АБУ-КАБИР
(бонус-глава к роману «Челдон»)
Проезжая по южному Тель-Авиву, за окнами автобуса проплыли знакомые высокие, мрачные стены, смотровая вышка – тюрьма Абу-Кабир.
Лето 1992-го. Тель-Авив. Конец улицы Дизенгофф, где между прикмахерской «Лайза» и секс-шопом с пуританским названием «Игрушки для взрослых» затесалась наша маклерская контора. За углом на маленькой улочке Цидон возвышается одноименный отель, арендованный министерством абсорбции для временного расселения прибывавших в невероятных количествах тогда новых репатриантов. Владелец отеля, Авраам, «старик Козлодоев», лет шестидесяти пяти с фигурой культуриста, оставил пентхауз для своих нужд, там он охаживает постоялиц отеля, по-своему помогает скорейшей абсорбции на исторической родине. Еще несколько месяцев назад я сам проживал в этом отеле (читайте роман «Челдон» на моей страничке на Прозе). После неоднократных предупреждений о недопустимости подпольной коммерческой деятельности в стенах отеля, Авраам выгнал меня оттуда вместе с семьей. Я тут же открыл маклерскую контору на паях с двумя компаньонами и тружусь вполне легально. В работе нам помогают русские портье отеля, они дают потенциальным квартиросъемщикам правильные рекомендации и получают от нас за это долю. Лишь один портье, коренной израильтянин Ави, никак не идет на сотрудничество. Ави - религиозный сионист, он носит черную кипу, но самое ужасное что Ави – кибуцник. Кибуцы - это такие коммунистические коммуны, и вся зарплата Ави уходит напрямую в общую кассу кибуца, потому Ави не любит предпринимателей как класс, ну, а маклеры для него просто откровенные жулики. Работал в отеле еще один портье-израильтянин, Цвика, но Аврааму пришлось его уволить после многочисленных жалоб от постояльцев мужского пола за сексуальные домогательства. Еще парочка постоялиц подрабатывали проституцией. Вот такая атмосфера царила в отеле «Цидон» летом 1992-го.
Оказались среди наших клиентов профессор сухумского университета с женой. Гражданская война в Абхазии была в самом разгаре, не до пожитков было, потому по сравнению с другими кавказскими евреями профессор прибыл на историческую родину абсолютно голым – всего лишь с четырьмя огромными чемоданами.
Мы подыскали профессору приличную квартиру в хорошем районе, и договорились на следующее утро их туда перевезти.
Ждем профессора у входа в отель. Опаздывает. Выходят – профессор злой, жена в слезах. Что случилось? Оказалось, у них украли два чемодана из камеры хранения отеля.
Часть первого этажа отеля занимало помещение, которое планировалось использовать под ресторан, но в связи со специфическим контингентом постояльцев он не понадобился. Потому помещение это использовали как камеру хранения. Вот только забывали предупредить, что « за сохранность вещей администрация ответственности не несет». Репатрианты не туристы, они перли с собой кто сколько унесет. Вчера еще советские, привыкшие с пеленок к тотальному дефициту, они старались все держать при себе в номерах отеля, и без того маленькие номера были забиты всевозможным скарбом. Почему-то это раздражало владельца отеля, и он настоятельно советовал репатриантам оставлять громоздкие чемоданы и тюки в камере хранения. И люди оставляли, куда деваться – начальство велит. Дверь камеры хранения была рядом с ресепшн, закрывалась на ключ, и была под наблюдением портье. Но окна выходили на тыльную сторону отеля, потому не просматривались с ресепшн. Вернее, это были не окна, а оконные проемы, наскоро зашитые листами ДВП.
Так вот, кто-то отодрал один из листов и упер два профессорских чемодана. По чистому совпадению, профессор с женой заселились в отель именно в смену, когда дежурил Ави, он то и посоветовал им настоятельно оставить чемоданы в камере хранения. Профессор был очень на него зол. Мало того, Ави и полицию не торопился вызывать по случаю кражи. Мы решили помочь профессору разобраться с этим делом и зашли всей компанией в отель. Ави терпеть меня не мог еще со времени проживания в отеле, а тут я на него наезжать стал, не с угрозами, конечно, а так, пристыдить. Долго он меня слушать не стал, вышел из-за стойки и, размахивая руками перед моим носом, потребовал от меня покинуть отель. В какой-то момент его волосатая клешня оказалась в сантиметре от моего носа, и я машинально отмахнул ее в сторону. Ах, так! – воскликнул Ави, вернулся за стойку и принялся кому-то звонить. Я подумал, что он Аврааму звонит, хозяину отеля, тот обычно рано приходил, но в это утро его не было.
