Глава 15. Об искусстве терпения

Марта-Иванна Жарова
Продолжаю публиковать, пока выборочно, избранные главы
Трилогия "Затонувшая Земля", часть Первая ("Страна Белых Птиц")
Предыдущая (14) глава здесь http://www.proza.ru/2015/03/29/2170

Глава 15
ОБ ИСКУССТВЕ ТЕРПЕНИЯ

Уперев подбородок в грудь, торопливыми корявыми шагами мерил Хэл длинную череду подземных лестниц, ворошил облетевшие листья на печальных мостовых. Редкие прохожие немо шарахались от него, но он не замечал их. Рассеянный взгляд его скользил над позолоченной осенью землей, уже сырой и усталой, но ароматной. Сладко горчил этот запах увядания, сдобренный высокогорной свежестью, и горю, что нес Хэл в своей груди, дышалось легко. Как и его уродливое тело, оно было чужим.
Но та, кому он нес это горе, стояла перед ним с минуты, когда сошел он на родную землю, вопреки всем его усилиям, не чужая. Ее голос слышался Хэлу в звуке собственных шагов, и в шорохе листьев под ногами он различал свое имя. «Эла, Эла! Если бы ты знала, с чем я иду к тебе, ты бы меня не звала!» – так он мысленно отвечал ей, без злорадства и без жалости, выветренных свежестью горного воздуха.
Уже в покоях королевской сестры, в том длинном коридоре, что вел в ее спальню, впервые поднял Хэл свою неповоротливую, вросшую в плечи голову. Женский крик взметнулся навстречу испуганной птицей. Хэл не узнал бы этого надломленного ужасом лица, если бы не глаза, широко расставленные и совершенно зеленые, без намека на синеву. Он хорошо их помнил.
- Дана, – сказал Хэл укоризненно. – Здравствуй, Дана! Ты уже забыла, как привела меня сюда? Теперь я сам пришел к своей жене, а ты кричишь, точно встретила вора.
- Мастерица у себя в спальне, – заикаясь, с натугой выдавила Дана, и вдруг порывисто и крепко сжала ладонями лицо. – О, Великий мастер!
- Ты могла бы просто отвернуться, – заметил Хэл, отстраняя ее и проходя мимо. – Не провожай меня. Будет лучше, если ты приведешь моего сына, – прибавил он небрежно.
Протяжный вздох вылетел Хэлу в горбатую спину, словно ветер в парус. Он ускорил шаг, и когда, уже стоя у знакомой двери, обернулся, коридор был пуст. Постучав, но не томя себя ожиданием, повернул он резную ручку и перешагнул порог.
Эла не вскрикнула, не вскочила в по-детски наивном испуге. Медленно поднялась она из своего кресла, и тяжелая лиловая парча плавно сползла с ее колен на пол. «Вероятно, какой-нибудь очередной актерский плащ», – подумалось Хэлу. Но нет, Эла не вышивала. Ее столик и постель были сплошь завалены тканями и платьями. Как все женщины белокаменного города, в эти дни она перебирала вещи, готовясь к переселению в подземные покои, а в гардеробе королевской сестры, конечно, не один десяток платьев. Когда эта простая мысль пришла Хэлу на ум, он подивился, что в такую минуту способен занимать голову подобными мелочами.
Оторвав взгляд от роскошной парчи, чье назначение так и осталось для него загадкой, Хэл не без усилия заставил себя взглянуть в глаза Элы. Они были громадны и так беспросветно черны, что он вдруг понял беднягу Соха, ощутив ту же неловкость и беспомощность. Как будто это она, Эла, приняла на себя непомерный удар и смотрела на Хэла, искалеченная и сокрушенная, навсегда мертвая для всякого человеческого счастья. Смотрела, не мигая, как завороженная, и все белее становились ее губы. Безотчетно опасаясь, что ее вот-вот покинут чувства, он торопливо сделал шаг навстречу.
- Я ждала, – скорее прочел по бескровным губам, чем услышал Хэл.
- Правда? – спросил она так фальшиво, что его самого передернуло.
- Мой страшный сон сбылся. Но вы пришли ко мне, мой Великий мастер. Все-таки пришли…
Она протянула руки. Трепет пробежал по ее телу. Как тогда, когда Хэл был хорош собой и привычно принимал восхищенные женские взгляды. Ее трепет передался ему, как тогда.
Лишь чудом не покорился Хэл власти этого кроткого, но отчетливого зова. Нарочно широко расставил он свои вывернутые ноги, присел на них, качнув безобразным туловищем. Осознание собственного уродства вернулось к нему во всей отрезвляющей силе.
- Да, случилось то, что должно было случиться, моя госпожа, – он сложил руки на груди, утрируя свое сходство с насекомым, присел еще ниже, и продолжал холодно, без выражения. – Великого мастера Хэла больше нет. Сожалею, что так вышло, но теперь мне нужен приемник. Я пришел за сыном.
Плавно и безжизненно, точно кукла, опустила Эла голову. В тот самый миг в комнату робко шагнул кудрявый черноволосый мальчик.
- Это твой отец, Роу. Иди с ним и слушайся его во всем, – не глядя на сына, сказала она далеким, ровным голосом. Только дрогнули еще протянутые к Хэлу руки. И потом, когда, уходя, он уже бросил свое торопливое «прощайте», ее руки оставались обращенными к нему, благословляя и моля, отпуская и не смея поверить в разлуку, одержимые и безутешные.
- Идем, да поживее! – велел он мальчику, злясь на себя за то, что не удержался от взгляда в детские глаза, от ужаса такие же громадные и черные, как у матери.

Отец… Как мечтал о нем Роу, как молился! Великий мастер Хэл, статный, великолепно сложенный, создатель самых невероятных воздушных трюков, отточенный и стремительный в каждом жесте! Как мог он превратиться в этого горбатого урода с грубым каркающим голосом и искривленным злой усмешкой ртом?
