Тамара первая из семьи приехала из обнищавшего молдавского села на заработки в Италию. Устроившись при помощи односельчанок сиделкой в Милане, она прислала и сестре денег на дорогу в « обетованный край». Вскоре Ануца, оставив двух сыновей-подростков и мужа, последовала за сестрой. Уезжать в неизвестность было трудно. Это походило на умирание: не видеть больше ни детей, ни мужа, ни друзей; оторваться от привычных дел, хлопот, мыслей. А что впереди? Но другого выхода не было. Так ее жизнь была отдана на заклание семье. Деньги, заработанные за границей, пойдут на учебу, пропитание, одежду для детей и на дело для мужа: дом отстроит. И приедет Ануца, как мечталось супругам, года через два, не больше, и заживут они счастливо и в достатке.
Тамара успела приехать в Италию еще как туристка. А Ануце уже пришлось пересекать границы тайно. С наплывом народа в начале нового века из стран СНГ в Европу туристические туры были запрещены. Водители все равно везли женщин, но тайно и за большие деньги. Проезд Ануцы обошелся ей в две тысячи евро, а через границу переправляли ее в автобусе, в закрытой пластиковой клетчатой сумке, подобной тем, в которых перевозились передачи из дома и обратно, в Италию. На протяжении восьми часов Ануца, неудобно свернувшись, не чувствуя частей тела и никаких эмоций, кроме страха быть обнаруженной и не попасть в «рай», пересекала границы: сначала через Венгрию, а затем через Австрию. Когда, наконец, с прибытием в Италию, «адовы круги» были закончены, и Ануце помогли подняться и выйти из «убежища», она на несколько часов впала в оцепенение, потеряв способность о чем – либо думать и что – либо говорить. В Милане ее встретила сестра и повела на место своей работы.
В квартире, постоянно прячась от парализованной хозяйки и снова едва дыша от того же страха быть обнаруженной, Ануца прожила месяц, после которого, при помощи тех же односельчанок для нее была найдена работа с дедом. Анна стала жить за городом Комо, в горах, вблизи Швейцарских Альп. В первое время свое новое место она воспринимала как иную планету, так ей было здесь все странно: уютные ухоженные домики с палисадниками, безлюдные улочки; перелесок, состоявший, в основном, из съедобных каштанов, убеленные снегом горы, находившиеся так близко, что, казалось, можно подойти к ним, потратив на путь часа два, не больше. Ануца в свободное от работы время часто шла в лесок и подолгу из-за высоченных сосен смотрела на них. Наслаждаясь величием гор, она взглядом благодарила их за неземную красоту,а Бога за счастье заработать денег для семьи.
Странным, не похожим ни на кого из знакомых ей людей, был и дед. По ночам он не спал, все время ходил по дому, что- то бормоча, доставал в кухне посуду из шкафчика и перекладывал ее на полки в шкаф для одежды,стоявший в гостиной. Часто пересчитывал деньги, затем перепрятывал их в более надежное, как ему казалось, место. Ануца сквозь сон прислушивалась к его передвижениям по квартире, но не вставала, берегла силы. Ведь за день ей нужно было найти спрятанные ночью деньги, снова разложить все по местам, умыть и накормить деда, дать ему таблетки, погулять с ним, убрать, приготовить, постирать, а главное- перетерпеть все его причуды, приспосабливаясь к ним, - иначе не выживешь.Одной из причуд были вечерние посиделки.
За ужином, состоявшим из супа, заправленного мелкими макаронами, так называемым мясным кубиком и едва приправленного тертым пармезаном, он включал магнитофон с записями итальянских опер и в любой момент мог подхватиться со стула,и, подняв Анну, закружиться с ней в вальсе.
По пятницам Ануца мыла старика. Душевой в доме не было, в ванную старик отказывался влезать, и мыть его приходилось, сидя на стуле. Однако процедуру омовения старик любил, хотя, кроме приятных моментов, были там и менее приятные. Ночью накануне «бани» он сам собирал себе чистое белье, а утром выглядел очень довольным. Мытье начиналось с ног. Анна стелила вокруг бидэ две чистые тряпки, сажала старика на стул, пододвигая его поближе к воде, и начинала мыть сначала одну ногу, а потом другую. Когда эта процедура заканчивалась, Анна промывала бидэ и уже чистой водой подмывала деда, усадив его удобней. Дед приговаривал: «Мой лучше!». Затем наступала очередь верхней части тела: вначале головы, затем спины, груди и живота. Когда Анна мыла ему голову, дед ругался. «Хватит! Хватит!»- кричал он. «Но я же только намылила! Теперь надо смыть!» - говорила Анна, стараясь убрать руки старика, мешающие процедуре. Наконец, мытье закончено, дед облачен в чистое белье, и начиналось бритье бороды и усов. Старик млел и говорил: «Откроем парикмахерскую. Будешь брить односельчан». После купания в ванной царил хаос: разбросанные мокрые тряпки и вещи, использованный памперс, полотенца. Провести банную процедуру более аккуратно не получалось. Дед был непредсказуем в действиях, и приходилось делать, как получалось: уделять все внимание ему, а порядок наводить потом.
