(Частные, философские измышления)
Жизнь. Пройдя всю ее малость, смотришь теперь на ее пустую ладонь, тускло освещенную каким-то скудным, оставшимся светом. Что останется от нее, от жизни, на фоне всепоглощающей вечности, протянутого над трансформирующейся бездной. Да останется ли она крохотной вспышкой где-то в посмертной памяти Вселенной? Кому нужна была ее бестелесая материя и страшная цена ее исчезновения? Кто ответит за это?
Жизнь... Что она такое, думаешь ты теперь, выпив до дна ее горькую, отравленную бессмысленным вопросом сущность.
Из чего эта сущность? Из пустоты и забвения. Оглянешься назад, а позади нигде ничего нет. Шаришь вокруг себя руками... и тоже ничего не находишь. Только задетые вечным движением частиц рецепторы мозга пока еще хранят контуры увиденного, далеко ушедшего, прошлого...
Если она, жизнь, кому-то понадобилась для освидетельствования факта Вселенной, вспышкой человеческой сущности, зачем же тогда единственный свидетель погребен опять в ее же бездну, не оставляя на поверхности бытия даже крохотную частичку памяти о жизни? С нами, живыми кто-то так неловко пошутил...
Все, что воздвигалось и накапливалось годами, ценой неимоверных усилий: бесценный опыт, мудрость духа, ум, теперь низвергается в зияющую пустотой саму Вселенную. Ради поддержки заблуждений, которые мы навязываем сами себе, мы изобретаем все новые и новые формы оправданий таких действий природы. Мы не в силах примириться с данными намерениями, они лишают нас возможности считать их осмысленными, и обольщаем себя вымыслами, создавая самые нелепые представления, на какие способен наш разум, иногда переходя границы простой логики. Пытаясь найти существенную опору смысла нашей жизни, мы с надеждой всматриваемся в голубизну вверху над нашими головами. Не найдя ничего и там, мы начинаем закапываться внутрь себя и там, шаря как слепые по стенам нами же придуманной философии, пытаемся выудить из безводной ее реки золотую рыбку, которая тотчас же ответит на все наши вопросы. Мы обряжаем всю свою мудрость и ум в одежды математических изысканий, и посылаем их уже в самый конец Вселенной, пытаясь хитростью поставить на колени вопиющий вопрос: «Зачем мы здесь и куда мы потом?...» Чтобы было меньше оснований опасаться промаха и заглушить неудержимое любопытство души, жаждующей заглянуть туда, куда нас не пускают, мы, отступившись, временами сваливаем эту ношу на придуманного нами бога. Мало того придумав богов сами уже размножили их, согласно личной нашей воли, разделившись на сотни религий приписывая им свои собственные земные законы. Но боги молчат они не отвечают на наш вопрос. Все примеры нашего посягательства на высшую власть в природе претерпевают крах. Как древние фракийцы, борясь с разъяренными богами, выпускали тысячи стрел в безобидное всего-навсего грозовое, сверкающее молниями небо, так и мы пытаемся бросить вызов кому-то еще более высокому, державному, требуя ответа. При любых, самых отчаянных попытках, мы все равно остаемся «невыездными» в то сокрытое недоступное нам. Противостоять нашей склонности, добиться желаемого результата, может только наше собственное утешение в существовании высшего разума, и как лисица под виноградом мы тешимся им. Упершись в его стену уже отступаем. Все наши напрасно пущенные в небо стрелы дают основание думать, что никогда перед нами не откроется волшебная дверца, в которую мы так настойчиво стучимся с самого первого проявления нашего сознания. От нас во мраке ночи, разумно скрывается самое сокровенное – загадка нашей собственной жизни! И мы, подбросив вверх монетку и опустившись на колени, теперь сами, ищем на ее обратной стороне более простую и даже примитивную версию смысла нашего пребывания. И тотчас же мы, заклеймив беды и печали как ненужный элемент, мы нажимаем на кнопку «Смысл жизни – счастье!» И пусть попробует кто-то опровергнуть эту утвержденную человеческой фантазией первостепенную статью нашего земного закона. Ну тогда, может быть, подслащенную примитивным и шатким понятием земного счастья, она жизнь, оправдывает надвигающуюся с самого момента рождения катастрофу ухода, оправдывает беспроигрышную гибель предыдущих поколений, гибель близких, расплатившихся жизнью за призрачный облик человеческого счастья, задобрив и замаслив смысл жизни.
Два исключающих любые другие измерения в рулетке вечности, утвержденное человеком, не подлежащее обжалованию, понятие.– Цель жизни-счастье. Равноценна ли неизмеримая, искуственно подсвеченная всего-навсего человеческим воображением единица счастья– этого воспламененного высокого чувства, временного, внутреннего удовлетворения – потере жизни? При этом условии, теперь слово «счастье» приобретает объем гигантского идола, стоящего перед человеком. Человек как бы в тени его власти. Если без тени, если сказать проще «Счастье –это жизнь!» – рискуешь попасть на копье здравомыслящего оппонента. Ведь факт человеческих страданий и мук очевиден. И это вынуждает поставить между двумя этими понятиями хотя бы разделяющее тире, чтобы подчеркнуть их только лишь смежное соприкосновение. Это значит, что счастье, не может существовать отдельно само по себе без жизни. Но жизнь...
Жизнь без счастья... Я смотрю на себя, шестилетнюю девочку, спрятавшуюся за сараем, трясущуюся от нервного озноба, горько плачущую, столкнувшись лицом к лицу с неотвратимостью явления – явления жизни. Отчего мне жить так больно? Стуча зубами, я прошу всемогущего Бога: «Дай нам всем счастья!» – и еще не понимая, какое оно и как выглядит, я только повторяю слова отца полные муки и боли: «Эх, пропала жизнь, нет нам счастья! У других оно есть, а у нас нет»
Мать пытается поправить, что счастье надо самим делать, но отец безнадежно машет рукой и добавляет: « Со счастье надо родиться!».