Не прошло и пары минут, как у входа в отель резко затормозила полицейская машина.
Из нее молниеносно выскочили двое полицейских, один остался контролировать вход, придерживая открытую дверь, другой направился к ресепшн. Ави еще издалека обратился к полицейскому, указав на меня.
«Так это он в полицию звонил, гондон!»
Рослый полицейский ринулся ко мне, намертво стиснул правое запястье и в мгновенье ока защелкнул браслет наручников. Вторую руку – приказал он тоном не приемлющим возражений, и защелкнул второй браслет. Решивших было вступиться за меня, вербально, профессора с женой, он тут же прервал, попросив кого-то из собравшихся в лобби зевак перевести с иврита на русский. Сказал, что те могут подать заявление в полицию по поводу кражи их чемоданов, но прибыли они сюда по сигналу о физическом насилии.
Чего там этот гондон Ави им наговорил? Насилие над личностью! Я всего как год с небольшим из СССР, там из-за такого, ничтожного, случая никто бы милицию вызывать не стал, но, если б и вызвали, то разобрались бы на месте, полюбовно. Видимо из-за бедности и тотального дефицита посягательства на личное имущество, а уж тем более государственное, всегда наказывались строже, чем мордобой и мелкое хулиганство. Помнится, сосед мой по лестничной площадке, дядя Коля, как минимум два раза в месяц, в дни аванса и получки, лупил свою жену, тетю Валю, и она частенько вызывала наряд милиции, благо, отделение милиции находилось через дорогу. Как только милиционеры спускали пьяного, матерившегося дядю Колю на один лестничный марш, тоже не трезвая, избитая тетя Валя, со слезами и воплями – Не забирайте Коленьку! – бросалась следом и умоляла милиционеров отпустить мужа. И милиционеры отпускали. Так длилось годами. А тут что? Пальцем коснулся - сразу наручники и в каталажку – ну и порядки на новой родине.
Под любопытными взорами зевак, меня вывели из отеля, и затолкали на заднее сидение полицейского седана. Когда запихивали, полисмен нагнул мощной рукой голову, зрелищно получилось, по киношному. Один полисмен сел рядом со мной, другой за руль.
Я пробовал завязать разговор, мол, ничего не произошло, не трогал я этого Ави, мне же приказали заткнуться и молчать всю дорогу.
Привезли в полицейский участок неподалеку от центральной автобусной станции. Сняв с затекших запястий наручники, эти впечатляющие символы несвободы, меня передали дежурному по «клоповнику», так у нас в городе называли камеру для задержанных. Шмон. Я выгреб все из карманов, дежурный меня обшмонал, но, ни ремень, ни шнурки от ботинок, как это делали в СССР, не забрал.
«Клоповник» походил на тот, что был в нашем отделении милиции – решетчатая дверь, привинченные к стенам лавки. Один задержанный, пьяный, похоже, спал, растянувшись на лавке. Еще были два молодых палестинца с Западного берега. Один из них немного говорил на иврите, другой с трудом понимал. Их арестовали за нелегальное проникновение на территорию Израиля, где они, тоже нелегально, трудились на стройке в Тель-Авиве. Как я понял из их рассказа, подрядчик, чтоб сэкономить, решил им вообще не заплатить, и сдал ментам, падла. Я не приемлю рабский труд, а так же когда за работу не платят обещанного вознаграждения. Единственный раз в жизни мне не заплатили за работу, и было это в Израиле. Подрядился я вскоре после приезда мыть посуду в одном ресторане «… я еврей, и пашу у еврея, платит в час он мне три двадцать пять…» - не заплатил, падла, ни цента, вернее, агоры, так я расхуярил булыжником лобовик его новенькой бэхи. Нанял работника – заплати, кем бы он ни был. И не серчай, если вдруг на стройке кирпич на бошку упадет, или прирежут на апельсиновой плантации, что довольно часто случалось.
В «клоповнике» я пробыл, наверное, с час, ждал, что вот-вот допросят, пожурят и отпустят.
