень нехорощим и кровавым.. Интересно, как это делают революции и свергают царя? И почему царь вначале был хорошим, а затем превратился в нехорошего да еще кровавого? Этого я никак понять не мог.   
А потом наш папа был командиром Красной Армии и воевал в гражданской войне против нехороших «беляков» и даже был ранен.
Потом «демо-би-зи-ловался», вообщем, ушел из армии и вернулся домой в Рос-
сию. Там хозяйничал на земле, а затем, когда стали строить
колхозы какие-то, уехал сюда в Донбасс и поступил работать
кузнецом на лошадином дворе при цементном заводе. Здесь
встретил нашу маму и вместе они, нашли в капусте моих братьев (и чего они там ползали?), а меня им принес аист – такая большая птица. Другая птица, меня такого карапуза, не сумела бы поднять… Но я то уже взрослый, а братья еще взрослее, и все мы знаем, где находят детей. Это только маленьких так дурят.
Когда папе сделали операцию, врачи советовали ему усилен-
но питаться. Мама наготовила много еды. Она нужна была не
только для больного отца, но и нам в дальнюю дорогу. Но даль-
ней дороги не получилось. Всю еду мама спрятала в погреб. А
потом пришли немцы и, угрожая автоматами,  стали кричать:
- Козяйка! Шнапс, курка, млеко, яйка! - и пошли шарить по
кладовкам, по погребам и всю нашу еду забрали. Все утащили,
а потом и наших кур перестреляли. И умницу Ирму убили, и
красавца Петьку убили. Осталась у нас одна коровка - Манька.
Манька стояла в сарае в своем стойле и медленно жевала
сено, которое отец, еще будучи здоровым, накосил летом и сло-
жил в небольшой стог за сараем.
Уже наступила зима. Первый снежок прикрыл землю и силь-
но похолодало. Мы с братьями носили охапками сено из стога
и бросали его Маньке. Хотя корова нас знала и мы ее кормили,
но опасались подходить к ней близко. Уж очень она была серди-
той и любила бодаться рогами. А рога у нее большущие, ост-
рые. Никого не подпускала к себе, кроме мамы.
Мама всегда была с коровкой ласковая, называла ее только
Манечкой. Придет, бывало, доить, погладит ее ладошкой, по-
чешет за ухом, а потом что-то шепчет в это ухо. Вытрет мягким
пучком сена бока, спину, живот. Теплой водой вымоет вымя,
дойки. Вытрет их белой чистой тряпочкой и начинает доить.
Тонкие струйки стучат в белое ведро и постепенно оно напол-
няется молоком.
Я стою позади мамы с пустой кружкой в руке. Мама обора-
чивается:
- Ну, давай свою посудину.
Одной рукой она держит мою кружку, а другой дергает дой-
ки. Струйка за струйкой - и кружка уже полна. Я пью теплое
молоко и мне кажется, что слаще и вкуснее его нет ничего на
свете. Не понимаю, почему братья не любят молоко прямо из
коровки?
Мама вносит ведро с молоком в дом, процеживает его через
белую чистую марлю и поит им отца. Отец уже вставал с крова-
ти и ходил по комнате, но быстро утомлялся и снова ложился в постель. Постепенно его прогулки становились длительнее. Но на улицу он не выходил. Там же были немцы. И соседи, которые знали, что мой папа «партейный». Кто-то сказал же фрицам, что наш старший брат Владимир - летчик. И про отца могут сказать. А «партейных», я это точно уже знал, немцы забирали в плен и расстреливали на Меловой горе. Об этом рассказывала Вовкина мама, тетя Маруся, моей маме, а мы с Вовкой подслушали.
В квартире мы со всех стен убрали все фотографии. Мама замазала глиной и забелила мелом дырки от автоматных пуль. Но все равно, они просвечивались и напоминали о том ужасном дне.
Отец наказал нам, мальчишкам, почаще смотреть в окна и
быть внимательными на улице. Как только появятся немцы или
кто-то посторонний будет идти к нам во двор, немедленно бе-
жать домой и предупредить. Отец сразу взбирался на чердак по
внутренней в коридоре лестнице и прятался там за печными
трубами.
Во всех соседних домах и квартирах уже “стояли”, как гово-
рила тетя Надя, немцы. Они занимали лучшие комнаты в квар-
тирах, а хозяев выгоняли жить на кухню или в сарай. А на ули-
це уже была зима. И было очень холодно. Хорошо, что немцы
долго не задерживались. Несколько дней - и они отправлялись
куда-то на фронт.
У нас в квартире немцы не стояли. Зайдут, посмотрят на боль-
ного старика в кровати, “поджеркочат” что-то между собой и
уходят. Очень они боялись заразиться тифом.
Но когда отец выздоровел, стал ходить и прятаться на черда-
ке, к нам тоже пришла беда. Спрятавшись, отец сидел на черда-
ке, а у нас поселился немец. Был он здоровенный, белобрысый,
брови тоже белые, а крупное лицо все в рыжих крапинках. Жо-
рик и Виталька сразу дали ему кличку “Ржавый”.
Немец занял самую большую комнату и ничего не позволил
оттуда взять. Когда Талик (так мы сокращенно звали Витальку),
зашел за чем-то своим в комнату, Ржавый так треснул его ладо-
нью по затылку, что брат вылетел в коридор и ударился там о
лестницу. После долго жаловался, что не может голову повер-
нуть в сторону и там что-то у него шумело.
Хорошо, что этот Ржавый долго у нас не простоял.
Вечером мама взяла ведро с теплой водой и белой тряпочкой
и пошла в сарай доить корову. Я, конечно, со своей кружкой шагал рядом, заранее облизываясь от предстоящего вкуса парного молока. А Ржавый подсмотрел, куда мы пошли, и, крадучись побежал вслед за нами в сарай. Тут я его сразу засек. В сарае, к своему удивлению немец увидел нашу корову Маньку, мирно жующую сено. Ржавый очень обрадовался, оттолкнув меня в сторону так , что я упал, больно ударившись об стенку, и выронил свою кружку. А сам подскочил к маме, выхватил у нее ведро, выплеснул оттуда воду и направился к корове.
Мама пыталась его остановить:
- Пан! Пан! Я сама подою! Корова очень бодливая!
Но немец ее не слушал. Наверное, у него в Германии были
свои коровы. Он хотел забрать и нашу кормилицу. А пока решил сам ее подоить и напиться парного “млеко”.
Манька сразу почуяла чужого человека и перестала жевать.
Как только Ржавый наклонился к вымени, корова со всего раз-
маху хлестнула хвостом по его белесым глазам и резко поверну-
лась к нему рогами. Пустое ведро отлетело в сторону. Манька
наклонила голову вниз и насадила на свой острый рог живот
немца, сделала несколько шагов и прижала его к стене сарая рядом со мной. Я сразу выскочил за дверь. Немец колотил огромными ручищами по стене сарая и орал во всю глотку:
- Рус корова - партизан! Рус корова - партизан! - и еще что-
то по своему, по-немецки.
Перепуганная мама выскочила вслед за мной из сарая, схватила меня за руку и потащила бегом в  квартиру, быстро
 закрыла дверь на крючок.
Ржавый продолжал орать в сарае:
- Рус корова - партизан.
Что там Манька с ним делала - не знаю. Но на крики уже со
всех сторон бежали немцы с автоматами и винтовками напере-
вес. В сарае началась стрельба. А через некоторое время немцы
вынесли Ржавого. Был он весь в крови, навозе и соломе. Подхва-
тив его за руки и ноги, утащили в госпиталь.

     А нашу корову Манечку застрелили, и мы остались без своей
кормилицы. Теперь в нашем дворе уже не было ни одной живой
души: ни моей Самой Умной Собаки – овчарки СУС, ни кур с петухом Петькой, ни коровы Маньки. Только мы с братьями и наши папа и мама, да по соседству мой друг Вовка со своей мамой да старшим братом Толиком – другом моих братьев .

8. ГОЛОД и холод

      Жизнь в оккупированном фашистами донбасском городке
становится все голоднее и страшнее. Мама уже давно считает
каждую картошину, которую бросает в суп. Крупу меряет ма-
леньким стаканчиком. О каше стали забывать. Продуктов в кла-
довке становится все меньше и меньше. Их мама старается растянуть на более длительный период.
Мне почему-то все время хочется кушать. Раньше, до войны,
мама постоянно ругала нас братьев, что мы плохо едим, а
теперь смотрим голодными глазами - что бы еще съесть пос-
ле жидкого супчика, а скушать больше нечего. Полуголодными
бежим на улицу гулять с мыслью - где бы достать еду?
Мама и папа о чем-то все время шепчутся. Но когда кто-то
из нас появляется в квартире, сразу умолкают. Но я все равно
подслушал. Дело в том, что в городе появилось объявление. В
нем говорилось, что все коммунисты города должны прийти к
немецкому коменданту и зарегистрироваться. За неявку на ре-
гистрацию - расстрел. Хотя ходили слухи, что зарегистрированных тоже расстреливают на Меловой горе. Отец мой был коммунистом, «партейным». Но идти к немецкому коменданту регистрироваться не захотел. Пойди – расстреляют, не пойди – тоже расстреляют.  Кому охота, чтобы тебя расстреливали? Что же делать? Вот об этом папа  и шептался с мамой.
Однажды, проснувшись утром, я нигде не мог найти отца - ни в
квартире, ни на чердаке, где он прятался обычно от посторонних
глаз. На вопрос, где же папа, мама, вытирая слезы, объяснила:
- Скоро нам совсем нечего будет есть. Папа ушел за продук-
тами к себе на родину, в Россию. Затем, подумав немного,  предупредила сыновей, что если кто спросит, где отец, говорите, что уже давно ушел из дому и пропал неизвестно где.
- А вечером к нам в квартиру пришли два
полицая с винтовками.
- Где коммунист Василий Биркин?
Мы с братьями сразу начали реветь. А мама только разводи-
ла руками в недоумении.
- Недавно тут был. А потом вышел куда-то и пропал. Где -
не знаю.
Полицаи обыскали весь дом. Залезали даже на чердак, по-
бывали у соседей. Но отца и след простыл.
Полицаи долго ругались, а потом от злости выбили стекла в
окнах коридора, разбили прикладами винтовок дверь и ушли
ни с чем.
На улицу я выхожу все реже. Там очень холодно. Ветер на-
мел большущие сугробы снега. Но в квартире тепло. Мама то-
пит печь еще довоенным углем. Старшие братья в квартире не сидят. Несмотря на мороз на улице, часто убегают из дома. Им тоже, как и мне, хочется есть. Несмотря на опасность, они приспособились воровать продукты у немцев.
Многие мальчишки теперь “пасутся” у дороги, по которой
то и дело проезжают немецкие машины-грузовики, крытые бре-
зентом. Как только машина останавливается у обочины дороги
и водитель на время ее покидает, ребята уже заглядывают в ку-
зов под брезент - нет ли там чего съестного  и тащат все, что можно съесть. Если немец застает такого смельчака, то без всякой жалости бьет его носками кованных сапог и грозится сделать “пиф-паф”, т.е. просто пристрелить.
Но братья иногда приносят буханку хлеба или банку консер-
вов да еще мясных. Они зовут меня в сарай и там мы устраиваем
пир на весь мир. В дом не несем. Там мама заругается. Она очень
не любит, когда ее сыновья что-то воруют. Даже у немцев.
А немцы становятся все злее. В последнее время в их немец-
ком “джеркотании” все чаще стало появляться раздражительное
и даже ругательное слово: “Москау!”, “Москау!” Хорошо, что у
нас они долго не задерживаются. Пробудут несколько дней и уез-
жают куда-то дальше, а на их место приезжают новые фрицы.
Вскоре братья нашли новый источник добычи пропитания.
В их бывшей школе №1 постоянно находились немцы и еду для них готовили там в полевой кухне. Готовил немецкий повар. Правда, на повара он никак не был похож. Обычно повара толстые, мордастые, а этот худющий, длинный, как глиста. Натянет поварской колпак поверх пилотки, опущенной на уши, и белый халат на свою зеленую жабью шинель и постоянно что-то жует. Жует и жует и никак не может наесться. Аж нам, пацанам, смотреть на это противно, да еще и при наших голодных желудках.
Однако еда ему не шла на пользу. Он по-прежнему оставался
тощим. Виталька дал ему прозвище “Гусенок”, объяснив нам,
что гусенок тоже много ест. А потом хвостом дернет, попкой
«перднет» и вся еда вылетает на улицу. Мы посмеялись, но реши-
ли, что назвать повара “гусенком”, - много для него будет чес-
ти. “Гусь” - такое прозвище будет ему в самый раз.
У этого “Гуся” ребята всегда могли поживиться остатками
пищи из котла. За это они должны были потом вымыть котел,
наносить туда воды и наколоть дров. Жорик обычно трудился
молча, а Талик вечно бурчал, что за какие-то фрицевские объедки
приходится так много работать. Я, как самый меньший, только
помогал собирать нарубленные чурбачки и сочувствовал Виталь-
ке. Несмотря на голод, он был полненький, курносое лицо круг-
лое, пухлые щеки всегда розовые. Недаром мальчишки дали ему
прозвище “Пузя”.
Так возле немецкой кухни ребята и спасались от голода. Но
под Новый 1942 год случилась беда. Вместо уехавших, прибы-
ли новые немцы и они оказались еще злее тех, которые уехали.
Они все время ругались: “Москау! Москау!”. И наш “Гусь” тоже
стал очень злым. Теперь он перестал разрешать нам выскре-
бать из котла остатки пищи, а выливал их и выбрасывал в снег.
На морозе все это быстро замерзало. А нас мальчишек стал от-
гонять от кухни увесистой металлической кочергой.
Конечно, мы тоже обозлились. Не хочешь по-хорошему, бу-
дет по-плохому. Братья решили украсть у него буханку хлеба.
Меня отослали, как говорится, от греха подальше, а Виталька
стал отвлекать “Гуся”. Начал корчить ему рожи и дразнить:
“Москау! Москау!”.
Ух, как рассердился тут “Гусь”! Схватил кочергу и помчался
за Виталькой. А в это время Жорик стащил со стола буханку
хлеба. И надо же было повару в этот момент оглянуться. Он
увидел Жорика, убегающего с хлебом в руках. “Гусь” размах-
нулся и запустил в него кочергой. Кочерга сбила с брата шапку
и раскроила голову. Он упал, выронил хлеб, подхватился и сно-
ва бросился бежать. Кровь растекалась по лицу и на снегу по-
явился кровавый след. Немец подобрал хлеб, кочергу, подфут-
болил ногой шапку и, довольный, пошел к своей кухне.
Мы прибежали в сарай и стали оглядывать рану на голове
Жорика. Я притащил в пригоршне чистого снега, а Виталька
начал прикладывать его к голове Жорика, чтобы остановить
кровь. Белый снег сразу становился красным. Морщась от боли,
Жорик приказал мне:
- Пойди шапку принеси. И мамке ничего не говори.
Когда мы, с прибежавшим на шум Вовкой, нашли и принес-
ли шапку, братья уже были дома и мама, причитая, перевязыва-
ла голову Жорика и кляла немцев самыми страшными словами.
Кровь все равно проступала через повязку. Ух, фашист прокля-
тый! Сам глиста глистой, а сильный. Глубоко пробил голову брату
и оставил шрам на всю оставшуюся жизнь.
Несколько дней братья не выходили из дому. Сидел с ними
дома и я. Так без папы мы встретили  Новый 1942 год.
Рана у Жорика постепенно стала заживать. А вот кушать хо-
телось постоянно. И братья снова, одевшись и поплотнее натя-
нув шапки на головы, отправлялись на поиски съестного. Бро-
дили неизвестно где, занимались неизвестно чем, но придя
домой, есть не просили.
Однажды морозной зимней ночью кто-то осторожно посту-
чал в окно. Мама вскочила с постели, а с ней проснулся и я. Мы
спали вместе. Так было теплее. Братья тоже спали на одной кро-
вати, согревая друг друга.
Мама подошла к окну и стала всматриваться сквозь мороз-
ное стекло. Затем всплеснула руками, ойкнула и побежала от-
крывать дверь. Вскоре в комнату вошел отец. Был он весь заин-
девевшей, замерзший, на усах и бороде висели сосульки. За пле-
чами большой вещмешок.
Когда отец немного отогрелся, снял пальто и валенки, нача-
лись рассказы о том, что в России тоже очень голодно. Немцы
сожгли половину их деревни, почти все ограбили, но ему все же
удалось раздобыть у родственников немного зерна, картошки и
муки. Дальше я не слышал. Уснул.
А утром нас всех троих братьев разбудил вкусный запах чего-
то варенного. Оказывается, мама сварила суп, который мы на-
зывали затиркой. Затирку делали из муки. Мама рассыпала муку
нетолстым слоем на чистом столе, а затем брызгала на нее во-
дой. Мука свертывалась вокруг капелек воды и мама рукой “за-
тирала” небольшие катышки теста. И так брызгала на муку во-
дой и затирала ее рукой, пока вся мука не превращалась в круг-
лые шарики теста, или, как мы их называли, катышки. А потом
 варила из них суп.
До войны мама варила “затирку” на молоке, ну, а теперь - на
воде. Но все равно она была вкусной. Мы варенной еды не ели уже
несколько дней.
Мама строго-настрого наказала своим сыновьям никому не
проболтаться, что пришел отец. Даже своим друзьям. А отец
отлеживался после дальней дороги, отогревался. Из России в
Донбасс он шел пешком, обходил села, где стояли немцы. Все
время опасался, что его схватят немецкие солдаты или поли-
цаи. Полицаи были даже страшнее немцев. Если к ним попадешься, тогда они все отберут и могут даже расстрелять. Поэтому ночевал в поле, в стогах сена или просто в кустах или ярах под открытым небом. Сильно обморозился. Теперь отогревался возле печки, но как только кто-то посторонний появлялся во дворе, снова сразу прятался на чердаке. Отец нам рассказал, что немцам наши дали жару под Москвой. И наши им дали такого жару, что фашистам те-
перь не видать Москвы, как своих ушей без зеркала. А еще в
годовщину Октябрьской революции там был парад советских
войск, и парад принимал сам Сталин.
Вот теперь нам стало понятно, почему тощий “Гусь” так злил-
ся, когда Талик дразнил его: “Москау! Москау!” и другие немцы
тоже исходили злобой. А мы с братьями радовались. Вот тебе,
глиста немецкая, хрен собачий, а не “Москау”. Ну, как же такой
радостью не поделиться с другом Вовкой, а он - с мамой, а мама
- с соседкой. И пошла гулять радость по оккупированному фа-
шистами городу Краматорску.
Отец пробыл дома около месяца. Больше оставаться было
опасно. Дело в том, что немцы некоторое время действительно не трогали зарегистрировавшихся коммунистов. А потом в одну ночь всех арестовали, вывезли на окраину города к яру на Меловой горе и там расстреляли. Отцу тоже угрожала смерть.
Решено было, что он снова пойдет в Россию к родственни-
кам и возьмет с собой старшего сына - Жорика. Ему уже двенадцать лет. Рана на голове зажила. Хотя и худенький, но жилистый. Дорогу должен осилить. Да и отцу будет безопасней. На деда с ребенком не так будут обращать внимания.
Собрала мама мужа с сыном в дорогу, наплакалась вволю.
Мы с Виталькой крепились. Мы же мужчины.
И побрели пешком по оккупированной территории отец с
сыном из Украины в далекую Россию. Хорошо, что морозы несколько смягчились, запахло уже весной, появилась капель. Отец на газетной бумаге начертил маршрут, по которому они должны были идти. Свернул газету в стопку так, как курцы обычно сворачивают для самокруток. Один листочек для самокрутки - один день пути. К вечеру отец отрывал от стопки газетный листочек, насыпал в него из кисета щепотку самосада, делал самокрутку и скуривал ее. Искали ночлег. Иногда пускали переночевать добрые люди, иногда ночевали в поле под открытым небом прямо на земле
или в забытом стогу сена. Чтобы не умереть от голода, просили
милостыню. Несколько раз их задерживали полицаи, обыски-
вали, допрашивали, сажали в “каталажку”, но потом все же от-
пускали. Какой спрос с нищего старика и ребенка? Выручало
еще то, что отец через какого-то знакомого достал пропускной
документ - “аусвайс”.

    Вышли из дома где-то в начале марта, а пришли в село Выш-
не-Замарайка Орловской области в первых числах мая месяца.
А мы остались дома, в родном Краматорске, втроем. Мама -
Ефросинья Никифоровна, брат Виталий - 10-ти лет и нынешний
автор этих строк, которому тогда шел шестой год. Дети войны.

9. ПЕРЕСЕЛЕНИЕ

      Когда в конце Х1Х века  бельгийский и немецкий капитал стро-
или в Краматорске цементный завод вблизи Меловой горы, от-
куда добывали сырье для цемента, рядом с заводом вырос ра-
бочий поселок. Поселок бельгийцы и немцы назвали Колони-
ей. Их колонией. Но русские и украинские рабочие не хотели
жить ни в чьей колонии и окрестили свой поселок Колонкой.
Революция выгнала вон всех капиталистов, как своих, так и
чужих. Во время гражданской войны цементный завод был на-
половину разрушен. Советская власть его восстановила и рас-
ширила. Молодой Советской державе нужно было много цемен-
та. По всей стране шла грандиозная стройка. Количество рабо-
чих на заводе постоянно увеличивалось. Жилья не хватало. Тогда
на окраине города решено было построить новый поселок для
рабочих. Новый поселок в отличие от старого назвали Новой
Колонкой. Так в Краматорске появилось два поселка от цемен-
тного завода - Старая Колонка и Новая Колонка.
Мы жили на Новой Колонке по улице, которая протянулась
вдоль дороги с запада на восток километра на три. Носила ули-
ца имя Сталина. С приходом немцев это имя старались не назы-
вать, а если называли, только понизив голос. Дома на Новой
Колонке строили вначале одноэтажные. Они были длинные и
рассчитаны на четыре семьи. По обеим сторонам дома - по квар-
тире и в центре - две квартиры. Перед каждой квартирой был
дворик и сарай. Возле сараев - общий туалет и мусорник.
Квартиры были большие, светлые, с высокими потолками
на три комнаты с кухней, где была печка для приготовления
пищи. В большой комнате - зале, была другая печь для отопле-
ния сразу двух комнат. Эту печь мама называла “грубой”. Печи
топили углем, который руководство цементного завода выделя-
ло и завозило своим рабочим. Когда зимой горели обе печи,
двери всех комнат были раскрыты, и в них было тепло даже в
лютые морозы.
Коридор в квартире был большой и широкий. Посреди кори-
дора стояла прочная деревянная лестница, которая вела на чер-
дак, а под лестницей находилась дверь в кладовку. Там мама
хранила все наши припасы. Чердак был длинный - на весь дом.
Через него можно было попасть в каждую из четырех квартир
дома. Чердак перегораживали только каменные широкие трубы
от печей, выходящие на крышу. За трубами хорошо было пря-
таться и греться, особенно когда хозяева топили печи.
Но одноэтажные дома занимали большую территорию. По-
строив несколько одноэтажек, решили строить двухэтажные
дома тоже на четыре квартиры. Две квартиры на первом этаже
и две квартиры - на втором. Впереди домов - один общий двор,
затем каменные сараи, примыкающие друг к другу. Один об-
щий туалет и один мусорник. Невдалеке от домов вырыт коло-
дец, откуда жители брали воду.
Между одноэтажными и двухэтажными домами был постро-
ен магазинчик, куда до войны ходили все жители окрестных
домов за хлебом и другими продуктами. Теперь магазин был
разбит, окна и двери выломаны, деревянные прилавки и полки
сломаны  и пущены на дрова для отопления квартир.
     Посреди зимы наша трехкомнатная квартира, просторная,
светлая понравилась немцам. Однажды в квартиру вошел не-
мецкий офицер в сопровождении нескольких солдат и заявил:
- Матка! Киндер! Век, век !
Мы уже немного понимали по-немецки. Это означало – женщина, дети, пошли вон из квартиры. Мама сразу испуганно встрепенулась.
- Пан официр! Куда век? - она схватила нас с Виталькой за
руки и поставила вперед себя.
- Кляйне киндер! Совсем малые дети! А на улице холод-
но, очень кальт!
Но офицер не стал с ней больше разговаривать, сказав толь-
ко одно слово: - Моменто! - а солдаты направили на нас стволы
автоматов. Это было красноречивее всех слов. Мы ведь уже сто-
яли под дулами автоматов.
Мама стала спешно одевать нас с братом, натягивая по не-
сколько рубашек, свитеров, штанов. А сверх пальто укутала каж-
дого большим пуховым платком, завязав концы крестом на спи-
не. Затем связала в большой узел постельные принадлежности.
Когда же взялась за посуду, офицеру надоело ждать, он махнул
солдатам рукой и те вытолкали нас из квартиры прямо на улицу,
выбросив следом узел с вещами.
Растерянные и еще не вполне понимающие, что же произош-
ло, мы стояли в нашем дворе и уже, кажется, не нашем, смотре-
ли на закрытую дверь нашей квартиры и уже не нашей. Мама
села на узел, горько заплакала и запричитала:
- Ой, мои ж вы сыночки, где же мы жить будем? Что мы
есть будем? Выгнала нас проклятая немчура из хаты, да прямо
на улицу, да прямо на мороз! Куда же идти? Что же нам делать?
Погибнем мы, замерзнем мы!...
Я тоже скривился, готовый заплакать от жалости ко всем
нам. Виталька стоял, насупившись и морщил свой курносый нос,
затем дернул мать за руку и решительно, по-мужски сказал:
- Ладно, ма! Хватит плакаться и сидеть на одном месте! Так
действительно замерзнем. Пойдем искать новое жилье.
Мама вытерла слезы, тяжело поднялась и, взвалив на плечо
узел с нашим добром, пошла со двора. Мы с братом - за ней.
Улица была пуста. Соседи старались меньше показываться на
глаза немцам и предпочитали сидеть дома. Мы прошли мимо
одноэтажных домов, мимо разоренного магазинчика, в котором
гуляли ветер, снег и мороз, и остановились возле первого дву-
хэтажного дома. Дело в том, что многие жители эвакуирова-
лись вместе с заводом и их квартиры пустовали. Вот на такую
пустующую квартиру мы и рассчитывали.
Виталька пробежался по квартирам первого двухэтажного дома, я пошел в следующую двухэтажку. В первом доме все квартиры были заняты. Там, как правило, жили женщины с детьми и старика-
ми. Мужчины все были на фронте. Мне повезло больше. На
первом этаже справа дверь была открыта. Постучался, никто не
ответил. Осторожно открыл дверь.
- Есть здесь кто живой?
Никто не ответил. Тогда смело я открыл дверь и вошел в квар-
тиру. Прошелся по двум комнатам, заглянул на кухню. Повсюду
пыль и запустение. Подпрыгнув от радости, ковыляя в закутанной одежке, побежал к маме и брату.
Ма-а! Есть где жить! Пойдем скорее!
Втроем мы вошли в пустую квартиру. Коридор, дверь налево
- небольшая спальня, дверь прямо - большая комната - зал,
дверь справа - кухня, а за ней дверь в кладовку.
В спальне мы нашли две железные кровати, в зале - большой
стол, поломанные стулья, на кухне ведро, пару кастрюль, мис-
ки, граненный стакан. Там же на кухне была большая печь для
приготовления пищи. В кухне и в зале половина стекол в окнах
были разбиты, но в спальне все окна были целехоньки
Мама бросила узел с вещами на одну из кроватей, осмотрелась вокруг и вздохнула:
- Ну, что ж, сыночки. Тут и будем жить.
Виталька развязал на себе платок, а потом и на мне. Бросил
оба платка на вторую кровать и, на правах старшего мужчины,
скомандовал:
- Ты, мам, располагайся тут, а мы со Славкой пошастаем
вокруг. Может быть, что-то еще найдем в нашу хату.
Мы с братом обследовали еще несколько соседних домов и
там нашли брошенные квартиры, а в них кое-какую утварь и
даже мебель. Вскоре у нас в квартире появился еще один стол,
но небольшой, четыре исправных стула, две табуретки, ведра,
кружки и даже тарелки. Втроем притащили шкаф, оставленный
в какой-то пустой квартире. К вечеру наша недавно пустая квар-
тира приобрела жилой вид. Последнее, что мы притащили с
братом - это были стекла, которые Виталька выковырял из окон
заброшенных квартир. Окна были стандартные, стекла тоже.
Вместе с мамой брат вставил стекла в наши окна там, где они
были выбиты.
За заботами и хлопотами не заметили, как стемнело. В квар-
тире было холодно, но мы уже были не на улице, где разгуливал
мороз и выдувал поземку ветер. Втроем улеглись на одну кро-
вать, раздевшись только наполовину и укрывшись двумя одея-
лами, которые мама притащила в узле. Правда, очень хотелось
есть. Ведь целый день ничего не ели. Мама уговаривала:
- Потерпите, сыночки, до утра.

