На работе, одна моя сотрудница, часто рассказывала всякие смешные истории про своего говорящего волнистого попугайчика. Я пересказывала их дома, и мы с дочерью тоже хотели иметь у себя такую же маленькую говорилку. Но одно дело хотеть, а другое притворить это в реальность. Время шло, а у нас, как говориться, руки не доходили.
И вот однажды я смотрела из окна на наш двор. Мимо пролетело что-то зелененькое и село на карниз окна лестничной площадки. Я вышла на лестницу и увидела за стеклом зеленого волнистого попугайчика. Он сидел и смотрел на меня. Я осторожно открыла окно. Попугай, видимо, только и ждал этого. Он влетел в окно и сел мне на плечо. Так с попугайчиком на плече я пришла в свою квартиру.
Первым делом я решила покормить этого бездомного бродячего попугая, но кроме хлеба для него ничего не было. Бедолага был такой голодный, что просто кусками глотал хлеб. Насытившись, попугайчик стал ходить по квартире и, как маленький ребенок, все разглядывать. Позже мы поняли, что он больше предпочитал ходить, чем летать. Крылья он применял лишь тогда, когда нужно было быстро преодолеть расстояние, а когда спешить было не куда, он обожал пешие прогулки. Иногда, даже когда ему хотелось сесть к кому-нибудь на плечо, он карабкался сначала по ноге, затем по спине, и только потом добирался до плеча и гордо восседал на нем как покоритель горных вершин.
И так попугайчик, молча, обследовал всю квартиру, разглядывая все, что ему попадалось на пути. Кажется, он остался очень доволен помещением, в которое забросила его судьба.
Мы с дочерью решили, что если не найдутся его хозяева, назовем его Гришкой. Клетки у нас не было, и на ночь мы посадили его на тумбочку. Он послушно там заснул. Во сне он тихо-тихо бормотал что-то. Мы подумали: «Может он говорящий?», подошли поближе, прислушались, но ничего не поняли.
Утром, когда мы встали, попугайчик уже во всю бодрствовал. Он резво взлетел на плечо к дочери и наконец-то решился представиться. Он внятно сказал: «Рома, Ромочка – хорошая птичка». Таким образом, он нам поведал, что у него уже есть имя, и его совсем не надо называть другим именем. Затем он заявил: «Рома – брекер» и стал смешно дергать головой то вправо, то влево, то вперед, то назад, как бы танцуя брейк. Так мы узнали как зовут попугая, и кто он такой.
Мы поспрашивали соседей, не пропадал ли у кого-нибудь попугай. Дочь рассказала о Ромке в школе. Мы даже звонили по объявлению на автобусной остановке о пропаже попугая, но это оказался не тот попугай. Ромкины хозяева так и не нашлись, и мы с чистой совестью присвоили попугайчика себе. Мы купили Ромке клетку, и он стал жить с нами. Так неожиданно сбылась наша мечта, и у нас появился уже готовый говорящий попугайчик. Поистине говорят: «Если гора не идет к Магомету…»
Иногда Ромка вспоминал свою прошлую жизнь, какого дедушку, и говорил: «Дедушка старенький» и кашлял.
Днем мы клетку открывали, и Ромке предоставлялась полная свобода, только на ночь мы его закрывали в своем домике.
Как только рассветало, попугайчик начинал громко щебетать и мешал нам спать. Нам посоветовали на ночь накрывать клетку материей, чтобы птичка думала, что рассвет еще не наступил. Мы так и сделали. Это произвело на Ромку ошеломляющее впечатление. Утром, когда мы сняли тряпку, то увидели, что наш маленький Ромочка сидел не на жердочке, а впился ножками в железную решетку, головой упершись в потолок. У него были жутко испуганные глаза, а весь вид его говорил: «Не надо так делать, я понял, я все понял, больше не буду шуметь». И действительно он все понял и больше никогда не доставлял нам хлопот в этом плане. Более того, он в зеркало следил: спим мы или нет, терпеливо ждал, когда кто-нибудь откроет глаза, и только потом он оживлялся и начинал нам что-нибудь весело вещать.