Наконец дежурный позвал меня на выход. И вместо допроса на меня снова надели наручники, затолкали в полицейский минибус, и сказали, что везут - в тюрьму!
Затем в минибус затолкали тех двух палестинцев. Задался вопросом – сильно ли отличается мое нынешнее положение от этих арабов? Еще совсем недавно я трудился с ними бок о бок на стройке, как и они перепачканный раствором, а сейчас нас, закованных в кандалы, везут в восточный зиндан с пугающим названием - Абу-Кабир. Не знаю, какие ассоциации возникали у арабов по поводу названия тюрьмы, мне же представлялись низкие темные норы, закованные в кандалы узники в истлевших одеждах, жестокие стражники-янычары, которые вливают в глотки узников кипящее масло, садят на кол, или еще как-то изощренно пытают несчастных.
Не имея заграничного опыта задержаний и приводов, я подумал, что здесь в полицейских участках вообще дознание не проводят, и для этого задержанных везут в тюрьму, правила такие, наверное.
В отстойнике зиндана парились двое колумбийцев. На иврите они не говорили, насколько хватило моего примитивного английского - их арестовали за нарушение визового режима. Выглядели они довольно злобно, на фанатичных паломников-католиков, расчувствовавшихся на Святой Земле до такой степени, что просрочили визы, явно не походили. Единственное что пришло на ум, так это гремевший тогда Пабло Эскобар и сотоварищи.
Если не считать гауптвахты, приводов пьяным в милицию будучи несовершеннолетним, и уже в вытрезвитель совершеннолетним, я несколько раз оказывался под следствием, вернее, меня пытались привлечь, но продержав пару-тройку дней в КПЗ райотдела милиции, выпускали за отсутствием либо недостаточностью улик. Однажды меня арестовали в школе прямо во время урока. Пытались меня привлечь по статьям куда более тяжелым, чем мордобой – кража личного и государственного имущества, хранение и сбыт краденного, грабеж, разбой, изготовление и хранение холодного и огнестрельного оружия. Но, как я уже сказал, дальше районного КПЗ меня не возили, содержание в тюрьме считалось чем-то очень серьезным, после чего обычно следовал суд и приговор. Хочу отметить, что в советские годы были такие, экзотические, но точно гуманные меры – товарищеский суд, взятие на поруки, условное наказание и наказание с отсрочкой также широко применялось. А так же «химия» - работы на стройках народного хозяйства, где вместо дурных привычек тюрем и колоний, оступившийся человек мог приобрести нужную рабочую профессию. Такое положение вещей я застал в начале 80-х.
Противный лязг замка тюремной двери прервал мыслительный процесс. Дежурный вывел меня из клоповника. Наконец-то, допросят, и пойду восвояси.
Вместе с дежурным еще один тюремщик, конвойный, что ли, начинает меня шмонать, включая полицейский участок это уже третий шмон. На допрос? «В камеру, завтра на суд поедешь». Что за херня! Стал залупаться, отказываюсь идти. Дежурный со спины зашел, сделал захват шеи, душит, сволота, - Сейчас, кусок дерьма, в камеру к наркоманам пойдешь! Мент он и в Африке мент - задушит, падла, а потом скажут, что палестинцы в камере придушили! Могу представить, как они с палестинцами «церемонятся». Все, понял, отпусти! - выдавил я, теряя сознание.
Лабиринты коридоров, лестничных маршей, двери, решетки. Конвойный завел меня, как я понял, на второй этаж. Длинный коридор, двери камер. Прохаживается охранник, руки в брюки, стережет. Конвойный просит открыть камеру почти в самом конце коридора. Двери камер решетчатые, кое-где зеки стоят у дверей, любопытствуют.
Перед тем как запереть, охранник пристально посмотрел на меня, однако, ничего при этом не сказал.
