Алые лепестки осыпаются бесшумно. Вечность являет себя здесь, между императорским дворцом и ненасытной пустыней. На площади заметённой песком раскинуло уродливые ветви древо казней Стит.
Окна дворца глядят на восход. Это хорошо. Новорожденное светило – будущее, о котором повелителю надлежит помнить.
Лицо Ха-тоя, лучшего амиба - врачевателя и предсказателя судеб, обращено к дворцу. Это плохо. Взгляд, устремлённый в закатное прошлое, тонет во мгле забвения.
Ветер срывает с ветвей красные лепестки и осыпает ими голову приговорённого.
Три дня назад одноглазый палач по плечи зарыл его в скудную землю и уселся позади, держа наготове кривую саблю. Выносливый, как песчаная ящерка, терпеливый как смерть.
Ха-той знает – голова слетит с плеч вслед за последним осыпавшимся цветом. Вся земля кругом, волосы и борода врачевателя усыпаны алыми лепестками. Стит отцветает. Скоро конец. Перед амибом стоит молочно-белая пиала со свежей прохладной водой. Кажется – протяни руку и пей. Но сильны корни Стит, цепко держат, прорастая сквозь плоть, извиваясь по венам, даря и забирая жизнь.
Ха-той смотрит на узловатые скрюченные ветви - последние алые цветы раскрываются навстречу дыханию пустыни.
Подходит Лю-тин и, отбросив назад полы расшитого золотом халата, усаживается напротив, поджав под себя ноги. Самый способный из учеников, он один смог догадаться о причине недуга императора. Если бы не Лю-тин, император уже слушал бы флейты дев-провожальщиц и Ха-той мерил бы шагами дорогу в Ничто, верный и в смерти. Ученик всё испортил. Но можно ли обвинять незнающего?
– Слышишь меня Ха-той?
В голове стоит гул и трудно дышать. Раскалённый воздух обжигает растрескавшиеся губы и расплавленным золотом вливается в горло.
– Да.
На большее нет сил. Где-то в глубине души просыпается надежда - неужели помилован? - и тут же гаснет.
– Император прислал меня. Равный богам желает знать - почему? Почему ты стал на путь измены и подлости?
– А ты?
–Я не верю навету. Как думаешь, кто мог выкрасть яд и использовать столь ловко?
Ха-той показывает глазами на пиалу.
– Я не дам тебе пить. К чему длить муки?
– Дашь.
Не слышится, читается по губам.
Лю-тин раздумывает недолго. Не уступить сейчас - уйти ни с чем. Вызвать гнев императора. Не узнать правды. Глупо. Поэтому он наклоняется, убирает из воды лепестки и подносит пиалу к губам учителя.
Ха-той пьёт жадно, чувствуя, как с каждым глотком тело наполняется жизнью. Пьёт, пока в пиале не остаётся ни единой капли.
– Будь благословен. – Амиб облизывает губы, прикрывает глаза.
Ученик ждёт. Терпение – первая из добродетелей. Эта истина, хвала любящему отцу, давно и прочно вбита колючими ветвями пустынника. Пренебрегать ею неразумно.
– Пусть император придёт. Я скажу.
Лю-тин на миг замирает, широко распахнув глаза, и тут же бросает быстрый взгляд на палача. Одноглазый невозмутим. Не его дело слушать чужие разговоры.
– Учитель, твой рассудок мутится, опомнись.
– Передай. Если не трус.
Кровь бросается Лю-тину в голову, заливает румянцем щёки. Жар, обдавший тело, тут же обращается в озноб.
– Учитель, есть много казней и пыток, худших чем эта, опомнись!
– Передай.
Ха-той закрывает глаза и слушает песню ветра. «Скоро, совсем скоро упадут последние лепестки».
– Ха-той! – голос Императора подобен грому, рокочущему вдалеке.
Амиб выплывает из забытья и видит Богоравного. «Любопытство твой главный порок», - думает приговорённый отстранённо. Две длинные тени от могучей фигуры императора стелятся по земле. Милосердные луны Ях и Амальк сменили гневное светило, пока разум дремал.
Ха-той опускает взгляд к пиале. Император подхватывает её в нетерпении, поит казнимого. С водой попадает несколько лепестков, амиб отгоняет их языком за щёку.
– Говори!
– Тебе лучше угаснуть сейчас. Без позора. Я видел. Будущее ужасно. Женщина из Ира поработит тебя. Разобьёт сердце.
Слова даются амибу с трудом. Он выталкивает их из себя, выдавливает, выжимает из последних сил.
– Откуда тебе известно про Ир? Письмо пришло лишь сегодня.
Ха-той пытается улыбнуться, выходит похоже на оскал.
– Звёзды говорят.
Император ненадолго задумывается и переводит взгляд на узловатые ветви, густо покрывшиеся новыми бутонами.
– Не тебе было решать. Она подарит наследника?
– Двух. Один будет твоим.
Бутоны начинают лопаться. Пьянящий, чуть горьковатый аромат наполняет душную ночь благоуханием.
Император любуется цветами.
- Ты не враг. Стит не хочет твоей смерти. И я не хочу. Не ошибайся больше. Завтра поедешь в Ир. Привезёшь Тэ-ним. – Легко поднимается и уходит не оборачиваясь.
Одноглазый по рукоять вгоняет лезвие в песчаную землю, неторопливыми, выверенными движениями принимается откапывать амиба. Но прежде, чем плечи освобождаются от земли, Ха-той чувствует, как корни покидают, отпускают тело, которое становится невероятно лёгким. Боль отступает.
Помилован. Жив. Теперь скорей бы добраться до колодца и пить, пить, пить...
Заполночь амиб попадает в бани, где его омывают заботливые руки рабынь, облачается в чистую одежду, вконец обессиленный добредает до своих покоев и валится на устланное шёлком ложе. Тяжелое сонное забытьё окутывает, рассыпает перед взором кровавые лепестки Стит, которые кружась опадают, устилая песок мягким ковром. Знойный ветер, налетев, взметает опавший цвет, кружит и пишет им на иссушенной солнцем площади «Тэ-ним». Вновь взметает, подхватывает лёгкое облако и уносит далеко в пустыню.
Далее http://www.proza.ru/2015/09/18/1876