Роу облился холодным потом. Чудовища с книжных картинок обратились в невинную причудливую выдумку перед человеком-пауком, которого отныне он должен называть отцом. Спускаясь вслед за горбуном по бесконечным лестницам, ведущим из Толэнгема в Нижнюю Ландэртонию, Роу не переставал дрожать. Он шел, как привязанный, с покорностью обреченного, с отвращением и жалостью к тому, кто вел его. Куда и зачем? Вопрос этот всплыл внезапно, и ответ поразил Роу своей очевидностью. «Отец будет учить меня! Отец хочет, чтобы я стал акробатом!» – понял он вдруг. И другое, невыразимое понимание заставило его устыдиться своего отвращения, своей дрожи. Понимания той огромной беды, что обрушилась на отца, и того заветного счастья, что явилось ему самому в столь устрашающем обличье.
Стать акробатом, мастером Равновесия! Принять Посвящение в Храме! Учиться летать! Звать отца своим Учителем! Все, как Роу и хотел… И пусть Великий мастер Хэл сильно изменился, но ведь он все равно отец! Когда он узнает, что сын больше не боится его горба, то, конечно же, не будет так жутко улыбаться и говорить так грубо. Вот, Роу уже почти поспевает за широкими отцовскими шагами, след в след. Отец! Роу всегда будет произносить это слово с глубочайшим почтением: теперь у него есть отец.
Хэл привел сына на небольшую поляну у подножья Южного склона горы Великого Духа, густо поросшего корявыми соснами и кустистым можжевельником. Здесь краснокожие стволы редели, становились стройней и выше, шаг за шагом уступая власть разнотравью Верхнего плато. Уютные полянки, со всех сторон защищенные от ветра широкими сосновыми кронами, люди летающей касты облюбовали издавна, приспособив для занятий со своими детьми. Подземный ход из храма Равновесия на плато выходил неподалеку, и акробаты были общепризнанными хозяевами здешних мест.
Посреди гладкого, ровно подстриженного ковра уже увядшей белесо-желтой травы Роу увидел квадратную подушку из мелкого рыжего песка и три витых каната, натянутых над ней на деревянных столбах. Самый низкий доходил Роу до пояса, а до верхнего он едва ли смог бы допрыгнуть. Но песчаная подушка казалась такой мягкой, что в нее хотелось нырнуть и зарыться, словно в пуховую перину.
Пока сын с любопытством разглядывал нехитрые приспособления площадки, отец наблюдал за ним, стоя рядом. Хэл сразу же отметил, как сильно похож мальчишка на свою мать. Эти роскошные черные кудри и длинные густые ресницы, точь-в-точь как у Элы! А взгляд, такой открытый и наивный, беспечно выдающий напоказ каждое душевное движение! И, ко всему прочему, какая-то прямо-таки женственная грация жестов. Хэлу приходилось признать, что сын не унаследовал от него ничего, кроме цвета глаз.
Это открытие поразило его весьма глубоко и почти болезненно, до такой степени, что он ощутил к мальчику отчетливую неприязнь. «Изнеженный маменькин сыночек! Он был рожден в королевском роду и все эти годы рос среди роскоши! – пронеслось в голове у Хэла. – Однако же, с моего согласия, – тотчас поспешил напомнить он себе. – А теперь придется немало потрудиться, чтобы поправить дело».
Сурово, как, по его мнению, и подобало воспитателю, которому достался такой испорченный ребенок, заговорил Хэл со своим сыном.
- Надеюсь, ты понимаешь, что с сегодняшнего дня беззаботная жизнь для тебя закончилась, – сказал он. – Как ты видишь, я искалечен. У меня нет других детей, и кроме тебя мне некому передать секреты моего искусства. Ты – мой единственный наследник. Поэтому ты станешь акробатом. И сегодня я хочу дать тебе первый урок Равновесия. Предупреждаю, что, если ты не будешь слушаться меня быстро и беспрекословно, тебе придется туго. Ясно?
- Да, отец, – с готовностью ответил Роу, храбро глядя на горбуна во все глаза.
Хэл еще раз ощупал сына взглядом с головы до ног. Телосложение мальчика, изящное, но отнюдь не субтильное, нравилось ему куда больше, чем манера двигаться.
- Хорошо ли ты умеешь бегать? – продолжал Хэл в прежнем тоне.
- Да, отец.
- А считать до ста тебя уже научили?
- Да, конечно.
Хэл выдержал многозначительную паузу, давая понять, что сейчас последует самое важное.
- Я отлучусь ненадолго в храм Равновесия. Это близко, и вернусь я очень скоро. А пока меня здесь не будет, ты должен заниматься сам. Пробежав сто кругов по этой поляне, ты приготовишь свои ноги для тех упражнений, которые я собираюсь дать тебе. Если ты в самом деле хорошо бегаешь, то после сотни кругов у тебя еще останутся и силы, и время, чтобы подготовить также руки и спину. Вот так, – Хэл взялся за средний канат, согнул колени, повис и несколько раз быстро подтянулся на своих могучих жилистых руках. – Впрочем, лучше – так. – Он согнул руки медленно, и так же плавно разогнул их. – А когда устанешь и больше не сможешь, просто виси. Дышать при этом старайся ровно. Не отпускай каната, пока владеешь своим дыханием. Он будет врезаться тебе в пальцы, но ты должен дышать животом и не думать о руках. Прочувствуй его: как он тверд и упруг, как сильно натянут. Вдыхай его силу спиной, а, выдыхая, возвращай ему напряжение. Когда будешь подтягиваться, делай то же самое руками. И помни, что ты не должен бездельничать ни минуты. Чтобы отдохнуть, нужно просто расслабить мышцы и выровнять дыхание. Не позже чем после седьмого вдоха усталость пройдет, и ты сможешь продолжать. Имей в виду, что, если ты вздумаешь лениться и хитрить, твое тело все равно расскажет мне правду. А за лень и ложь я буду наказывать тебя немилосердно. Ты меня понял?
- Да, отец, – снова ответил Роу.
- Начинай с бега, прямо сейчас.
«Какой у него высокий, звонкий голос, – мысленно усмехнулся Хэл, уходя. – Уж конечно, его матушка с пеленок учила его музыке, и поет он наверняка лучше, чем бегает!»