Камера. Справа от двери вдоль стен буквой «Г» три двухярусные шконки, слева торцом к стене прикручены к полу небольшой стол и две лавки. В дальнем левом углу санузел с железной дверью. Зарешеченное окно под потолком, выходящее во внутренний прогулочный двор. Обитателей камеры было двое, по виду – наркоманы, тощие, небритые. Один безучастно сидел по-турецки на дальней нижней шконке в одних шортах и беспрестанно чесался от пяток до макушки, что-то бормотал про себя, похоже, не заметив моего появления. Другой, напротив, отличался повышенной активностью, тоже в одних шортах и босиком метался по камере. Первое, что он спросил - есть ли у меня дурь, затем про деньги. Я ответил, что денег у меня нет, их у меня изъяли при шмоне, а дури и подавно. Затем спросил, за что меня закрыли. Чтоб солидней выглядеть, сказал, что за драку. После чего он потерял ко мне интерес. Затем он вскочил на шконку, ухватился за решетку окна, и давай орать, звать какого-то Йоси: - Мацав шели хара(положение мое - дерьмо)! Снаружи доносились крики в ответ. А я тем временем сидел на лавке и соображал - пассажиры беспокойные, выспаться не дадут, да и спать по соседству с такими просто опасно. В проеме двери показался охранник, пригрозил крикуну изолятором, если тот не заткнется. Тот заткнулся. Охранник удалился.
Крикун пару минут полежал на шконке, затем зашел в санузел. Минутой позже раздался крик – с грохотом распахнув железную дверь, он выскочил оттуда, сжимая левую руку выше запястья, откуда бил фонтан крови – вскрылся чувак! Сидевший до этого болванчиком другой сокамерник взвился смерчем, истошно заорал и стал лупить ногами в дверь камеры. Кровь хлещет, заливая пол и его самого, помрет ведь, чудик. Поддавшись общему психозу, я тоже стал с остервенением лупить ногами в дверь и орать, по-русски – Начальник, врача! Крик охранника – вы заткнетесь там? Открывай, падла, помирает мужик! Появился охранник. Мастырщик подбежал к решетке, вес в крови, забрызгал мне джинсы и руку, охранник не поймет что случилось – отошли от двери! Вызывает по рации подкрепление. Через считанные секунды подбегают еще три-четыре охранника – отошли от двери, всем на пол, руки на голову! Я отбежал в конец камеры, лег, руки на голову. А те все долбят в дверь, орут. Охранники отпирают камеру, вламываются, валят зеков, крики, ругань. Кто-то из охранников навалился на меня, завернул правую руку, защелкнул один браслет, а второй браслет защелкнул – на правой ноге, вокруг ножки кровати! Ремень давай – кричит один, жгут саморезу наложить. Мастырщика увели, а нас с сокамерником, в той же позе у другой шконки, заперли в камере.
Поза, в которой меня приковали, изуверская, больше получаса не вытерпеть, даже советские менты такой херней не страдали. Даже следователь Горохов. Был у нас такой, так тот любил бить по голове Уголовным кодексом. Во время допроса он вдруг неожиданно переходил на постороннюю тему, таким вкрадчивым голосом, листая кодекс, заходил сзади и херачил по бошке. Видимо, он считал это последней возможностью вбить в наши дурные бошки социалистическую законность. А еще он просил встать на табурет, якобы, лампочку перегоревшую поменять, когда ты брался за лампочку, следак пинком выбивал табурет, как палач из под ног висельника.
С полчаса я скрюченный и пролежал, когда в камеру вошли двое охранников и еще какой-то чин, начальник ихний, видать. Он приказал снять с нас наручники. Начальник рассмотрел меня - одет я был по фирме, чисто выбрит, в очках, правда, кровью заляпан, я явно контрастировал с остальными сокамерниками. Спросил, что произошло, я рассказал. Задал вопрос – зачем я бил в дверь. Я ответил, что испугался за жизнь человека, стресс, мол, оттого и бил. Он обратился к охраннику - почему меня поместили в эту камеру. Охранник – сейчас же переведу.
Охранник отвел меня в одну из камер в середине коридора. Камера была идентична той, где я уже побывал, но обстановка! домашняя, можно сказать - на столе электрический чайник, кофе, чай, сахар, печенье, колбасы, сыр, и другая снедь, а также газеты и журналы, сигареты. Обитателей было четверо, возрастом от тридцати пяти до пятидесяти, трое из них - неплательщики алиментов, и один должник, все коренные израильтяне. Все четверо были семейные, либо имели подруг, от того и полон стол.