     Угревшись между мамой и братом, я в полудреме рассуждал:
Ну, что, фашист проклятый, выгнал нас из дома на улицу, на
мороз. Думал, что мы сдохнем? А дулю с маком не хочешь?
Скорее ты сдохнешь, а не мы!
С этой мыслью я и уснул в новой квартире, где мне предсто-
яло жить и расти.

10. МАМАЛЫГА

      Проснулись мы на новом месте жительства от холода и голо-
да. Вчера в связи с беготней по устройству квартиры как-то хо-
лод не ощущался да и голод притупился. А утром уж очень ста-
ло “сосать под ложечкой”, как заявил Виталька. Но я как ни
смотрел на свой живот, а именно там “сосало”, никакой «ложеч-
ки» не увидел.
Мама принесла из колодца холодной воды и достала откуда-
то, спрятанный кусок хлеба. Она разделила его на три части.
Нам с Виталькой - побольше, себе - поменьше. Мы тут же хле-
бушек очень быстро проглотили и запили колодезной водой.
Ничего. “Сосать под ложечкой”, вроде, перестало и на душе стало веселей.
Но где взять тепло? Осмотрели кухню. Помещение большое
и такая же большая печь. Но она была полуразрушена и для ото-
пления квартиры не годилась. Мама задумчиво сказал:
- На первых порах хотя бы буржуйку заиметь.
Мы с братом удивились: - какую такую буржуйку?
- А вот такую, - объяснила мама. - Небольшую круглую же-
лезную печку с круглой железной трубой.
Виталька наморщил лоб, потер его ладонью.
- Кажется, где-то такую печку я видел. А ну, Славка, пошли
снова шастать по брошенным хатам.
Действительно, где-то в третьей или четвертой брошенной
квартире мы нашли эту “буржуйку”. Рядом валялись круглые
металлические трубы с изгибом. Печка была тяжелая и только с
помощью мамы мы сумели притащить ее к себе в квартиру.
“Буржуйку” установили в спальне на кирпичах на полу и тру-
бу вывели в форточку. Разломали один старый деревянный стул
на дрова, подложили в печку бумагу, на нее - дрова. А чем же
поджечь? Спичек нет.
И тут Виталька достает из кармана штанов зажигалку. Блес-
тящую, красивую и, конечно, немецкую. Мама сразу:
- Где взял? - Тот пожал плечами:
- Нашел. Какой-то немец потерял, а я нашел.
Но я то знал, что он не нашел, а утащил зажигалку у того
немца, который дал ему затрещину еще в нашей старой кварти-
ре. Но брата выдавать нельзя. Даже маме. Таков «неписанный» мальчишеский закон, который мы всегда соблюдали.
Вскоре в печке заполыхал огонь, и благодатное тепло стало
растекаться по комнате. Пришлось даже снять шапку и пальто.
Хорошо, когда теплынь.
Впоследствии мама в большой комнате, которую мы называли залом, сама сделала каменную печку, хотя печником никогда не была, а вот нужда заставила. Печка была  даже с
лежанкой, а в спальню выходила металлическая духовка.
Когда печь топилась, в зале было тепло, нагревалась и духовка. И из нее шел очень теплый дух. Отсюда, наверное, и название - духовка. Поэтому в спальне было тоже тепло.
Я удивлялся, как мама сумела сложить печку? Она же никог-
да и нигде этому не училась. Но нужда, действительно, самый лучший учитель.
Снова захотелось кушать. Ну, почему ученые не придумают
такие пилюли, чтобы проглотил одну и целый месяц тебе не
хочется есть и под «ложечкой не сосет»?
С такими размышлениями я пошел к Вовке. А мама взяла
один из пуховых платков и пошла его менять на еду на “толкуч-
ке”. Там на “толкучке”, где постоянно толкутся люди, можно
было поменять все, что угодно, на все, что угодно. Конечно,
кое-что и покупали на немецкие марки и советские рубли. Но у
большинства людей не было ни того, ни другого. Поэтому чаще
всего меняли “баш на баш”, вещи и разные ценности на продукты или наоборот.
С Вовкой мы прибежали к нашей старой квартире, откуда нас
выгнали немцы. Там стояли грузовые машины и что-то из них
выгружали и заносили в уже не нашу квартиру и в соседнюю тоже. Поглазев на такую картину, мы вернулись к Вовке домой.
Вовкина мама, тетя Маруся, рассказала, что в нашей квартире
немцы решили устроить казино, а в соседней квартире, откуда тоже выгнали жильцов – наших соседей, организовали  ресторан. Действительно через несколько дней из обеих квартир уже раздавалась музыка, и там орали песни на немецком языке. Туда   топали немецкие офицеры да еще под ручки с нашими раскрашенными и расфуфыренными девицами. Эти девицы постоянно чему-то радовались, хохотали, закатывали вверх глазки и бессовестно цеплялись за рукава немецких мундиров. Ф-фу, гадость! Аж смотреть противно!.
Тетя Маруся называла их то немецкими подстилками, то немец-
кими овчарками и шлюхами,  постоянно ими возмущалась, почему этих русских потаскух туда вообще пускают. Ведь
над дверями уже не нашей и не соседской квартир было четко написано по-немецки и по-русски: “Только для немцев”. А они там с немцами пьют, жрут, гуляют, на музыке играют, танцуют в обнимку с офицерами. Ну, и пусть все они там подавятся своей жратвой и сдохнут. Нам с Вовкой это никак не интересно. Нам значительно интересней играть вдвоем. А тут еще тетя Маруся наварила кукурузной мамалыги и накормила нас «от пуза, до отвала».
Мамалыгу я здесь кушал впервые. Была она из кукурузной крупы, сваренной на воде, и сначала мне не очень понравилась. Тетя Маруся сказала, что мамалыгу надо варить не на воде, а на молоке, да еще необходимо в кастрюлю вбросить с полкилограмма сливочного масла. Тогда от миски с мамалыгой за уши никого не оттянешь. Но уж очень хотелось есть, и мы с Вовкой вдвоем умолотили большущую миску мамалыги.  С мамалыгой и хлеба не надо, и за уши нас никто не оттягивал.
Оказалось, что у Вовки на квартире стоял не немецкий солдат, а
румынский. Он и научил тетю Марусю варить мамалыгу. Сам он
ее варил на молоке, с маслом и еще чем-то вкусным. Но у нас,
кроме воды, ничего не было. Тетя Маруся на воде варила куку-
рузную крупу так, чтобы получился ни суп, ни каша, а что-то
среднее. Затем варево насыпала в миски, тарелки и ставила в про-
хладное место. Через некоторое время все это застывало и пре-
вращалось в мамалыгу. Ее можно было даже резать ножом и есть.
Когда с набитым мамалыгой животом, я прибежал домой,
мама уже вернулась с «толкучки». На пуховой платок она обменя-
ла много стаканов кукурузы. Теперь сидела я думала, как же ее
приготовить. Я сразу рассказал ей о мамалыге, похлопывая себя
по животу, как по барабану.
Мама пошла к тете Марусе перенимать опыт. Через некото-
рое время она вернулась и притащила с собой самодельную руч-
ную мельницу, “позыченную” у соседей. Это была обычная
деревянная лавка, на одном конце которой вделали неболь-
шой граненный железный штырь. Вокруг штыря внизу находился ободок из жести, прибитый к лавке, с выступом-ложбинкой, выходящим на край лавки.    На  штырь сверху
надевалась металлическая труба, которая была немного выше
сердечника-штыря. Внутри трубы вставлялись, плотно приле-
гая друг к другу, куски проволоки с загнутыми вверху и внизу
концами. К трубе была приделана изогнутая металлическая ручка.
 Между трубой и сердечником насыпали любое зерно – кукурузу, пшеницу, ячмень, овес и крутили ручку. Труба с про-
волокой вращалась и об штырь размалывались зерна. В зависи-
мости от ширины зазора между трубой и сердечником-штырем
внизу в жестяном ободке появлялись мука или крупа, которые
через выступ-ложбинку высыпались в подставленную посуду.
После того, как смололи муку или крупу, надо по ним еще
поводить магнитом. На магнит цепляются железные опилки, ко-
торые появляются от трения. На количество опилок влияет ка-
чество металла, из которого сделаны проволока в трубе и сер-
дечник. А если опилки не выбирать, потом болит жи-
вот! Говорят, что можно даже умереть  от съеденных железных опилок. Поэтому я всегда старательно водил магнитом по крупе, которую   обычно мололи Виталька или мама. Надо было водить магнитом до тех пор, пока на него не прилипает уже ни одна железинка.
Вот так, благодаря румынской мамалыге из украинской ку-
курузы и выживали многие семьи в период войны. Часто мама-
лыга заменяла нам хлеб. И все другие продукты питания.
А вот Зямке Бернштейну и его сестренке Фаинке, из сосед-
ней улицы, наверное, и мамалыги попробовать не пришлось.
Через некоторое время после прихода немцев, их с родителями
забрали немцы и погнали в какое-то «гетто». Это «гетто» находится
за колючей проволокой, туда сгоняют все еврейские семьи и их
никто не кормит. Как они там живут без еды? Не понимаю. А
может быть уже и не живут?
Вот как Толик Дорофеев из квартиры, этажом выше нашей.
Ему было столько же лет, сколько и мне. Тихий такой парниш-
ка, стеснительный, совсем не вредный. Папу его забрали на
фронт, а потом пришла на него похоронка. Мама сразу заболела,
и есть им было нечего. Толик и его больная мама ходили по квартирам и просили милостыню. Пока у людей что-то было, они им давали что-либо съестное. Что выпросят, тем и живут. А когда и у людей не стало еды, уже никто ничего не давал. Толик все худел и слабел. Мы с Вовкой пытались его подкормить, но и сами ходили вечно голодные.

       Однажды пришли к нему домой, а он уже мертвый. И в тот же день умерла  его мама. Соседи завернули оба тела в то тряпье, на котором они спали, положили в возок и отвезли на кладбище. Там их и похоронили в одной могиле. Мать и сына, умерших от голода, горя и войны.

11. “ПОДНОЖНЫЙ КОРМ”

       Мамалыга, конечно, хорошо. Благодаря ей зиму перезимо-
вали. Живы остались, вопреки “новому порядку”, установлен-
ному фашистами. И это... тоже хорошо. А когда весна пришла,
а за ней лето - тепло стало, трава зазеленела, вся живность оживела, цветы и деревья зацвели - совсем стало хорошо. И плевали
мы на этот гитлеровский “орд…нунг”. Так они называли свой новый порядок. Теперь летом ни от холода, ни от
голода не умрешь. Разве только какой-либо фриц подстрелит.
Но от них мы тоже научились прятаться или убегать. Каждый кустик, каждая ямка тебя укроет. Ведь все они свои, русские.
Почти все наши мальчики с началом весны перешли на под-
ножный корм. Вместе с ними и мы -  Вовка, его брат Толик, мой брат Талик, их друг Валька Зубов (или просто Зуб) и я рыскали стайками в поисках этого подножного корма, в поисках летнего
пропитания, или витамина «цэ» - нашего «мясцэ-сальцэ».
У каждого из нас была рогатка, сделанная собственноручно.
Проблема была только одна - где достать резину для рогатки. Лучше всего годилась резина из противогаза. Она была эластичная и здорово растягивалась. Вырежешь две резиновые полосы шириной в полтора или два пальца, своих мальчишеских.
Экономить надо. Для новой рогатки. А то от частой стрельбы быстро резинка рвалась. И надо резать новые полосы.
 Два передние конца резинок привязываешь к вырезанному из ветки рогачу, а два задних конца - к седловине, вырезанной из кусочка кожи или крепкого дермантина, брезента, парусины. Все годилось. Рогатка готова. Теперь надо запастись “пулями”. Для стрельбы собирали мелкие кремни и камешки.  Но  лучше всего были «чугунки». Большим молотком отбивали от чугунной
отопительной батареи кусок чугуна.  Этот кусок разбивали на мелкие кусочки такого размера, чтобы он поместился в седловине рогатки. Чугунные кусочки так и называли “чугунками”.
 Закладываешь такую «чугунку» в седловину, при-
держиваешь ее пальцами левой руки, а правой рукой натягиваешь
за рогач резинку. Нацеливаешься и резко отпускаешь пальцы
левой рукой. «Чугунка» вылетает из седловины, как из пращи, и
летит прямо в цель, но чаще – мимо цели.
Рогатки были для нас орудием охоты на птиц, но, как прави-
ло, не на всех птиц . Обычно мы охотились на воробьев. Других птичек не отстреливали. Да и мало их было. Если кто убивал щегла или синичку, тех мальчишек мы просто презирали, и на охоту с собой не брали.
Были среди наших охотников очень меткие стрелки, которые в день сбивали с веток деревьев или электропроводов по нескольку
штук воробьев. Виталька был один из таких снайперов. Он ухит-
рился сбить даже нескольких граков (так мы называли гра-
чей). Сбить осторожного грака - это было настоящим мастер-
ством. Ведь стрелков они очень быстро определяли и близко к
себе никогда не подпускали. Зажарить на костре убитого грака
и его потом съесть - это неземное блаженство. Как будто съел
курицу и можно даже поделиться кусочком мяса, крылышком
или лапкой этой «курицы» с меньшим братом.
Но в основном мы лакомились воробьями. Правда, что возьмешь из этой крохи-воробья? Но все же это было мясо, витамин «цэ», которого мы уже давно не пробовали. Бывало, собьем всем гуртом несколько штук воробьев, разведем
костер, нанижем на проволоку или на прут воробьиные тушки и жарим. Некоторые ребята жарили их, даже не вычищая внутренностей. Чтобы мяса было больше.
Сидим и ждем, пока воробьиные перышки обгорят и тушка поджарится. Обжаренного, но еще полусырого воробышка, без соли, без хлеба засовываешь в рот и с удовольствием смакуешь. Мясцэ! Витамин «цэ»! Молодые зубы перемалывают тонкие воробьиные косточки. А потом запиваем колодезной водой. Ничего, живем назло фашистам.
Иногда организовывали поход в поле - выливать сусликов.
Тащим с собой пару ведер воды. Хорошо, что поле недалеко.
Улица нашей Новой Колонки почти на окраине города. Нахо-
дим сусличью нору. Виталька с Вовкой стоят с палками, а я лью
воду в норку. Когда жилище суслика затоплено, он пулей выле-
тает из норы. Тут уж успевай махать палками, чтобы попасть по
зверьку. Таким образом, выливаем суслика и из другой норы.
Больше воды нет. Убитых сусликов, еще мокрых складываем в
ведро и тащим домой. Мама сдирает с тушек шкуру, разделыва-
ет их и варит суп с кукурузной крупой. Такого наваристого мяс-
ного супа, такой вкуснятины, кажется, никогда не ели. Действи-
тельно, до войны никогда не ели. Суп из суслика! К сожалению,
такое удовольствие было очень редким. Чаще мы возвращались из
поля ни с чем, с пустыми ведрами. А воду таскать далеко и тяжело.
Когда расцветала акация, стаи мальчишек перебирались на
деревья. Сидим на дереве, переговариваемся и уплетаем за обе
щеки белые гроздья цветов акации. Они душистые, сладкие и
вкусные, как конфеты. Правда, вкус настоящих конфет помнит
только Виталька. Мы с Вовкой уже забыли.
По утрам обычно завтракали “калачиками”. Сидим на траве
кучкой и из травяных кустиков выбираем маленькие, круглень-
кие, как пилюли, “калачики”. Насобираешь их в ладошку и бро-
саешь пригоршню в рот сразу или по одной штучке. Как кому нравится. Потом снова собираешь. Клюем “калачики”, как человеческие воробышки. Но много их не наклюешь. Уж очень они мелкие, да и не очень сытные.
А когда поспевает паслен, мы перебираемся на огороды. Ого-
родами вскопаны все пустыри вокруг домов. Мы, мальчишки,
знаем, как трудно вскопать огород лопатой и еще труднее дос-
тать семена, чтобы что-то посадить в огороде. Сами копали и
сажали вместе с мамами. Поэтому посаженное и выращенное
людьми, не трогали. Если же кто-то воровал в огороде, того ловили и безжалостно избивали.
   А паслен ничейный. Его не сажали и не
выращивали. Он сам вырастал. Найдя пасленовый куст, усажи-
вались вокруг него кружочком и каждый со своей стороны вы-
искивал черную ягодку и бросал в рот. Зеленые ягоды не рвали.
Они не вкусные и ими, говорят, можно отравиться. Поэтому
пускай поспевают.
Иногда мама отправляла нас с братом за крапивой. Надо было
найти молодую крапиву и осторожно сорвать. Очень осторож-
но, а то она, зараза, очень кусачая и на руках и ногах появляют-
ся даже волдыри. Но из крапивы мама варит по-настоящему витаминный суп. Чтобы он был вкуснее и наваристее, она бросает туда кусочки хлеба. Ничего, есть можно. И мы с аппетитом его уплетаем за обе щеки. Тем более, что сваренная крапива уже совсем не кусается и витаминный суп, говорит мама, очень полезен для растущего организма. А я до сих пор не знаю, что такое «аппетит». Я знаю только, что кушать хочется или уже не хочется. А некоторые люди вечно ноют: «Нет аппетита! Нет аппетита!». Вот дураки!.
Однажды, когда у нас уже не было картошки, и вообще ниче-
го не было съестного, мама сварила суп из картофельных очис-
ток, или лушпаек, как их у нас называют. Так я этим супом, чуть
не отравился. Все вырвал из своего нутра. Меня так и выворачивало наружу. А мама и Виталька - ничего. Но больше мама суп из лушпаек не варила никогда, а я не переносил даже их запаха.

     Вообщем, весной, летом и осенью жить было можно. А вот
зимой приходилось совсем  плохо.

12. “ДИВЕРСАНТЫ”

    Разгар лета 1942 года. Немцы чувствуют себя уверенно. Они
почти победители. Там где-то идут бои, а здесь из ресторана и
казино раздается пьяное пение:
“Вольга, Вольга, мутер Вольга,
Вольга - руссишен река”.
Наши девушки (немецкие подстилки, по определению тети
Маруси) гуляют с немцами в открытую, плюются шелухой от
подсолнечных семечек и очень весело с ними болтают на ка-
ком-то немецко-русско-украинском тарабарском языке. Мы,
мальчишки, их презираем и готовы от души устроить им любую
пакость.
Такой очень популярной пакостью было натягивание по ве-
черам провода или веревки над тротуаром, где прогуливались
“немецкие подстилки” с немцами. Выбираем место, где по обе
стороны тротуара растут деревья, и между деревьями на неболь-
шой высоте от земли натягиваем провод. Он лучше веревки,
так как веревка может порваться, а провод - никогда. Сами пря-
чемся за углами домов и наблюдаем.
Вот обнявшись идет парочка - фашист и Одарочка. И вдруг
- трах, бах! Оба с грохотом валятся на тротуар. С грохотом, так
как немцы без оружия не ходят даже на свидания. Как загремит
немец с дамой об тротуар и сразу орет: “рус - партизан” или
“рус - диверсант” и начинает стрельбу по кустам и деревьям.
Вот почему, мы всегда прячемся за углами домов. Как только
начинается стрельба, мы драпаем домой. На выстрелы одного
немца начинают стрельбу и другие немцы. Мы уже сидим дома,
как ни в чем не бывало, а на улице идет настоящее сражение.
Потом постепенно все, затихает.
Утром вместе с Вовкой к нам прибегает тетя Маруся и сразу
к моей маме:
- Ой, Фрося! Слыхала вчера вечером стрельба была? Точно
приходили “карнаухи”. Они уже давно охотятся за наши бурго-
мистром города, этим проклятым Шопэном, и за полицаями, - далее начинается
обсуждение последних новостей. Из серии ОТС (одна тетка ска-
зала).
Мы с Вовкой только посмеиваемся да помалкиваем. Попро-
буй проболтайся, мать сразу веревкой по спине или по попке
огреет и на улицу точно не пустит. А “карнаухи” - это партиза-
ны, бойцы батька Карнауха, славного партизанского команди-
ра, который дает немцам жару где-то недалеко в Славянских
или Краснолиманских лесах. Как нам хотелось с Вовкой сбе-
жать туда. Только жаль, что лет нам еще маловато. Батька Кар-
наух по шее накостыляет и выгонит. Позору не оберешься. Да
еще после такого позора, который мне уже пришлось пережить.
     В школе моих братьев разместился немецкий штаб. Весь двор
и саму школу огородили забором из колючей проволоки. Сдела-
ли большие деревянные ворота и поставили двух немецких ча-
совых. Один всегда открывал ворота, когда подъезжали офи-
церские машины, и снова их закрывал. Другой вытягивался в
струнку и, подняв руку вверх, “хайлякал” Гитлеру, хотя побли-
зости никакого Гитлера не было.
В один прекрасный летний день мальчишки придумали игру
- уцепиться сзади за немецкую машину и кто дальше на ней
проедет. Решил и я испытать свою смелость. Выбрал черную
легковушку, догнал ее на дороге, уцепился за задний крюк, под-
тянулся и уселся на нем. Красота! Еду, одной рукой ребятам машу.
Смотрю, машина сворачивает с дороги и направляется к воро-
там школы-штаба. Пора удирать. Спрыгиваю. И тут случилась
беда. Моя рубашонка, которую я носил навыпуск, недавно по-
шитая мне мамой из прочнейшей парусины, так как любая одеж-
да на мне “горела”, зацепилась за крюк. И я повис на крюке.
Обычная рубашка сразу же порвалась бы, а здесь - ни в какую.
Я волокусь за машиной, распахиваю коленками дорогу и ору от
испуга и боли на всю глотку.
Немецкий часовой у ворот машет рукой шоферу машины и
показывает на зад машины. Машина останавливается у самых
ворот и из нее выходит офицер. Он обходит машину и видит
повисшего на крюке орущего мальчишку. Молча, даже не улыб-
нувшись, офицер взял меня за ворот рубашки одной рукой и
снял с крюка. Я сразу умолк и вишу в воздухе, как щенок. Также
молча, офицер развернулся и как дал мне блестящим лакиро-
ванным сапогом пониже спины и сразу отпустил ворот моей
рубашки. От удара я перевернулся несколько раз через голову в
дорожной пыли, подхватился и как дал деру со всех моих исца-
рапанных ног и разодранных коленок.
Бегу, а в голове молнией проносится мысль: - Сейчас, гады,
стрелять будут! Но я же дитя войны и знаю, как надо убегать от
пуль. И сразу сделал скачок в одну сторону, затем в другую и
помчался дальше зигзагами. Сзади раздался дружный хохот нем-
цев, а следом - один пистолетный выстрел, другой. Это меня
еще больше подстегнуло и в мгновение ока я оказался за углом
дома. Там остановился перевести дыхание и одним глазом выг-
лядываю из-за угла. Офицер прячет пистолет в кобуру и доволь-
ный улыбается. Часовые тоже смеются, открывают ворота. Офи-
цер сел в машину и она въехала во двор школы.
Прибежал верный друг Вовка.
- Славка, не бойся. Немец стрелял в воздух. - И посмотрев
на мои кровоточащие и все в пыли ободранные ноги и колени,
сочувственно спросил: - Больно?
И только теперь я почувствовал боль и скривился: Ага!
Вовка потащил меня к себе домой. Хорошо тети Маруси не
было дома и мы могли спокойно обмыть холодной водой мои
ранения. На коленях кожа была содрана наполовину, саднило
и сильно болело. Вовка притащил несколько листьев подорож-
ника. Их тоже обмыли водой и прилепили к коленям. Вроде
легче стало.
Сильно болела попка от удара фашистским сапогом. Но бо-
лела скорее не от удара, а от обиды и стыда. Как этот фашист
поднял меня одной рукой, как щенка, за шиворот и подфутбо-
лил, как мяч.
Маме, конечно, сказал, что бегали в догонялки с ребятами,
споткнулся и упал. Содрал колени. А Вовка подтвердил. Мама
меня пожалела и подбодрила: Ничего, сынок, до свадьбы все
заживет!
Насчет свадьбы - не знаю, а уже через неделю я отдирал от
своих коленок засохшую корочку, под которой наросла свежая
розовая кожица.
      По проходившей мимо наших домов дороге все чаще стали
ездить немецкие машины колоннами. Везли какие-то грузы на
фронт. Туда, к Волге.
Однажды такая колонна машин съехала с дороги и остано-
вилась возле наших домов. Шоферы-солдаты и несколько офи-
церов пошли передохнуть и покушать в ресторан и задержа-
лись в казино. Оставленный для охраны, немец залез в кабину
машины и вскоре там уснул.
Машины привлекли внимание всех наших мальчишек. Пер-
вым долгом проверили, что находится под брезентом в кузовах.
Там оказались какие-то забитые гвоздями ящики. Их трогать
не стали. Кто-то обнаружил, что, если нажать на маленькую кно-
почку посередине “пыптика”, торчащего из колес, машины, то
оттуда с силой начинается выходить воздух. Это было очень ин-
тересно. И вскоре возле каждого колеса машины сидело по маль-
чишке и каждый с удовольствием давил пальчиками на кнопоч-
ку. Воздух шипел и свистел. Но пальцы стали быстро уставать,
а воздух даже отбрасывал их. Тогда придумали вставлять в “пып-
тик” тонкую палочку из ветки и ею нажимать на кнопочку. Дело
пошло веселее. Мы подставляли под струю воздуха лицо и до-
вольные смеялись.
Вдруг кто-то крикнул:
-Атас! Фрицы!
Мгновение... и возле машин нет уже ни одного мальчишки.
Попрятались за углами домов, сараев и наблюдаем что же бу-
дет дальше.
Немцы пришли отдохнувшие, хорошо покушавшие, весе-
лые и стали забираться в кабины своих машин. И туг разда-
лись крики:
- Рус -партизан! Рус - диверсант! - Было обнаружено, что
колеса почти всех машин спущены и ехать дальше нельзя.
Ребята не стали ждать развертывания событий и разбежа-
лись по домам. Уже из окна Вовкиной квартиры мы наблюдали,
как немецкий офицер вытащил из кабины машины заснувшего
часового и начал его бить по лицу рукой. Тот стоял по стойке
“смирно” и только голова болталась из стороны в сторону в такт
ударам. Остальные немцы полезли в кузова машин, проверяя
все ли там на месте. Все оказалось на месте. Мы же ни один
ящик не утащили и даже не раскурочили. Потом начали шофе-
ры накачивать насосами шины колес. Офицеры бегали от ма-
шины к машине, криками и пинками поторапливали водителей.
Даже к нам в дом долетало: “Шнель! Шнель!” - быстрее, быст-
рее. Таким образом, колонна немецких автомашин, идущая с
грузом на фронт, была задержана на несколько часов.
        В начале осени Виталька собрался с другом Толиком на ры-
балку. Были они одногодками. Каждому по десять лет и нас с
Вовкой в свою компанию не брали, а, если брали, то с неболь-
шой охотой. Мама их называла “розбышаками”, так как они
часто убегали из дому в неизвестном направлении и добывали
себе на пропитание всеми возможными способами, не пренеб-
регая и воровством. В основном у немцев. А те очень не люби-
ли воровства и могли запросто застрелить.
Рыбалка была одним из благородных способов добычи еды.
Из длинного прута, вырезанного из дерева, делали удочку, из
прочной стальной проволоки вытачивали напильником крюч-
ки, а вместо лески к удочке привязывали крепкую суровую нит-
ку. Поплавки добывали из любого веника. Снаряжение рыбака
готово. Теперь надо только накопать червей.
     Вначале копали червей за сараями. Но на этот раз друзья ре-
шили пойти за червями на бывший выгон, расположенный за
школой-штабом, где когда-то, до войны, пастух собирал коров,
чтобы потом их гнать в поле. Копая червей, ребята обнаружили
на небольшой глубине под землей кабель. Он тянулся от школы
и уходил куда-то далеко в поле.
Толик поднял лопату.
- Перерубим?
Виталька всполошился.
- Что ты. Не вздумай. Сейчас фрицы набегут. Беды не обе-
решься.
- Спорим, что я его с одного раза перерублю?
Толик со всего размаху рубанул лезвием лопаты по кабелю и
с одного удара перерубил. Затем потянул за один конец, вытяги-
вая из под земли.
- Толька, дурак. Тикаем! Сейчас фрицы тут будут!
Виталька, не дожидаясь товарища, подхватил свою баночку
с червяками и бросился наутек.
- А пошли они все... - Толик по взрослому выругался и про-
должал копать.
А от школы-штаба уже бежали немцы. Толика «хватили вме-
сте с лопатой и с баночкой, в которой в земле копошилось не-
сколько червей.
Виталька прибежал прямо к матери друга.
- Тетя Нюра, там немцы вашего Толика забрали.
- Ой, боже ж ты мой, - тетка Нюра побежала   выручать сына.
Немцы, окружив Толика, что-то кричали. Вместе с ними были
и полицаи с белыми повязками на рукавах и винтовками за пле-
чами. Один из них ударил кулаком парнишку в лицо. Тот упал.
Когда второй полицай поднял за шиворот Толика все лицо у
него было залито кровью. Полицай снова ударил парнишку, тот упал на землю и оба стали топтать и бить его ногами.
Вот уж кого мы ненавидели от всей души, так это полицаев.
Были они свои, русские или украинцы, а угодничали и выслу-
живались перед немцами. И были хуже фашистов Мы, маль-
чишки, их дразнили:
Айн-цвай полицай,
наелся блох,
чтоб ты сдох.
Разве могли мы тогда предположить, что всего через полсто-
летия после окончания войны, потомки детей войны, вслед за
дебильным американским негром, будут орать на подмостках
сцены: “айн-цвай полицай” и бесноваться. А вместе с ними в
зале будут орать и бесноваться молодые люди. Тоже потомки
детей войны.
Прибежавшая тетя Нюра бросилась к сыну, но немцы отта-
щили ее, а полицай вручил ей лопату:
- Копай яму.
Недалеко в поле под присмотром полицаев человек 30 под-
ростков и женщин копали картошку для немцев. Их всех при-
гнали к месту происшествия. Среди них затесался и Виталий.
Вся в слезах, тетя Нюра начала копать яму. Но это у нее полу-
чалось плохо. Тогда полицай выхватил лопату и сам стал копать.
Вскоре его сменил другой полицай и яма была  быстро готова. В
яму столкнули заплаканного Толика и дали лопату его маме.
- Закапывай.
И только теперь тетя Нюра поняла, что творится что-то
страшное. Она жутко заголосила и бросилась на колени перед
немцами, протягивая в мольбе к ним руки. Ее черные волосы
почти сразу превратились в белые. Старший немец заорал:
- Рус - диверсант, - и ударил ее носком сапога. Полицаи схва-
тили обезумевшую женщину за руки, подтащили ее к яме и сбро-
сили туда к сыну. А потом на их головы обрушились удары при-
кладов винтовок. Тетя Нюра и Толик упали на дно ямы, при-
крывая разбитые головы руками. Один из полицаев схватил ло-
пату и начал быстро забрасывать яму землей. Через некоторое
время его сменил другой полицай.
 