Догадка эта была не совсем верна. Роу до сих пор обожал носиться по дорожкам сада среди роз и шиповника. Только вот считать круги ему никогда еще не доводилось. Это оказалось довольно обременительно: бежишь не оттого, что тебе радостно, а ради самого бега, и думаешь о том, как бы не сбиться со счета, и о том, сколько еще осталось. От такого бега устаешь гораздо быстрее.
Едва пробежав половину заданной сотни, Роу начал волноваться, что на вторую сил ему не хватит. Силы иссякали с каждым новым кругом. В висках стучало все громче, этот стук настойчиво вклинивался в счет, путал числа, норовя прибавлять сразу по два, и Роу сомневался в том, что ни разу не поддался на столь заманчивую уловку. После девяностого круга он окончательно пришел к убеждению, что поддался как минимум однажды. Роу, конечно, дал себе слово, что сделает напоследок сто первый круг по своему счету, а на самом деле именно сотый. Но после девяносто девятого дыхание у него окончательно сперло, ноги подогнулись, он рухнул на траву и лежал довольно долго, не шевелясь, лишь жадно глотая воздух. Придя в себя, Роу ужаснулся тому, что, пока он валялся ничком, его насквозь мокрая от пота рубашка успела подсохнуть, а значит, отдыхал он куда дольше дозволенного, и на вторую часть отцовского задания времени осталось мало.
Чтобы ухватиться за средний канат, ему пришлось подпрыгнуть. Жесткие, туго перевитые волокна врезались в пальцы так сильно, что Роу непроизвольно разжал ладони. До подтягиваний ему было еще далеко, он понял сразу. Но хотя бы повисеть, как велел отец…
Роу попытался снова. Ему удалось досчитать на весу до четырех. Казалось, что канат в его руках превращается в раскаленный металлический прут. До самых костей горели средние фаланги пальцев. Длинный красный след, похожий на ожог, вздулся на них и не сходил.
Уговорить себя на третью попытку Роу было нелегко. За этим-то занятием и застал его Хэл.
- Разве я не сказал, что буду наказывать тебя за лень? – раздался над головой мальчика грубый отцовский голос. – Мы еще вернемся к этому, можешь не сомневаться. – В отведенной за спину правой руке Хэл что-то прятал. – И к канату тоже вернемся. А пока встань передо мной, вот здесь. Ноги расставь шире. Еще! Как можно шире! Да, так. Теперь напряги бедра и потянись животом вперед. Наклонись, поставь ладони на землю и помогай себе руками. Старайся опуститься ниже. Вперед и вниз! Хорошо, теперь назад. Шевелись быстрее! Ниже! Еще!
Роу старательно выполнял отцовские команды.
- Повернись вправо. Тянись. Опускайся, старайся сесть. Теперь влево. Ниже! Еще! Еще ниже! Не смей жалеть себя!
Чем дальше, тем труднее становилось упражнение. Опускаться ниже было уже просто невмоготу. Роу не сомневался: еще немного, и у него оторвутся обе ноги. И тут вдруг Хэл шагнул ему за спину и надавил на плечи. От неожиданной резкой боли Роу вскрикнул.
Гнев отца обрушился на него лавиной:
- Что ты орешь, как баба в родах? Тело акробата должно пружинить, тянуться и гнуться во все стороны прежде, чем он научится владеть им в воздухе. Надо садиться на шпагат! Поначалу это больно. Привыкай. Ты родился мужчиной, и тебе уже почти восемь лет! Настоящий мужчина держит себя так, будто не чувствует боли, запомни! Ты мой сын, и ты будешь терпеть, как подобает! Понял?
- Да, отец, – выдавил Роу сквозь зубы, дрожа от напряжения в своей мучительной позе.
- А издашь еще хоть звук – тебе же хуже, – продолжал Хэл. – Вот, посмотри. – Он протянул правую руку и показал сыну то, что прятал за спиной. – Это называется хлыст. В Нижнем Мире им подгоняют лошадей. Видишь этот узкий ремень? Он умеет свистеть как ветер, летать как молния и высекать из камней искры. Словом, у него есть чему поучиться, а для этого тебе придется познакомиться с ним как можно ближе. Ложись-ка на живот и спусти штаны.
Роу почувствовал, как внутри у него разливается до тошноты противный холодок. Там что-то оборвалось и задрожало. Но он безропотно повиновался.
- Всякий раз, когда ты выполняешь мои команды недостаточно быстро и точно, ленишься или жалеешь себя, ремень будет оставлять у тебя на коже отметины. Однако довольно легкие. Кое-что ты уже успел заработать.
Равномерно опуская и поднимая хлыст, Хэл отсчитал пять ударов. Наверное, они и в самом деле оказались бы не так страшны, если бы не резкий, пронзительный свист. Роу никогда еще не слышал подобного звука, без которого ремень был бы как оса без жала.
- Но если ты посмеешь сознательно ослушаться или обмануть меня, я буду пороть тебя всерьез. Вот так – это тебе на будущее.
Роу прогнулся, всем телом повторяя жгучую волну боли, и до крови закусил губу.
- Надевай штаны. А рубашку сними совсем – будет жарко. Вставай. Ну, живо! Продолжим.
Хэл опять давил сыну на плечи, заставляя опускаться все ниже. Со лба мальчика бежали ручьи пота.
- Раз тебе так тяжело, значит, ты плохо бегал, – заметил Хэл сурово. – Разогретые связки тянутся легче.
Хэл заставлял сына ложиться, садиться на корточки, вставать на четвереньки, выгибаться, принимать неудобные, невообразимо сложные позы. Жесткие, цепкие отцовские пальцы ощупывали мышцы, надавливали и разминали, растягивали и выворачивали. Тело мальчика неожиданно обнаружило завидную природную гибкость. Хэл был приятно удивлен обратной стороной той самой женственности, что поначалу не на шутку возмутила его в сыне: этот ребенок походил на глину, из которой можно лепить руками.
А Роу изо всех сил старался держаться, как подобает настоящему мужчине. Темные круги вращались у него перед глазами, крупные слезы невольно выступали и одна за другой катились по щекам. Он делал все, что велел ему отец, быстро, как только мог, но отцовский голос отчего-то звучал все дальше и дальше, вытесняемый нарастающим шумом моря. Роу почти не удивился тому, что здесь, на Верхнем плато, звук прибоя различим так явственно. Море что-то говорило, но он пока не мог разобрать…
- Ты что, оглох? Я сказал тебе встать!