Так проходили месяцы, а затем и годы. Анна выучила язык и иногда посмеивалась, вспоминая, как спустя всего неделю после прихода ее в дом, деду стало плохо, и она решила, что старик умер. Анна не владела тогда еще языком, и, позвонив родственникам, объяснила его смерть, как умела, фразой «Гитлер капут». Теперь Ануца может на хорошем итальянском и права свои отстоять. Ей стали платить тринадцатую зарплату, отпускные и даже обещали ликвидационные, когда уволится. Правда, на это потребовалось все ее мужество: сын деда был вспыльчивым и, услышав о требованиях Анны, стал ругать ее, говоря, что она примитивная, но хитрая и как ей не стыдно, живя на всем готовом, требовать от него еще каких-то прав. Анна тогда очень расстроилась и даже хотела уйти, но сын, к ее удивлению, на второй день после размолвки пришел и, как ни в чем не бывало, пообещал ей все выплаты.
По воскресеньям Ануца ездила к сестре в Милан. Вставала в этот день в шесть утра, готовила деду еду, поднимала, мыла и кормила его. Несмотря на выходной, это входило в ее обязанности. В восемь отправлялся автобус в поселок, откуда на поезде Анна добиралась уже до Милана. Дорога занимала часа два. Летом еще ничего, но зимой в воскресенье вставать рано было неохота и уж тем более не было приятным на темной безлюдной улице ожидать автобус. Где-то рядом лаял пес, а церковные колокола, внезапно разрезавшие тишину, навевали чувство одиночества. Впрочем, одиночество давно уже стало самым близким спутником Анны. На работе ни ею, ни дедом никто не интересовался. Родные деда никогда и ни в чем ей не помогали, а старик дряхлел и становился все невыносимее. Он постоянно следовал за Анной по пятам, донимая ее требованиями дать сигарету или сводить в туалет. Однажды, измучившись после четырех бессонных ночей со стариком, она пожаловалась на усталость и недомогание его сыну и в ответ услышала отрывистые и холодные слова: «Не можешь работать – уходи!» Анна осталась. Она ждала обновления документов; уходить было рискованно. Тем временем постоянные вынужденные бессонницы стали приводить к тому, что Ануца начала слышать звуки, которых в природе и нет; ей тяжело было общаться с окружающими, а со временем она стала впадать в ступор.Сидела без движения на стуле, глядя в одну точку.Случалось и хуже.Анна выходила из дому,шла по знакомой дороге,а потом не могла вернуться назад: дороги не помнила.
Раньше Анна много думала о семье. Посылала деньги, посылки. Очень хотела чаще слышать детей, мужа, нуждалась в их поддержке. Но, когда звонила домой, слышала равнодушные голоса родных. Дети и муж от нее отвыкли, а, может, в глубине души даже завидовали ей: живет на всем готовом, на работе не убивается, деньги какие зарабатывает. Счастливая! Все, что хочет, может себе купить. Общались с удовольствием только тогда, когда знали, что их ждет посылка из Италии. А она боялась потратить на себя лишний евро. Одевалась в поношенную одежду и за все годы работы в Италии дальше Милана нигде не была. « Детей же надо доучить. Мебель в отстроенный дом еще не вся приобретена,- рассуждала она.- Не до экскурсий. Не до обновок».
Однажды сын деда позвонил Тамаре, изредка навещавшей сестру, и попросил ее приехать, забрать Анну. «С ней что-то не то»,- коротко сообщил он. Аннушка перестала разговаривать и реагировать на любые проявления жизни.Работать она больше не могла. Тамара решила отправить Ануцу домой на автобусе с хорошо знакомой женщиной, землячкой сестер, которая могла бы присмотреть за ней.
Приехала Ануца в родное село, а дети и муж печальных изменений в ней не приняли. Никто и не думал позаботиться о ней. «Чего приехала?» - говорили глаза родных. «Могла бы и в итальянской клинике полечиться. Подумаешь, нервы сдали. Отдохнула бы, отошла и снова работать пошла бы», - думал муж. В глаза ей никто такого не говорил, но на каждом шагу она встречала недовольный или насмешливый взгляд. Невестка вскоре придираться начала: не так посуду сложила, не так постирала, не то сварила, не там села, не так посмотрела, не то сказала. Стало Анне дома более тошно, чем в Италии. Новый красивый просторный дом, выстроенный за заработанные ею деньги, оказался холодным, а родные – хуже чужих людей.
Несмотря ни на что, воздух родины положительно повлиял на состояние Анны.Она пришла в себя.
Прожила Ануца дома с месяц, а затем, никому ничего не говоря, собрала вещи и вернулась в Италию. Стала жить с сестрой, снимавшей квартиру в Милане еще с тремя женщинами. Занимались уборкой квартир. Казалось, Анна вернулась к здоровому состоянию. Помогала в хозяйстве, ходила за продуктами, но возвращались моменты, когда подолгу молчала, ни на что не реагируя. Тамара решила пролечить сестру в психиатрической клинике, но там ей ответили: «Пусть домой едет. Много у нас таких».
Так и осталась Ануца жить с сестрой на чужбине. Иногда Тамара берет ее на уборку, чтобы были деньги хоть жилье оплатить. Иногда кто-то из жилиц за ней присмотрит. Нельзя оставлять Ануцу одну, иначе соберет дорожную сумку, выйдет на улицу и сядет на тротуар чего- то ждать. А чего ждать? Она и сама не знает.