      Так и закопали живыми в землю фашисты и их подручные-
полицаи мать и сына. Живыми, как советских диверсантов. В
назидание другим.
От увиденного и пережитого Виталий впоследствии долго вска-
кивал с криком ужаса по ночам с постели. Его трясло “младен-
ческое”, как говорила мама. И только после того, как брата сво-
дили к бабке, которая “вылила из него переполох”, он стал спать
спокойно. Но ужасная картина осталась в памяти на всю жизнь.

13.         ИГРЫ

Дети всегда и везде дети. И в любой ситуации они любят
игры. Правда, в экстремальной ситуации они взрослеют быст-
рее и быстрее становятся самостоятельными. Но даже став
взрослым, люди иногда начинают играться, как дети, вспомнив
своим юные годы. Другие взрослые глядя на них, снисходитель-
но улыбаются - смотрите, взрослый человек, а “впал в детство”,
хотя и сами не прочь “взбрыкнуть” по-ребячьи.
Каждый период времени изобретает свои игры. Современ-
ное поколение детей не знает тех игр, в которые играли их ба-
бушки и дедушки, которые были детьми во время войны. А ведь
дети войны тоже играли, несмотря на голод, на холод, несмотря
на оккупацию, разруху и смерть. Игры зависели от поры года и
возможностей.
Лето. Самая распространенная во все времена игра - фут-
бол. Но о футбольном мяче можно было только мечтать. Их
просто не было. Вместо футбольного мяча использовали плот-
ный женский чулок, отрезав от него более широкую верхнюю
часть. Отрезанную часть чулка зашивали снизу нитками и наби-
вали во внутрь тряпки. Набивали поплотнее, делая шар. Затем
зашивали шар сверху нитками и футбольный мяч готов. Прав-
да, такой мяч не подскакивал. Зато было очень удобно бить его
босой ногой. Пальцы ноги никогда не сломаешь. Летит такой
мяч на довольно приличное расстояние и может принести вра-
тарю определенные неприятности.
Вместо ворот устанавливали два камня или втыкали в землю
две палки. При таких воротах часто возникали споры - влетел
мяч в ворота или нет. Иногда, возбужденные игроки спор раз-
решали кулаками. Ведь судьи не было. Роль футбольного судьи
часто играли болельщики, которые сами были не прочь пома-
хать кулаками за свою команду.
Другой распространенной летней игрой была игра в “цур-
ки”. Откуда она к нам пришла - неизвестно. Вероятно, из
Польши, так как слово “цурка” на польском языке означает
“дочь”. В нашей игре “цурка”, если так можно сказать, была
“дочерью” палки.
От большой палки отрезали кусок сантиметров в двадцать
или находили такого размера палочку. Заостряли ее ножом с
обеих сторон. Это и была “цурка”. На земле чертили квадрат
размерами метр-на-метр или около того. Это был “городок”. В
“городок” бросали на землю “цурку” и другой палкой длиной
сантиметров в 60-70 надо было ударить по заостренному концу
“цурки” так, чтобы она подскочила вверх. Пока “цурка” нахо-
дится в воздухе, большой палкой надо нанести по ней удар, что-
бы “цурка” отлетела, как возможно дальше от городка. В зави-
симости от того, какой силы был удар, “парящийся” игрок бе-
жал за “цуркой” и с того места, где она упала должен был бро-
сить ее назад таким образом, чтобы она попала в “городок”.
Если сумел попасть, тогда “парящимся” становится тот, кто бил
по “цурке”. Ну, а если не попал в “городок”, снова бежи за уле-
тевшей “цуркой”.
Вся суть игры заключалась в том, чтобы ударить по “цурке”
так, чтобы она подскочила вверх и затем на лету нанести по ней
удар палкой и не промахнуться. «Специалисты» договаривались
на один удар. Не специалисты - на два-три удара. Если промах-
нулся, “цурка” падала снова в “городок” или возле него. С близ-
кого расстояния всегда можно было возвратить “цурку” в квад-
рат. После чего игроки менялись местами.
Осень. Обычно осенью играли в “ковиньку”. Вероятно, игра
придумана украинскими ребятишками. Очень уж название чис-
то украинское. Мальчишки выбирали небольшую ровную пло-
щадку и в ее центре вырывали большую лунку. Это было “мас-
ло”. На расстоянии двух-трех метров вырывали в земле неболь-
шие лунки. У каждого игрока, а их могло быть пять-шесть, в
руках небольшая, изогнутая в виде клюшки палка. Клюшек у
нас не было. Поэтому выбирали ветки уже изогнутые природой
и аккуратно их отрезали от дерева. Изогнутую ветку обрабаты-
вали так, чтобы она подходила по руке и силе игрока. Это и
была наша “ковинька”.
Находили обычную жестяную банку из-под консервов и всей
командой били ее палками, превращая в круглый, насколько это
возможно, комочек железа.
Затем определяли, кого будем “парить”. Для этого все игро-
ки становились в ряд, каждый устанавливал свою клюшку “ко-
виньку” на носок обуви и с силой швырял ее ногой вперед и как
можно дальше. Чья палка падала ближе всех, тот и “парился”.
Затем кто-то ударял палкой-клюшкой по железке и она уле-
тала далеко от места игры. Каждый из игроков ставил “ковинь-
ку” в свою лунку, которую тщательно оберегал. Задача “паря-
щегося — забросить “железку” в “масло” или захватить своей
палкой чью-то маленькую лунку.
“Парящийся” бросает рукой железку, стремясь попасть ею в
большую лунку - “масло” и кричит при этом:
- Котом-летом - не воруш!
Это значит, что железку нельзя отбивать на лету - не воруши
пока она летит или катится. И только, когда железка полностью
остановилась, тогда можно ее отбивать снова “в поле”. Но при
этом и стеречь свою лунку, и не дать “парящемуся” загнать
клюшкой железку в “масло”. Если кто-то увлекся защитой “мас-
ла”, “парящийся” может воткнуть свою клюшку в лунку игрока.
И тогда зазевавшийся игрок сам начинает “париться” - бегать
за железкой.
Если же “парящийся” крикнет:
- Не воруш! - тогда игроки имеют право отбивать железку
только на лету или когда она катится по земле. Упала на землю
и лежит, тогда “не воруш”, т.е. не воруши, не трогай. “Паря-
щийся” подходит к железке и, не трогая ее, ложными выпадами
старается выманить клюшки игроков из их лунок, а свою туда
вставить, и тут же загоняет железку в “масло”. Загнал - он хозя-
ин положения. Выбирает любую лунку, которая ему понрави-
лась, но чаще всего - мальчишку, который ему не очень нравит-
ся и тогда тот становится “парящимся”.
Зима. На улице здорово не разгуляешься. Холодно. Ребята
собираются в подъездах домов и наступает пора игры в “жес-
точку”. “Жесточка” представляет собой небольшой кусочек ов-
чины с пришитым со стороны кожи кусочком свинца. Чем длин-
нее шерсть овчины, тем лучше. “Жесточка” будет летать более
плавно.
Игрок подбрасывает “жесточку” рукой вверх. Планируя шер-
стью под тяжестью кусочка свинца, она опускается вниз. Но
игрок не дает ей упасть. Тыльной стороной бока ступни правой
или левой ноги, он снова подбрасывает “жесточку” вверх. Суть
игры: как возможно большее количество раз подбросить ногой
“жесточку” вверх. Если “жесточка” упала на землю, уступи ме-
сто другому. Выигрывает тот, кто больше всех “набьет” “жес-
точку”. Были виртуозы-мастера, которые “набивали” по сотне
и более раз. Умудрялись при этом ходить, подбрасывая “жес-
точку” правой и левой ногой боком ступни, носком и внешней
стороной другого бока ступни.
Весна открывает новый сезон и новый тип игры. На деньги.
Самой распространенной игрой на деньги, была игра в “буца”.
На земле проводилась черта. В ее центре горкой ставили мо-
неты достоинством в 15-20 копеек. Реже - 5 или 10 копеек. Реш-
кой вверх. Метрах в семи-восьми чертилась на земле другая
полоса. С этой полосы надо было бросить “буц” так, чтобы по-
пасть в горку монет или как возможно ближе к черте, на кото-
рой стояли деньги.
В качестве “буца” служила, вылитая из свинца в виде чече-
вицы круглая бита диаметром в 5-6 сантиметров. Иногда “бу-
цом” служила верхняя чугунная конфорка с выгнутым центром
утащенная с плиты в доме.
Первым бил по горке монет тот игрок, который попал в моне-
ты или тот, чья бита легла ближе всего к черте с монетами, пере-
летев через нее. Ударить надо было так, чтобы монета перевер-
нулась с решки на орла. Тогда эта монета становилась собствен-
ностью игрока. Когда ни одна монета не переворачивалась, тогда
наступала очередь следующего игрока, чей “буц” лег вторым от
черты, затем - третьего и т.д. Монеты бьют до тех пор, пока они
все не перевернутся с решки на орла, и не перекочуют в карманы
игроков. Затем начинается следующий кон. Вылетает из игры тот,
кто проигрался и ему нечего ставить на кон.
Другая разновидность игры на деньги - игра в “казну”. Не-
далеко от любой каменной стены на расстоянии где-то 1 метр
или 1 метр 20 сантиметров чертят на земле прямоугольник с
размерами, примерно, 30 на 60 сантиметров и расчерчивают
его на четыре равные части. В одной части пишут букву “К”,
что означает “казна”. Сюда играющие складывают монеты. Дру-
гая часть имеет букву “П”, которая расшифровывается - “поло-
вина”. В третьей части нарисована буква “С” - означает - “своя”.
Четвертая часть прямоугольника остается пустой.
Игроки по очереди бьют ребром пятикопеечной жли иного
достоинства монетой об стенку так, чтобы монета сглетела в
сторону прямоугольника и попала в него. Если монета попала в
часть, где имеется буква “К”, игрок забирает всю казну - лежа-
щие там монеты и игру надо начинать сначала. Если - в часть с
буквой “П”, забирал половину казны. Если с буквой «С», заби-
рал свою монету. А если попадал в пустующую часть или мимо
прямоугольника, то пролетал. Пусто и есть пусто.
Играют несколько человек до тех пор, пока в “казне” имеют-
ся деньги. Потом начинают новый кон, складывая в “казну” по
договоренности новую порцию монет.
Самая простая игра на деньги, игра в “подстеночки”. Один
игрок бьет монетой об стенку таким образом, чтобы она отле-
тела, как возможно дальше от стены. Другой ударяет об стенку,
как правило, ребром своей монеты так, чтобы она упала как
возможно ближе к первой монете. Если между монетами, лежа-
щими на земле, можно было натянуть пальцы одной руки, что-
бы накрыть ими обе монеты, то монета переходила в собствен-
ность второго игрока. Если расстояние было большим, чем рас-
стояние между пальцами руки, тогда первый игрок подбирал с
земли свою монету и ударял ее об стенку, стараясь “поцелить”
монету своего противника.
Когда возникал спор, дотягиваются ли пальцы руки до обеих
монет, тогда оспаривающий старался щелчком выбить монету
из под пальцев. Если выбил, значит пальцы не дотянулись и игра
продолжается. Если не выбил, — прощай денежка.
Некоторые игроки, специализируясь на таких денежных иг-
рах, выигрывали приличные, по нашему тогдашнему мнению,
суммы, на которые можно было купить кусок хлеба или иное
пропитание.

Все эти игры, родившиеся в годы войны, просуществовали
вплоть до середины 50-х годов, когда в мирное время жизнь ста-
ла улучшаться и дети военной поры, как и их родители, уже не
переживали военной и послевоенной нужды. А в настоящее вре-
мя вышеописанные игры забыты. Но не в памяти детей войны.

14.   РАНЕНИЕ

Идет вторая зима в оккупации. Немцы становятся все злее.
Среди мальчишек и взрослых ходят разные слухи о причинах
их злобствования. На стене разбитого дома появилась надпись,
сделанная мелом, крупными буквами “Сталинград”. Рассказы-
вала всезнающая тетя Маруся, что немцы и полицаи поймали
какого-то дядьку, заставили своей одеждой стирать надпись, а
потом расстреляли у той же стены.
Мы с Вовкой бегали туда смотреть. Действительно, на би-
тых кирпичах лежал какой-то мужчина средних лет, полуголый
с дырками от пуль на теле и весь окровавленный. Зрелище было
страшное. Мы поскорее удрали оттуда. Потом тело убитого ис-
чезло. А еще говорили, что там в городе прямо на балконе дома
повесили каких-то людей. Но туда мы не бегали. Далеко и страш-
но. Смерть всегда страшна. А слухов становилось все больше.
Как-будто там под Сталинградом, городе, который находится
на “Мутер Вольге”, немцам дали такого чесу, что похлеще, чем
под Москвой. И что их самого главного взяли в плен. Жаль, что
не Гитлера. И пошли потом наши колошматить фашистов, бьют
их в хвост и в гриву и гонят с нашей земли. Скоро наши солдаты
и к нам придут и погонят отсюда этих фрицев и гансов.
Тогда отец с Жориком вернутся домой. А может и Владимир.
Прилетит на своем краснозвездном самолете. И заживем мы...
Теперь же, встречаясь с Вовкой, мы вместо обычного: “Здо-
рово, брат!”, шептали друг другу: “Сталинград” и загадочно
улыбались. Громко говорить нельзя было. Мы уже знали что за
одно это слово, немцы вешали людей или расстреливали.
Рано утром от тяжелых бомбовых взрывов распахнулись окна
в нашей квартире, на пол полетели стекла, несмотря на то, что
они были оклеены крест-на-крест полосами бумаг. Резко запах-
ло сгоревшей взрывчаткой, дымом, гарью. Здание школы, где
размещался немецкий штаб, горело. Там раздавались частые
взрывы. В предутреннем небе слышен был гул самолетов. На-
ших самолетов! Мы, мальчишки, выросшие во время войны,
уже научились различать гул моторов советских и немецких са-
молетов. Сверху туда на штаб, на расположение немецких сол-
дат и на город сыпались бомбы и разносили вдребезги на земле
все, что попадало под их взрывы.
Я в одних трусишках вскочил с постели и подбежал к открытому
окну, несмотря на холод, дым, гарь и заорал с восторгом:
- Это же наш Володька дает немцам жару!
В это время что-то сильно, как палкой, ударило меня по ляш-
ке левой ноги. Я взглянул на ногу и увидел в ней ямку. В ямке
виднелось белое-белое мое собственное мясо. Через секунду из
этого белого-белого мяса стали появляться красные-красные
капельки. Они быстро сливались вместе и вскоре заполнили всю
ямку в ноге. Из раны хлынула кровь.
Тут уж я реванул во весь голос. Не от боли. Я ее даже не почув-
ствовал, а от страха при виде лившейся моей крови, из моей ноги.
Мама подхватила меня на руки, сразу же запачкавшись кро-
вью. Быстро положила на стол, схватила, подвернувшийся под
руку, носовой платок и туго перетянула рану. Кровь перестала
бежать потоком. Потом мама разорвала свою белую льняную
ночную рубашку на полосы, отбросила окровавленный платок
и туго перевязала ногу. Только теперь я почувствовал боль и
скривился в болезненной гримасе. Мама успокаивала меня.
- Ничого, ничого, сыночку. До свадьбы заживет!
Налет советских бомбардировщиков как начался неожиданно, так
неожиданно и закончился. Он много бед натворил немцам. Школа-
штаб горела в нескольких местах. Там что-то продолжало взрывать-
ся. В панике бегали немцы. За школой тоже что-то горело.
Пока мама возилась со мной, Виталька закрыл окна, позаты-
кал подушками в них дыры. Все же была зима. Начал собирать
в ведро разбитые стекла и подметать пол веником.
- А вот и осколок, который Славку поранил.
Виталька стал выковыривать, застрявший в слое штукатур-
ки из стены осколок то ли от бомбы, то ли от снаряда. Выковы-
рял и принес показать нам. Мама закончила перевязку и мок-
рой тряпочкой смывала водой кровь с моей ноги и со своих рук.
- Выбрось. Немедленно выбрось эту немецкую нечисть. Не
хочу и видеть. Этот кусок рванного железа чуть моего сына не
убил, а может быть уже калекой сделал.
Виталий вынул из разбитого окна подушку и зашвырнул ос-
колок в оконную дыру. Потом дыру снова закрыл подушкой.
Всю зиму я провалялся в постели. Вовка часто приходил ко
мне, садился на кровать и рассказывал ребячьи новости. Ему
было скучно без меня, а мне - без него. Вдвоем мы всегда нахо-
дили чем заняться.
Моя рана без врачей, без лекарств заживала, на удивление,
быстро. Мама закрывала рану белой бумагой, промасленной
прожаренным подсолнечным маслом и перевязывала ее поло-
сами от своей рубахи. Ведь бинтов тоже не было. Промаслен-
ная белая бумага к ране не приставала и снималась довольно
легко, не бередя ее. А потом, когда рана стала подсыхать и не
загнивала больше, вовсе перестали перевязывать.
- Пусть твоя вавка дышит, - говорила мама. Только не тро-
гай ее руками, не береди.
А как же было не трогать, когда эта вавка стала чесаться. Значит
рана начала заживать. Новое мясо наростало в дырке ноги довольно
быстро. Даже мама удивлялась. А Виталька и Вовка смеялись:
- Да он из собачьей, наверное, породы. На нем все как на
собаке заживает.
Здесь мы вспомнили нашу СУС, самую умную собаку в мире
- Ирму. Погрустили о ней.
В начале весны, я уже ходил, но еще не бегал. Ходил осто-
рожно и каждый день сам с удивлегием смотрел на нежную бле-
стящую, еще розовую кожицу, котрая появилась на месте раны,
вырванной осколком. С каждым днем кожица становилась проч-
нее и бледнее и я уже пробовал даже бегать по квартире. Так и
осталась память о войне на всю оставшуюся жизнь в виде бле-
стящего белого шрама на левой ноге.
Однажды ночью мама вдруг вскочила с постели и подбежала
к окну. Вместо выбитых стекол мы вставили уже новые. Мама
внимательно всматривалась в темноту ночи и беспрестанно по-
вторяла вслух:
- Сыночок! Мий сыночок! Володичка, мий сыночок!
Ее горящие глаза, казалось, хотели пронизать насквозь тем-
ноту ночи. Испугавшись, я сполз с кровати и прошлепал к ней
босыми ногами.
- Ма-а! Не надо! Ма-а! Ну, не надо!
Мама обхватила мою голову руками и начала лихорадочно
целовать, обливая мое лицо своими слезами.
- Та я ж четко, ясно слышала голос Володьки. Он звал меня:
Мама! Мама! Несколько раз. Так четко, как я тебя слышу, - и
мама снова залилась слезами.

После окончания войны пришла похоронка на старшего сына-
летчика. На имя матери. В ней было написано, что ваш сын Бир-
кин Владимир Васильевич в боях за социалистическую Родину,
верный воинской присяге, проявил геройство и мужество, был
ранен и умер от ран.

15.   ПАВЛО

Ура! Немцы драпанули! Вчера они были еще в городе. А се-
годня нет даже их духу. В город вошли наши! Повсюду полно
красноармейцев. Они в серых шинелях, в шапках с ушами, на
которых красные звездочки, с винтовками, некоторые с автома-
тами с круглыми дисками. Не то, что немецкие автоматы с рож-
ками. Солдаты расположились почти в каждой квартире у жи-
телей человек по пять-шесть, а то и больше.
Возле Вовкиного дома стоит наша полевая кухня и кухова-
рит там наш красноармейский повар. Мы, конечно, собираемся
возле кухни. Привлекает нас необыкновенно вкусный запах.
Пожилой седоусый повар угощает мальчишек настоящей сол-
датской кашей с мясными консервами.
А в нашем дворе, прямо под окнами нашей квартиры стоит
настоящая зенитка. Она спрятана под деревьями. Ее ствол на-
правлен вертикально прямо в небо. Боец-зенитчик, который по-
стоянно здесь находится, позволяет нам сесть в железное крес-
ло и крутиться вместе с зениткой, как на карусели. Красотища!
Большего удовольствия для мальчишек не придумаешь. Мы с
Вовкой крутимся на зенитке и визжим от восторга. Во время
катания на зенитке-карусели, я обратил внимание на стоящего
возле нашего подъезда совсем молоденького солдата в помятой
серой армейской шинели, в шапке с опущенными вниз ушами,
который тяжело опирался на вырезанный из молодого деревца
рогач, служивший ему костылем. Сразу видно, что человек ра-
нен. Он обратился к нам:
- Эй, пацаны, ходить сюды.
Мы с Вовкой спрыгнули с зенитки и подбежали к солдату.
- Хлопчики, где здесь живет тетя Фрося. У нее еще трое па-
цанов - Жорик, Талик и Славка?
Я сразу встрепенулся.
- Ну, я Славка, а Жорик и Талик мои братья. Тетя Фрося -
моя мама.
Солдат усмехнулся, перекинул костыль под левую руку, про-
тянул мне правую.
- Ну, здравствуй, Славуня. Ишь какой вырос. Я же тебя еще
до войны совсем хлопчиком маленьким видел .
Я пожал плечами и протянул свою руку для пожатия:
- Здравствуй. А ты кто? Я тебя не помню.
- А я твой двоюродный брат - Павло. Сын твоего слепого
дяди Антона из Сергеевки.
Я сразу бросился обнимать солдата. О слепом дяде Антоне и
его сыне Павле часто рассказывала мама.
- Пойдем к нам домой. Мама будет очень рада. Она как раз
дома.
Тяжело опираясь на костыль-рогач, Павел с трудом пошагал
рядом. Мы с Вовкой с обеих сторон осторожно поддерживали
его.
Мама сразу узнала племянника.
- Ой, Павлушка, родной. Откуда ты? Так неожиданно. Ты
что, заболел?
- Да не больной я, тетя Фрось, а раненый. Под Барвенковом
стукнуло. Вот из госпиталя домой отпустили на поправку. Кое-
как попутными машинами добрался до вашей «Краматоровки», а
до Сергеевки - никак. Нога разболелась, рана зудит - спасу нет.
Можно я у вас немного побуду.
- Ну, конечно, Павлушка. Какой может быть здесь разговор,
Славик, неси стул. Видишь брату тяжело стоять.
Я подтащил стул. Солдат тяжело опустился на него, отста-
вив в сторону костыль-рогач. Мы с Вовкой быстро его перехва-
тили и по очереди стали прыгать на одной ноге, опираясь на
костыль. Павел только усмехнулся.
- Пацаны.
- Славик, не балуйся. Лучше помоги брату раздеться. А я
воды нагрею. Надо рану осмотреть да и с дороги помыться.
Павел снял шапку, голова была стриженной под «нолевку», но
волосы уже начали отрастать. Я стал помогать стаскивать ши-
нель. Она пахла больничной карболкой, была грязная и измя-
тая.
- Брось ее в угол. Я потом вычищу. Помоги снять сапоги
брату, - мама пошла на кухню. Вовка проявил деликатность,
видя, что все заняты вокруг раненного солдата, и ушел домой.
Кирзовый сапог на здоровой ноге был снят быстро, а на
другой раненой ноге пришлось повозиться. Хотя голенище
сапога было разрезано еще в госпитале, но каждое движение
причиняло Павлу боль. Сцепив зубы, что бы не застонать, он
все же помог снять и второй сапог. Провонявшиеся солдатс-
ким потом портянки полетели в тот же угол, где уже лежала
шинель.
Штанина солдатских шаровар тоже была разрезана еще в гос-
питале, когда санитары притащили раненного бойца. Из под
штанины виднелся грязный с засохшей сукровицей бинт.
Мама принесла в тазике теплой воды.
- Снимай, Павлик, штаны. Здесь некого стесняться.
С трудом сняли и штаны. Солдат остался в одних кальсонах,
которые подкатили выше колен. Самой болезненной процеду-
рой было снятие бинтов. Они присохли к ране. Мама смачивала
их водой и осторожно разматывала виток за витком. Павел толь-
ко скрипел зубами. Мама успокаивала:
- Ничего, ничего. Терпи, казак, атаманом будешь. Славика
недавно тоже осколком по ноге зацепило. Видишь, уже бегает,
как молодой. И у тебя все до свадьбы заживет.
Показалась большая чуть ли не на всю голень рванная рана.
А в ней копошились белые черви. Ф-фу! Меня аж передернуло
от отвращения. Зловонный запах сразу распространился по всей
комнате. Но мама проявила необыкновенное мужество.
- Славик, сбегай в соседний госпиталь. Попроси, чтобы при-
шел врач или медсестра осмотреть раненного солдата и пусть
захватят побольше бинтов и йода. - И добавила шепотом, что-
бы Павлик не слышал: - Возможна гангрена. Тогда дело совсем
плохо.
Незнакомое слово, страшное слово “гангрена” меня не на
шутку испугало и я бегом помчался в госпиталь. А мама взя-
ла две щепочки из дров, которыми мы растапливала печку, и
стала щепочками вытаскивать и выковыривать из раны чер-
вей. Павел не смотрел на ногу и только постанывал. Да по-
скрипывал зубами.
Когда пришла медсестра, пожилая тетенька в белом халате,
рана была очищена и промыла чистой водой. Медсестра ос-
мотрела рану и успокоила, что никакой гангрены нет. Просто
рана очень запущена и давно не делалась перевязка. Она засы-
пала рану каким-то белым порошком, который называла стреп-
тоцидом, и перевязала рану чистым бинтом. Сделано было
быстро, профессионально. Медсестра оставила немного стреп-
тоцида, свернутый в рулон бинт и наказала делать перевязку
через день. Поспешила в госпиталь, там ее ждали другие ра-
неные.
Мы с мамой помогли Павлу добраться до постели.
- Павлушка, ты немного полежи, а я сейчас йисты приготов-
лю.
Но когда мама принесла свежий, только что сваренный, суп
с клецками, Павел уже крепко спал. Видно, боль отпустила и,
терзаемый ею долгое время, солдат, наконец, уснул.
Так в нашей квартире появился мой двоюродный брат Па-
вел. Ему недавно исполнилось всего 18 лет.
Павел прожил у нас недели полторы. Мама делала ему пере-
вязки, присыпая рану стрептоцидом, а потом накладывала на
нее промасленную чистую бумагу, как и мне совсем недавно
бинтовала. После каждой перевязки бинты приходилось сти-
рать, так как новых бинтов не было. Рана при постоянном хоро-
шем уходе быстро заживала.
Вовка притащил откуда-то инвалидную палку. Наверное, в
госпитале спер. Но не для себя же, а для раненного бойца. Па-
вел стал потихоньку ходить с палочкой. Костыль-рогач пошел в
печку на растопку.