Словно сквозь густую пелену тумана Роу увидел над собой горбатую фигуру, зловещую и грозную. «Море далеко», – понял он и судорожно вздохнул, пытаясь разогнуть онемевшие ноги, которые вдруг выпрямились сами, как только отец занес над ним хлыст.
- Вот так-то лучше! – усмехнулся Хэл. – Ладно, отдышись как следует. Но в другой раз ты у меня получишь вдвойне, так и знай. Теперь мы будем работать с канатом, поэтому соберись с духом и напейся воздуха вдоволь. Выдох длинней. Смотри, вот так. Давай вместе. Сейчас тебе полегчает.
И легкость действительно пришла быстро. У Роу было такое ощущение, что отец каким-то непонятным образом давит ему на живот в конце каждого выдоха, и там, в животе, что-то просыпается и начинает звучать. Что-то, похожее на басовую струну с теплым, бархатным тембром. «Он может сделать со мной все, что захочет», – подумал Роу, и ему почему-то не стало страшно, а если и стало, то совсем чуть-чуть.
Меж тем настоящее мучение ждало его впереди. Хэл пожелал увидеть, как его сын умеет подтягиваться. И Роу получил хлыстом по щиколоткам раз двадцать, прежде чем его локти согнулись.
- Выбирай сам: канат или ремень! Что ты предпочитаешь чувствовать? – осведомлялся Хэл после каждого удара. – Конечно, во многом они похожи. Однако пока что тебе больше нравится ремень. Это потому, что у тебя слишком нежные ладони. Но как только твоим ногам станет еще больней, чем рукам, ты изменишь свой выбор.
Когда пальцы Роу бессильно разжимались, и он, чуть живой, валился на землю, отец приводил его в чувства с помощью все тех же неизменно действенных дыхательных приемов.
- Вытри нос и не дрожи. У тебя достаточно сильные мышцы для подобного трюка, и ты сделаешь его, если перестанешь паниковать из-за жжения в пальцах. Уж поверь, я в этом кое-что понимаю. Ты должен опередить мой удар или хотя бы принять от него импульс. Болтаться соплей и корчиться намного тяжелее, когда ты, наконец, поймешь?
Но снисходить до уговоров и утруждать себя аргументами было вовсе не в характере Хэла. Убедившись, что толку от них нет, он нахмурился.
- Не хочешь, значит, по-хорошему? – Хэл широко замахнулся. – Ну так я тебя…
От дикого ураганного свиста Роу заложило уши, но звук уже успел ворваться вглубь его тела, и то, что скреблось там запертым в клетку зверем, опрометью ринулось наружу.
Словно во сне Роу увидел себя стоящим на канате. Он стоял, расставив ноги, глядя на самого себя откуда-то сверху и не дыша. И это был не сон!
- Можешь отдохнуть там, – разрешил Хэл снисходительно, но Роу уже глотнул воздуха горлом, резко и судорожно после непривычно долгой задержки, и тотчас качнулся вправо так, что ему пришлось спрыгнуть.
- Вот видишь, какой ты, оказывается, способный! Только в другой раз не разевай рот. От каната все равно деваться тебе некуда, так что давай-ка, побалансируй.
И все повторилось. Захваченный порывом огненного ветра, Роу очутился наверху. Так же, как в первый раз, угрожающе качнулась под ним земля, а воздух сам ворвался в сдавленное горло. Мелкий рыжий песок бросился навстречу, облепил губы. Роу вытянулся с ног до головы в ожидании удара. Ремень ужалил его между лопаток и проскользил до самой поясницы. Роу еще туже натянулся; искры брызнули у него из глаз, горячие и частые.
- А ты думал, твое тело не умеет пружинить? – усмехнулся Хэл. – Вот, что ты должен делать, когда приземляешься на канат! – Он еще раз крепко, с размаха хлестнул сына вдоль спины. – Да, именно так. Приземляться и держать удар – одно и то же. Теперь поработай ногами, – рукоятью хлыста Хэл указал на самый нижний канат. – Давай, прыгай!
А дальше начался кромешный кошмар. Роу прыгал и падал, а Хэл хлестал его по ногам, заставляя резко вскакивать и прыгать снова и снова. Земля была недалеко, но она все так же предательски качалась, и Роу охватывала паника. Он задыхался, а его безжалостный учитель лишь изредка позволял ему перевести дух. Сердце бешено колотилось, в висках стучало, словно в кузнице. Шум далекого незримого моря сливался с грохотом сотни отбойных молотков по наковальне. И над всем – этот жгучий свист, от которого Роу казалось – сейчас он вспыхнет и сгорит изнутри; тогда, наконец, придет тишина, и он больше уже не будет ничего чувствовать. Но удары по-прежнему прожигали насквозь, в постоянном страхе перед ними тело цепенело и дрожало. В изнеможении мальчик тупо повторял однообразные, неуклюжие движения. От его природной грации не осталось и следа.
- Что за пластика? Расправь плечи! – выговаривал ему Хэл. – Шевелись быстрее! Точно сонная муха! Не стой на месте. Вперед! Что, боишься развалиться? Получай еще! Ну, пошел! Не смей морщиться! Терпи.
И Роу терпел. Он понимал только, что должен вытерпеть, во что бы то ни стало. Хэл видел, как порой распухшие, в кровь искусанные губы сына беззвучно шевелились. «Похоже, мальчишка любит Великого Духа всерьез», – подумал он вдруг с какой-то странной досадой, очень похожей на ревность. Бессознательно Хэл вспоминал самого себя восьмилетним ребенком, и досада его росла. Тем более, что восемь Роу исполнится только зимой. Сам того не замечая, Хэл уже смотрел на меленького сына почти как на соперника и хлестал его по тоненьким ребрышкам все чаще и больнее.
- Вставай!
Сколько раз прозвучало над головой Роу это слово!