Ромка очень привязался к нам, и у него даже поменялся режим дня, свойственный попугаям. Обычно птицы с заходом солнца ложатся спать, но Ромик сидел с нами до поздней ночи. Правда, первое время ему было трудновато, и он требовал, чтобы мы раньше ложились спать, кричал на нас и даже звал в спальню: чирикнув, срывался с места и летел в свою клетку, повторяя так несколько раз. Вскоре он понял: уложить нас спать пораньше это утопия, легче самому перестроится. И он поменял образ жизни: стал не дневной птицей, а ночной, как сова.
Была у Ромки одна странность. Он панически боялся качелей в своей клетке. Но когда тушили свет, Ромка в кромешной темноте залезал на качели и спал там до рассвета. Что заставляло его это делать, он и сам, видимо, не знал.
Разговаривать Ромик очень любил. Тараторил что попало без умолку: какие-то отдельные слова, слоги, имитировал кашель, смех, в общем все что мог припомнить в своей маленькой головке. Но больше всего он любил, когда его целенаправленно учили каким-нибудь словам. Он садился на плечо, вытягиваясь, смотрел в рот и напряженно слушал, как повторяют одно и тоже слово. Если слово было длинное, например «перестройка» (тогда были перестроечные времена), он пытался тут же повторять частями: «пере», «стройка», и так усердно трудился, пока у него наконец-то ни получалось. Короче, Ромка был ученик старательный и очень любил, когда с ним занимаются.
К нам часто ходили знакомые, друзья, одноклассники дочери и все учили Ромку «чему-нибудь и как-нибудь». Он схватывал, как говорится, все «на лету», не только чему его учили, но и случайно услышанные слова. Так в Ромкином лексиконе появилось множество слов. Он употреблял их к месту и не к месту тоже. Так, например, слово «кошмар» у него получалось всегда к месту. Иногда он произносил длинный монолог, время от времени, вставляя туда это словечко, а иногда неожиданно встревал в наши разговоры, произнося это слово громко и четко по слогам: «кошш-мар».
В Ромкиной клетке висел колокольчик. Он часто стучал по нему носом и вопил: «Дурак, ты дурак, придурок, дурачок». Вообще эти «дурацкие» слова ему очень приглянулись и он ими часто обзывался. Но себя он называл очень нежно и трепетно: «Ромочка хороший, Ромушка, Ромашка, Дорогуша, Ромчик, птичка хорошая» и т.д. Ромик выучил даже нашу фамилию и говорил: «Ромочка Ревякин». У Ромки было еще одно любимое ругательство: он очень любил слово «собака». Оно получалось очень забавно: он долго тянул первую букву «ссс…», поэтому это звучало достаточно смачно. Все кто это слышал, не могли удержаться от смеха. Когда же начинали хохотать, то он тоже заразительно закатывался, как мешочек со смехом: «Ахх-ха-ха-ха, ахх-ха-ха-ха», чем приводил публику еще в больший восторг.
Надо сказать, что Ромке доставляло большое удовольствие смешить людей. Это была для него самая большая награда. Он так любил, когда люди смеялись и радовались, что казалось, готов был отдать за это все, причем совершенно бескорыстно. Иногда даже поражало, сколько же в этой маленькой птичке было стремления принести как можно больше веселья и радости в этот мир.
Ромка был очень общительный. Когда мы приходили домой, он радостно встречал нас. Прилетал, садился на плечо, начинал радостно лепетать. Особенно он старался что-то рассказать мне, видимо считая, что я главная хозяйка в этом доме. Ромка пытался воспроизвести все, что за день успевал записать на свою магнитофонную ленту, будто бы он был подслушивающим устройством. Так я узнавала, что к дочери приходили в гости одноклассники, какие слова они употребляли, как смеялись. В общем – ябидничил. Однажды наша бабушка целый день его учила говорить свое имя «Сима». Ромка молчал как партизан, но когда я пришла домой, он быстро, почти скороговоркой начал что-то тараторить, периодически вставляя имя «Сима». Можно было подумать, что Ромчик работает у меня осведомителем.
Ромка запоминал и то, что говорили по телевизору. Как-то мы смотрели кинокомедию «Джентльмены удачи». Там несколько раз прозвучало слово «редиска», что означало «плохой человек». Ромка смекнул, что над этим словом смеются, тут же запомнил, и в последствии стал говорить: «редиска» или «ты редиска». А когда показывали фильм «Три плюс два», где одного героя звали Рома, как и его, а другого героя называли «дипломат», то наш Ромка на утро начал величать себя: «Рома-дипломат».