Мама через знакомых передала в Сергеевку, что Павло ра-
нен, находится у нас и уже выздоравливает. Так что пусть дядя
Антон не беспокоится. А по вечерам при свете керосиновой
лампы-коптилки я многое узнал из рассказов мамы о ее дет-
стве, о моих дядьках и тетках, о деде и бабе, о моих двоюрод-
ных братьях и сестрах.

16.  РОДСТВЕННИКИ

Оказывается, у мамы была когда-то совсем другая фамилия.
Даже смешно. Не та фамилия, к которой я привык с детства, а --
Дерека. Такая же фамилия была и у Павла. Деда моего звали
Никифор. И было у него трое сыновей и трое дочерей. Моя мама
была самой меньшей в семье и очень дружила с братом Анто-
ном. Их мама, моя родная бабушка, умерла. Дед женился во вто-
рой раз. Новая жена его называлась мачеха.
Семья была большая, дети маленькие, земли мало. Значит и
жили бедно. Мама с девяти лет уже работала у пана в маетку.
Нянчила панского ребенка. Бывало сама заиграется панскими
игрушками и забудет про ребенка, а тот куда-то и влезет, и на-
шкодничает. Прибежит пани, разорется на няньку, за волосы
оттаскает да еще и побьет. Поплачет нянька и все. А куда пой-
дешь жаловаться?
Старшего сына деда Никифора звали Григорий. По словам
мамы, он был настоящий красавец, весельчак, гармонист и за-
водила на все село. Его буйный чуб, гармошка и песни сводили
с ума почти всех девчонок в селе. Даже панская дочка, панноч-
ка, влюбилась в сына бедняка. Вообщем, дядька Гриша был пер-
вый парень на селе.
Когда грянула революция, Григорий со своими деревенски-
ми друзьями поджег панский маеток, организовал отряд и стал
красным командиром. Его отряд, как говорила мама, многим
панам залил сала за шкуру.
Во время гражданской войны село Сергеевка часто перехо-
дило то к белякам, то к красным. Когда в село пришли беляки,
они забрали в свою белую армию тех деревенских парней, ко-
торые не ушли с красными. В том числе забрали и среднего
сына деда Никифора - Якова. И получилось так, что у моего
деда один сын воевал за красных, другой - за белых.
Когда село захватывали красные, они тащили деда в сельс-
кий совет и там спрашивали:
- Твой сын воюет у белых? Дать ему двадцать плетей!
Деда ложили животом на бревно, привязывали к бревну его
руки-ноги, сдирали рубашку и по голой спине лупили плеткой.
Потом отпускали и дед плелся домой, кляня на чем свет стоит,
красных. Дома дочери смазывали исполосованную спину про-
жаренным постным маслом или свежим коровьим. Раны зажи-
вали так быстрее.
Вот откуда, оказывается, у мамы умение лечить раны.
Если в село приходили белые, теперь они тащили деда на
расправу.
- Твой сын у красных воюет? Дать ему двадцать шомполов!
Деда снова ложили на бревно. Один дюжий беляк садился
ему на голову, а другой—на ноги. Третий бил его по голой спине
шомполом. Шомпол пострашнее плетки. Это длинный сталь-
ной прут, которым чистят винтовки, накручивая на него паклю.
Был он тонкий и гибкий. Как ударит беляк со всего размаху деда
по спине, как будто ножом разрезает. Кожа на спине лопается и
кровь вместе с мясом разлетается во все стороны.
После двадцати ударов дед уже не мог сам подняться с брев-
на. Три дочери тащили отца домой и там лечили его тем же
пережаренным постным маслом или свежим сливочным, коро-
вьим маслом. А дед лежа на животе проклинал беляков, как толь-
ко мог.
После таких расправ, когда возле села начиналась стрельба,
которая означала, что власть в селе меняется, дед Никифор сра-
зу прятался в погреб и не выходил оттуда до тех пор, пока бе-
лые, красные, зеленые и еще кто его знает какие, уходили из
села. Дочери туда и еду носили. Там в погребе он и жил.
Но вот однажды белые пригнали в село пленных красноар-
мейцев. Были они все сергеевские ребята и среди них оказался
Григорий. Всех пленных хотели повесить при стечении жите-
лей Сергеевки. Чтобы другим было неповадно воевать за крас-
ных.
Но панночка уговорила белого офицера не вешать пленных в
селе да еще на ее глазах. Вероятно, действительно панночка лю-
била Григория.
Пленных погнали расстреливать за село в яр. Все пленные
были со связанными руками, но Григорий как-то сумел развя-
заться. Он бросился на офицера, сбил его с лошади, но сам не
успел на нее вскочить. Набежавшие другие конные беляки зару-
били его саблями. Пленные стали разбегаться во все стороны.
Беляки были на лошадях. Они догоняли пленных и рубили их
саблями. Но двоим удалось все же сбежать. Они и рассказали,
как погиб их командир и другие красноармейцы.
Дядька Яков, узнав о гибели брата, ушел от белых и стал крас-
ным. Третий мой дядька - Антон ни в каких войнах участия не
принимал. Во-первых, он был еще подростком, а во-вторых, был
слеп. Еще в детстве у него заболели глаза. Повели ребенка к
врачу. Тот закапал глаза какими-то каплями. Но что-то перепу-
тал, ошибся и глаза у мальчишки полопались. Ох, как он кричал
от боли! И остался слепым на всю жизнь. Вырос, после граж-
данской войны женился на бедной сельской дивчине. Она роди-
ла ему сына Павла и умерла.
Несмотря на слепоту, дядя Антон сам воспитывал сына, по-
могали сестры, в том числе и моя мама, пока не уехала в город.
Когда Павлик подрос, стал поводырем у своего отца. Жили они
тем, что ходили по дворам и просили милостыню. Уже подрос-
тком Павел стал работать в колхозе и начали понемногу обжи-
ваться, как люди. Но тут грянула война. Парня забрали в армию.
Ему только исполнилось 18 лет. В первом же бою его ранило и
вот теперь он находился у нас на лечении.
Оказывается, у меня есть еще несколько двоюродных брать-
ев и сестер. У дяди Якова было три сына. Два из них теперь
воевали где-то. Третий еще подросток, находился дома. У тети
Гали - две дочери уже взрослые, замужем, но их мужья тоже
где-то воюют. У тети Нилки - две дочери и сын - ровесник Ви-
тальке. Родня, оказывается у меня со стороны мамы, очень боль-
шая. Не знаю еще какая у меня родня со стороны отца. Одно
знаю точно, что все мои взрослые родственники воевали и часть
из них домой не вернулись. Погибли в боях за социалистичес-
кую Родину, проявив мужество и героизм, как говорилось в по-
лученных родителями похоронках. В том числе и на моего род-
ного брата Владимира.
Весточка, переданная мамой по беспроволочному телеграфу
в Сергеевку о том, что Павел находится у нас на лечении, дос-
тигла адресата. Через несколько дней из Сергеевки на телеге
приехал дядя Антон. Его привез Витька - младший сын дяди
Якова. Наш двоюродный брат, парнишка 13 лет. Уже начавший
ходить с палочкой, Павло вместе с отцом и братом, на той же
телеге, уехал домой в село.

Дальнейшая судьба моего двоюродного брата Павла печаль-
на. Едва он успел выздороветь, его снова вернули на фронт. А
тут наши войска начали отступать. В марте 1943 года снова за-
вязались жестокие бои за Харьков, который пришлось сдать
немцам. В одном из таких боев Павел Дерека погиб. Шел тогда
парнишка девятнадцатый год. Его слепой отец, дядя Антон ос-
тался совершенно один.

17.  ПОД БОМБАМИ

Декабрьское 1942 года наступление советских войск на Дон-
басс было остановлено. Немецкое командование перегруппирова-
ло свои силы и снова их части двинулись на Донбасс и Харьков.
Февраль 1943 года надолго запомнился всем жителям Крама-
торска, которые в то время находились в оккупации. Город рас-
положен в долине реки Торец, в низине. Вокруг - возвышеннос-
ти. Внизу находятся наши войска, на возвышенностях - немец-
кие. Немцы поставили орудия и стали методически обстреливать
город. Но этого показалось им недостаточно. Каждую ночь со-
вершались авиационные налеты на город и систематические бом-
бежки.
Посреди ночи от близкого разрыва бомбы разлетелись стек-
ла в окнах нашей квартиры. Не помогло даже то, что они были
оклеены крест-на-крест полосами бумаги. Мы спешно одева-
емся в темноте. Мама нас торопит:
- Быстрее, сыночки! Быстрее! Не дай бог бомба в дом попа-
дет! В убежище надо бежать. Быстрее!
Не закрыв даже двери квартиры, полуодетые, все втроем выс-
какиваем на улицу. Впереди нас уже бегут в убежище соседи.
Убежище находится метрах в 350-400 от нашего дома дальше
по улице, в многоэтажном доме, построенном из красного кир-
пича. Таких домов было несколько. Их так и называли “крас-
ные дома”. За ними кончался город и шли поселки с частными
домами, которые в летнее время утопали в садах. В подвалах
“красных домов” были оборудованы убежища. Туда во время
обстрелов и бомбежок сбегался весь окрестный народ, в том
числе и наши солдаты.
В темном небе слышен гул немецких бомбардировщиков. И
вдруг темнота осветилась каким-то неестественно ярким све-
том. Я сразу остановился, вырвал свою руку из руки мамы и
уставился вверх, в необычное небо. Там высоко горело что-то
яркое-яркое и медленно опускалось вниз. А еще выше четко
вырисовывался большущий парашют. Таких ярко светящихся
светильников, медленно опускающихся на парашютах было
несколько.
И тут послышался свист бомб, пронзительный, страшный.
Кажется, страшнее свиста падающей на тебя бомбы нет ничего
на свете.
Мама толкнула нас с братом на землю и сверху упала сама,
прикрывая своим телом сыновей. Мы слышали нарастающий
свист ужаса и старались втиснуться в землю, как возможно глуб-
же. Как-будто земля под нами могла раздвинуться и укрыть нас
с братом и мамой внутри себя.
Мама лихорадочно шептала над нашими головами:
- Ничого, ничого, сыночки! Я с вами! Если погибнем, то все
вместе!
Не бойтесь! - и взмолилась к всевышнему. - Господи, госпо-
ди, пронеси!
Земля содрогнулась под нами от бомбовых разрывов. Бомбы
падали одна за другой. Раненная земля беспрерывно дрожала и
стонала. А вместе с ней дрожали и стонали люди, дома, деревья.
Грохот взрывов неожиданно прекратился. Немецкие самоле-
ты, вероятно, заходили на новый удар. Мама быстро вскочила на
ноги и схватила за руки сыновей, рывком подняв их с земли.
- Бежим, сыночки, быстрее. Сейчас снова будут бомбить!
Мы помчались так быстро, как никогда раньше не бегали.
Но, опережая нас, впереди бежали наши тени, образовавшиеся
от света спускаемых на парашютах осветительных ракет. Каза-
лось, что мы бежим совершенно голые на фоне яркого света и
немецкий летчик видит нас очень четко и сейчас прицельно
сбросит следующую бомбу.
Действительно, с неба раздался новый страшный свист. Даже
не свист, а какой-то ужасающий рев неизвестного дикого зверя.
Сверху летело что-то огромное и ужасное. Такого ужасающего
рева раньше я никогда не слыхал. Волосы поднялись дыбом под
шапкой и моментально все внутри похолодело, превратилось в
ледышку. Мама снова толкнула нас с Виталькой на землю и на-
крыла своим телом, подгребая под себя руками сыновей.
Неподалеку что-то глухо шмякнулось об землю. Но взрыва
не было. Ужасный рев сразу прекратился. Я выглянул из-под
мамы. Виталька уже выполз и вскочил на ноги. Недалеко от нас
лежала, вдавленная наполовину в землю, сплющенная большая
железная бочка. Вся в дырках. Когда мы упали от страшного
рева на землю, этой дырявой железной бочки не было. Мама
только прохрипела внезапно пересохшим горлом.
- А если бы это была бомба?
Виталька подбежал к бочке и пнул ее ногой.
- Вот фрицы - гады. Бочку с дырками сбросили. Это она так
ревела. Я знаю. Мальчишки рассказывали. Бомбы у них закон-
чились, что ли?
Как бы в опровержение последних слов брата, сверху снова
раздался свист падающей бомбы. Но мы уже вскочили в подъезд
“красного дома”. Там стояло несколько наших солдат, которые
быстро спровадили нас вниз по ступенькам лестницы в бомбо-
убежище. Дом задрожал от новой серии взрывов.
В бомбоубежище было душно от множества людей, спрятав-
шихся здесь от бомбежки. Повсюду царил полумрак. Только кое-
где горели керосиновые светильники-коптилки, тускло освещая
небольшое пространство вокруг. В помещении с мощными сте-
нами и потолочными сводами угадывалось большое скопление
народа. Отовсюду слышался женский разговор и плач малень-
ких детей. Люди разместились, кто как мог. Одни сидели на лав-
ках, другие на деревянных полках, расположенных вдоль стен,
третьи - прямо на цементном полу, постелив под себя какой-то
свой скарб.
Спотыкаясь о чьи-то ноги, мы стали пробираться к ближай-
шей коптилке, чтобы в ее свете найти свободное место, где мож-
но было бы присесть.
Во время войны, когда об электрическом освещении можно
было только мечтать, самым распространенным светильником
была коптилка. В небольшую цилиндрическую посудину - ста-
кан, металлическую банку или даже в небольшую снарядную
гильзу наливали керосин. Если керосина не было, тогда налива-
ли бензин. Чтобы бензин не вспыхнул и посудина не взорва-
лась, в нее насыпали горсточку соли и размешивали. Подсолен-
ный бензин не взрывался и горел ровным пламенем. Снаряд-
ную гильзу, как правило, от сорокапятимиллиметрового снаря-
да, сверху сплющивали и вставляли фитиль из куска плотной
материи, а сбоку вверху просверливали дырочку. Чтобы была
циркуляция воздуха и куда можно подливать горючее. Банку или
стакан накрывали металлической крышкой, в которой в центре
проделывали отверстие. В это отверстие вставляли фитиль, сде-
ланный из мотка ниток, пакли или куска материи. По ним из
посудины вверх поднимался керосин или бензин. Фитиль под-
жигали и он горел, давая тусклое освещением немилосердно
коптил. Отсюда и название—коптилка. Периодически надо было
снимать нагар и большой иглой подтягивать фитиль вверх вме-
сто сгоревшей части.
- Славка, Талик, идите к нам. - Это кричал верный друг Вов-
ка, который раньше нас оказался с мамой в бомбоубежище. Тетя
Маруся немного подвинулась, потеснив соседей, и мы втроем
втиснулись на лавочку. Я сразу стал рассказывать Вовке, как на
нас немцы сбросили железную бочку с дырками и как она в
полете ужасно свистела и ревела.
Снаружи доносились глухие взрывы продолжающейся бом-
бежки. Неожиданно железобетонные, казалось бы прочнейшие,
стены и потолок нашего убежища вздрогнули и зашатались как
спичечные, посыпалась штукатурка, замигали огни коптилок,
грозя погаснуть и оставить всех нас в темноте. Взвыли женщи-
ны, ударились в рев дети. Многие бросились к выходу, давя друг
друга. Кто-то истошно закричал:
- Сейчас нас здесь всех похоронят!
Казалось, паника охватит всю толпу, обезумевших от страха
людей, и начнется смертельная свалка.
От двери раздался громкий властный командирский голос:
- Тихо, граждане! Без паники! Ничего страшного нет. Бомба
попала в другой конец дома. А немец два раза в одно место
никогда не попадает. Да и налет уже закончился.
Раздались другие голоса наших бойцов:
- Спокойно, граждане! Оставайтесь на своих местах! Детей
передавите. Немец уже улетел. Кто захочет, можете идти домой.
Но только не все сразу.
Действительно, снаружи взрывы прекратились. Люди стали
постепенно успокаиваться. Мы с братом и Вовкой снова забра-
лись на свою лавочку, прислонились каждый к теплому боку сво-
их мам и задремали.
Утром люди стали уходить из убежища домой. Выбрались
наружу и мы. По дороге домой повсюду мы видели следы бом-
бежки. Разбитые дома, вырванные с корнями деревья. Во дворе
сгоревшей школы и на огородах видны были глубокие воронки
от взрывов бомб. Летом эти воронки во время дождей заливало
полностью. Вода на солнце нагревалась, была теплая и мы, маль-
чишки, купались в бомбовых ямах. До речки было далеко хо-
дить, а тут ставок-воронка рядом.
Но пока была зима. Февраль месяц. В открытой квартире с
выбитыми стеклами в окнах гулял холодный ветер. Собрали раз-
битые стекла, выковыряли из стен несколько застрявших ос-
колков, повыметали мусор и комки земли, налетевшие в дыря-
вые окна. Позатыкали дыры подушками, позабивали кусками
фанеры. Растопили печь и мама начала варить мамалыгу.
Не успели навести порядок в квартире, как снова на улице
раздались взрывы. Это немцы начинали обстрел города из ору-
дий. Я выглянул сквозь уцелевшее стекло в окне. Вдали шел
какой-то мужчина. Метрах в 80 позади него из земли поднялся
столб взрыва. Мужчина оглянулся, посмотрел, как оседали зем-
ля и пыль на землю и спокойно пошел дальше. Вероятно, ни
один осколок от снаряда его не зацепил. Я поразился его хлад-
нокровию и часто вспоминал этого мужчину впоследствии, когда
сам оказывался в критических ситуациях.
Мама заторопилась:
- А ну, сыны, - в убежище. Там покушаем.
Она поставила в сумку кастрюлю с недоваренной мамалы-
гой (в желудке доварится) и, закрыв квартиру, мы поспешили в
бомбоубежище.
Таким образом, почти весь февраль месяц мы бегали в укры-
тие. Ночью, когда были налеты немецкой авиации, мы ночева-
ли в бомбоубежище, а рано утром возвращались домой. А когда
днем начинался частый обстрел из орудий, приходилось пря-
таться там и днем.
 Потом нам вся эта беготня надоела. И мы
решили днем сидеть дома, сделав свое домашнее убежище. На-
шли на улице толстые бревна и притащили домой. Взгромозди-
ли их на металлические, как говорила мама, “быльца” кровати.
Сверху накрыли всеми матрасами, которые у нас были и под
кроватью устроили убежище-лежбище. Как только начинался
орудийный обстрел города, мы ныряли под кровать и пережи-
дали, пока обстрел прекратится.
Ночевали же в бомбоубежище. Но какой там сон в мрачном,
душном, полутемном подвале при таком скоплении разношер-
стного народа и плаче малышей. Себя малышами давно не счи-
тали. Я уже тогда понял, что во время войны дети очень быстро
взрослеют.
Ну какой, уважающий себя мальчишка военной поры, будет
сидеть в бомбоубежище, держась за мамину юбку? Особенно,
когда прекращается, хотя бы на время, артиллерийский обстрел
или бомбежка и устанавливается тишина. Первым сбежал из
подвала Виталька со своим другом Валькой Зубом. Потом и мы
с Вовкой стали убегать наверх. Но от подъезда бомбоубежища
далеко не уходили. Там в подъезде часто стояли солдаты, кури-
ли, разговаривали и нам страсть как интересно было слушать
их разговоры.
Как-то раз, выйдя из подъезда и справляя малую нужду под
стеной дома, мы увидели две интересные машины. Впереди -
машина. Все нормально. А позади вместо кузова какие-то рель-
сы, поднимающиеся вверх над кабиной водителя. Машины про-
ехали мимо нас и спрятались среди деревьев сада рядом с част-
ным домиком.
И вдруг оттуда полетели огромные раскаленные, огненные
огурцы. Они летели через наши головы, дома, деревья с каким-
то характерным звуком: увв, увв, увв. Мы с Вовкой даже присе-
ли от испуга. А то гляди, за голову зацепит. Огненные огурцы
мчались на высоты, где стояли и обстреливали город немецкие
пушки. На том месте в небо поднялись огненные столбы. Там
все заклубилось в огненном смертельном танце, и выросла вы-
сокая черно-красная стена.
Дальше досмотреть нам не дал какой-то солдат с рукой на
перевязи. Он подскочил к нам с Вовкой очень сердитый и здо-
ровой рукой так толкнул каждого в спину, что мы не побежали,
а полетели к подъезду. Солдат кричал:
- А ну марш в убежище к своим мамкам. И не высовываться.
Сейчас здесь такое начнется, - и сам тоже заскочил в подъезд.
Не успели мы скатиться по лестнице вниз, как на улице нача-
лось что-то невообразимое. Взрывы от снарядов сливались в
сплошной грохот. Стены дома задрожали, но в убежище все было
нормально. Снаряды для бомбоубежища были не страшны.
Когда бешенный обстрел закончился, также внезапно, как и
начался, мы снова вылезли наверх. Знакомый солдат с рукой на
перевязи, курил у подъезда и был совсем не сердитый. Он сразу
узнал нас:
- Ну, что, мальцы, испугались?
А мы уставились на стену дома, под которой совсем недавно
справляли малую нужду. Вся она была посечена осколками. Вы-
боины на стене совсем свежие.
Солдат продолжал:
- Как вам понравились наши “катюши”? Ох, и дали же фри-
цам прикурить.
- Так эти машины с рельсами были “катюши”?
- Они самые. Богини войны. А теперь гляньте туда, откуда
они стреляли.
Мы выскочили на улицу. Дома не было. Ни одного уцелевше-
го дерева, ни одного кустика. Все было перемешано с землей и
черным снегом. Снег вообще перестал быть белым. Жуткая кар-
тина. Мы сразу расстроились. Разве может что-то уцелеть в про-
летевшем кошмаре.
- Наши “катюши” тоже погибли?
Солдат, пуская через ноздри табачный дым, только усмех-
нулся:
- Нет, конечно. Зачем им погибать? Они дали по фрицам залп
реактивных снарядов и моментально исчезли с места. Это их
тактика. Наделают делов фашистам и сразу удирают. Немцы уже
сколько времени охотятся за “катюшами”, а поймать или рас-
стрелять не могут. Видите, какие они подвижные. Здесь они есть
и здесь их уже нет. Неуловимые для фашистов наши “катюши”
- с гордостью закончил солдат свой короткий рассказ о советс-
ких реактивных минометах.
Потом добавил с грустью:
- Конечно, сад и домик жалко. Но вот прогоним немца, по-
весим Гитлера на самой высокой уцелевшей перекладине в цен-
тре Берлина и отстроим все дома и насадим новые сады. Вон
сколько всего разрушено и сожжено.
Когда бомбежки и обстрелы ненадолго прекращались, взрос-
лых жителей города, а это были женщины и старики, стали вы-
гонять на рытье окопов, траншей и разных укреплений. Их ко-
пали на окраине города, откуда ждали нового наступления нем-
цев. Теперь мама, тетя Маруся и соседи каждый день, а иногда
и по ночам отправлялись пешком рыть окопы. Но людей не хва-
тало. Мобилизовали и старших ребят. Теперь Виталька, кото-
рому шел одиннадцатый год, тоже взялся за лопату, как и его
друзья. Они ведь были уже взрослые.

А мы с Вовкой, пяти-шестилетки, оставались дома одни. Осо-
бенно было страшно во время ночных обстрелов и бомбежок.
Мы с Вовкой забивались в угол под нашей кроватью-крепостью
и молились, как умели, богу. Но молились не за себя, а за наших
мам. Молились, чтобы бомба или снаряд не попали в них. И
наши мамы утром, очень уставшие, возвращались домой.