Мои новые сокамерники, приличные, спокойные люди, рассказали о тюремном быте и распорядке, а также по поводу передач. Дачки напрямую с воли, как это было принято в СССР, исключены, все, что попадает к арестантам, покупается их родственниками или друзьями в тюремном ларьке, что находится снаружи тюрьмы, включая сигареты, газеты и журналы, а так же жетоны для телефона-автомата, позвонить из которого можно во время прогулки под присмотром охранника. Также заключённые могут сами отовариться в ларьке, вернее, заказать, если имеются деньги на тюремном счету. Так что менты со шмоном дачек не заморачиваются. Обед уже прошел, до ужина было еще далеко, сокамерники предложили перекусить, я не отказался.
Завалился на свободную нижнюю шконку у двери. Решил подушку с замызганный наволочкой перевернуть, может там чище. Обнаружил торчавшие из-под матраса обрывки русскоязычных израильской газет и русскоязычный американский журнал, который я в Израиле в продаже не встречал, значит, не все сюда попадает через тюремный ларек. В журнале прочитал статью посвященную Сергею Довлатову, правда, не до конца, часть страниц отсутствовала. В обрывках газет была статья про нашумевшее убийства в русском ресторане «Березка» на улице Бен-Игуда, что неподалеку от нашей конторы. Там один посетитель из наших, бывалый, перерезал официантке горло розочкой от бокала, за то, что та назвала его «козлом». Автор статьи, ватик(старожитель), из тех, которые свою «бочку дерьма» уже сожрали, сокрушался по поводу «качества» репатриантов новой волны, мол, как они(мы!) не похожи на тех идейных отказников, «узников Сиона» семидесятых. Помнится, израильских журналистов в этом диком преступлении больше интересовала этимология и семантика слова «козел», за которое можно прилюдно за обедом перерезать горло скромной официантке. Чтиво подстать месту.
Тюремный ужин. Охранники стали отпирать камеры. Арестанты шли в конец коридора и спускались на первый этаж. Затем нужно было пересечь прогулочный двор, над которым нависает бетонная смотровая вышка, столовка находилась в другом корпусе на первом этаже. Преодолев полтора лестничных марша в плотной толпе арестантов, я услышал сзади возню, чей-то сдавленный крик, арестанты расступались, прижимаясь к стене и перилам – мимо меня кубарем прокатился какой-то тип, закончив падение прямо у ног дежурившего охранника. Небритый, в футболке и шортах, он корчился от боли обхватив руками живот, по замызганной, когда-то белой, футболке растекалось красно-бурое пятно. Да это же мой бывший сокамерник! Охренеть! Минус два! «Неспроста тот мастырщик на больничку съехал». Такие сцены я только в голливудских фильмах видел.
Охранник приказал арестантам остановиться и вернуться в камеры и вызвал по рации подкрепление. Вернувшись в камеру, никто не стал комментировать произошедшее, и я тоже ничего не сказал про своих бывших сокамерников, но в тайне радовался, что свалил из той камеры.
Из коридора доносились голоса, топот, крики, кого-то вязали, уводили. Полицейский офицер в сопровождении охранника заглянул к нам через решетку. Охранник что-то негромко ему говорил, показывая, видимо, список арестованных. Наша камера была вне подозрений.
Ужин задержали примерно на час.
После ужина, довольно приличного, мы вернулись в камеры. За чаем завязалась беседа. Так как трое из нас были злостные неплательщики алиментов, и один должник, то беседа, как вы догадались, была про баб и деньги. Израильская система правосудия является прецедентной, англо-саксонского образца, поскольку могу сравнить, как это происходит, например, в Бельгии. Подобная система права, на мой взгляд, довольно расплывчатая, но имеет и свои плюсы. Плюсы, это когда адвокат может строить свою защиту, ссылаясь на самые мягкие судебные решения, а судья, понятно, на самые жесткие, но чтобы палку не перегнуть, иначе могут заподозрить в предвзятости. Алиментщики жаловались, на то, что судьи назначают непомерные выплаты, которые абсолютно не коррелируют (откопал же я словечко) с их заработками, а на вопрос – где деньги брать? отвечают – больше работайте. Потому можно сидеть в тюрьме месяцами, пока не расплатишься, вернее, пока родственники или друзья не помогут, а пока сидишь и не работаешь, долги еще копятся, какой-то дьявольский круг получается. После пьяного скандала с супругой можно спокойно полгода провести в тюрьме пока за тебя гарант не поручится. Сама же система гарантов в Израиле абсолютно безумная тема, я об этом уже писал в других главах. Особые циники из теоретиков сионизма говаривали - антисемитизм нам на руку, он подтолкнет большее число евреев репатриироваться в Эрец Исраэль. А система гарантов повяжет их так, чтоб хер куда выехали – а это уже от меня!