Ромчик подражал не только речи, но и манерам. Так, например, он видел, как мы часто целуем дочь в щечку. И в свою очередь, он как маленькая обезьянка, садился к дочери на плечо, прижимался клювом к ее лицу и громко чмокал.
Однажды мы с дочерью сидели на диване, а Ромка между нами на спинке дивана. Мы решили подшутить над ним. Я позвала нежно: «Рома, Ромочка, иди сюда». Он, смешно переставляя свои косолапые ножки, подбежал ко мне по спинке дивана. Я отвернулась от него и не стала с ним общаться. В это время дочь так же нежно позвала его к себе, и он, недоуменно посмотрев на меня, повернулся и пошлепал к дочери. А когда он подбежал к ней, она тоже отвернулась. Я опять ласково позвала, сбитого с толку Ромку, и он опять доверительно кинулся ко мне бежать. Но когда я вновь отвернулась, тут-то он догадался, что над ним просто издеваются. Тогда он резко чирикнул что-то на своем языке, сорвался с места и полетел в другую комнату, сел в свою клетку и нахохлился (обиделся). Нам стало стыдно за свою злую шутку. Мы забрали его из клетки и стали с ним играть и уделять ему повышенное внимание, ласково разговаривая с ним. Он сразу же простил нам наши нелепые выходки, тут же развеселился и начал радостно что-то бубнить.
Ромка умел сопереживать. Однажды я заболела и весь день лежала в постели с температурой. Ромчик как преданный друг, сидел рядом со мной на спинке стула. И хотя все были дома, он никуда не отходил от меня, как будто сиделка.
Ромка любил общаться со всеми, кто бы ни приходил к нам в дом. Он также садился на плечо и что-то быстро рассказывал, как бы вводил человека в курс дела. Он так спешил, стараясь дать как можно больше информации, что половина из того, что он болтал, было не понятно. Так он мог «уболтать» кого угодно. Очень любил участвовать в наших разговорах. Услышав речь, «говорилка» включалась, и старалась всех переговорить.
Ромка общался не только с людьми, но и с рыбками. Он садился на стекло сверху аквариума и стучал по нему носом. Рыбки приплывали, Ромка на них глядел и иногда им что-то рассказывал.
Ромка также любил общаться со своим отражением в зеркале: садился на трюмо, свешивал голову вниз и стучал по зеркалу клювом. Видимо он думал, что там какой-то другой попугайчик, который ему очень нравился: ведь куда бы Ромка не ткнулся носом, везде был милый клювик его сородича. Он мог часами проводить около зеркала. Как-то заигравшись, Ромчик свалился за трюмо и застрял между зеркалом и стеной. Пришлось отодвигать трюмо, чтобы извлечь пострадавшего. К счастью Ромка отделался небольшим испугом.
Однажды Ромка чуть было не утонул. Муж чистил аквариум и снял верхнее стекло. Ромка влетел в комнату, сделал вираж, зашел на посадочную полосу и, не заметив, что стекла на аквариуме нет, приземлился… вернее «приводнился» и забарахтался в воде. Хорошо, что муж успел подбежать и спасти утопающего. С него текла вода, вид у него был ошарашенный, а глаза выпученные. Ромка, видимо, ничего не понял, что же все-таки с ним произошло, и как прежде любил садиться на аквариум и общаться с рыбками.
Многие говорящие попугаи умеют высвистывать мелодии, но в отличии от них, у Ромки совершенно не было музыкального слуха. Ромчик правда пытался петь и тянул отдельные слоги: «Та-та-тааа, ля-ля-ля-ляааа», но у него получалось как у маленького ребенка, который не умеет петь. Зато Ромка очень любил слушать, когда дочь играла на пианино, особенно любил «Лунную сонату». Он ложился на пианино, клал на него голову, и сам весь распластывался, стараясь впитать в себя музыку не только слухом, но и всем телом. Так, находясь в каком-то трансе, Ромка валялся в полубессознательном состоянии до тех пор, пока дочь не переставала играть.