18.  “ВАНЬКА-ВСТАНЬКА”

Все яркое, блестящее, цветное всегда привлекает малых ре-
бятишек. Поэтому и делают игрушки такими привлекательны-
ми во все времена и у всех народов. Фашисты такую особен-
ность детей прекрасно знали. Во время войны они наладили
производство детских игрушек-мин, раскрашивали их в яркие
привлекательные цвета и разбрасывали на территории оккупи-
рованных и не оккупированных городов и сел Советского Со-
юза. Игрушки-мины специально предназначались для детей. А
на металлических пряжках-бляхах ремней, которыми подпоя-
сывались фашистские солдаты, было написано: “С нами - бог”.
Данную фашистскую тактику войны против детей с успехом
применяла потом самая демократическая и самая гуманная стра-
на в мире - Соединенные Штаты Америки в многочисленных
войнах, которые соединенноштатовцы вели на Ближнем, Сред-
нем, Дальнем Востоке и в других регионах мира после Второй
мировой войны. Корейские, китайские, вьетнамские, палестин-
ские, иракские и иранские дети да и дети других стран могут
предъявить жестокий счет своими оторванными или изуродо-
ванными руками и ногами, выбитыми и вытекшими глазами,
искалеченными телами тем “миротворцам” и религиозным ли-
цемерам, которые на своих позеленевших деньгах, зажавших в
своих щупальцах земной шар, пишут: “Мы верим в бога”. Ни-
какие “зеленые” никогда не окупят стоны, слезы, плач и крики
искалеченных детей.
Дети и во время войны остаются детьми и любят играться,
несмотря на свирепствующую вокруг смерть. Только играться
нечем. Нет игрушек.
Тогда вместо игрушек они используют стрелянные гильзы
разных калибров, патроны, гранаты, хорошо, если с вынутыми
запалами, иногда и мины, малокалиберные снаряды. Такие иг-
рушки к хорошему не приводили никогда.
Мальчишки вездесущи. Они рыскают там, где взрослому че-
ловеку побывать даже на ум не придет. В одном укромном мес-
течке мы с Вовкой нашли полную сумку длинных, блестящих
карандашей. До половины они были выкрашены в ярко-крас-
ный цвет, а другая половина - в ярко-синий. Ясно - с одной
стороны карандаш красный, с другой - синий. Это и дураку
понятно. Надо только их очинить. Как назло, ни у кого из нас не
оказалось ножичка. Мы побежали к нам домой, предвкушая,
как будем рисовать войнушку. Я - советские истребители с крас-
ными звездами, которые сбивают немецкие самолеты. Вовка -
советские танки тоже с красными звездами, которые гонят убе-
гающих в панике немцев и стреляют по ним.
У дома возле зенитки возился знакомый солдат-зенитчик,
смазывая машинным маслом и протирая ветошью механизмы.
Ну, как было не остановиться и не попросить его разрешения
покататься на зенитке. Однако солдату было некогда и он от-
махнулся от нас. Тогда я вытащил из сумей один карандаш.
- Дай покататься. А мы тебе дадим один карандаш. Смотри
какой красивый. И в одном аж два карандаша, красный и си-
ний. Оба цветные.
Солдат сразу заинтересовался.
- Что за карандаши? А ну, покажи, - и стал внимательно рас-
сматривать наш карандаш. Потом неожиданно выхватил у меня
из рук всю сумку с карандашами. Мы с Вовкой сразу взъероши--
лись.
- Ты что? Отдай! Это наше! Это мы нашли! - даже наброси-
лись на зенитчика со своими кулачонками. До того его посту-
пок нас возмутил.
Солдат высоко поднял в руке сумку с карандашами.
-Дурачье! Тоже мне, нашли карандашики. Смотрите, что это
за карандашики.
Он огляделся вокруг. Нет ли кого поблизости? Потом взял
конец карандаша в одну руку, а другой рукой резко повернул
второй конец карандаша и тут же забросил его подальше от нас.
Раздался взрыв - ба-бах!
От неожиданности мы с Вовкой обалдели и стояли с рас-
крытыми ртами. Вот тебе и карандашики! Взрываются. А мы
хотели их ножичком очинить и рисовать войнушку.
Солдат усмехнулся.
- Ну и остались бы без глаз и без пальцев или даже без рук.
Вот что, пацаны, ваши карандашики я конфискую. Командиру
отнесу. А вас так и быть - покатаю. Залазьте на зенитку.
Мы не возражали. Упрашивать нас не пришлось.
На этот раз благодаря солдату-зенитчику беда обошла сто-
роной!
Другая находка оказалась пострашнее и более роковой. Откуда взялась эта блестящая красно-голубая игрушка явно немец-
кого или итальянского производства. Итальянские фашисты
тоже побывали в нашем городе. Но ведь уже около месяца у нас
находились советские войска. И нашли мы игрушку там, где
тысячу раз играли с мальчишками. Раньше ее никто не видел, а
тут все увидели. Вовка оказался шустрее других ребят. Он схва-
тил находку и прижал к груди обеими руками.
- Чур, моя игрушка напару со Славкой!
Я подскочил и заградил собой Вовку от тех, кто хотел бы
игрушку отнять. Ребята стали просить - ну, покажите, отбирать
не будем, раз вы первые нашли. Нам и самим хотелось рассмот-
реть, что же мы нашли.
Вокруг столпились ребята. Игрушка представляла собой из-
вестного всем еще до войны Ваньку-встаньку. Ярко красная го-
лова с большими голубыми глазами. Круглое желтое туловище
с большими под цвет глаз пуговицами, нарисованными прямо
на округленном животике. Положишь Ваньку на бок, отпустишь
руку, а он встает и шатается на ладошках из стороны в сторону.
Такого дива давно ни у кого из нас не было. Каждый мальчишка
хотел пощупать, подержать игрушку, потрогать своими руками.
В это время к толпе ребят подошел Шурка Каров, по кличке
“Карый”, мой сосед по подъезду и известный на улице хулиган
и драчун. Был он постарше нас и посильнее. Еще у него было
одно огромное преимущество перед нами. У него был отец.
Наши отцы, у всех наших ребят, были на фронте, воевали с фа-
шистами. Отец Шурки, здоровенный мужик, был дома. Он чем-
то торговал, якшался с какими-то темными личностями и даже
с немцами и полицаями. Разные и нехорошие ходили о нем слу-
хи. Его ненавидели и боялись. Для мальчишек он был страшен
тем, что всегда заступался за Шурку и избивал тех ребят, кото-
рые чем-то обидели его чадо. Недавно этот здоровенный му-
жик чуть не убил парнишку, защитившего от Шурки малышей.
Избивал его ногами, корчившегося на земле. А потом наступил
одной своей ногой на ногу парня, другую его ногу поднял рука-
ми и хотел разодрать на две части. Спасибо теткам-соседкам.
Отбили парнишку.
Нам, уличной детворе, в настоящее время - безотцовщине,
пожаловаться было некому. И с Шуркой мы старались не иметь
никаких дел.
Теперь, когда в городе были наши, Шуркин отец неизвестно
куда пропал. Но Шурка продолжал по-прежнему “баговать” над
меньшими и послабее его.
    Увидев игрушку, он сразу бросился к Вовке.
- А ну отдай Ваньку-встаньку. Это моя игрушка. Я ее поте-
рял. Мне отец подарил. Ее мне из самой Германии привезли.
- Ах, из самой Германии? Значит, ты - фашист недорезан-
ный? Вот тебе дулю, а не игрушку!
Вовка скрутил ему комбинацию из трех пальцев и поднес пря-
мо к Шуркиному носу. Тот такой дерзости не ожидал и сразу
отшатнулся. Вовка, прижав игрушку к груди, бросился наутек.
Шурка рванулся за ним. Не долго думая, я упал ему под ноги.
Шурка со всего размаху шлепнулся через меня на землю. Под-
хватился, страшно злой с побагровевшим лицом, но я уже уле-
петывал в другую сторону. Тот постоял мгновение, раздумывая,
за кем бежать. Выбрал Вовку. Ведь у него была игрушка, кото-
рую так хотелось отобрать.
Вовка вбежал в подъезд своего дома. Там на лестничной пло-
щадке, ведущей на второй этаж, Шурка догнал его. Завязалась
драка. Вовке шел шестой год. Шурке - одиннадцатый. Разница
в возрасте и силе ощутимая. Шурка сбил моего друга с ног и тот
покатился вниз по лестнице. Игрушка упала к ногам победите-
ля и неожиданно ожила. Зашипела, завертелась у его ног, дей-
ствительно, как живая.
Вовка, лежа внизу лестницы, услышал, как его противник
радостно закричал:
- Ванька-встанька! Попляши! - и тут раздался взрыв.
Прибежавшие на грохот взрыва, соседи и солдаты увидели
внизу лестницы стонущего окровавленного мальчишку, а ввер-
ху на лестничной площадке - другого, лежавшего без движения
в луже крови. Повсюду вокруг - куски, отбитой осколками,
штукатурки подъезда.
Раненных ребят немедленно доставили в госпиталь и сразу
положили на операционный стол к двум хирургам.
У Вовки обе ноги и нижняя часть туловища были посечены
маленькими осколками. Врач долго вынимал эту железную мелочь,
но так и не сумел полностью извлечь ее из мальчишеского тела.
До конца своей жизни Вовка, но уже не Вовка, а известный в
городе художник-дизайнер Владимир Самойлов, носил в своем
теле железные следы войны. С годами они начали шевелиться и
вылезать наружу. Они и помогли сыну войны уйти из жизни в
сравнительно нестаром возрасте.
А Шурке не только посекло осколками ноги, но оторвало по-
чти всю ступню левой ноги. Уцелела только пятка. Когда сол-
дат-санитар снимал с него сапог, пробитый осколками и пол-
ный крови, вместе с сапогом отделилась и ступня от ноги. Не
вынимая из сапога кусок оторванной ноги, все это было выбро-
шено на мусорник.
Полностью осколки хирург также не мог удалить из тела маль-
чишки. Настолько их было много и очень мелких. И Шурка тоже
носил всю жизнь немецкое железо в своем теле.

Теперь вместо фамильной клички “Карый”, Шурка получил
от мальчишек новое прозвище - “Колотушка”. Его левая нога,
состоящая внизу из одной пятки, действительно была похожа
на колотушку.
Выздоровев, залечив свои раны, Шурка, несмотря на инва-
лидность, не потерял своего драчливого характера. И ребята,
чтобы досадить ему, отбежав на приличное расстояние, драз-
нили.
- Ванька-встанька! Попляши!

-
19.  И СНОВА В ГОРОДЕ НЕМЦЫ

Наши войска отступили. Как-то быстро ушли из города. Об-
стрел и бомбежки прекратились. Пару дней прошло в тревож-
ном ожидании. Что же будет?
Мы разобрали наше домашнее “убежище”. Бревна сложили
под окном. Пойдут на дрова, печь топить. Прошлись по пусту-
ющим квартирам и повынимали из окон уцелевшие стекла, вста-
вили их в свои окна. Мама снова оклеила стекла лентами бума-
ги крест-на-крест. Хотя при близком взрыве их все же выбива-
ло, но они не разлетались во все стороны и был меньший риск
пораниться.
И вот снова в город вошли немцы. Сразу поползли слухи,
один страшнее другого. Там вывели из квартиры всю семью и
прямо на крыльце дома расстреляли, там кого-то повесили, там
расстреляли раненных советских солдат, которых не успели вы-
везти, пошли аресты людей и их пытки в гестапо.
Мы живем в ожидании чего-то ужасного. А вот и к нам, в
нашу квартиру ворвались немцы. Они методически обходили
квартиру за квартирой в поисках спрятавшихся советских сол-
дат. Сразу три автоматных ствола уставились на Виталия и раз-
дался крик:
- Руссишен зольдат?
Мама закрыла сына от стволов автоматов своим телом.
- Нет, пан. Нет, пан. Это не русский солдат. Это просто кин-
дер, мальчик. Мой сын. Ему всего 11 лет, - и мама стала пока-
зывать немцам на пальцах сколько лет ее сыну.
Дело в том, что когда в городе были наши войска, солдат-
зенитчик, видя в каких лохмотьях мы, детвора, ходим, отдал
нам свою старую шинель. Знакомый старик-портной за несколь-
ко стаканов кукурузной крупы пошил из этой шинели для Вита-
лика пальто. А прежнее поношенное пальто Виталия перешил
на меня. Мы с братом были несказанно рады обновке.
Когда немцы вошли в квартиру, Виталий в сером солдатском
пальто сидел за столом. Несмотря на голодные военные годы,
лицо у него всегда было полное, розовое и сам внешне соответ-
 ствовал своей уличной кличке “Пузя”. Увидев серое шинельное
сукно и круглую полную физиономию брата, немцы подумали,
что обнаружили советского солдата.
Мама подняла Витальку со стула и поставила рядом с со-
бой. Действительно, мальчишка. Мама продолжала:
- Пан, пан! Киндер! Нихт зольдатен!
Немцы успокоились, прошли по всем комнатам, заглянули
на кухню, в кладовку и ушли, не закрыв двери.
После этого случая Виталька категорически отказывался оде-
вать свое пальто. Немцы по ошибке могут и застрелить. Хоро-
шо, что уже наступила весна.
Весна. Можно было выбегать на улицу раздетым, но к вече-
ру все равно примораживало. Поэтому Виталька, на радость
маме, приходил домой сразу как замерзнет, а не тогда, когда
стемнеет.
Я обратил внимание на то, что немец 1943 года был уже не
тот немец, каким он явился к нам в 1941 году. Те немцы были
холенные, ухоженные, подстриженные и выбритые. От них пах-
ло французскими духами. Зеленая форма чистая, пригнанная
по фигуре, фактически новенькая. Были они самоуверенные и
бесстрашные, на завоеванных славян смотрели в упор, их не
видя. Совершенно не обращали внимания, как будто перед ними
находилось пустое место. Даже свою нужду, малую и большую,
справляли открыто при женщинах и детях. Наши с Вовкой мамы,
видя такое безобразие, которое они творили прямо в квартире,
и женщинам приходилось за ними убирать, плевались и возму-
щались, но втихомолку - вот она хваленная европейская культу-
ра.
Теперь в нашей квартире побывали немцы нового образца -
1943 года. Грязные, со щетиной на лице и отросшими на голо-
ве волосами, в потрепанной и поношенной форме, как будто с
чужого плеча, с запахом и вонью давно не мытых тел и бегаю-
щими глазами. А в глазах и во всем поведении - страх. Спесь и
самоуверенность с фрицев сбили советские солдаты. Теперь они
боялись каждого куста и вполне могли принять одиннадцати-
летнего парнишку за советского солдата. Но злобы; них было
много. И силы пока еще тоже. Вот и свирепствовали фашисты в
1943 году.
Неожиданно к нам приехали гости. Стучат в дверь. Немцы
никогда не стучали. Они раскрывали ее ударом сапога, а если
дверь была заперта, просто выбивали прикладами винтовок или
автоматов. А тут кто-то стучит, как в довоенные времена. От-
крываю - стоят две тетки. По одежде сразу видно - не наши,
деревенские, и с большими сумками через плечо.
- Мама дома?
На голос вышла мама и сразу всплеснула руками:
- Ой, сестричка! - и тут же перешла на украинский язык. -
Ой, ридненька! Якым витром? Та заходьте ж у хату!
Тетки зашли в квартиру. Сбросили с плеч тяжелые сумки.
Мама обняла одну тетку и обе залились слезами. Поплакав не-
много, мама стала раздевать гостей.
- Оце дывысь, Славик. Це твоя ридна титка Галя з села Андри
ивки, що за Сергиивкою, - и снова к гостям.
- Та сидайтэ, видпочыньтэ трохы. Як же вы добыралыся у таку
даль? Та щэ з такымы сумкамы!
- Ой, сестрычко, бида! - заголосила тетя Галя. - Забралы мого
Антона оти кляти гестапивци. Привэзли його сюды до вас у Кра-
маторовку.
- Як забралы? Колы? За що?
Тетя Галя рассказала, что ее муж Антон еще до войны рабо-
тал на ветряной мельнице, ветряке, молол муку для колхоза и
для людей. На войну его не забрали. Он и продолжал работать
на мельнице даже тогда, когда пришли немцы. Людям и во вре-
мя войны есть хочется и надо молоть зерно на муку. Хорошо,
что для мельницы-ветряка никакого электричества не нужно.
Лишь бы ветер дул и крутил ветряковы крылья. Поэтому ветря-
ки всегда ставили где-то на бугре в степи. Там, где сильнее были
ветры. И, как правило, за селом.
Кто-то из сельчан донес немцам, что по ночам на мельницу
приходят партизаны, забирают муку и увозят в партизанский
отряд. Гестаповцы арестовали дядю Антона и его помощника,
как партизанских сообщников. Обоих увезли в Краматорск, где
размещалось гестапо.
Тетя Галя и жена помощника дяди Антона приехали в го-
род выручать своих мужей. А в сумках привезли мед, сало,
масло, белый домашний хлеб и другие очень вкусные продук-
ты. Да еще немного немецких марок. Может удастся выкупить
арестованных.
Просьба к моей маме - пойти завтра всем вместе в геста-
по и сунуть деньги и продукты кому надо. Может выпустят
мужиков? Они же ни в чем не виноваты. О партизанах в их
селе даже не слыхали. Это может быть в других селах. А у
них - ни, ни.
Женщины переночевали у нас. Рано утром разобрали при-
везенные сумки. Мы с Виталькой смотрели на это вкусней-
шее богатство и помимо нашей воли во рту бежали слюнки.
Тетя Галя отрезала нам по куску белого хлеба, намазала гус-
то коровьим маслом и налила в тарелку желтого прозрачного
меда. Ох, и вкуснятина была! Давно мы такого удовольствия
не пробовали.
Мама посоветовала все сразу не нести. А понемногу. Да ведь
еще не известно, кому там надо давать. И арестанты, наверное,
голодные. Им же надо передачу передать.
Втроем женщины отправились к гестапо с подарками и зах-
ватили с собой немецкие марки.
Вернулись только к вечеру. Уставшие, безрадостные, с по-
красневшими от слез глазами. Оказывается, что туда, где со-
держат арестованных, никого не пускают. Там имеется желез-
ная дверь, а в ней окошечко, откуда выглядывает полицай. Воз-
ле ворот - толпа родственников тех людей, которых арестова-
ли. Они тоже хотели увидеть своих арестантов или передать им
передачу, или хотя бы узнать о их судьбе.
По очереди люди подходили к окошку. Полицай спраши-
вал фамилию арестованного и забирал передачу Но у неко-
торых родственников, передачу не брали. Говорил, что тако-
го-то уже в тюрьме нет. Его увезли. Родственники плакали и
уходили.
Подошла очередь наших женщин. Передачу приняли. Мама
сунула полицаю несколько немецких марок и зашептала ему, что
у них еще есть мед, масло, яички. Только они не знают к кому из
господ офицеров обратиться, чтобы узнать, скоро ли выпустят
их арестованных родственников и кому передать продукты, ко-
торые они принесли.
Полицай посоветовал пройти за угол. Там имеется еще одна
дверь и оттуда выйдет их начальник.
Женщинам пришлось долго ждать пока, наконец, появился по-
лицейский начальник в черной немецкой форме с красным ли-
цом и сивушным перегаром. Без всяких предисловий он заявил:
- Ну, что там принесли. Давайте сюда.
Он забрал у женщин сумки с принесенными продуктами и
ушел, не сказав им ничего. Женщины забеспокоились. Ведь на-
чальник даже фамилию арестованных не спросил.
Пришлось снова выстоять очередь к окошечку. Сидящий там
полицай успокоил. Ничего, все в порядке. Вопрос решается. При-
ходите завтра и приносите еще, марки тоже. Начальник дово-
лен.
Женщины ходили еще целую неделю к тюрьме гестапо, на-
деясь, что их мужей выпустят. Каждый раз они несли с собой
продукты и марки, пока сумки и кошелек не опустели.
В один не прекрасный день полицай отказался брать переда-
чу, заявив:
- В тюрьме ваших больше нет. Их увезли. Больше не прихо-
дите. Следующий.
Проплакали все три женщины дома чуть ли не всю ночь. А
утром тетя Галя, попрощалась с нами и вместе со своей подру-
гой по несчастью отправились к себе домой в Андреевку. На-
легке. Без сумок. Перед уходом тетя Галя наказала моей маме:
- Ты сестрычко, прыходь з дэтьми до нас у село. Хоть трохы
пидгодуэтесь, та харчив возьмешь. А то он зовсим охлялы з голо-
духы. Я ж памьятаю, як у 33-тьому, опухлы от голоду, ми прыхо-
дылы до тэбе. Ты ховала нас зи своим чоловиком и годувала, и додо-
му давала. Може мы тому и жыви осталысь. Прыходь обовьязково.
А ти пыкати полицаи хай полопаються од наших харчив, хай нымы
подавляться.
Мама обещала прийти, когда станет совсем невмоготу.

А мельник из села Андреевки Антон Сосновенко и его по-
мощник, партизанские кормильцы, так и сгинули в застенках
гестапо. Тетя Галя и моя мама, после изгнания немцев из горо-
да, пытались узнать об их судьбе. Но не нашли и следа. Геста-
повцы и их подручные, полицаи, умели хранить тайны и унич-
тожать документы, свидетельствующие об их преступлениях.
Но не смогли скрыть следы своих зверств. На задворках геста-
по были найдены трупы замученных, изувеченных, расстрелян-
ных людей. Мама и тетя Галя ходили туда. Но среди убитых
дядю Антона не нашли. Наплакались вволю и вернулись домой.

20  ПО ДОРОГЕ В СЕЛО

Село Сергеевка - большое старинное украинское село, распо-
ложенное километров в 15 от Краматорска. Мама была родом из
этого села из крестьянской многодетной семьи Дерекив. В Сер-
геевке продолжал жить слепой дядя Антон, у которого забрали в
армию единственного сына Павла, так и не вернувшегося с фрон-
та. Жил и дядя Яков, который имел трех сыновей. Два старших
сына воевали. Один сын тоже погиб, другой вернулся домой весь
израненный. Третий по малолетству оставался дома.
За селом Сергеевкой километрах в 4-х находится деревня Ан-
дреевка. Там жили две мамины сестры. Тетя Галя с двумя до-
черьми. Ее муж Антон сгинул в застен!ах Краматорского геста-
по и другая тетя Нилка с двумя взрослыми дочерьми и меньшим
сыном. У нее жили и трое внуков старшей дочери, муж которой
тоже воевал.
Наконец пришел день, когда нам в городе жить стало совсем
невмоготу. Даже мамалыгу уже не из чего было сварить. Про-
шлогодняя кукуруза закончилась, а новая на огороде еще не
выросла. Вот и решили мы летом 1943 года отправиться всей
семьей к родственникам в село. Надеялись, что они не дадут
нам умереть с голоду. Но тут возникла проблема. Виталий на
отрез отказался идти пешком в такую даль. Мама и грозила, и
упрашивала, но старший сын уперся. Не пойду и все. Один ос-
танусь дома. Буду дом сторожить. С голоду не помру. Как-ни-
будь прокормлюсь. Мама повздыхала и мы с ней отправились в
путь вдвоем.
Под нашими ногами - разбитая, пыльная дорога. По ней в
1941 году уходили на восток советские солдаты. По ней мча-
лись немецкие мотоциклы и машины вдогонку за отступающи-
ми нашими частями. Зимой 1943 года по этой дороге немцы
уже драпали на запад. Но недалеко. Весной того же года немцы
возвратились и снова оккупировали город.
Теперь летом 1943 года шагаем по этой дороге мы с мамой.
Проходим мимо многоэтажных красных домов. Сюда в февраль-
ские страшные дни бежали и прятались в убежище от немецких
бомб. Действительно, наверное, нет страшнее свиста падаю-
щей на тебя бомбы, когда кажется, что она вот-вот вонзится в
твое распластанное на землю тело. Но все же есть вещь пост-
рашнее, поужаснее. Это свист, сброшенной с самолета желез-
ной бочки с пробитыми в ней дырками. Хорошо, что пустые
бочки не взрываются. Память обо всем этом остается на всю
оставшуюся жизнь.
Проходим мимо нашего убежища и продолжаем путь вдоль
длинного многоэтажного дома из красного кирпича. А вот и
причина того, что зашатались мощные бетонные перекрытия
убежища, где мы находились. Другая сторона дома сверху до-
низу разрушена. Это сюда попала тонная немецкая бомба. И
все люди, женщины, дети, старики, солдаты оказались погре-
бенными под развалинами убежища заживо. Мало кого живы-
ми вытащили наши солдаты-спасатели оттуда. Убежище пря-
мым попаданием бомбы было превращено в братскую могилу.
От красных домов дорога круто подымается вверх на возвы-
шенность. Здесь она уложена булыжниками, плотно подогнан-
ными друг к другу. Ведь в весеннюю или осеннюю распутицу в
гору не поднимешься, с горы нормально не съедешь. Здесь фак-
тически кончался город и шли частные поселковые домики.
По этой дороге в жестокие февральские дни командиры от-
правляли наших солдат штурмовать немецкие позиции, распо-
ложенные где-то под Городещино и Сергеевкой. Много полегло
там ребят.
Почти в каждой квартире, в каждом доме на постое находи-
лись наши солдаты. В нашей квартире расположилось тогда че-
ловек 15. Спали они «покотом» прямо на полу, подстелив под бока
свои серые шинели, ими же и укрывались, а под головы ложили
“сидоры”. Так назывались солдатские вещмешки.
Для нас мальчишек в возрасте от шести до одиннадцати лет,
солдаты были взрослыми мужественными людьми, герои-ос-
вободители, дававшие фрицам жару. А для моей мамы - это были
мальчишки, ровесники ее старшего сына, от которого с начала
войны не было ни единой весточки. Она часто смотрела на спав-
ших на полу солдат, плакала и шептала:
- Ой, сыночки мои, сыночки безталанные. Мабуть матери ваши
вси очи выплакали, выглядаючи вас додому. Та побываються за
вамы, як я за своими сыночками та чоловиком. Де воны? Що з
нимы? Чы жыви ще? Чы може ворон вже их очи выклював?
А нашим взрослым солдатам было всего по 18-20 лет.
После каждого похода для атаки на немецкие позиции, их
возвращалось все меньше и меньше. В квартире у нас, в конце
концов, осталось только 5-6 постояльцев.
В дни атак повар походной кухни, пожилой седоусый солдат,
к вечеру созывал мальчишек с посудой и раздавал нам вкусную
с мясными консервами солдатскую кашу. Мы галдели и радова-
лись, несли свои посудины с кашей домой, чтобы подкормить
домашних. Повар же печально смотрел на наши радостные лица
и смахивал с седых усов набежавшие слезы. Ведь каша пред-
назначалась для тех солдат, которые не вернулись после оче-
редной  безуспешной атаки.
О многом могла рассказать эта грунтовая, разбитая, пыльная
дорога, если бы могла говорить.
Последние дома и сады окраины города остались позади. По
обе стороны дороги раскинулись донецкие степи, покрытые
серо-зеленой травой с преобладанием серебристой и горькой
полыни.
Но что это? В степной дали на небольшом бугре четко выри-
совывается на фоне неба, врезавшийся носом в землю самолет.
Издали видно, что это наш самолет ПО-2, или “этажерка”, как
мы его называли за расположенные друг над другом крылья. А
там виднеется скелет еще одного сгоревшего самолета и еще, и
еще. Сразу на сравнительно небольшой территории, взгляд ох-
ватывает несколько сбитых советских самолетов. Вероятно,
перелетали куда-то учебные самолеты, летающие “этажерки”.
На них, я знаю, учился летать старший брат Владимир. И во
время перелета в воздухе разыгралась трагедия. На ПО-2 напа-
ли немецкие истребители.
При виде этой страшной картины у мамы заблестели слезы.
Она тоже вспомнила своего старшего сына. Может быть, и он
лежит где-то в степи в сгоревшем самолете, безымянный и без-
дыханный. В каждом ПО-2 экипаж состоял из двух человек.
По запустению и выросшей траве было видно, что бой про-
исходил давно. Может быть даже в 1941 году. И, кажется, в одни
ворота. Но нет. Вон там из земли торчит хвост истребителя с
нарисованным немецким крестом. Сам самолет наполовину
вошел в землю. Значит, не остался безнаказанным фашистский
стервятник. А вот еще один сбитый самолет светит своим чер-
но-белым крестом. Так тебе фрицу и надо!
Я бросился было с дороги в степь к своим самолетам. Уви-
деть, что там осталось, может быть там лежит убитый летчик, а
может раненный и ему нужна помощь? Хотя, конечно, живых
там уже давно никого нет. Но меня остановил резкий окрик
мамы:
- Назад! Немедленно назад! - В ее голосе было что-то такое,
что я сразу остановился. Она подбежала ко мне, взяла за руку и,
внимательно смотря себе под ноги, держа меня за руку за своей
спиной, вывела на дорогу.
- Смотри, что написано! - Мама показала на небольшой столбик возле дороги, на котором был прибит кусок фанеры с над-
писью на немецком языке.
-Читай! “Ахтунг, минен!”. Это значит: Внимание! Мины!
На другой стороне дороги стоял точно такой же столбик, но
на куске фанеры уже по-русски было написано одно слово:
“Мины”.
Так я учился читать одновременно на немецком и русском
языках, даже не изучив еще азбуки и не зная всех немецких и
русских букв.
Степь по обе стороны была заминирована немцами или рус-
скими. А, возможно, и теми, и другими.
Панорама сбитых самолетов тянулась вдоль дороги на не-
сколько километров и терялась где-то в донецкой степи.
Мы вышли с мамой из дому рано утром, а уже полдень. Жар-
кое солнце печет немилосердно. Пройдено же чуть больше поло-
вины пути. Солнце высоко, до Сергеевки далеко. Оба устали, пить
хочется, есть хочется, спать хочется. Мама уговаривает меня:
- Ну, потерпи еще немного, сыночек. Скоро придем. Там и
покушаем, и водички попьем, и отдохнем. - Я начинаю каприз-
ничать.
- Смотри, сынку, он на бугре стоит мельница-ветряк. Значит
где-то здесь есть жилье. Зайдем у людей попросим водички по-
пить.
На холме стоит конусообразное со срезанной верхушкой со-
оружение. Наверху сооружения широко раскинуты крылья, сде-
ланные из деревянных палок, оббитых фанерой. Это и есть ук-
раинский ветряк-мельница. Ветер вращает крылья, крылья че-
рез вал вращают каменные жернова, находящиеся внутри мель-
ницы. Жернова крутятся и размалывают зерно в муку. Мельник
подставляет под льющуюся струйку муки мешки.
Но сейчас крылья не вращаются. Стоят на тормозе. Ветряк
не работает. Значит внутри мельницы людей нет. А недалеко в
лощине возле небольшого пруда расположился хутор в несколь-
ко хат. Хаты покрыты соломой, хорошо выбелены. Возле ворот
одной хаты стоят две девушки в вышитых украинских рубаш-
ках, и о чем-то разговаривают. Увидев направляющуюся к ним
женщину и ребенка, умолкли и выжидательно смотрят на нас.
Мама, которая всегда говорила на смешанном русско-укра-
инском языке, заговорила на чистом украинском:
- Люби дивчатка! Ми йдемо з Краматоровки до Сергиивкы.
Хлопчык зовсим прыстав. Вынесить, будь ласка, трохы водычкы
напытыся.
Одна из девушек встрепенулась.
- Зараз. Я швыдэнько, - и побежала в хату.
Спустя несколько минут она вынесла большую, чуть ли не в
литр, белую кружку, наполненную молоком и такую же боль-
шую краюху белого хлеба. Подала маме, а мама - мне.
Я пил прохладное сладкое молоко и откусывал ломти белого
хлеба и мир становился для меня все прекраснее, усталость и
капризы уходили неизвестно куда. А девушки и мама смотрели
на мальчишку и молчали. Наконец я оторвался от кружки и с
оставшимся молоком протянул маме.
- Ма-а! На пей! И с хлебом, - протянул ей кусок хлеба.
Мама допила молоко, доела хлеб и уже вместе мы поблаго-
дарили девушек. И снова - дорога. Но теперь я уже бежал впе-
реди мамы и тянул ее за руку.
- Ма-а! Ну, быстрее. Я уже не устал ни крошечки. И спать
уже совсем не хочется.
Часа через полтора мы добрались до Сергеевки. В первую
очередь проведали дядю Антона. Слепой мамин брат возился
по хозяйству, что-то мастерил на ощупь. Брат и сестра расцело-
вались, всплакнули, вспомнили Павла, которого снова забрали
в армию, моего папу и Жорика, которые неизвестно где и что с
ними тоже неизвестно. Дядя Антон очень огорчился, что Вита-
лия с нами не было. А тут в хату позвала тетя Маруся. Она по-
могала хозяйничать по дому и приглашала на украинский борщ.
Затем зашли к дяде Якову. Здесь посидели брат и сестра, вспо-
миная своих сыновей и зятя Васю, моего отца, от которых дав-
но уже не было ни одной весточки. Пока они беседовали, я ус-
пел хорошо выспаться.
К вечеру мы добрались до Андреевки, где жила тетя Галя,
приглашавшая нас к себе пожить. Здесь мы прожили несколько
дней. Отъедались и помогали по хозяйству. С тех пор, как гес-
таповцы увезли мужа тети Гали дядьку Антона за связь с парти-
занами, на хозяйстве остались одни женщины. Хозяйство по тем
временам было солидное - корова с теленком, поросенок в «са-
жике», куры. Как их немцы не отобрали? Правда в селе я не ви-
дел немцев. Одни полицаи с белыми повязками и с оружием.
Тете Гале помогали две взрослые дочери - Катя и Дуся. Их
мужья воевали на фронте. Мои двоюродные сестры показыва-
ли мне, как держать вилы при уборке навоза, копать лопатой
канаву и учили украинскому языку.
Но вот пришел день, когда мама сказал:
- Ну, всэ, сэстрычко, погостювали, пора и чэсть знаты. Там жэ
вдома Виталька сыдыть. Зовсым голодный.
- Та залышайтэся щэ хоч трохы. Он Славко як посвыжишав,
здаэться аж поправывся, румьянэць зьявывся, а то зовсим був ху-
дый та блидый.
- Ни, сэстрычко, душа за Виталькою болыть.
- Та хай Славко залышаэться. 3 моимы Дивкамы буде хазяйнуваты. У нас жэ мужыкив нэмае. А вин уже и выла, и лопату вмиэ дэржать.
Но я уцепился за маму.
- Не, я з мамою!
Уговоры не помогли. Нагрузившись сумками с продуктами,
поблагодарив за гостеприимство, отправились домой. Хорошо,
что из Сергеевки ехал в Краматорск сосед дяди Антона. Он и
довез нас на телеге аж до самого дома.