Солнце уже опустилось за сосновые кроны, когда Хэл решил закончить свой урок. Он позволил сыну вдоволь отдышаться, а потом сказал озабоченно:
- Если ты перестанешь лениться, толк из тебя выйдет. Но пока мне приходится силой принуждать тебя делать даже самое необходимое. А ну-ка скажи честно, сколько кругов ты пробежал без меня по поляне?
- Девяносто девять, – тихо признался Роу. Он еще немного сомневался, но все же склонялся к тому, что и вправду насчитал на один круг больше.
- Ах, вот как? – брови Хэла грозно сдвинулись. – Я ведь предупреждал тебя. Или ты решил проверить, как я держу свое слово?
- Но, отец…
Роу хотел объяснить, как было дело, но запнулся и замолчал под тяжелым отцовским взглядом. Глаза Хэла потемнели от гнева. Перекинув в руке хлыст, он указал сыну на землю. Ноги под мальчиком мгновенно одеревенели, но все же он заставил их согнуться. И кисло, и горько пахнуло в лицо увядшей травой. Роу крепко зажал себе рот ладонями и еще крепче зажмурился.
Он увидел сплошное черное небо без луны и звезд. Во тьме вспыхнуло багровое зарево, и небо тонко треснуло пополам. Но Роу знал, что сам он намного прочнее, и уже не надеялся обратиться в пепел под градом молний. Он только извивался всем телом и считал. Числа выходили у него из живота, как раз оттуда, где еще недавно так противно сосало и свербело. Они рождались с каждой красной трещиной на черном небосводе, такие же острые, красные и длинные, все длинней и длинней.
Тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать…
- Полагаю, впредь ты будешь выполнять мои приказания точнее, – прозвучало сверху, рассеивая черно-багровую ночь.
Роу почувствовал на языке сильный привкус соли. Он разжал ладони. Из правой, между большим и указательным пальцем, сочилась кровь.
- Одевайся. Идем.
Хэл повернулся и преспокойно зашагал прочь. Мальчик поднялся и поспешил ему вдогонку, на ходу натягивая рубаху.
Роу снова шел за отцом, словно привязанный, с трудом волоча ноги. Слезы душили его, но он не смел даже всхлипнуть, и горечь тяжелым комом стояла в горле.
Почему, почему отец непременно хочет держать его на цепи, пусть невидимой, но столь отчетливо ощутимой? Зачем ему нужно, чтобы сын его боялся? Разве он не видит, что Роу сам, по доброй воле готов последовать за ним хоть на край света и даже принять из его рук любую боль, как бы это не было трудно? Отец как будто мстит ему. За что? Ведь Роу не знает своей вины, а то, что кажется несправедливым, больнее вдвойне. Неужели отец делает это нарочно?
Слезы скатывались по щекам и падали под ноги.
Усыпанная хвоей и сухими листьями лесная тропинка, низкие серые своды подземного хода, привычная белизна теплого мрамора в чертогах мастеров Равновесия… Роу не смотрел по сторонам, не разглядывал диковинные незнакомые места, не разинул рот при виде гигантского купола над Общим залом.
- Подожди здесь. Сейчас для тебя приготовят купальню, – сказал Хэл и оставил сына одного в громадном пустом зале.
Роу стоял перед длинным-предлинным столом из дубовых досок, и мучительное ощущение собственного ничтожества росло в нем с каждым мигом одиночества. Он поднял глаза. Все вокруг поплыло. Роу показалось, что он – в Храме Великого Духа, но только Огня почему-то не видит. «Откуда здесь этот стол?» – успел еще подумать мальчик, с головой проваливаясь в гулкую белоснежную мглу.
Где-то тихо плескалась вода, мирная и ласковая. Над ней витал дух соли и живицы, и горьких травяных соков. «Море! – обрадовался Роу. – Целый день оно звало меня, и вот пришло само». И он поверил, что сейчас увидит над собой широкие мохнатые лапы прибрежных сосен в укромной маленькой бухточке, где никогда не бывает шторма, где всегда лето и можно лежать на траве под корнями, нежиться на песке, забираться на большие теплые камни. Это было одно из волшебных заповедных мест, в которые попадаешь редко, но, попав однажды, стремишься снова и снова. Ходят в такие места только в одиночку и так, чтобы никто из взрослых не догадался. Поэтому, боясь спугнуть счастье, Роу затаил дыхание и внимательно прислушался.
Вода и ветер шептались очень тихо, но эхо подхватывало каждый звук и подбрасывало, словно шарик. Оба голоса были женские.
- Сох обещал поговорить с ним прямо сейчас. Они в Мужском зале, – с удивлением услышал Роу.
- А малыш, кажется, приходит в себя. Посмотри, он улыбается!
- Нет, по-моему, он спит. Наверное, ему снится хороший сон. Не будем пока будить его.
Подглядывать сквозь полуприкрытые веки было бы нечестно, и, отказавшись от притворства, Роу решительно зашевелился.
- Ну-ну, милый, пожалуйста, не надо дергаться. Полежи спокойно еще минутку.
У женщины, что сказала это, глаза были как летнее море, голос глубокий и текучий, а в золото волос на висках уже вплавились струйки серебра. «Да ведь я не раз видел ее в Храме! Она – Рада, старшая сестра жреца Дрога!» – узнал Роу. Да, сама Рада, целительница, ревностно охранявшая здоровье людей летающей касты, держала у себя на коленях его голову.
- Сейчас весь бальзам впитается в твою кожу, и тогда ты сможешь одеться, – мягко подхватила вторая женщина, та, чей шепот Роу принял за ветерок, голубоглазая красавица-акробатка с крепко стянутыми на затылке в узел пшенично-желтыми косами. И ее тоже Роу как будто видел не раз. Ах, как чудно лоснилось на ней тонкое зеленое трико, изящно вырисовывая каждый мускул! Акробатка чуть наклонилась, протянула руку и погладила блестящие черные завитки. В движениях ее была мужская уверенность и сила, и все же Роу сразу вспомнились чуткие мамины ладони, что так любовно гладили его голову. Он грустно вздохнул и поскорее отвернулся, чтобы не заплакать.