Ночь. Лязг замка. Охранник завел в камеру мужика, и велел ему устраиваться на свободной шконке надо мной. Увидев, что я не сплю, мужик извинился за беспокойство и забрался на шконку.
Утро. Охранник громыхнул ключом по решетке – подъем, готовиться к завтраку и прогулке. Новосел поздоровался со всеми, представился. Рассказал он следующее. Вернулся он из поездки за границу с опозданием в несколько дней… Поясню – в Израиле любой резервист при выезде заграницу должен получить разрешение, справку, из военкомата(назову так для общего понимания), даже если до очередных сборов еще далеко, указав точные даты отъезда и возвращения, и если резервист запаздывает с возвращением, то за это ему грозит наказание от штрафа до тюремного заключения. Так что суперэффективная мобилизационная система израильской армии накладывает некоторые ограничения на свободу передвижения. Нашего новосела, опоздавшего на три дня, приняли в аэропорту и прямиком в зиндан.
Завтрак оказался тоже приличным, с джемом. Позже я письмо одному своему товарищу написал, он в то время отбывал наказание в одной из архангельских колоний. Делясь тюремным опытом, я описал ему хавку. После развала Союза и без того отвратительное питание в зонах стало еще более скудным и мерзким. Письмо моё, понятно, менты перлюстрировали, и прикалывались над моим товарищем по поводу этого джема, мол, зажрались сионисты, а ты тут «дробь-16» хаваешь, пускай дачку сюда организует, с джемом!
За завтраком охранник зачитал список тех, кто едет сегодня в суд, я тоже был в списке. Мы должны были остаться во дворе после окончания прогулки.
Прогулка. Арестанты прохаживались по двору, кто курил, кто разминался, или ождал в очереди у телефона автомата. Из курмушки выходящей во двор арестантом выдавали дачки. Одна из дверей со двора вела в тюремную синагогу. Желающие могли зайти помолиться, а также взять с собой в камеру книги. Я разговорился одним русским. Лет тридцати, с окладистой бородкой и большим крестом на груди, он прогуливался и читал Библию. Он рассказал, что его здесь навещает православный священник, а к арестантам-арабам приходит мулла, но, ни церкви, ни мечети в тюрьме нет.
В соседнем корпусе, над столовой, тоже были камеры, один из арестантов во дворе пытался перекрикиваться с кем-то, охранник пару раз его предупредил. Арестант этот, по виду наркоман, когда кто-то отвлек внимание охранника вопросом, свистнул, и через решетку одной из камер во двор выбросили маленький шарик. Арестант мигом поднял его, и быстренько затесался среди прогуливающихся. Но охранник, опытный тюремщик, просек это, помчался за арестантом, и, сделав удушающий захват, повалил на асфальт. Другой охранник вызвал по рации подкрепление, спустя секунды во двор выскочили еще двое охранников и утащили арестанта внутрь корпуса.
После прогулки, тех, кто должен ехать в суд, отвели в накопитель.
В накопителе уже ожидали с десяток арестантов из другого корпуса, в общем нас человек двадцать набралось. На нас надели наручники и погрузили в автозак.
Под автозак, видимо, был переоборудован армейский фургон - лавки по бортам и две по центру, в отличие от русских автозаков отсека для конвоиров не было, и фургон из кабины не просматривался. Как только автозак тронулся, сидевший слева от меня арестант попросил у мужика напротив с ермолка на голове заколку, которой ермолку к волосам пришпиливают. Заколка плоская такая, из нержавейки, с язычком посредине. Арестант всунул язычок в щель наручников, куда зубчатка входит, и словно Куперфильд расстегнул браслет! Судя по внешности, арестант этот не был новичком, и расстегнуть наручники, этот пафосный символ несвободы, даже на мгновенье, было для него, как я понял, делом принципа. Остальные смотрели с любопытством, а больше с опаской. Кому еще расстегнуть - спросил он с ухмылкой. Никто больше почувствовать себя свободным не решился, кроме меня. Арестант улыбнулся, одобрительно кивнул и с той же легкостью расстегнул мой браслет.