Приехали домой, а Витальки нет дома. Мама встревожилась,
но соседка успокоила.
- Та тут он, дэсь гасае з хлопцями. Вранци бачила.
Брат вернулся домой только к вечеру. По-прежнему гакой же
полный и розовощекий. Голодуха его не брала. И тут же уселся
потрошить привезенные из села сумки с продуктами.

21  НАШИ ПРИШЛИ!

На другой день, чуть свет, я был уже у друга Вовки. Угощал белым деревенским хлебом и кусочком сала. Вовка после ранения почти всю весну провалялся дома, но летом, хотя прихрамывая,
уже бегал со всеми мальчишками.
Шурка Каров проболел дольше. Ходить он не мог, так как
его половина ступни вместе с сапогом давно была похоронена
на мусорнике. Его мама вывозила на прогулку раненного сына в
большой плетенной корзине, поставленной на колеса детской
коляски. Часто бывало, что вывезет колесную корзину с Шур-
кой, поставит у стены дома на солнышко и просит:
- Славка, Вовка, присмотрите за моим балбесом, а мне надо
домой. Дел много.
Нам очень не хотелось возиться с этим “балбесом”, к тому
же нашим противником. Из-за него ведь и Вовка подорвался.
Но уж очень жалко было беспомощного парнишку. Все пацаны
бегают, играют, а он один лежит в этой корзинной коляске, как
дитя малое. И мы с Вовкой оставались с раненным. Куда же
денешься? Развлекали его разными небылицами, которые сами
и придумывали или слыхали от взрослых. Но и нам ведь хоте-
лось бегать и играть. Тогда мы стали забирать коляску с Шур-
кой с собой. Катали его по всем улицам, бегая с другими ребя-
тишками. Так незаметно и подружились со своим недругом.
Постепенно Шурка стал вылезать из коляски и прыгать на
одной ноге. А когда рана полностью зажила, начал шкандыбать
и на второй ноге, внизу которой осталась только одна пятка,
похожая на колотушку. Все наблюдательные мальчишки так и
прозвали парня “Колотушкой”. Со временем он научился, и срав-
нительно быстро, бегать. Тем более, что до самых заморозков
мы обуви не носили и бегали босиком.
К концу лета 1943 года фронт уже приблизился вплотную к
Донбассу. Совсем недалеко был грохот боев. Немцы зашевели-
лись и стали исчезать из города. То и дело по дороге вдоль на-
ших домов двигались немецкие колонны автомашин, мотоцик-
лов, телег, запряженных лошадьми, но уже не на восток, как это
было в 1941 году, а на запад. Наши войска были уже близко.
Заняв высоты вокруг города, они поставили артиллерию и ме-
тодически обстреливали дорогу шрапнелевыми снарядами. Ве-
роятно, наблюдатель корректировал огонь пушек. Как только
на дороге появлялась немецкая колонна, тут же над дорогой в
небе вспыхивали белые облака взрывов шрапнели. На землю
обрушивался град осколков, пронизывая и разрывая в куски все
живое. Немцы ускоряли свой бег и драпали во всю прыть, едва
успевая подбирать своих раненых и убитых.
Наши мальчишки уже привыкли к этому зрелищу, к белым
облачкам шрапнелевых смертоносных разрывов и не обращали
на них внимания. Разрывы снарядов точно накрывали дорогу.
А мы играли у себя во дворе. Наверное, только дети, выросшие
в период войны, способны играть рядом со взрывами снарядов.
И вдруг взрыв раздался прямо над крышей нашего дома. Детво-
ра брызнула под сараи и в подъезд дома. Я тоже бросился к
подъезду. Но тут же сообразил - не успею добежать. Срабаты-
вает рефлекс - при взрыве надо падать. И я рухнул на землю. Но
в горячке не дошло до сознания, что падать на землю надо при
наземном взрыве, а не при воздушном. Наоборот, когда пули
или осколки сыпятся на тебя с неба, нужно стоять, а не лежать.
Стоя меньше шансов, что в тебя попадет, а лежа - площадь по-
ражения увеличивается.
Как только я упал на землю, в тот же миг дробью застучали по
крышам дома и сараев смертельные шрапнелевые осколки. За-
шелестели сквозь деревья, срезая листву и ветки. Что-то больно
дернуло за волосы моего беленького чуба и впилось в землю чуть
впереди моей головы. Я схватил это что-то и в следующее мгно-
вение стоял уже в подъезде. Рядом с другими ребятами. Там, при-,
ходя в себя, я медленно разжал пальцы. На ладошке лежал ма-
ленький зазубренный со всех сторон осколок. Еще теплый.
Я похолодел от мысли, а если бы я упал на землю чуть-чуть
вперед? Или шея моя была бы чуть-чуть длиннее? Или голова
чуть-чуть больше? С остервенением я забросил осколок через
весь двор и крышу сарая.
Шрапнель по-прежнему рвалась над дорогой. К нам во двор
осколки больше не залетали. Наверное, артиллерист, стреляя,
один раз сбил прицел своей пушки.
Первые дни сентября 1943 года. Раннее утро. Я бегу в разва-
лины, оставшиеся от магазина. От бывшего магазина № 6 оста-
лись только полуразрушенные стены. Мальчишки приспособи-
ли это место под туалет. В общественном туалете, который на-
ходится во дворе рядом с сараями, всегда грязно, вонища да и
дыры большущие. Того и гляди, что туда провалишься. А в раз-
валинах магазинчика сидишь себе на корточках, мечтаешь о чем-
то хорошем, любуешься дорогой, по которой уже несколько дней
никто не ездит после того, как немцы драпанули. Вообщем, со-
единяешь полезное с приятным.
По ту сторону дороги, захватывая двор сгоревшей школы и
бывшего немецкого штаба, густой стеной стоит наша кормили-
ца - кукуруза. Там находятся людские огороды. Кое-кто уже
начал ломать качаны кукурузы. Но в такую рань на огородах еще никто не
появлялся. И вдруг кукуруза зашевелилась. Раздвигая кукуруз-
ную стену появились чьи-то руки, а потом ствол автомата, кас-
ка. Через некоторое время, пригибаясь и внимательно осматри-
вая дорогу, дома, дворы, из кукурузы вышли два солдата. Со-
ветских! Наших! Я их сразу узнал. Наши каски на голове, наши
защитные, выгоревшие на солнце, гимнастерки, наши штаны,
наши сапоги, на груди наши автоматы с круглыми дисками. Все
наше! Ура! Наши вернулись! Наверное, разведчики. И я первый
их увидел. Ура-а!
Настороженный взгляд разведчиков остановился на мальчиш-
ке, сидевшем на корточках со спущенными трусишками и тру-
дившемуся в развалинах. Вполне мирная картина. Да еще воро-
бьи спокойно себе чирикают. Оба усмехнулись и уже без опас-
ки, выпрямившись во весь рост, перешли дорогу.
- Эй, пацан, фрицы есть у вас?
Я продолжал сидеть.
- Не-а. Уже дня три назад как удрали.
Солдаты, улыбаясь в мою сторону, прошли мимо развалин
магазинчика и направились дальше между домами, сараями, дер-
жась ближе к зданиям. Хотя видно, как они облегченно вздох-
нули, но по-прежнему настороженно держали в руках автома-
ты, готовые в любой момент открыть огонь. Из дома вышла
какая-то женщина, увидела наших солдат и радостно всплесну-
ла руками. Разведчики подошли к ней. О чем-то переговорили и
пошли дальше.

Когда разведчики прошли, я подхватил трусишки и пом-
чался бегом домой. Рванул дверь в квартиру и заорал на всю
глотку:
- Наши пришли! Вставайте, сони! Наши пришли! Ура! Сам
видел! Все! Теперь уже точно Гитлеру - капут!
-
22.  СТРАШНОЕ ЭХО  ВОЙНЫ

Война отодвигалась от нас все дальше на Запад. Давно уже
прошли по дороге мимо наших домов советские танки Т-трид-
цать четверки, машины с прицепленными сзади пушками и сол-
датами в кузовах, проехали телеги, груженные минометными
плитами и минометными трубами, которые угрюмо тянули здо-
ровенные лошади-битюги, промчались, как всегда на большой
скорости, наши знаменитые “катюши”. Вся эта техника стре-
милась догнать немцев, которые во всю прыть удирали из Дон-
басса. Теперь по дороге только изредка прогрохочет наша полу-
торка или американский “студебеккер”, поставленный по како-
му-то договору из Соединенных Штатов Америки за то, что мы
защищали американцев, отсиживающихся за морем. Пыль пос-
ле них осядет и дорога снова пуста.
Мама, наконец-то, окончательно посмывала со стекол окон
полосы бумаги. За годы войны они нам изрядно надоели. С 1941
года нам приходилось несколько раз вставлять новые стекла и
каждый раз мы обклеивали их бумажными полосами. Нехит-
рая, вроде, штука, а осколки стекол ни разу никого не поранили.
Полосы бумаги не позволяли им разлетаться по всей комнате.
Со смыванием с окон полос бумаги, война, кажется, для нас
закончилась, но ее последствия, ее эхо - были на каждом шагу.
От сгоревшей школы, где был немецкий штаб, остались одни
стены и металлические балки между ними. Проверкой на сме-
лость для мальчишек было прохождение по металлической балке
на уровне второго или третьего этажа от одной стены к другой.
А потом по стене спуститься вниз. Цепляясь пальцами рук и
ног только за шрамы-выбоины, которыми были испещрены сте-
ны. Главное в этой проверке смелости - не смотреть вниз, а
только перед собой.
От школы ФЗО остался только фундамент, уже поросший в
трещинах травой и маленькими деревцами. Во дворе - огром-
ные воронки от бомб. Эти воронки окрестные жители потом
раскопали и сделали из них песчаный и глиняный карьер. До-
бывали песок и глину для ремонта своих домов и сараев. Когда-
то продуктовый магазинчик, с наполовину сохранившимися сте-
нами, превращен в туалет. Под окнами нашей кухни по-прежне-
му стоит зенитка, с направленным в небо стволом. Когда наши
отступали, ее увезти почему-то не смогли, солдат-зенитчик снял
с нее какие-то важные детали, и зенитка теперь уже не могла
стрелять. Поэтому она и немцам оказалась не нужна.
Многие квартиры стояли с выбитыми окнами, пустыми двер-
ными проемами. Как только немцы удрали, мы с Виталькой по-
бежали в нашу старую квартиру, откуда нас выгнали и устроили
казино и ресторан “только для немцев”. Там полный разгром.
Ни одного уцелевшего стекла в окнах, двери утащили, даже де-
ревянные полы сорваны. А об оставленной нами здесь мебели,
которую немцы у нас отобрали, нет и воспоминания. Может
быть, эти цивилизованные грабители, удирая, захватили ее с со-
бой в качестве трофея. А может быть она перекочевала в квар-
тиры соседей. Ведь грабеж во время войны не был исключени-
ем. Для кого-то война была мать родна.
Вообщем, прибежали мы с братом домой к мамке и заявили,
что в старой квартире нам делать нечего. Остаемся там, где жи-
вем сейчас.
Вскоре мама отправилась на цементный завод, где до вой-
ны работал отец. Завод начали восстанавливать. И мама уст-
роилась работать вахтером. Охранять то, что осталось от за-
вода и то, что начали восстанавливать. Ожидалось, что скоро
вернутся из эвакуации работники завода, привезут назад за-
водское оборудование. Стены вокруг завода все были в дырах,
ворота держались на честном слове. Их надо было менять и
охранять то, что не успели уничтожить или увезти немцы и
растащить свое население.
Мама работала посменно, когда - днем, когда - ночью. По-
этому мы с Виталькой были предоставлены сами себе и нас вос-
питывала улица. Ночью же, оставшись одни в квартире, беспо-
коились о маме. Хотя ей выдали настоящую винтовку и патро-
ны и научили стрелять, было за нее страшно. Вернется ли она
утром с работы домой?
По городу ходили слухи о разных бандах. О том, что они
часто убивали сторожей и охранников, чтобы потом беспрепят-
ственно грабить. Особенно безжалостной была банда под на-
званием “Черная кошка”. Рассказывали, что по вечерам или
ночам скребется в дверь квартиры кошка и так жалостно мяу-
кает. Только хозяева откроют дверь, а там - бандиты. Убивают
всех - и больших и малых, чтобы не было свидетелей. Просто
ужас. Поэтому с наступлением темноты мы всегда накрепко зак-
рывали все двери, окна и никого в квартиру не пускали.
Но главным последствием и эхом войны были многочислен-
ные патроны, мины, гранаты, снаряды, винтовки, автоматы, как
свои, советские, так и немецкие. Этого добра было навалом.
Особенно на Меловой горе, где шли бои. Там в разрушенных
окопах, траншеях все можно было найти. И наши мальчишки
периодически устраивали туда коллективные походы за оружи-
ем и боеприпасами. Правда, милиция также периодически со-
вершала облавы на наши склады. Отбирали все винтовки, авто-
маты, гранаты, мины и прочее, прочее. Но после очередного
похода на Меловую гору, наши тайные склады наполнялись сно-
ва.
Что касается патронов разных калибров, то у каждого маль-
чишки, их было, как семечек. Полные карманы. И мы устраива-
ли стрельбушки, взрывая патроны всевозможными способами.
Обычно целую горсть патронов бросали в костер. Фейерверк
получался отменный. Особенно, когда находили патроны с трас-
сирующими пулями и бросали их в костер вечером. Огненные
линии трассирующих пуль разлетались во все стороны. Поэто-
му наслаждались мы зрелищем из укрытия.
Другой распространенный способ, когда винтовочный пат-
рон забивали пулей вниз в землю. Забивали осторожно плос-
ким кирпичом, чтобы не ударить по капсюлю. Сверху над зем-
лей торчит задняя часть патрона. Потом ставишь гвоздь, самый
обыкновенный, острием на капсюль, а чтобы гвоздь не упал,
его шляпку накрываешь одним концом целого кирпича. Другой
конец кирпича опирается об землю. Затем брали камень поуве-
систее и со всего размаху били по кирпичу. Острие гвоздя про-
бивало капсюль и патрон взрывался. Пуля уходила в землю.
Самый безопасный способ.
Чтобы увеличить риск и чтобы звук выстрела был погромче,
патрон забивали в землю только наполовину, иногда и того мень-
ше, на одну пулю. В таком случае выстрелом разрывало и гиль-
зу патрона. Правда, была опасность, что от гильзы может отле-
теть осколок и поранить ноги. Но стреляли.
Еще один способ применяли отчаянные ребята. Способ опас-
ный. Вынимали из гильзы патрона пулю, отсыпали часть поро-
ха. В образовавшуюся пустоту загоняли пулю и сверху засыпа-
ли порох. Осторожно встряхивали так, чтобы он соединился с
тем порохом, который оставался внизу под пулей. Верхний слой
пороха поджигали спичкой и сразу же патрон швыряли вверх и
подальше. Уже на лету, спустя мгновение, патрон взрывался.
Пуля улетала в одну сторону, гильза - в другую. Не успевшего
во время зашвырнуть патрон, ожидали неприятности в виде
оторванных пальцев или раненной руки.
Но особые неприятности ожидали мальчишек, когда они пы-
тались взорвать мину, гранату или снаряд. Разжигали поболь-
ше костер и боеприпас бросали в огонь. Сами уходили на бе-
зопасное расстояние и ждали взрыва. Иногда приходилось
ждать довольно долго. Костер уже угасает. Тогда кто-то из не-
терпеливых и самых смелых с охапкой веток бежит к костру,
чтобы подбросить новую порцию топлива. В этот момент раз-
дается взрыв. Оторванные руки, ноги, разорванное туловище
разлетаются во все стороны. Уцелевшие товарищи погибшего
разбегаются по домам. А родители собирают по частям свое-
го ребенка для похорон.
Довольно часто боеприпас ребята разбирали самостоятель-
но. В снаряде их привлекал порох в виде длинной пористой ма-
каронины. Когда поджигаешь такую макаронину, она просто вы-
рывается из рук. Горит и мечется по воздуху во все стороны. А
мы с визгом убегаем от этого “живого” пороха-макарона, пока
он полностью сгорит.
Из мин добывали тол, взрывчатку, которую использовали, что-
бы глушить на реке рыбу. Но большей частью боеприпас разби-
рали просто так, из любопытства. Как разбирают игрушки все
дети, чтобы посмотреть, а что же находится там, внутри.
Такие разборки боеприпасов иногда заканчивались траги-
чески. Обычно разбирали мину, снаряд или гранат/ компани-
ей ребят. После взрыва, как правило, несколько человек уби-
то, остальные тяжело ранены. Многие мальчишки, выжив пос-
ле ранения, на всю жизнь оставались калеками, инвалидами.
По дороге в село, куда мы ходили еще несколько раз, я видел
лужи крови и ребячьи внутренности, развешанные на кустах
после взрыва.

Теперь фашистам не нужно было специально производить
мины-ловушки для детей вроде “Ваньки-встаньки”, на которой
подорвались мои друзья. Война, как страшный молох, творила
свое ужасное дело, - пожирала детей или делала их калеками
безо всяких лжеигрушек.

23  ВОЕННЫЕ УЛИЧНЫЕ БУДНИ

Целыми днями с утра до вечера мы носимся с друзьями по
улицам. Родители на фронте или на работе. Школы не работа-
ют, каких-либо детских или спортивных учреждений - нет. Наша
школа и воспитательное учреждение - улица. У каждого маль-
чишки своя компания, которая формируется в основном по воз-
растному принципу, общим интересам и личным симпатиям.
Шести-восьмилетки - одна компания и сходные интересы, де-
вяти-двенадцатилетние - другая компания. У них свои интере-
сы. Тринадцати-пятнадцатилетаие - третья компания. Это уже
почти взрослые. Интересы здесь тоже взрослые. Все курят, мно-
гие уже пробовали спиртное, а некоторые рассказывают о сво-
их победах, реальных или воображаемых, над представителя-
ми женского пола.
Во время войны дети, как я уже говорил, взрослеют быстро.
В 16 лет и старше в мальчишках уже не ходят. Они работают на
заводе или воюют на фронте.
Улица для ребят предоставляет свои особые игры, о кото-
рых написано немного раньше, и свои уличные будни. Эти буд-
ни, как и вся мальчишеская жизнь, так или иначе, связаны с
войной. Поэтому будни были тоже опасны.
Наша компания 6-8-ми леток играет в прятки, или в жмурки,
как называем мы эту игру. Тот мальчишка, который “жмурит-
ся”, добросовестно закрыв глаза, считает:
- Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Кто не заховался,
я не виноват.
Все играющие разбегаются и прячутся, кто как умеет. День
уже склонялся у вечеру и я решил спрятаться так, чтобы меня
нашли не скоро. Перебежал через дорогу от наших домов и за-
лез под кусты, разросшиеся возле фундамента бывшей школы
ФЗО. Спрятался под самый фундамент. Пусть попробуют меня
здесь найти.
Лежу, прислушиваюсь к ребячьим голосам. Меня уже ищет
не только “жмурящийся”, но ему помогают уже и другие ребя-
та. Я лежу довольный. Пусть поищут. Как только подойдут, я
как выскочу, как заору и всех напугаю.
И в этот момент страшной силы взрыв потряс кладку фунда-
мента прямо над моей головой. На меня посыпались обломки
кирпичей, штукатурки, глины, песка, «профурчали» осколки, сре-
зая ветки и листья кустов, под которыми я лежал.
Оглушенный взрывом, совершенно оглохший, ничего не со-
ображающий, я встал на четвереньки и затем медленно поднял-
ся на ноги из пыли и дыма. Протирая глаза от песка, увидел, как
ко мне мчался со всех ног Виталька. Он что-то кричал, дико
вращая круглыми от ужаса глазами.
Я ничего не слышал. Уши заложило как-будто бы комьями
ваты.
Подбежав ко мне, брат стал лихорадочно хлопать и ощупы-
вать меня руками с головы до ног. Сквозь вату в ушах глухо до-
носилось:
- Живой? Целый? Где поранило?
Я отрицательно на все вопросы качал головой. Затем сделал
с трудом первый шаг, второй. Стал мотать головой во все сто-
роны и протирать пальцами уши. Вроде комья ваты в ушах ста-
ли меньше, внешние звуки усилились. Мне уже самому было
интересно - цел ли я. Ощупал и осмотрел свои руки, туловище,
ноги, голову. Вроде все на месте. Не болит. Только в ушах по-
явился какой-то звон.
Виталька облегченно вздохнул:
- Слава богу, цел. Чуть родного брата не угрохал.
Оказалось, что Виталька со своей компанией, его возраста,
притащили гранату и решили ее взорвать. Пошли в развалины
школы ФЗО, подальше от играющих в “жмурки” меньших ре-
бятишек. Виталька выдернул из гранаты кольцо предохранитель-
ное и швырнул гранату под стену фундамента. Сами сразу попа-
дали на землю. Ну, кто ожидал, что по другую сторону стены
фундамента в кустах кто-то спрятался?
Убедившись, что я цел и невредим, нет даже царапины ниг-
де, осколки срезали только кусты, пролетев над моей головой,
Виталька стал меня упрашивать: — Только мамке не говори. А
то будет обоим. Но, мы оба знали, что больше достанется боль-
шему по возрасту.
Чтобы окончательно уговорить меня и убедиться, что я дей-
ствительно дома не проболтаюсь о случившемся, брат предло-
жил:
- Хочешь из винтовки стрельнуть? Из настоящей?
Ну, какой же мальчишка откажется стрельнуть из настоящей
винтовки. Виталька куда-то метнулся и вскоре притащил из сво-
его арсенала-тайника, о котором даже я не знал, настоящую рус-
скую винтовку. Она была как раз вровень со мной по длине. И
тяже-елая.
Я взял винтовку двумя руками, уперся прикладом в живот.
Затем, держа винтовку левой рукой, правой дернул вверх затвор
и отвел его назад. Так всегда делали солдаты, когда собирались
стрелять. Я это видел и сейчас все точно повторил. Неожидан-
но откуда-то снизу вылез патрон с пулей. Когда я повел затвор
вперед, патрон с пулей сам полез в ствол винтовки.
Виталька инструктировал.
- Все правильно делаешь. Теперь двигай затвор до упора и
потом закрывай его поворотом вниз.
Прилагая усилия, я закрыл затвор. Ребята, стоявшие вокруг
нас с братом, сразу оказались за моей спиной и расступились по
сторонам. Виталька продолжал инструктировать:
- А теперь - приклад к правому плечу. Прижимай покрепче.
Будет сильная отдача. Дуло винтовки держи вверх, целься в небо.
Не промахнешься. Потом плавно нажимай на спусковой крю-
чок.
Я прижал приклад винтовки к правому плечу изо всех своих
силенок. Но рука была коротка. Держа левой рукой винтовку,
указательным пальцем правой руки, с трудом дотянулся до спус-
кового крючка и стал его тянуть на себя. Тяну, тяну, а выстрела
все нет. И вдруг возле правого уха раздался грохот. Приклад вин-
товки сильно и больно ударил в плечо. Винтовка вырвалась из
рук и перелетала через меня назад. Ребята кинулись врассып-
ную. А я лежал уже спиной на траве, задрав вверх ноги и, со-
всем обалдевший, ничего не соображая, смотрел в вечернее
небо.
Брат поднял меня на ноги и, встревоженный, снова стал меня
ощупывать.
- Цел? Стрелок? - Я только кивал головой.
Убедившись еще раз, что я жив и здоров, не ранен и не убит,
Виталька стал ругаться: — Да, чтоб я дал тебе винтовку еще раз.
Когда ты не можешь ее в руках держать да чтоб я ... - и... по-
шло, поехало. Я стоял полностью виноватый. И ничего не мог
сказать в оправдание. Действительно, винтовку не удержал.
Ребята, перепуганные моим выстрелом и внезапным паде-
нием теперь окружили нас с братом и во всю хохотали, обсуж-
дая мой выстрел и падение.
- Бах! И Славка летит вверх тормашками. Только ноги вверху
замелькали. И винтовки в руках, как ни бывало. Где-то сзади ва-
ляется. Хорошо, что никого не грохнуло. Ну, и стрелок! Ха-ха-ха!
А мне было не до смеха. Очень болело правое плечо. Пре-
кратившийся было звон в ушах, опять зазвенел. Особенно в
правом ухе. Но зато гордость распирала мне грудь. Ну, и пусть,
что винтовку не удержал, ну, и пусть, что отдачей прикладом
меня сбило с ног. Но я же выстрелил из настоящей винтовки. И
мне только всего шесть лет от роду. Недавно исполнилось.
Виталька винтовку снова спрятал в своем тайнике. Маме мы,
конечно, ни о чем не рассказывали, хотя на плече у меня был
солидный синяк и плечо еще долго болело.

К сожалению, больше пострелять не удалось... Кто-то из
мальчишек проболтался дома, о том, как я стрелял и что у брата
есть винтовка.
На другой день к нам пришел милиционер и без всяких раз-
говоров заявил, что, если Виталька добровольно не сдаст вин-
товку с патронами, сразу арестует его и отправит в тюрьму.
Ничего не поделаешь. Пришлось с винтовкой расстаться.