Роу лежал на полу купальни, на мягкой подстилке, прямо над водой, сдобренной морской солью и ароматными травами, чьи теплые пары смешивались с прохладным запахом ткани, в которую завернули его женщины. Белое полотно было пропитано чем-то маслянистым и душистым.
- Тебе ведь уже не больно? – участливо спросила акробатка.
- Мне хорошо, – Роу снова повернулся к ней и слегка улыбнулся. Каждая ранка и трещинка у него на губах отчетливо напомнила о себе, вопреки целебным чарам лекарства.
- Вы очень добры ко мне. Спасибо, – выговорил Роу, и только потом осторожно отпустил с лица улыбку.
Тронутая этой самоотверженной учтивостью, акробатка смотрела на мальчика с восхищением и подлинно материнской нежностью. Никогда еще ей не доводилось видеть ребенка с такими безупречными манерами.
- Мы знаем, что ты сын мастера Хэла, – сказала она. – А как тебя зовут?
- Роу.
- Хорошее имя для акробата. Ну, что же, будем знакомы. Это – целительница Рада. А я – Элга.
- Мастерица Элга! – воскликнул Роу, мгновенно оживившись. Глаза у него заблестели. И как это он умудрился не узнать мастерицу Элгу? Дядюшка Эрл так часто хвалил ее искусство, в котором она ничуть не уступает акробатам-мужчинам, и даже могла бы возглавить свою касту, если б только пожелала! Впрочем, ведь Роу видел ее лишь на Праздниках, высоко в небе над Храмовой площадью, а теперь она была так близко…
- На прошлом Празднике, когда Вы исполняли танец Равновесия, я запомнил почти все Ваши фигуры! – восторженно признался мальчик.
- Правда? Да у тебя отменная память! – не осталась в долгу акробатка.
- Ну, вот и славно, – одобрительно кивнула меж тем целительница, потрогав щеки и лоб Роу тыльной стороной ладони. – Теперь все в порядке. Куколка уже может стать бабочкой, – она ловко распеленала мальчика. – Вылезай, пора ужинать. Мастерица Элга не только делает в воздухе самые красивые фигуры, она еще и готовит лучше всех на свете. Ручаюсь, ты не станешь спорить, когда попробуешь. Нет-нет, оставь здесь свою одежду, надень вот это. Давай я помогу тебе.
Длинная светло-желтая рубашка из тонкой шерсти на ощупь оказалась мягкой, как бархат.
- Завтра утром мы подберем тебе трико и туфли, – пообещала Элга.
По-дружески, так, словно они были давно знакомы, акробатка взяла Роу за руку и отвела на кухню. Там было куда уютнее, чем в Общем зале, заманчиво-сладко пахло, а у стены напротив очага стояло несколько детских столиков с низкими скамеечками – простая, если не сказать грубая мебель без украшений, столь привычных глазу королевского племянника. Глиняные миски и деревянные ложки Роу тоже видел впервые в жизни. Во дворце Верховного мастера вся столовая посуда была из серебра.
Элга поставила перед мальчиком загадочное кушанье из оранжевых ломтиков и плоских белых семечек, присыпанных странными ярко-желтыми ягодами, скорее квадратными, чем круглыми, да еще и сплющенными сбоку. Другие, овальные ягоды, притаившиеся среди белых семечек и тоже белые, Роу разглядел не сразу.
- Что это, мастерица Элга?
- А ты попробуй.
Оранжевые ломтики оказались на удивление сладкими.
- Это тыква. Она похожа на человеческую голову, только куда крупнее.
- У нее есть глаза, как у нас? – опасливо уточнил Роу, выпуская из пальцев ложку.
- Ну что ты! – рассмеялась акробатка. – Нет, конечно! Я имею в виду форму. Ешь, не бойся.
Роу попробовал желтые кругло-квадратные ягоды. Впрочем, скорее зерна, мясистые, довольно сочные и тоже сладкие.
- Кукуруза, – представила Элга. – Она растет в початках. Это такие длинные… Я потом покажу тебе. Пока ее зернышки не созреют, она скромничает и прикрывает их листьями, будто лицо – ладошками. А теперь попробуй фасоль. Похожа на бобы, верно? Они – близкие родственники.
- Вкусно, – признался мальчик. – Даже очень!
- Если так, то акробат из тебя выйдет хороший.
- Значит, это тайная еда акробатов, и другим ее нельзя? – резонно вывел Роу, прилежный помощник своей мамы во всех делах на клумбах и грядках, где отродясь не водилось ни головастых тыкв, ни стыдливых кукурузных початков.
Догадливая мастерица Элга верно уловила ход его мыслей и ответила обстоятельным рассказом.
- Видишь ли, – начала она, убедившись, что незнакомое блюдо в самом деле пришлось едоку по вкусу, – это очень давняя история. Когда древние Эо впервые спустились в Нижний Мир и посетили землю безбородых огнепоклонников, вместе со спасенными от жертвоприношения воинами они привезли домой и эти растения. Наши предки поступили так ради людей, которых взяли под свою защиту. Одна часть из тех людей считала себя детьми кукурузы, другая превыше всего после Великого Духа почитала жизненную силу, заключенную в тыкве, а третья верила, что первый человек вышел на свет из стручка фасоли. Они спорили между собой из-за своих культов, пока Эо не помирили их, устроив братский пир и воздав должные почести пище из всех трех священных даров. Этот пир стал символом вступления воинов в нашу касту и принятия ими нашего мирного культа. Мы до сих пор собираемся на совместную трапезу в Общем зале в день Осеннего Равноденствия, в память о братском союзе Эо с воинами, чья еда с тех самых пор стала и нашей. Вот только люди других каст по традиции считают ее запретной. Их смущает то, что безбородые воины приносили в жертву духам своих священных растений человеческую кровь.
- Они убивали людей и поливали грядки кровью вместо воды? – ужаснулся Роу, снова роняя ложку.
- Так думают многие. Из-за этого мастера и боятся выращивать растения, которые в древности были людоедами, а актеры и вовсе считают, что мы едим пищу демонов. Наш народ верит, будто только мы, акробаты, способны на подобный трюк без вреда для своего духа и тела – таково искусство Равновесия, что дает своим служителям силу, перед которой бессильны даже смертельные яды.