Меня разобрал смех! Как известно, история развивается по спирали, и тут как раз тот случай. Я однажды бывал в схожей ситуации, но та была абсолютно гротескная. Забрали меня изрядно выпившего с дискотеки, помнится, я бурно аттестат школьный обмывал, затолкали в фургон вытрезвителя. В фургоне уже находились несколько знакомых пацанов и еще какой-то парень. Парень был постарше нас, с наколками. Лишь только фургон тронулся с места, парень спросил, далеко ли ехать до вытрезвителя, и процедил сквозь зубы – мне туда никак нельзя. Вытрезвитель находился в отделении милиции в километре от дома культуры. До отделения дорога делала лишь один поворот, потому фургон ехал довольно быстро. Парень, словно иллюзионист, достал ниоткуда ключ, похожий на тот, которым пользуются проводники поезда, и открыл дверь фургона! Пацаны, как скорость сбросит, валим! Фургон стал тормозить у отделения милиции, парень сиганул первым, а мы наперегонки, расталкивая друг друга со смехом за ним! Вслед нам неслись крики «Стой!» и топот милицейских башмаков. Мы нырнули и растворились в родных темных дворах. Добычей ментов стал лишь один очень пьяный, уснувший в фургоне пацан.
Как только автозак остановился у здания суда, мы со свободолюбивым арестантом защелкнули браслеты наручников. Нас выгрузили и передали ментам, что несли службу в здании суда. Завели в отстойник. Там нас проинструктировали – ни у кого ничего не брать, не передавать, ни с кем в контакты не вступать, кроме как с адвокатами, и повели в зал заседаний.
Довольно вместительный зал заседаний был полон народа - репортёры криминальной хроники, адвокаты, родственники и друзья арестованных, зеваки. Вижу, машут мне! - жена, компаньоны и профессор с супругой. Рассадили нас на длинные скамьи отделенные проходом от остальной публики, под присмотром нескольких полицейских. За массивным столом сидел судья, справа, за отдельным столом, сидел секретарь, слева, за конторкой, стоял полицейский чин и просматривал какие-то записи. К охранявшему нас полицейскому подошел представительный молодой мужчина и представился моим адвокатом – молодцы ребята, подсуетились! – он спросил разрешения переговорить со мной коротко. Адвокат русскоговорящий, он был в курсе дела, и пообещал помочь мне выйти под подписку, максимум под залог, и посоветовал вести себя спокойно и с судьей в споры не вступать.
Встать, суд идет! Судья называл по очереди фамилии арестованных, те вставали, полицейский чин зачитывал дело. Судья задавал вопросы арестованным и полицейскому, и давал слово защите. Выслушав все стороны, судья тут же выносил решение, кому продлить арест, кого выпустить под залог, либо под собственное поручительство, и освободить в зале суда. Подошел мой черед. Полицейский зачитал показания Ави, гондона. С его слов в полицейской обработке получалось, что я ни с того ни с сего зашел в отель, угрожал ему, да еще за руку схватил – ну чистый разбойник я. Судья спросил мою версию произошедшего. Я рассказал, стараясь сглаживать острые углы, мол, эмоционально с потерпевшим разговаривали, ну, и жестикулировали, потому руки наши в какой-то момент и перехлестнулись, не более того. Сказал, что готов принести извинения потерпевшему, и что больше такого не повторится. Слово взял мой адвокат. Чтобы окончательно размыть ситуацию, он тут же представил свидетелей с моей стороны, заострив внимание судьи на профессоре с женой и их злосчастных чемоданах. Судья знал про кражу чемоданов, имелось заявление от потерпевших. Выслушав доводы защиты, судья задал мне вопрос – могу ли я дать гарантии не предпринимать незаконных действий в адрес потерпевшего. Я ответил утвердительно. Судья вынес решение – мне запрещается вступать в прямые контакты с Ави и приближаться к нему, и отелю ближе, чем на пятьдесят метров, и что меня освобождают в зале суда. Полицейский тут же снял с меня наручники. Я подошел к секретарю, расписался в протоколе и получил копию. Свобода!
Профессор с женой, милейшие, и по-кавказски гостеприимные люди, пригласили нас всех к себе на ужин.
Я съездил в тюрьму, забрал изъятые у меня при аресте вещи.
Вечером мы знатно посидели за восхитительным абхазским столом!
А чемоданы так и не нашли.