24.  ВОЙНА ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Оружие и боеприпасы всегда привлекали мальчишек. Осо-
бенно, если была возможность пострелять из настоящего ору-
жия. Особенно, когда была возможность беспрепятственно его
достать. А война такую особенность предоставила с избытком.
Поэтому не удивительно, что после изгнания с оккупирован-
ной немцами территории и даже после окончания войны, раз-
горались новые войны, но уже между мальчишками разных улиц,
разных дворов. И даже с применением настоящего оружия.
Бывшая школа-штаб, от которой остались только обгорев-
шие стены до третьего этажа с закопченными дымом глазница-
ми окон, вскоре превратилась в арену битвы между мальчишка-
ми нашей улицы и мальчишками улиц, находящимися по ту сто-
рону школы.
Причиной новой войны после войны стал, притащенный маль-
чишками тех улиц миномет с минами, найденный на Меловой
горе. Установив миномет на пустыре, они решили пострелять.
По их расчетам мины должны были упасть и взорваться на тер-
ритории развалин школы. Но “минометчики” просчитались.
В то время, когда группа мальчишек в возрасте 12-13 лет,
играла возле нашего дома в “подстеночки” на деньги-мелочь,
другие - в “буца”, неожиданно об угол дома зацепилась стаби-
лизатором мина и упала на землю боком, а не носовым взрыва-
телем. Поэтому не взорвалась. На наше счастье. Завороженные
и притихшие, мы смотрели на мину, не понимая откуда она к
нам свалилась.
“Минометчики”, не услыхав взрыва, подкрутили колесики и
поставили ствол миномета более круто вверх. В ствол опустили
мину, сделали еще один выстрел. На этот раз, мина, сделав кру-
тую траекторию, взорвалась по ту стороны дороги недалеко от
стены школы, не причинив никому вреда. “Минометчики” ра-
достно завопили. Тут мы их и засекли.
Не сговариваясь, подхватив с земли, что попало под руки:
палки, камни, железные прутья, куски кирпичей, обломки труб
с громкими криками “ура!” мы бросились через дорогу, школь-
ный двор, пустырь на стрелявших.
Увидев бегущую и орущую воинственную толпу, трое ребяти-
шек в возрасте 12-13 лет бросились наутек к своим домам. Но не-
сколько быстроногих наших преследователей догнали их и на бегу
стали колотить палками, пока не позагоняли в подъезды домов.
Окрыленные победой, мы возвратились к захваченным трофе-
ям - миномету и минам. Сразу поступили предложения: развер-
нуть миномет и пальнуть миной по домам наших противников.
Может быть и пальнули бы, но тут быстро подъехала маши-
на и из нее выскочило несколько милиционеров. Они среагиро-
вали на звук взрыва мины и, не мешкая, сразу приехали на мес-
то происшествия. Увидев милиционеров, наши мальчишки рва-
нули бегом во все стороны. Но тех интересовала не ребятня. К
этому уже привыкли, а то, из чего они стреляли. Чтобы не раз-
дался еще один взрыв и не пострадали люди. Осмотрев мино-
мет, милиционеры погрузили его в машину. Туда же осторожно
положили и несколько оставшихся мин. Развернулись и уехали.
На другой день двоих наших ребятишек, которые за чем-то от-
правились в город, схватили недруги. (Ведь мы жили фактически
на окраине города. А в центр надо было пройти через территорию
школы и по улице, где жили побитые нами “минометчики”). На-
ших ребят крепко избили. Вернулись они с синяками и разбитыми
носами. Дорога в городской центр для нас была закрыта.
Сразу же собралась толпа наших мальчишек. Снова воору-
жились тем, что попало под руки и двинулись через дорогу на
территорию противника. Но из-за стен школы, из выбитых окон
и дверей на нас обрушился град камней. Оказывается, с той ули-
цы тоже собралась толпа воинствующих. Мы рассыпались в
разные стороны, подбирая обломки кирпичей, камни, куски стек-
ла, тернита (им когда-то была покрыта крыша школы) и
начали штурм развалин.
Ворвавшись в здание школы, бой продолжили уже внутри.
Крики “ура!”, крепкие «соленные матюки», неслись с обеих сто-
рон. От летящих камней старались увернуться и спрятаться за
четырехугольными столбами, которые когда-то поддерживали
перекрытия этажей школы.
Дикий вопль потряс развалины и прервал побоище. Из-за
столба вышел мальчишка. В его глазу торчал острый кусок стек-
ла. Рукой он попытался прикрыть глаз, но наткнулся на это стек-
ло, выдернул его и снова завопил. Вместо глаза зияла кровавая
рана, кровь из которой заливала лицо мальчишки. Мы поспеш-
но покинули поле боя и вернулись домой на свою улицу, обсуж-
дая случившееся.
Подобные сражения, улица на улицу, стали теперь происхо-
дить чуть ли не каждый день. Место сражений - развалины шко-
лы. Вскоре в ход пошли рогатки и самопалы. Самопалы делали
из металлических трубочек, один конец которых загибали и
сплющивали. Из дерева вырезали рукоятку, в которой сверху вы-
далбливали желобок. В него вставляли ствол согнутой металли-
ческой трубки и крепко привязывали к рукоятке. Получалось
что-то вроде самодельного пистолета. Наиболее надежным са-
мопалом считалось изделие, сделанное не из медной или сталь-
ной трубки, а из ствола винтовки, который отрезали пилкой по
металлу. Это было самое надежное оружие в том смысле, что
ствол при выстреле никогда не разрывало.
Проблемой было зарядить самопал. В ствол насыпали по-
рох. Если его не было, тогда очищали серу из спичек. Одну ко-
робочку или около того - на ствол. На один заряд. Потом заби-
вали шомполом или штырем, сделанным из жесткой проволо-
ки, пыж из куска газеты. Сверху насыпали свинцовую дробь,
нарубленные мелко гвозди и прочую металлическую мелочев-
ку. Чтобы эта смертоносная начинка не высыпалась, снова в
ствол забивали газетный пыж.
Для производства выстрела, надевали на ствол и деревянное
ложе резинку, в которую вставляли спичку или несколько спи-
чек. Спички размещали напротив прорезки в стволе. Для на-
дежности выстрела в прорезь насыпали порох или серу из спи-
чек, стараясь проткнуть поглубже в прорезь, чтобы произошло
соединение с порохом или серой, находящихся внутри ствола.
Когда все готово, спичечной коробкой чиркают по спичке на
прорези ствола. Пока сера горит, направляешь ствол на цель.
Раздается выстрел. Хорошо, что дробь, вылетающая из ствола,
летит на небольшое расстояние. Иначе калек среди детей было
бы гораздо больше.
Иногда страдал и сам стреляющий из самопала. Это бывало
в тех случаях, когда стрелок не рассчитал количество пороха
или спичечной серы, вложенный в ствол. Тогда самопал взры-
вался. Стрелку разрывало ладонь между большим пальцем и
указательным или ранило руку. Страдало лицо и даже глаза, если
самопал, чтобы прицелиться, близко подносили к лицу.
Милиция на наши войны, до поры, до времени смотрела
сквозь пальцы. Ее отряды были малочисленны и занимались
правоохранительные органы в основном борьбой с бандитиз-
мом. Уж очень много банд разных мастей развелось во время
войны и после войны.
Но пришло время, когда милиция обратила внимание и на.
нашу войну.
Чтобы досадить противнику, кто-то из наших ребят прита-
щил снаряд. Довольно крупный снаряд, с гильзой, настоящий,
от пушки. Как его взорвать на территории противника без вся-
кого ущерба для себя? Придумали!
Снаряд вложили в кирпичи, сверху присыпали землей так,
чтобы выглядывала только задняя часть гильзы снаряда с кап-
сюлем. Притащили из тайника винтовку и вручили самому мет-
кому стрелку - парнишке лет 14-15. По нашим меркам, уже до-
вольно взрослому.
Все мы попрятались под стенами школы, а наш стрелок, стоя
возле проема окна и, положив на кирпичи винтовку, прицелил-
ся. Винтовочный выстрел и взрыв снаряда слились воедино.
На взрыв снова примчались на машине милиционеры. Нас,
конечно, и след простыл. Только на месте взрыва зияла воронка.
В течение нескольких дней милиционеры ходили по кварти-
рам, в которых жили мальчишки и делали обыск. Конфисковы-
вали все, что могло стрелять и взрываться. В том числе рогат-
ки, самопалы, патронные запасы. Добрались и до тайника. Кто-
то все же “просявил”. “Сявами” мы тогда называли “стукачей”,
доносчиков. Доносчиков, “стукачей” мы особенно презирали.
Не брали ни в какие игры, частенько били. Это были мальчи-
шеские изгои. Ведь предать товарищей, выдать их тайны - было
самое распоследнее дело. Но кто-то все же донес милиции о
нашем тайнике.
Из тайника вынесли настоящий военный арсенал. Несколь-
ко винтовок и автоматов, как русских, так и немецких, пару пи-
столетов, несколько немецких гранат с ручками и наши “лимон-
ки”, даже ручной пулемет, а патроны вывезли в мешках. Вооб-
щем, полностью разоружили мальчишек всей нашей улицы.
Кстати, другой улицы - тоже.
Всех родителей строжайшие предупредили - смотреть за сво-
ими детьми, а нам пригрозили: будете сидеть в тюрьме.
Родителями у ребят, в основном, остались только матери. Но
им было не до нас. Они работали, восстанавливая завод, зара-
батывали кусок хлеба. А отцы воевали. Ведь война еще продол-
жалась, но уже где-то в Европе. Добивали фашистов в их лого-
ве. После освобождения города, многие мальчишки узнали, что
своих отцов они больше не увидят никогда. На их отцов при-
шли похоронки. Фактически не осталось семьи, куда бы почта-
льон не принес эти печальные известия.

Уличное воспитание привело к тому, что для некоторых маль-
чишек слова милиционеров оказалось пророческими. Они вскоре
подружились с тюрьмами и зонами ГУЛАГ-овских концлагерей.
Правда, сражения после войны между мальчишками разных
улиц прекратились. Но враждебные отношения сохранялись еще
долгие годы.

25.  ХЛЕБ

Наступил декабрь 1944 года. Последняя военная зима. По-
прежнему голодно и холодно. Но уже всему населению выданы
хлебные карточки. По ним мы получаем хлеб по установленной
государством норме. Для иждивенцев, а иждивенцами называ-
ли всех людей пенсионного возраста, при этом настолько древ-
них, что они уже не могли работать, норма составляла 250 грам-
мов хлеба в день. Для детей, начиная с грудных младенцев и
включая школьный возраст - 300 граммов. Для служащих - 500
граммов, для рабочих - 700 граммов. Для работающих на горя-
чих работах - сталеварам, на подземных работах - шахтерам -
по целому килограмму.
Конечно, хлеб был далеко не пшеничный. По цвету - серый
с уклоном к темному, с различными примесями, но это был
ХЛЕБ. Это была ЖИЗНЬ. И вкусный, хотя сравнить вкус было
не с чем.
Хлебные карточки выдавали один раз в месяц. Если человек
потерял хлебную карточку или ее у него украли, а воровали хлеб-
ные карточки даже чаще, чем деньги, - это была трагедия. Но-
вых карточек взамен пропавших не выдавали и человек со всей
семьей был обречен на голод.
Иногда выдавали карточки на крупы, на макаронные изде-
лия. Но их надо было отоварить. А отоваривание - всегда целая
проблема. Крупы и макаронные изделия в магазины завозили
редко. Но, если завозили, то их очень быстро разбирали.
Несколько раз на заводе, работающим, выдавали американс-
кие подарки. Тогда рабочие усмехались: прибыл и к нам в Кра-
маторск “второй фронт”. Это была поношенная детская одеж-
да, женская. Попадалась и мужская. Сейчас подобные подарки
носят другое название: “Сэконд хэнд”, что в переводе с англий-
ского означает “вторая рука”. Почти то же самое, что “второй
фронт”.
Также выдавались и соединенноштатовские продукты пита-
ния в виде сухого молока и сухого яичного порошка. Все это
заготавливалось в Соединенных Штатах Америки еще в 30-е
годы. Теперь залежалый товар отправляли в Советский Союз.
Для нас это были странные продукты. Белый порошок на-
сыпаешь в стакан в кружку, разбавляешь обыкновенной во-
дой. Получается белая жидкость, напоминающая по цвету и
чуть-чуть по вкусу молоко. И пьешь. С хлебом или без. Желто-
ватый порошок тоже разбавляли водой и смесь выливали на
сковородку горячую. В сковородке зажаривалось что-то вроде
яичницы.
Но и этот американский паек - “второй фронт”, был очень
скуден. Выдавали его изредка. А есть хотелось каждый день.
Настоящим кормильцем был по-прежнему наш хлеб. Серый.
Ржаной.
Магазинчик № 6, из которого когда-то я «встречал» советских
разведчиков, был восстановлен один из первых. Его предназна-
чение осталось прежним - быть продуктовым магазином. Но
продуктов, кроме хлеба, здесь не было. Хлеб привозили на ло-
шадке, которая тянула за собой на телеге хлебную будку. Приво-
зили, как правило, где-то часам к пяти вечера. Но очередь надо
было занимать с пяти-шести часов утра.
Родители в это время отправлялись на работу, а детвора - к
магазинчику, занимать очередь за хлебом. Возле магазина было
и наше место игр. Играли и стерегли свою очередь. И так весь
день. Хорошо, когда есть брат или хороший друг, которые мо-
гут тебя подменить.
Часов с четырех уже начинаем высматривать - не едет ли
лошадка, везущая будку с хлебом. К этому времени подтягива-
ется к магазину почти все население нашей улицы. Если хлеб
привозят немного пораньше, все происходит нормально. Хлеб
выгружен, мальчишки строго по очереди, стоят в магазине у
стены и продвигаются к прилавку, держа в руках хлебные кар-
точки. Продавец, приветливая пожилая женщина, аккуратно
вырезает талон из карточки на сегодняшний день. Точно, до
грамма, взвешивает необходимое количество хлеба. При этом
для детей всегда режет хлеб таким образом, чтобы был неболь-
шой довесок. Она знает, что детвора эти довесочки всегда съе-
дает по дороге домой. И мы были благодарны продавцу, когда
возвращаясь с трудового дня стояния в очереди, смаковали язы-
ком маленькие кусочки хлеба - довесочки, растягивая удоволь-
ствие и замедляя шаги домой.
Но бывало, что привоз хлеба задерживался. Это значит, что
на хлебозаводе что-то случилось. Это значит, что хлеба всем не
хватит. Это значит, что, как только, хлеб привезут, надо его по-
скорее получить. Иначе вся семья останется голодной.
Вот тогда у дверей магазина начинается столпотворение. Осо-
бенно, когда возвращаются уже с работы взрослые. Бывало, что
сносили с петель двери и врывались в магазин. Толпу сдержи-
вал только мощный деревянный прилавок. Снести его не мог-
ли. Очень плохо приходилось тем мальчишкам, которых толпа
прижимала к прилавку. Случалось, что душили насмерть. В та-
ком положении пришлось побывать и мне.
Озверевшей толпой я был прижат к прилавку. Верхняя план-
ка прилавка вдавилась мне в подборок и готова была его раз-
дробить. Пытался встать на носки, “на цыпочки”, чтобы вся
голова оказалась выше прилавка, не удалось, От нестерпимой
боли и страха, что меня раздавят, я заорал со всех оставшихся
силенок. Смертельный крик своего ребенка услыхала мама, сто-
явшая где-то у дверей. Откуда только силы взялись у этой не-
большого роста хрупкой в то время женщины. Она разметала
мужиков в разные стороны, прорвалась сквозь беснующуюся
толпу и вытащила меня наружу. Рубашонка на мне была разор-
вана, все тело болело, особенно подбородок, но к груди я при-
жимал заветные один килограмм и сто грамм серого ржаного
хлеба. Это мамины 500 грамм и наши с братом по 300 грамм.
Значит сегодня голодными не будем.
Когда в доме ничего, кроме полученного по карточке хлеба,
не было, мама все же варила суп. Этот суп назывался “кондер”.
И варила его мама из хлеба. Брала часть пайки хлеба, резала его
кусочками и бросала в кастрюлю с кипяченной водой. Через
пару минут суп-кондер был готов. Тут главное - не переварить.
Чтобы хлеб не расползся размазней, а оставался кусочками.
Набьешь живот горячим кондером - и хорошо. Жаль только,
что это “хорошо” быстро проходит. Через некоторое время снова
хочется кушать.
Таким образом мы пережили и голод 1946-1947 годов. Прав-
да о том, что в эти годы был у нас в стране голод, я узнал потом
из учебников по истории. Для меня лично, для моих родных,
для моих друзей голод был всегда. Начиная с первого года вой-
ны и до ее окончания. Продолжался и после окончания войны
вплоть до осени 1947 года, когда была отменена карточная сис-
тема и хлеб в магазинах стали продавать свободно и без какой-
либо нормы.
Об отмене хлебных карточек, я узнал от Вовки, хотя слухи
об этом ходили уже давно. Прибегает мой друг ранним утром ко
мне и прямо с порога кричит:
- Славка, пошли в магазин хлеб смотреть.
- Да какой там хлеб. Еще рано. Его привезут ого-го когда. А
ты очередь на меня занял?
- Да какая там очередь. Хлеб еще ночью завезли. И не надо
никаких карточек. Бери сколько влезет.
- Не бреши.
- Собака брешет, - обиделся друг. - А я говорю правду. По-
шли, сам увидишь.
Ну, как тут поверить в такое чудо. Вчера только давились в
очереди за хлебом. И давали его строго по карточкам. А сегод-
ня - иди и бери безо всякой очереди и без всяких карточек.
Точно, врет Вовка! Но почему и не посмотреть. Тем более, что
пора занимать очередь.
К удивлению, возле магазина обычной толпы мальчишек нет.
Вовка открывает дверь магазина и торжествующе провозгла-
шает:
- Заходи и смотри!
Действительно, на полках рядком стоят кирпичики хлеба. От
нижних полок до верхних. Никакой очереди нет. Подходят люди,
заказывают сколько им надо хлеба, платят денежки без всяких
карточек и спокойно уходят домой с хлебом. Настоящее чудо!
Такого чуда я за всю свою короткую жизнь еще не видел.
Продавщица улыбается:
- Мальчики, хлеб брать будете? Сколько надо?
Ошеломленный увиденным, я отрицательно качаю головой
и выхожу из магазина. Вовка - за мной.
- Ну, что? Кто брешет?
Я медленно бреду домой. Нет, это мне показалось. Или я еще
сплю. Быстро возвращаюсь назад в магазин. Мне просто при-
виделось!
Нет, не привиделось и я не сплю. Хлеб по-прежнему стоит
на полках. Хлебные кирпичики. И нет очереди, и нет орущей
толпы и давки, и нет карточек.
Для детей, выросших в голоде и холоде, в ужасах войны, сво-
бодная продажа хлеба, без всяких хлебных и иных карточек,
действительно казалась чудом.

Да, есть хлеб - есть жизнь. Нет хлеба - значит - смерть. Потом
я читал, как голодали люди в блокадном Ленинграде. Как им
выдавали по карточкам “сто двадцать пять блокадных грамм с
огнем и кровью пополам”. Как они умирали от голода.
Увидел и фотографии со страшными записями ленинградс-
кой школьницы Тани Савичевой, где она рассказывает о смерти
своих родных. От голода и холода. Не выжила и Таня Савичева.
Тоже умерла. От голода.

26.  БРАТ ВЕРНУЛСЯ ИЗ РОССИИ

Прошло несколько месяцев, как город был освобожден от
немцев. Постепенно налаживалась жизнь. Оккупанты много зла
натворили! Куда ни посмотришь, повсюду развалины, сожжен-
ные здания. Казалось и боев сильных не было, а следы оккупа-
ции повсюду. Надо было все восстанавливать. Надо было вос-
станавливать жизнь.
В первую очередь заработала почта. На наших улицах по-
явилась такая значимая фигура, как почтальон. Почтальона
ждали в каждой семье. Ждали с надеждой и тревогой. Что он
принесет: долгожданный треугольник с весточкой с фронта или
казенное извещение - похоронку.
С осени 1941 года от Владимира не было ни единой весточ-
ки. С тех пор как ушли в Россию отец и брат Жорик, от них тоже
не было ни слуху, ни духу. И тут появился и слух, и дух.
Уже стали ходить пассажирские поезда. Казалось, что все
население Советского Союза только и ожидало этого момента,
чтобы куда-то поехать. Вагоны были переполнены. Ехали даже
на крышах, не говоря уже о тамбурах и ступеньках вагонов. В
такой пассажирской давке к нам из России приехала папина се-
стра Нюра. Да не одна, а с грудным ребенком и привезла Жори-
ка.
Отец и Жорик, уйдя из дому, несколько месяцев пешком до-
бирались через территорию, занятую немцами к родственни-
кам, на папину родину в село Вышне-Замарайку Орловской об-
ласти. Спустя годы, будучи уже взрослым, я проехал часть их
пути на машине. Ехал и всю дорогу удивлялся и поражался -
сколько же надо было иметь мужества и отваги моему отцу и
брату, которому было всего 12 лет, сколько вынести невзгод,
опасностей, голода и холода, чтобы из Донбасса, из Украины
пешком добраться в Россию, да еще по оккупированной терри-
тории.
Тетя Нюра рассказала, что после сражения на Курской дуге,
когда погнали немцев, их село стало ареной жестоких боев. В
селе не осталось почти ни одной уцелевшей хаты. Все было унич-
тожено, взорвано, сожжено. Уцелевшие жители села спасались
и жили в землянках. В их землянке жили и отец с Жориком.
С освобождением села, всех мужчин в возрасте от 18 и вклю-
чая пятидесятилетних забрали в армию. Мобилизовали и отца,
хотя ему уже тогда перевалило за 50 лет.
Жорик остался один у родственников. Жили по-прежнему в
землянке, семья большая. В ней малые дети. Кому нужен чужой
ребенок? А голод был пострашнее, чем у нас. Ели траву-лебеду,
ели траву-крапиву, ели кору с деревьев. Население села, кото-
рое не погибло от бомбежек и обстрелов, просто вымирало от
голода. Особенно часто умирали дети, как мухи. Чтобы не брать
грех на душу, тетя Нюра привезла Жорика домой в Краматорск.
Рассчитывала может быть и самой где-то устроиться и спасти
свою малютку-девочку.
Тетя Нюра пеленает грудного ребенка на столе после долгой
дороги. Ребенок кричит, плачет. Жорика мама усадила на теп-
лую лежанку печки и греет в бадье воду. Мы с Виталием лежим
на одной кровати и выглядываем, как зайчики, из-под одеяла.
Ведь еще раннее утро и мы еще не вставали с постели. С инте-
ресом наблюдаем за происходящим в комнате.
Жорика не узнать. На лежанке сидит худющий парнишка со-
вершенно голый. Ребра просвечиваются через бледную кожу.
Уцепился ручонками-ниточками в лежанку, свесив ноги-трос-
тиночки и впитывает в себя тепло печки. Длинные, прямые и
совершенно белесые волосы топорщатся над прозрачными уша-
ми. А по волосам и телу ползают крупные серые вши.
Мама, глотая слезы и причитая, сжигает в печке сынову одеж-
ду-лохмотья, которая кишит вшами. Затем наливает в корыто,
нагревшуюся в бадье, воду, подымает тощее тельце сына и са-
жает в корыто. Обмыв его с мылом, командует нам:
- А ну, вставайте, лежебоки. Помогайте матери и брату.
Без напоминаний мы уже одеты и готовы помогать. Талик
выносит в ведре на улицу грязную воду со вшами. Я помогаю
маме поливать из кружки брата. Она ножницами обрезает на
голове белесые волосенки. Вскоре голова становится, как стри-
женный лесенкой барашек. Но вши по ней уже не ползают. Не-
сколько раз меняли воду. Потом мама вытерла немного порозо-
вевшее тельце сына, одела в Виталькину рубашку и уложила в
постель, откуда мы только что встали. Туда же мама подала миску
мамалыги с хлебом - наш основной продукт питания. Как же
Жорик уплетал эту еду! Как же он наголодался! Бедняга!
Потом мама и тетя Нюра взялись купать девочку, а потом и
тетю Нюру. Нас на это время мама выгнала играть на улицу, а
Жорик, насытившись, крепко спал уже в своей родной постели,
дома.
Как ни тяжело нам приходилось в годы оккупации и после
ее, мама всегда заставляла нас мыться-купаться. Не доводить
до того, чтобы на ногах заводились “цыпки”. Так мы называли
потрескавшиеся (порепанные) от грязи ноги. Не доводить до
того, чтобы на руках вскакивала короста - этакие гнойные на-
рывы. Белье наше всегда не только стирала, но и вываривала в
бадье, которую так и называли “выварка”. Там в кипятке поги-
бали вши и гниды. А их у людей водилось во время войны до-
вольно много.
Если в квартире появлялись такие гадостные насекомые, как
клопы, этакие красно-черные вонючие кровопийцы, начинался
аврал по их уничтожению. Постель выносили на улицу и всю ее
перетряхивали, а кровати, тумбочки, столы и даже стулья, куда
забирались зловредные насекомые (а забирались даже в дыры в
стенах), обливали кипятком. С трудом, но гадость выводили.
Такого же количества вшей, которые привезли гости, мы еще
не видели. Да это и понятно. Как можно было их вывести, живя
в землянке, в нищете, голоде и холоде. Да еще в постоянной
тревоге за жизнь. Говорят, что вши появляются во время беды,
великих несчастий и постоянных душевных потрясений.
Постепенно Жорик привыкал к дому. Но это уже был не тот
беззаботный довоенный парнишка-озорник, который вместе с
Виталькой, когда-то проказничал и за что оба получали по поп-
ке отцовским ремнем или маминым полотенцем. Часто сидел
он тихо в комнате и больше молчал. Значит, чересчур много
схватил за свою короткую жизнь горя, чересчур много для сво-
его возраста перевидел, перечувствовал, пережил.
Тетя Нюра пыталась найти работу в городе. И работы было
много. Но с грудным ребенком нигде ее не принимали. А яслей,
садиков детских тогда еще не было. Нашей пайки хлеба на всех
не хватало. Голод снова брал нас за горло. Да и Донбасский
воздух не подходил для ослабленного ребенка. Он все чаще каш-
лял. Тогда тетя Нюра распрощалась с нам и с ребенком снова
уехала к себе домой в Вышне-Замарайку.
Жорик уже не смотрелся таким доходягой, каким был внача-
ле. Ему исполнилось 14 лет, хотя внешне на столько лет он не
выглядел. Надо было его куда-то устраивать и определяться в
жизни.
В это время при заводе была открыта школа ФЗО. Школа
фабрично-заводского обучения. В ней всего за шесть месяцев
готовили работника по какой-либо рабочей специальности.
Обычно, по тем специальностям, которые были нужны заводу.
Ребята с охотой шли в ФЗО. Главное, что их здесь привлекало -
это то, что учащихся кормили бесплатно, за счет завода. При
этом три раза в день. И не только бесплатно кормили, но и бес-
платно выдавали обмундирование и настоящую обувь - рабо-
чие ботинки.
Ведь с весны, как только сойдет снег и до самых первых за-
морозков осенью, мы бегали босиком. Подошвы на босых но-
гах настолько затвердевали, что, иногда на спор, мы втыкали в
пятки горящие спички. Сера сгорала на наших ороговевших пят-
ках без всякого для них вреда. А на зиму родители покупали
деревянные колодки. Так мы называли обувь, что-то вроде бо-
тинок. Такую обувку придумали какие-то народные умельцы.
Вот уж поистине голь на выдумки хитра.
Из обычного куска дерева вырезали подошву для ботинка
высотой сантиметра три-четыре. К этой подошве сверху при-
бивали гвоздочками покрытие, вырезанное из обычной паруси-
ны. В это покрытие всовывалась нога и зашнуровывалась. Что-
бы ноги не замерзали на морозе, их укутывали в тряпки, гордо
именуемые портянками или в обычную оберточную бумагу, или
газеты.
Такой обувки хватало, от силы, на месяц, так как ребята в
них не ходили, а ездили по снежному насту, по льду, а то и про-
сто по дороге. Деревянные подошвы отлично скользили, но
быстро стирались, становились все тоньше, пока совсем не ло-
мались. Родителям приходилось снова покупать новые колод-
ки-ботинки. Благо, они стоили очень дешево.
Жорик пошел учиться в ФЗО на слесарное отделение. Будет
слесарем. На других отделениях учились многие его товарищи-
сверстники. Будущий рабочий класс. Хотя питание в фэзэош-
ной столовой было скудное, но оно спасало подростков от го-
лода. Старший брат со временем уже не отличался своей худо-
бой от других ребят.
Появились новые товарищи, новые интересы. Это уже не то,
что без толку болтаться по улицам и искать на задницу приклю-
чений. Когда же фэзэушники пошли на завод на практику, а по-
том и работать, многие товарищи стали завидовать Жорику, вер-
нее его специальности. После работы брат важно шагал домой,
весь чумазый. Лицо, руки, одежда в пятнах и разводах мазута,
машинного масла. Тогда одежду еще не оставляли в рабочих
шкафчиках, так как шкафчиков еще не было. Бань, душевых тоже
еще не было. И работяги в чем работали, в той же одежде воз-
вращались домой. И уже дома мылись, умывались и переодева-
лись в чистую одежду.
Когда Жорик шагал с работы домой, сразу видно - идет ра-
бочий человек. А какая чумазость у плотника или столяра? Об-
сыпайся, не обсыпайся опилками и стружками, а все равно не
грязный, так как не черный. Тогда друзья придумали. С оконча-
нием смены прибегали в цех к Жорику и там мазали лицо, руки
разводами мазуты, а на одежду капали машинным маслом.
Идут такие 14-15 летние пацаны домой после работы, с за-
вода, расступись народ - идет рабочий класс, идут не какие-то
там белоручки, а работяги, с мозолистыми рабочими руками. И
этим гордились!
А в выходные дни бежали в недавно восстановленный плен-
ными немцами ДК им. Ленина. Там заработали кружки: и дра-
матический, и хоровой, и струнный оркестр, и духовой оркестр,
и танцевальный кружок и рисовальный.
 Для занятий спортом
отправлялись за речку Торец, где, в когда-то панском саду, был
отстроен стадион “Авангард” и рядом - парашютная вышка.
На стадионе гоняли в футбол, носились по беговым дорожкам,
швыряли учебные гранаты, сражались друг с другом, натянув
на руки боксерские перчатки и прыгали с вышки с привязан-
ным к нему парашютом.
 Жутко было, когда первые 10-15 мет-
ров летишь с высоты в свободном падении. А потам - дерг тебя
за привязанные лямки и уже спускаешься в замедленным темпе
с парашютом. Восторг неописуем. Уже с земли, когда инструк-
тор отстегнул лямки парашюта, глянешь вверх на 60-метровую
вышку и гордость распирает грудь. Не побоялся. Прыгнул.