- А на самом деле это неправда? – поинтересовался мальчик, чрезвычайно заинтригованный.
- Люди разных каст действительно кое в чем друг от друга отличаются, – рассудительно ответила мастерица Элга. – Ты и сам уже скоро сможешь судить об этом. Но согласись, что мы, мастера Равновесия, должны знать о воинах, чьи потомки живут среди нас, больше, чем все остальные. А мы знаем, что древние воины не поливали свои священные растения кровью врагов вместо воды, как полагают. В Первый День Высокого Солнца они приносили в жертву достойнейшего из посвященных, дабы по пути к Великому Духу он договорился с дождем и ветром о будущем урожае для земли своего народа.
- И что те воины были людоедами – тоже неправда?
Акробатка на миг задумалась, судя по всему, собираясь ответить и на этот возбужденный вопрос любознательного собеседника как можно обстоятельней, но тут дверь в коридор слегка приоткрылась. Роу ужасно захотелось, чтобы там оказалась целительница Рада, которая, он надеялся, не откажется поведать, что думают о безбородых воинах и их кровавом культе люди жреческой касты, но, обманув его ожидания, незнакомый мужской голос позвал Элгу по имени. Довольно низкий, но приятно теплый и мягкий, этот голос смягчил разочарование Роу одним своим звуком.
- Молодец, – Элга бросила взгляд в опустевшую плошку и поставила на стол пузатую глиняную кружку с темным травяным отваром. – Выпей это. Лучше – залпом, – исчезая за дверью, распорядилась она с прежним дружелюбием, но все же так настоятельно, что Роу не посмел ослушаться. Вливая в себя горькое, не смотря на отчетливый привкус меда, зелье, он морщился, но заманчивая мысль вылить эту гадость в мойку, под стопку грязной посуды, даже не пришла ему в голову.
Элга вернулась на кухню озабоченная и помрачневшая.
- Твой отец ждет тебя в вашей комнате и требует, чтобы ты поторопился, – сообщила она тихо.
- Я уже готов, – ответил Роу, вставая.
Зная, что отец вряд ли простит просто так слишком долгое ожидание, его сердце забилось чаще.
Отцовская комната, как и все жилые покои акробатов, была выдолбленной прямо в серой скале квадратной пещеркой с закругленными углами. В маленькое застекленное окошко под самым потолком уже смотрела осенняя ночь. В этой тесной каменной спальне не могло поместиться ничего, кроме пары кроватей. Низкие, сколоченные из грубых досок, они стояли рядом.
Хэл сидел, обхватив себя за кривые ноги и сплетя пальцы в замок. Единственный светильник, маленький и тусклый, хотя и достаточно теплый, висел на стене над его головой.
- Они искупали тебя, накормили, показали храм Равновесия, наболтали сказок на ночь и, конечно, до слез пожалели! – выговорил Хэл с желчной усмешкой. – Ну, что ты стоишь? Сядь.
Роу опустился на край своей жесткой постели. Как и отцовская, она была покрыта тонким соломенным тюфяком.
Долго и тяжело смотрел Хэл в глаза сыну.
- Я хочу сказать тебе кое-что важное, – он еще крепче стиснул пальцы.
- Слушаю, отец.
Все тот же звонкий серебристый голосок и ясный, открытый взгляд. На миг Хэл даже смутился перед этим непостижимым сочетанием беззащитной покорности и глубоко затаенного достоинства.
- Они думают, я мучаю тебя ради собственного удовольствия, – проворчал горбун. – Пусть говорят, что хотят, мне плевать. Ты можешь думать так же. Но если ты мне сын, то со временем поймешь, что прав был я, а не они. – Внимательные глаза Роу смотрели на отца с доверием и ожиданием, казалось, заранее готовые понять и согласиться, и, забыв свое смущение, с каждым словом Хэл говорил все убежденней. – Пусть даже я буду к тебе слишком строг, но все же не более, чем само Искусство. А значит, моя строгость пойдет тебе на пользу. Если ты мне сын, то выдержишь до конца. Ты должен стать тем Великим мастером, которого давно уже ждет наша каста. Я сам не стал им потому, что мой отец лишь гладил меня по головке. Я постараюсь не заслужить от тебя подобного упрека, и пусть те, кому это не нравится, зовут меня извергом, – Хэл снова ядовито усмехнулся. – Будто они не знают, как нещадно бьет акробата земля, когда он ошибается! На твое счастье я возьму это на себя. Я буду бить тебя за каждую ошибку, до тех пор, пока ты не перестанешь ошибаться. На твое счастье, говорю я, еще и потому, что искусство Равновесия, как никакое другое, вырастает и искусства терпения, и с этим никто не поспорит. К тому же у тебя нет времени валять дурака, как делал я при моем отце. В твои годы я уже кое-что умел, и по сравнению с тобой – довольно много. Имей в виду, что все дети, рожденные в нашей касте, учатся ходить по канату, как только встают на ноги и ходят так же, как по земле, без шеста и без всякого страха. На руки встают чуть позже, но ходьбу и бег на высоте осваивают быстро. К пяти годам даже самые бесталанные умеют делать основные акробатические трюки. И все это – шутя, между играми и забавами. А тебе уже скоро будет восемь, и ты не умеешь ничего. Вина тут моя, но тебе от этого не легче. Забавляться некогда. Сам я принимал Посвящение в девятнадцать. Это очень поздно. Тот, кто не становится мастером к двадцати годам, не станет им никогда. Такие акробаты чаще всего разбиваются во время прыжков через пропасть. Испытания перед нашим Посвящением трудны, а иные из них выглядят столь ужасающе, что мы храним их в тайне даже от жрецов. Люди других каст порой упрекают нас в том, что мы слишком много переняли у древних воинов, чей культ внушает всем такое отвращение. Наши предки действительно не находили ничего зазорного в воинских практиках. Прежде, чем удостоиться Посвящения, акробат должен научиться бесстрастно смотреть в лицо смерти. И в этом искусстве необходимо совершенствоваться всю жизнь. Пока ты еще