Как-то к нашей бабушке во двор залетел такой же волнистый попугай. Его поймали, и бабушка отдала его нам. Он был назван Петрушей. В отличие от Ромы, он совершенно не умел разговаривать, и был несколько диковатый, с нами не общался. Ромка очень обрадовался появлению своего сородича, все время вертелся около него и что-то бормотал то на человеческом, то на попугайном языке. При этом Ромка постоянно пытался стучать Петрушу по клюву, точно также как стучал в свое изображение в зеркале. Петьке совсем не нравилось надоедливое Ромкино поведение. Он клевал и отгонял его от себя. Но Ромкиному упрямству не было предела. Ромчик так долго общался с зеркалом, что считал это хорошим тоном. Тем более что тому попугайчику в зеркале тоже очень нравилось стучать ему по носу. Поэтому Ромка не отходил от Петруши ни на шаг, и даже когда тот засыпал, Рома дежурил около его клюва. Как только Петя просыпался и видел перед собой Ромкин нос, то у Петруши становился такой раздраженный вид, будто бы он говорил: «Опять ты здесь? Уйди, псих!» и клевал надоедливого приставалу.
Ромочка, видимо, думал: «Разве Петя не видит, что это проявление самых нежных его, Ромкиных чувств. Как можно этого не понимать?». И Петруша наконец-то понял… Понял, что на больных, причем неизлечимо, как говорится, не обижаются, понял, что такое маниакальное поведение уже ничем не исправить, и перестал с этим бороться. Он стал позволять Ромке доказывать свою преданность таким неадекватным способом. Ромчик был просто счастлив: наконец-то его признали.
Петруша решил взять над Ромкой шефство, и стал им командовать. Тот охотно подчинился, так как в Петруше души не чаял, все время вертелся около него и называл его сокращенно: «Петро». Петруха вскоре начал злоупотреблять Ромкиным отношением к себе и ревновать его к нам: как только Рома садился к кому-нибудь из нас на плечо, Петруша громко вскрикивал, подавая какой-то сигнал. Ромка тут же бросался к Петьке и уже не отходил от него: Куда Петро, туда и он, так и летал за ним по всей квартире, радостно чирикая и чего-то тараторя.
Через некоторое время дочь отдала Петрушу своей однокласснице, и Ромка опять стал активно общаться с нами, и почти не скучал по своему Петру, в конце концов, с ним же остался его любимый попугайчик в зеркале, который всегда готов был с ним играть.
Ромка был оптимистом и так любил жизнь, что не позволял себе впадать в какие-то там депрессии. Лишь иногда он вспоминал своего бывшего товарища, говоря: «Петро, Петруша». И судьба наградила Ромку еще одним знакомством.
Не помню уже, для какой цели, к нам принесли на несколько дней желтую попугаиху. В последствии мы узнали, что она очень агрессивно относилась к самцам и забила уже двух попугаев. Но тогда мы об этом не знали, иначе бы мы никогда ее не взяли. Мы стали знакомить попугаиху с Ромкой. Поднесли их друг к другу. Ромку сразу же что-то насторожило, видимо он каким-то своим чутьем понял, что у этой дамы криминальное прошлое, и на всякий случай, отлетел от нее. Но в силу своего добродушного характера, Рома вскоре стал с ней общаться.
Как обычно, первым делом он начал информировать попугаиху обо всем, что считал нужным, как на попугайном, так и на человеческом языке, постоянно стукая ее носом по клюву. Видимо, она впервые видела таких ученых попугаев и заворожено смотрела на Ромку, даже не сопротивляясь его странным выходкам. Вероятно, ее поразила Ромина образованность, и, видимо, она подумала, что все это нужно для каких-то научных опытов. В общем, Ромка очаровал попугаиху с первых непонятных ей слов. Она просто обожала его и смиренно терпела, когда Ромчик стучал ей по носу. Она покорно сидела в клетке и боялась хоть чем-нибудь вызвать малейшее недовольство хозяина. Ромка относился к ней, как к своей игрушке. Он улетал, занимался своими делами, общался с нами. А попугаиха терпеливо ждала его возвращения, лишь изредка вылезала из клетки, садилась на крышу и с надеждой смотрела из комнаты в коридор, когда же вернется ее «Одиссей». Ромка время от времени наведывался к своей «Пенелопе», чтобы постучать ее по клюву, но у него было так много дел, что ему некогда было сидеть около подружки в клетке. Через несколько дней попугаиху забрали, но Ромка ничуть не расстроился, ведь тот милый попугайчик в зеркале все равно оставался с ним, и он был самый лучший, самый веселый, самый добрый и самый преданный.