«А если мы уже родились без счастья, то обречены всю жизнь жить без него?» – пугаюсь я, еще большего безысхода, и еще с большей горечью взываю к Богу: «Дай маме и папе хоть немного счастья!»
А сколько у Бога счастья, я ведь не знаю, может на нас и не хватило, не могу поверить, что оно неисчерпаемо. А как оно выглядет, это легкое облачко счастья? Моя детская душа видит его в виде весеннего солнечного дня, когда мать с отцом, оживленные и радостные, привезли из города новую коричневую кастрюлю, полную полурастаявших, уцененных, пересыпанных сахаром конфет.
Я держу во рту страшно вкусные, пахнущие медом конфеты, растягивая свое понятие «счастья». И теплое нежное облачко его, как бы обволакивает нас всех, даже приподнимает немножко над землей, и мы делаемся какими-то совершенно другими, без тяжелого груза печали, и так легко и хорошо оказывается жить со счастьем! Приятно и купаться в этом эйфорическом воздушном ощущении радости и нести его легко – это разбавленное солнечным светом счастье. Да ведь оно ничего не весит, в отличие тяжелого груза печали! Даже заметно повеселевший отец не упрекает мать за то, что она «народила нас».
И отступает боль: несмываемая, собственная вина моя, которую я несу как горб на спине, придя в этот мир незванной, не спросясь никого... Сегодня и отец не жалуется: «Эх, жизнь, жизнь!». Значит и ему каким-то образом перепало немного счастья! Так кто заведует всем этим человеческим счастьем? Человек или Бог? Ничего не понять в этом мире...
Я смотрю на правую сторону беспредельного неба, и жизнь представляется мне длинным газовым шарфиком. Мне кажется, именно туда бежит невидимая дорога жизни. Кто-то же начертил путь ее где-то. Не может же жизнь сразу обрываться... Как нестерпимо хочется заглянуть туда, в будущее, легко перебежав настоящее, и заранее подглядеть, что же ждет меня там, впереди? Наверное, надо подождать только. Наверное, меня ждет только счастье! Скорей бы уж попробовать испить его, как из нашей алюминевой кружки мы в жаркий день пьем холодную колодезную воду...
А кому нужна жизнь без счастья?
Отец тоже не хотел жить без него и, оставив нас, вопреки собственному убеждению, что со счастьем надо родиться, все-таки надеясь на свою ошибку, пошел по белу свету искать его. А в каком виде видел он свое конкретное счастье, мне не ведано.
Мать не стала искать дармового «счастья» и сама принялась его строить. Полуживая, приходила она домой и падала, не в силах иногда поужинать, а утром еще до восхода солнца, не теряя времени, продолжала работать на «счастье». А на что работает весь мир? И во имя чего? Во имя счастья... Вера в него помогала матери. И ей казалось, что вот уже совсем немного осталось, вот уже половина счастья. И с удвоенной силой, продолжала достраивать это неизведанное еще счастье... «Только бы жизни хватило! Только бы жизни хватило, построить и познать его!» – думала она, и когда ей казалось, что вот уже она как бы видит верхушку его... как оно, счастье, вдруг неожиданно рухнуло. Все разом до основания!. Весь труд жизни пропал даром. Потрясенная, смотрела она из-под обломков, остолбенев от бессмысленности всех своих трудов. Не построив на земле своего счастья, она, глубоко разочарованная, ушла искать его на правую сторону бесконечного неба, где мне казалось, будто оно где-то там. Отец помыкавшись и настрадавшись, как и она ушел немного позже, в ту же сторону неба. Может, не найдя на земле счастья, на поиски, которого им не хватило жизни, они наконец найдут его. Должно же оно для них быть где-нибудь!
Не может же случиться так, что одним оно само дается в руки, а другим – никогда. Такой несправедливости ни на земле ни на небе не может быть. Ведь и Бог и человек заботятся и куют только его... И вот уже ты сам, отмеряя аршином времени, казалось бы, бесконечную жизнь, с удивлением видишь неворуженным глазом его близкий край. Вот уже и пройдена она, твоя жизнь, а крохотный оставшийся отрезок времени кажется кусочком огрубевшего полотна. И ты уже не просишь всемогущего Бога и не захлебываешься с восторженным придыханием: «Что, что же там впереди?», а холодно и несколько презрительно взираешь на этот бесцветный, оставшийся от жизни кусочек. Ты уже достаточно мудр для того, чтобы не задавать наивного смешного вопроса: «Что, ждет меня там впереди?». Ты уже и сам знаешь, что. Загадки нет. Она разрыта, распахана переживаниями, разочарованиями, а оставшиеся в памяти дни счастья так размыты... И думаешь: «Да окупился ли тебе тот малый, отмеренный властелином Вселенной, лимитированный отрезок пребывания, под названием «жизнь», той жертвой нечеловеческих страданий души, страшных ее потрясений». Ты пробуешь как-то подсластить не подающееся, однако, разуму ее явление. И, глубоко задумавшись, не находишь ни объяснения, ни оправдания ему. И в чем оно было это счастье? В жизни? И глаз старается ухватить, осязать это нежное облачко прожитого счастья, но, оглядев правую сторону неба и землю под собой, ничего не находит. И, заручившись необходимостью такой странности в этой Вселенной, ты смирившись, уже не задаешь себе больше никаких вопросов....