27.  ШКОЛА ОБРАЗЦА 1945 ГОДА

Первого сентября 1945 года мы с Виталием пошли в школу.
Мне уже исполнилось 7 лет, а в октябре месяце будет 8. Я по-
шел в первый класс. Виталию исполнилось 12 лет и тоже в ок-
тябре будет 13. Перед войной он учился во втором классе, но
пришли немцы и учеба закончилась. Теперь надо было начи-
нать учиться снова со второго класса. Он оказался в числе пере-
ростков, как и многие другие ребята. Ведь в период войны не
учились. А время шло и они росли. Теперь в первом классе ря-
дом с семи-восьмилетками сидели за партами десяти-одиннад-
цатилетние. Во втором классе рядом с восьми-девятилетними -
двенадцати-тридцатилетние. Не говоря уже о старших классах.
Такая картина была повсюду.
Переростки и ребята нормального возраста для данного клас-
са имели разные интересы и вели себя совершенно по разному.
Переростки стыдились того, что были в одном классе с “маляв-
ками”, частенько издевались над ними, устраивая злые шутки,
да им и учиться уже не хотелось. За время войны разучились
учиться. О дисциплине уж и говорить не приходится. Вольни-
ца! С которой учителя часто не могли справиться. Почти все
эти ребята курили, ругались матом похлеще взрослых, большин-
ство из них уже попробовали и спиртное.
В здании бывшей до войны школы, в период войны разме-
щался немецкий штаб. Потом здание разбомбили и оно сгоре-
ло. Остались только стены. Теперь под школу приспособили дву-
хэтажный жилой дом, уцелевший от бомбежек и пожаров, на-
ходящийся рядом с фундаментом полностью разрушенного зда-
ния ФЗО. В бывших квартирах убрали перегородки и сделали
из них классы. Ученики в качестве “курилки” и туалета исполь-
зовали развалины школы ФЗО.
Учебников не было. Хорошо, если у кого сохранились с до-
военных времен. Тетради тоже отсутствовали. Их делали в каж-
дой семье самостоятельно из оберточной бумаги, серой по цве-
ту и через которую проходило любое чернило. Иногда тетради
делали просто из газет. Ручки были деревянными со вставками
для металлических перьев. Перья надо было постоянно макать
в чернильницу. Чернильницы изготавливали на фабрике из стек-
ла или обоженной белой глины, покрываемой глазурью. Чер-
нильницы были особой формы, так называемые, непроливай-
ки. С вогнутым внутрь центром с отверстием посередине, куда
наливали чернила и туда же макали перья.
Чернила делали из созревших ягод бузины или обычной синь-
ки, которой мамы подсинивали белье или стены при побелке.
Если кто-то доставал чернильный порошок или химический
карандаш и из него делали чернила - это считалось настоящим
богатством.
Чтобы чернильницы было удобно носить, мамы шили специ-
альные сумочки из материи, которые затягивались шнуром, как
солдатский кисет. Шнур был длинный и на нем удобно было раз-
махивать чернильницей. Иногда, при выяснении отношений, удоб-
но было и треснуть противника по голове. Правда чернильница,
особенно стеклянная, при этом разбивалась, но оппонент оказы-
вался не только повергнутым, но с головой, вымазанной черни-
лом. В кабинете директора драчунов ожидала хорошая голово-
мойка. Очень туго друзьям-противникам приходилось, когда в
школу вызывали родителей. Тогда домашняя порка была обеспе-
чена. Ведь родители во время войны подзабыли всю педагогику.
Осенью для старшеклассников частенько занятия прерыва-
лись. Их отправляли в соседний с городом колхоз для сбора ко-
лосков. Сельскохозяйственная уборочная техника была старая,
еще довоенная. И много пшеничных колосков опадало на зем-
лю. Здесь пригодился труд школьников. Весь класс выстраи-
вался в ряд. У каждого школьника на поясе - сумка и шагали по
полю, подбирая колоски и складывая их в сумки. Потом колос-
ки шелушили руками и зерна ссыпались в ту же сумку. Собран-
ное зерно из сумок ссыпали в общий мешок. Бывало, что каж-
дый класс приносил чуть ли не мешок пшеницы. От колхозни-
ков получали похвалу и благодарность.
Первоклашки, с трудом удерживая в непослушных пальцах
ручку или наоборот, вцепившись в нее всей рукой, и постоянно
макая перо в чернильницу, старательно выводят буквы. Из букв,
на удивление, складываются слова, которыми мы разговарива-
ем. Не знаю, какую методику применяла наша первая учитель-
ница Мария Антоновна Барская, но уже через полгода мы писа-
ли диктант из произведений А.С. Пушкина.
Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет.
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах.
Я забыл как пишется маленькая буква “в” и написал, стара-
тельно выводя, везде большую букву “В”, которая была исправ-
лена красным карандашом.
На уроках математики учились считать на палочках. У каж-
дого школьника в холщовой сумке рядом с тетрадками (портфе-
лей у нас не было) находился, обвязанный резинкой, пучок па-
лочек, вырезанных из веток. Когда палочек не было или не хва-
тало, на помощь приходили пальчики ученика. Благо, они все-
гда были на месте.
К концу первого класса уже изучали таблицу умножения. А
во втором классе ее уже знали полностью наизусть и во всю
занимались устным счетом. Соревновались, кто быстрее устно
решит пример или задачку. А потом уже записывали в тетради.
Правда, записи просвечивались и на обратной стороне листа,
только наоборот.
Учителей в школе не хватало. Это были еще довоенные учите-
ля, уцелевшие во время войны. И в основном - женщины. Толь-
ко военное дело преподавал мужчина. Недавний фронтовик, по-
терявший в боях одну руку. С восхищением смотрели, как он
ловко, одной рукой, крутит из самосада и газетного обрывка
самокрутку, одной рукой зажигает спичку и прикуривает. Пыта-
лись сами также виртуозно повторить его действия, но ни у кого,
даже старших ребят, не получалось. Всегда приходилось помо-
гать другой рукой.
Будучи сам отъявленным курцом, военрук категорически пре-
следовал нас за курение. Периодически вместе с физручкой со-
вершали налеты во время перерывов между уроками на туалет,
где прятались и курили во всю ученики от первых до четвертых
классов. Школа наша была четырехлетка. Чтобы мы не бегали
по своим малым и великим нуждам в развалины ФЗО, недалеко
построили деревянный туалет. На каждой переменке оттуда по-
дымался столбом табачный дым.
Мои старшие братья курили уже давно, а меня с Вовкой по-
сылали “сшибать бычки”, т.е. собирать окурки. Найденные окур-
ки мы отдавали старшим ребятам, но, конечно, не все. Часть
прикарманивали себе и тайком тоже курили. Но только не в
школе. Военрук и физручка, подловив курцов, вывернув карма-
ны с махрой и спичками, вели их на расправу в кабинет дирек-
тора. Мы старались избегать этих неприятностей.
Осенью и зимой школа не отапливалась. Ученики сидели за
партами еще довоенного выпуска, изрезанными ножами и ис-
писанными чернилами, карандашами, или такой же красоты
столами. Сидели одетыми. В верхней одежде, в шапках, дев-
чонки - в платках и в рукавичках, если они были. Для списыва-
ния с доски в свои самодельные тетради ту премудрость, кото-
рую писала учительница, приходилось снимать рукавички. Руки
мерзли. Вместо слов и предложений получались какие-то кара-
кули.
Наша учительница Марья Антоновна, тоже неимоверно замер-
зая в своем осеннем драповом пальтишке и в такой же шляпке на
голове, в резиновых ботиках на ногах (в морозы!), красиво выво-
дила мелом на доске слова и примеры. Мы же их копировали.
Наступал момент, когда пальцы от холода уже не слушались
и не держали ручку. Тогда Мария Антоновна откладывала мел и
предлагала:
- А ну, ребятки, погреемся, - и первая начинала хлопать в
ладоши и согревать пальцы свои дыханием. В то же время смеш-
но приплясывала в своих ботиках у доски. Но нам было не до
смеха. Мы тузили друг друга по бокам, по плечам, схватыва-
лись в борьбе, стучали ногами и хлопали в ладоши. Грелись,
как могли.
 Согревшись, снова приступали к занятиям.
Когда на улице установились довольно крепкие морозы, и,
прибегая из дома в школу, мы не могли проткнуть пером черни-
ла в чернильнице, так как они замерзали, директор школы су-
мел на заводе “выбить”, чтобы сделали для школы печки-бур-
жуйки. Их поставили в каждом классе, а дымовые трубы выве-
ли в форточки. Но нечем было разжигать и топить печи. Тогда
обязали каждого ученика принести в школу по одному полену.
В нашем классе в углу теперь лежала небольшая кучка поле-
ньев для растопки, а потом появилась и кучка угля. Тетенька-
истопник ходила из класса в класс, даже на уроке, и топила наши
буржуйки. На печке мы согревали свои чернильницы, а когда
звенел в руках дежурной в коридоре звонок-колокольчик, вся
ребятня окружала печку, протягивая к ней руки.
Несмотря на холод и голод, на отсутствие учебников и тетра-
дей, не говоря уже о каких-то наглядных пособиях, мы учились.
И хорошо учились! Из детей войны вышли неплохие и отличные
работники-профессионалы. Многие прославили не только наш
Донецкий край, но и Советский Союз. Так из нашей Краматорс-
кой средней школы № 6 им. Горького (тогда), в которой я учился
с третьего класса, вышел знаменитый актер и режиссер Леонид
Быков, а из нашего класса - знаменитый певец Иосиф Кобзон.
Это только из одной школы. Она дала стране учителей и ученых,
врачей и конструкторов, писателей и художников, рабочих всех
специальностей и много, много других хороших людей.
Старались учиться в основном те ученики, которые соответ-
ствовали в классах своему возрасту. А вот ученикам-перерост-
кам приходилось совсем несладко. В школу ходили они все реже
и реже. Их больше заботила проблема пропитания, а не учебы.
За годы войны они разучились учиться да и стыдно им было
сидеть за одними партами с малышами. Поэтому, как только
исполнялось ребятам по 14 лет, они бросали школу и шли рабо-
тать или учиться в школы ФЗО или в РУ. РУ расшифровыва-
лось, как ремесленное училище. В ФЗО и РУ государство кор-
мило учеников, выдавало им обмундирование и обувь. Но в от-
личие от ФЗО в РУ получали не только квалифицированную ра-
бочую специальность, но и школьное образование - 7 классов.
Поэтому учеба в РУ продолжалась два года.
Виталька закончил второй класс и категорически отказался
идти учиться в третий класс. Он заявил маме - а что я там буду
делать с малышней. Пусть Славка учится. Он еще маленький. А
я пойду работать или поступлю ФЗО.
Но ни на работу, ни в ФЗО брата не приняли, так как ему не
было еще 14 лет. После долгих раздумий всей семьей, нашли
выход. Пусть Виталька поступает в ФЗО по документам Жори-
ка. Ведь в “метриках” (метрическая выписка о рождении) нет
фотографии. Фамилия и отчество одинаковые. Различие только
в имени. Но, ничего страшного. Виталий полгода побудет Жо-
риком. Или, как сказано в документе - Егором.
И Виталий по документам старшего брата поступили учить-
ся в ФЗО по специальности сантехника. Вначале думал, что эта
специальность связана с медициной. А как же - санитарный
техник. Оказалось, что это просто водопрводчик. Ну, водпро-
водчик, так водопроводчик. Все равно работать по данной спе-
циальности не собирался.
Проучился Виталий полгода, а значит прожил на государствен-
ный счет 6 месяцев, теперь должен был отравиться на работу по
распределению. К этому времени брату исполнилось 14 лет. Вме-
сто того, чтобы идти работать сантехником-водопроводчиком, уже
по своим документам пошел учиться снова в ФЗО, но уже в дру-
гое и по специальности - токарь-каруселышк.
Через некоторое время начались неприятности у Жорика. Его
вызвали в компетентные органы. Ведь неявка на работу в те
времена по неуважительной причине считалось уголовным пре-
ступлением. Подсудное дело. Жорик в недоумении разводит
руками, - я уже давно, второй год работаю слесарем на цемент-
ном заводе. Проверили документы. Действительно, парнишка
работал на заводе в то время, когда другой парнишка с таким
же именем, отчеством и фамилией учился на сантехника.
Жорик, конечно, не выдал брата. Зато Виталий несколько
дней не появлялся дома. Боялся, что придут домой и заберут. А
кому охота «париться на нарах», в тюрьме. Мы все знали, что
подобное преступление - неявка на работу, грозило до 5 лет
лишения свободы.
Жорика еще потягали немного в органы, а потом дело «спус-
тили на тормозах», без последствий. Других более важных дел
хватало, чем разыскивать пропавшего фэзэушника.
Виталий благополучно закончил второе ФЗО. Получил спе-
циальность токаря-карусельщика и всю жизнь проработал на
Ново-Краматорском машиностроительном заводе, став класс-
ным специалистом. Оттуда ушел на пенсию. Жорик также про-
работал всю жизнь на Краматорском цементном заводе, слеса-
рем и тоже стал классным специалистом. Тоже на пенсии.
Я же продолжал учиться в начальной школе.. Закончил два клас-
са. А в третьем классе почти всех мальчишек перевели в мужс-
кую среднюю школу № 6, где я получил среднее образование.
Школа была сугубо мужская. Буквально накануне войны были
созданы школы по половому признаку - мужские и женские.
В мужских школах особое внимание уделялось военному делу
и физической подготовке. Из ребят готовили будущих солдат,
будущих воинов. Нас учили разбирать и собирать винтовки и
автоматы и стрелять из них. Учили владеть штыком и швырять
гранаты в окоп или траншею, ползать по-пластунски и шагать
строевым шагом и т.д. Т.е. учили военной премудрости.
В женских школах, а такая была недалеко от нас - Краматор-
ская женская средняя школа №11, уделялось много времени на
медицинскую подготовку. Из девчонок готовили будущих сани-
тарок и медсестер.
На период войны такое разделение школ себя оправдывало.
Оправдывалось оно и в послевоенные годы, когда шла “холод-
ная война” между бывшими союзниками по антигитлеровской
коалиции.

И только в 1954 г. надобность в разделении школ на мужские
и женские отпала. К тому времени появилось у нас в Советском
Союзе такое мощное оружие, как водородное. Школы воссое-
динили. Мальчишки и девчонки стали учиться вместе. Очень
странно и даже дико (вначале) было видеть в стенах мужской
школы девчонок. Потом привыкли. Но десятые выпускные клас-
сы не объединяли. Наш 10-А класс был последним мужским
выпуском в 1955 г. Мужской Средней Школы (МСШ) № 6 им. Горького г. Краматорска.

28.  ВОЙНЕ КОНЕЦ И ОТЕЦ ВЕРНУЛСЯ

Для мальчишек война закончилась с изгнанием немцев из го-
рода и приходом советских солдат, наших солдат, в сентябре
1943 года. А то, что между собой воевали, то какая же это вой-
на? Просто баловство.
Но настоящая, жесточайшая война полыхала и гремела по
всей западной территории Советского Союза. Фашистов гнали
на Запад в их логово, откуда выползла эта гидра, это чудовище.
Война продолжалась в Европе, Азии, уносила человеческие
жизни в Атлантическом и Тихом океане, на море и на суше
еще целых два года. Вплоть до сентября 1945 года.
Но эта война была далеко от нас. К нам она возвращалась в
виде похоронок на отцов и старших братьев, в виде слез и голо-
да. Часто ужасала своей безрукостью и безногосгью, пустыми
глазницами вместо глаз и изуродованным, обоженными моло-
дыми лицами, вернувшихся с фронтов инвалидов.
На рынках, возле магазинов, просто на улицах и уличных пе-
рекрестках появилось много калек, просящих милостыню. Иног-
да милиция пыталась разгонять этих нищих калек. Тогда про-
тив них инвалиды пускали в ход костыли и палки, без которых
не могли передвигаться. На защиту обездоленных вставало на-
селение и милиция стала закрывать глаза даже тогда, когда ка-
леки напивались и безобразничали. Ведь большинство этих не-
счастных война превратила в “огрызки человеков”. Как гово-
рил бывший солдат с оторванными руками, держа в своих куль-
тях шапку для милостыни.
Страшное и жестокое было лицо у войны.
Гораздо позже, через многие годы после окончания войны,
появилась ужасающая своей реальностью статистика: на пере-
довой, непосредственно в окопах и траншеях, солдат в среднем
находился всего 4-5 дней. В течение этих дней его убивали или
ранили. Их место в окопах и траншеях занимали новые солда-
ты, молодые и здоровые. Через 4-5 дней их тоже превращали в
трупы или в калек.
Другая статистическая цифра, не менее ужасная: Юношей,
год рождения которых пришелся на 1921, 1922, 1923 годы в
живых осталось всего 3 процента! Как это бесчеловечно и страш-
но измерять человеческую жизнь и смерть в процентах!
Поражает своей жестокой реальностью и такое выражение:
“Войну выиграли раненные”. Если вдуматься в эту фразу, дей-
ствительно - это так!
Большей частью солдаты погибали в первом же бою. Совсем
еще дети, 18-19-летние солдаты, плохо обученные, а то и вовсе
необученные и необстрелянные, просто еще не умели воевать.
Не умели окапываться, не умели кланяться пулям и укрываться
от осколков, многие плохо владели оружием. Жестокая наука
войны и выживания на войне давалась кровью.
Поэтому на груди победителей наряду с орденами и медаля-
ми за мужество и храбрость, высвечиваются желтым и крас-
ным цветом планки. По две-три и более планок. Это знаки ра-
нений. Желтый цвет планки означает легкое ранение, красный
цвет - тяжелое ранение. Фактически нет ни одного фронтовика
без этих планок.
День Победы у меня связан с возвращением домой отца.
Мама и Жорик на работе, Виталий - в ФЗО. На домашнем хо-
зяйстве я один. В дверь, которую днем никогда не запирали,
вошел на костылях солдат. В серой, не первой свежести шине-
ли и в зимней шапке-ушанке с завязанными вверху ушами. За
плечами - солдатский вещмешок, именуемый в обиходе “сидо-
ром”. Ноги обуты в ботинки, от которых вверх почти до самых
колен аккуратно намотаны солдатские обмотки. На худощавом
лице - давно небритая седая щетина. И что-то очень знакомое в
этих прищуренных глазах, в сутулой фигуре.
Опираясь подмышками на костыли, солдат снял шапку и вы-
тер ею свою вспотевшую лысую голову. Ведь было тепло. Пос-
ледний месяц весны 1945 г.
- Ну, здравствуй сынок!
Он осмотрел прихожую, в которой мы стояли, и я обратил
внимание, что один глаз у него был больным с сильным покрас-
нением.
- А я было пошел на нашу старую квартиру. Хорошо, что
соседи подсказали, где вы теперь живете. Значит, вот почему
мои письма к вам не доходили.
Я молча смотрел на отца. Узнавал и не узнавал. Ведь сколько
лет я не видел его. Было в этом искалеченном солдате на косты-
лях что-то очень родное и в то же время незнакомое.
- Папка! Вернулся!
Обхватив отца руками, я уткнулся носом в его шинель. Ши-
нель пахла табаком и больницей, отдавала карболкой. Отец гла-
дил меня по стриженной голове и что-то говорил ласковое, дове-
рительное. Но я его не слышал. Все старался не расплакаться.
Наконец до меня дошли звуки его голоса.
- А где мамка? Жорик, Талик? Живы, здоровы? Что от Во-
лодьки слышно?
Я оторвал лицо от шинели и почти по-военному, доложил:
- Мамка на работе. Жорик на работе. Талик учится в своем
ФЗО. Все живы и здоровы. От Володьки с самого начала войны
ни одного письма и мы о нем ничего не знаем. Как ничего не
знали и о тебе.
- Ну, ладно, веди в комнату. Где вы тут живете?
В комнате отец снял с плеч вещмешок, опустил на пол. Сло-
жил вместе костыли, стоя на одной ноге, стал расстегивать ши-
нель. Я подхватил костыли поставил их в угол и начал помогать
отцу раздеваться. Шинель и шапка вскоре оказались на своем
месте на вешалке. Отец остался в гимнастерке, на которой ви-
села, отдавая блеском медаль.
- Ух, ты! - восхитился я, подставляя отцу табурет. Усевшись
на табурет, отец стал разматывать обмотки с ног. Обмотки были
серо-зеленые и длинные-предлинные. Отец, снимая их тут же
свернул в рулон и рулон передал мне. Пока разматывались об-
мотки с другой отцовской ноги, я начал наматывать обмотки с
первого рулона на себя. Неожиданно мои ноги оказались корот-
коваты для них и я продолжал мотать и выше, на туловище. Пока
конец обмоток оказался возле моей шеи. Увидев сына, обмо-
танного с ног до головы, отец впервые после того как вернулся
домой, улыбнулся.
- Ну, разматывайся, сынок, и помоги мне снять ботинки.
Наклонившись и немного постанывая, отец с трудом снял
ботинок с раненной ноги. Я старался помочь изо всех сил. Со
здоровой ноги снимать ботинок было легче. Портянки с отцов-
ских ног я разматывал уже сам. Увидев, как я скривился от запа-
ха портянок, отец снова улыбнулся.
- Что, не нравится солдатский запах? - поставил белые ноги
на пол и в раздумье произнес:
- Эх, ноженьки мои, сколько же вы исходили дорог, пока вас
не покалечили. Ну, все! Хоть на костылях, но вернулся, нако-
нец, домой.
- Па-а, а Гитлера поймали? - больной, животрепещущий воп-
рос.
- Нет, сынок. Не удалось. Многие его хотели поймать. Уж
очень много он нашкодил и большие беды принес людям. Сам
отравился или застрелился. Вообщем, Гитлер капут!
- Па, а ты был в Берлине?
- Немного не дошел. На Одере, есть там такая река. Сильно
бомбили. Меня и шмякнуло осколком. Вместо Берлина в госпи-
таль попал. А подай-ка, сынок, мой сидор.
Я подтащил вещмешок. Отец его развязал, что-то поискал внут-
ри и вытащил сверточек из белой тряпицы. Развернул его и дос-
тал кусок сахара. Настоящего, белого. Потом вынул из кармана
штанов большой складной нож и сильными ударами ножа раско-
лол кусок на несколько более мелких кусочков и протянул мне.
- На, угощайся.
Сразу же кусочек сахара оказался у меня во рту. Сладость
неимоверная. Я даже глаза закрыл от удовольствия. Это не ка-
кой-то там сахарин, с которым иногда мы пили чай. А настоя-
щий сахар, который мы не пробовали с начала войны. А что
сахарин - белые пилюли, которые делали искусственным, хи-
мическим путем и продавали на базаре.
- Па-а. Можно я кусочком сахара угощу Вовку?
- Какого Вовку?
- Моего друга. Он тоже был ранен. Только в обе ноги.
- Если твой Вовка собрат по несчастью, беги угощай.
Я подпрыгнул и с кусочком сахара побежал к Вовке.
Когда где-то через час, я прибежал от Вовки, с которым по-
делился сахаром и новостями о возвращении отца, раненный
солдат-фронтовик спал. Спал не в окопе или траншее, не на гос-
питальной койке, а у себя дома, на домашней кровати. Сверху
одеяла лежала перебинтованная раненная нога.
К вечеру вся семья собралась в сборе. Радости не было гра-
ниц. Мама плакала и смеялась, хлопотала по хозяйству. А мы с
братьями просто радовались, что вернулся с фронта, с войны
отец. Хотя и не совсем здоровый, но живой. Немногим маль-
чишкам так повезло, как нам. Большинство наших товарищей
навсегда остались без родных отцов, которых у них отобрала
война.
Одно огорчало нашу семью - никаких известий о старшем
брате Владимире. Последний раз мы видели его еще в 1941 году,
когда в летной форме он забежал попрощаться. Мама часто вспо-
минала тот страшный сон, когда старший сын звал ее, и плака-
ла. Не к добру этот сон. Чуяло материнское сердце, ой, не к
добру. И только в начале 1946 года мы получили похоронное
извещение на Владимира Васильевича Биркина, погибшего в
боях за социалистическую Родину.
Оказалось, что отец сбежал из госпиталя, не долечился. Так
хотелось домой. Пришлось долечиваться дома. Ну, маме не впер-
вые было лечить раны. Некоторое время отец ходил, спираясь
на костыли, потом только на палку, а потом и без палки, но сильно
прихрамывал. Нога все же болела. Однако, дела шли на поправ-
ку. Хуже было с ранением в глаз.
Тогда, при форсировании Одера, солдата ранило не только в
ногу, но и в голову. Врачи повынимали осколки, заштопали раны.
А вот малюсенький осколочек остался в глазу. Госпитальные
врачи не смогли его вытащить, так как боялись повредить глаз.
Теперь глаз воспалился, ничего уже не видел и начался воспа-
лительный процесс и в другом глазу. Отцу грозила полная сле-
пота. Он поехал в военный госпиталь в Сталино. Там попыта-
лись удалить осколок с помощью магнита. Оказалось, что ос-
колок был не железный, а из латуни. Магнит его не брал. Тогда
врачи предложили сделать операцию и удалить полностью ра-
неный глаз. В противном случае ослепнет и другой, здоровый.
Врачи вытащили злополучный осколок вместе с глазом. Так отец
стал инвалидом войны второй группы.
Отец мой, Василий Николаевич, воевал с немцами еще в Пер-
вой мировой войне. Воевал в разведке. Не один раз переходил
линию фронта, делал вылазки на территорию противника, до-
бывая ценные для командования сведения и “языков”. Не один
раз смерть дышала ему в затылок. Но уцелел, остался жив. На
груди - георгиевские солдатские кресты. Потом - революция и
новая война - гражданская. Пришлось убрать с груди георгиев-
ские кресты и завоевывать советскую власть в качестве красно-
го командира. Снова на передовой. Уцелел, остался жив. В по-
жилом возрасте пришлось воевать уже в третьей войне — Вели-
кой Отечественной. С трудом, но уцелел, выжил, хотя и стал
инвалидом. Ордена Славы и Великой Отечественной нашли
солдата уже после войны.
Отцовские ордена и медали после его смерти в 1974 году
бережно хранят сыновья - дети войны. А вот внуки и правнуки
знают о войне только из кинофильмов и книг. Но кинофильмы и
книги всегда несут определенную идеологическую нагрузку, дик-
туемую власть имущими на данный промежуток времени. И не
всегда соответствуют правде жизни.

В повести “Дети войны”, автор не выполнял ничей заказ. Он
писал по велению своего сердца, стараясь передать уже своим
внукам то, что он видел, пережил в годы Великой Отечествен-
ной войны, будучи ребенком. Память о детях войны. Их отцах и
матерях должна оставаться в сознании потомков. В противном
случае вырастет бездуховное и безнравственное общество слеп-
цов, (а значит - манкуртов)*.
*Манкурт - человек, который забыл свое прошлое, отказался от
национальных традиций, утратил моральные ориентиры и ценности.