Ромка, по своей натуре был пацифист и очень не любил, когда кто-нибудь повышал голос или ругался, он весь напрягался и вытаращивал глаза. Помнится, я ругала за что-то дочь. Ромка сидел у меня на плече и от напряжения вцепился в него. Попугайчик долго терпел, а потом громко и резко выкрикнул несколько отдельных, им самим придуманным слогов, так же резко замолчал и застыл на месте. Видимо, он и сам не ожидал от себя такого дерзкого поведения, но надо же было ему как-то прекратить наши разборки.
Вскоре случай предоставил Ромке возможность более грамотно нас утихомиривать. Как-то нам надо было не на долго уехать, и мы оставили Ромку соседям. У них была собака, которая часто не по делу лаяла. Соседи строго говорили ей: «Тихо!». Ромка запомнил это слово, и в последствии, как только мы начинали повышать голос, он кричал: «Тихо, тихо!».
Ромка очень боялся выходить за пределы квартиры. Если кто-то пытался выйти, например, к мусоропроводу, с сидящим на плече попугайчиком, он тут же срывался с плеча и летел обратно домой. Видимо, Ромка так нахлебался горя, когда был бродячим попугаем и скитался по улицам, что запомнил это на всю свою жизнь.
Ромка был чистюлей, и часто заниматься личной гигиеной: чистил свои перышки и очень любил купаться в воде. Купальней ему служила кухонная раковина. Мы открывали водопроводный кран, Ромка бегал вокруг тоненькой струйки воды и поставлял под нее то одно крыло, то другое, то шею, то хвост, при этом звонко и радостно щебетал от удовольствия. А вот ногти стричь Ромка не любил, но нам все равно приходилось это делать, так как коготки мешали Ромчику и цеплялись за все. Порой даже приходилось высвобождать откуда-нибудь зацепившиеся лапки. Когда мы стригли Ромке ногти, он сопротивлялся, как мог, даже применял хитрость: сжимал лапку в кулак и крепко держал ее. Одному человеку было с Ромкой не справиться, и приходилось эту процедуру делать вдвоем: один держал и отгибал каждый пальчик по очереди, а другой ножницами стриг.
Была у Ромки одна привилегия: ему разрешали есть с нами за одним столом. Хотя Ромчику клали еду отдельно, он все равно старался есть из чьей-нибудь тарелки за компанию. А ел он почти все, что ели мы: макароны, гречку, картошку, суп и т.д. Потом вскарабкивался на кого-нибудь из нас и терся носом о плечо, чтобы очистить свой клюв от остатков пищи.
Мои сотрудники на работе часто спрашивали у меня: «Как там ваш Ромка?», и теперь уже была моя очередь рассказывать всякие истории про наше «чудо в перьях». Эти истории они потом пересказывали дома своим родным. Как-то на очередной вопрос о Ромке я ответила: «Вчера пил с нами чай с тортом». Одна сотрудницы удивленно переспросила: «Как это чай с тортом?». Но ничего удивительного в этом для нас не было: Ромка отщипывал от чьего-нибудь куска торт, а потом лез головой в чью-нибудь чашку с чаем – привычное дело. Ромка обязательно должен был попробовать все, что было на столе, как заправский дегустатор, а если мы ему не разрешали, то он раздраженно кричал и требовал позволить ему отпробовать буквально все.
У одной нашей сотрудницы был маленький сын, и он каждый день просил маму рассказать ему на ночь, как сказку, про тетиного попугая.
Так Ромка прожил с нами девять лет до глубокой старости. Для волнистых попугайчиков это довольно много. Мы не знаем, какой у него был возраст, когда он появился у нас в доме, так как он поведал нам только свое имя, а сколько лет, не сказал.
Мы часто с большой теплотой и нежностью вспоминаем эту маленькую птичку, которая каждый день приносила нам минуты радости и дарила нам свою бескорыстную любовь.