вряд ли способен понять, что я имею в виду, – Хэл, не отрываясь, смотрел в широко раскрытые глаза сына. – Но ты станешь посвященным, и жрецы отправят тебя в Нижний Мир. Там тебе пригодится вся выдержка, отвага, бесстрастие и отрешенность, какие только способно отточить искусство Равновесия в своем мастере. – Язвительный взгляд Хэла стал пронзительным и испытующим. – Зачем, по-твоему, все это нужно: годы труда и терпения, реки пота, испытания, при одной мысли о которых у обычных людей мороз бежит по коже? Думаешь, ради праздничных трюков над нашей Храмовой площадью? Быть может, когда-то так и было, но теперь – иначе. Нас посылают в Нижний Мир нести свое искусство и умирать за него. И если повеления верховных жрецов воистину есть воля Великого Духа, значит, наши культовые испытания все же недостаточно суровы, чтобы доказать Ему нашу верность. – Хэл помолчал, наблюдая, как разливается в наивных детских глазах жуткая ночная чернота. – Ты ошеломлен? Тебе не хочется верить, что Великий Дух, которого ты привык считать благим и многомилостивым, столь беспощаден к своим посвященным? Представь себе, ты не одинок. Те, кто теперь жалеет тебя и называет меня злодеем, рассуждают так же. Никто из них не скажет тебе правды, в которой боятся признаться даже самим себе. Но я хочу, чтобы ты знал с первого дня: нас посылают на смерть. Мой отец сломал себе шею в Нижнем Мире не потому, что был плохим акробатом. Наверное, ты кое-что об этом слышал. – Хэл опять умолк, теперь уже надолго, и отвел глаза. – Мою мать с ее труппой сожгли заживо, – выговорил он вдруг, словно помимо воли, торопливым свистящим шепотом, чувствуя, что у него вот-вот перехватит дыхание и спеша украсть у своего сердца слова и мысли, запрятанные в сокровенных недрах, добраться до которых наедине с собой Хэлу никогда еще не удавалось. – Она была из тех, кого в старину называли Эо, – продолжал горбун, глядя куда-то далеко сквозь глухую стену и, казалось, вовсе забыв о маленьком сыне. – Таких акробатов теперь уже нет…
- Почему, отец? – вырвалось у мальчика.
- Почему? – Хэл повернул к нему суровое, мрачное лицо. – Вот уже двести лет каждую весну мы снаряжаем в странствие новую труппу и лучшие наши посвященные назад не возвращаются. Высокое искусство Равновесия враждебно культу Нижнего Мира. Жрецы там учат, что человек слаб и немощен по воле Великого Духа. Тому, кто идет против их учения, грозят такие муки и кары, перед которыми смерть становится желанной. И вот уже мы, ландэртонские акробаты, страшимся следовать по пути отцов, а наши дети просто не смогут вернуться на него, даже если захотят. Мы вырождаемся, а наше искусство гибнет. Нас посылают на войну с культом страха, но мы все больше заражаемся им и все меньше верим в победу. Ни один посвященный нашей касты не посмеет сказать вслух этой правды, а ты будешь расти с ней, и пусть она жжет твое сердце, как мой хлыст жжет твое тело, до тех пор, пока ты не перевернешь ее, не превратишь ее в ложь. Нам нужен вождь, – выговорил Хэл медленно и отчетливо, снова понизив голос, хоть маленький сын и так ловил каждое слово с трепетом, почти не дыша. – Вождь, которого ландэртонцы назвали бы Эо; вождь, за которым акробаты пошли бы в огонь и в воду; тот, кто поставил бы Нижний Мир на колени своим Искусством; такой вождь, перед которым дрогнули бы жрецы страха и отступила бы сама смерть. Он нужен нам как воздух. Ты должен стать им или умереть. И ты им станешь, – заверил Хэл властно. – Даже если поначалу сам будешь молить Великого Духа забрать твою жизнь. Запретить тебе это я не в силах. Однако же не забывай в точности исполнять все наставления целительницы, а главное – заставляй себя выпивать до последней капли горькие напитки, которые дают тебе за столом, какими бы ужасными на вкус они не казались. От них ты окрепнешь быстрее. Твое тело и твои чувства постепенно изменятся. Ты научишься с улыбкой смотреть в глаза смерти, и игра с нею начнет доставлять тебе радость. В конце концов, прыжки через пропасть станут для тебя развлечением. К тебе придет сила, и ты полюбишь Искусство. Ты поймешь, что дает оно куда больше, чем забирает. Ты будешь любить его несравнимо сильней, чем другие, кому оно не стоило такой боли, крови и пота. Сердцу человека дорого лишь то, что дорого ему стоит – это еще одна истина, которая далеко не всем по нутру. Но я считаю тебя достаточно взрослым, чтобы быть с тобой откровенным. И, уж конечно, не стал бы пугать тебя, как пугают маленьких детей. И хоть пока ты умеешь только размазывать сопли, все-таки ты мой сын, а это что-то да значит… Почему ты так на меня смотришь? Может быть, ты хочешь мне что-то сказать?
- Спасибо тебе, отец, – мальчик тщетно пытался сдержать набегающие слезы, и голос его дрожал. – Спасибо, что ты все мне объяснил. Теперь я лучше тебя понял. Я постараюсь не подвести тебя.
Роу виновато опустил влажные глаза и поспешил обтереть лицо рукавом.
- Ложись, не теряй времени. Завтра мы встанем рано. Ты должен выспаться.
Хэл отвернулся к стене, улегся и с головой укрылся одеялом. Сын послушно последовал его примеру. И как ни громадно было потрясение от услышанного, усталость мгновенно разлилась по телу и затуманила мысли. Забываясь в теплом мареве сна, Роу успел еще прошептать Великому Духу привычные слова благодарения.
Впервые после странствия с отцом и его гибели Хэл засыпал в этой маленькой комнатке не один, а минуло тому уже тридцать лет. Теперь, под звуки ровного детского дыхания, они казались долгими, как целая жизнь.
«Может быть, это и к лучшему, что он так мало похож на меня и что в нем совсем нет бунтарского духа, – думал Хэл о своем сыне. – По крайней мере, пока. А там – увидим».