Вопреки всем правилам и ожиданиям, выдернули меня на следующий день ближе к вечеру. С вещами на выход. Лицом к стене. И погнали по коридорам. Обычно наш следственный этап собирали утром во время завтрака или сразу после него. Мне объяснили, что если с вещами и не на этап, то переводят в другую хату. Только, значит, человек начинает обживаться. Только, значит, налаживает скромный быт. Только, значит, обзаводится полезными знакомствами. И тут р-р-раз... Другая камера.
Сначала мне показалось, что ведут меня в сторону привратки, но в подвал мы спустились совсем в другом месте, и я насторожился. Ожидание подвоха накапливалось ещё со времён памятного разговора и сейчас просочилось ледяными мурашками по темечку. Двери в подземелье располагались очень часто, буквально вплотную друг к другу, всё это вместе с затхлым воздухом и сыростью создавало ощущение хлева. Узкие стойла. Тяжёлый дух. Сходство нарушала кладбищенская тишина, да коровьи морды не глазели из кормушек.
Меня поместили в угловую камеру в конце коридора. Оказалась она неожиданно большой: четыре шконки в два яруса вдоль боковых стен, очко возле двери на уровне земли и обширный деревянный общак, испещрённый скорбными излияниями убывших жильцов. Навстречу мне подскочил длинный тощий дядька. Он церемонно поздоровался, представился Колей и великодушно пригласил чифирнуть. На столе уже ждала прикрытая картонкой чёрная от регулярного употребления армейская кружка, рядом на тетрадном листе выстроилась пирамидка рафинада – роскошь по тюремным меркам невиданная. Сервис, однако... Приглашение к контакту. Пресс-хата... Меня разобрал истерический смех.
– Извини, Николай, – икнул я. – Нервы... Спасибо, конечно, но меня с вашего чая тошнит. Физиология, понимаешь...
– Это ты зря, – притворно возмутился сосед. – Глупости говоришь. Поначалу, может и тошнит, но потом... – он иконно задрал глаза к замызганной лампочке.
– Ну, давай, – согласился я. Стало стыдно и за давешний испуг и за неуместный хохот.
И мы поговорили. Сам он из Самары. Дело у него серьёзное, статья серьёзная, срок очень серьёзный. Человек он тоже серьёзный. И люди вокруг серьёзные завязаны. Я спросил, а с какой это стати у него здесь такой комфорт? Тюрьма переполнена, народ на головах сидит, а он здесь роскошествует один в четырёхместке. Адвокат у меня серьёзный, – хитро подмигнул он.
Стало обидно. Мой общественный адвокат с неподобающей фамилией Веселов сразу показался мне несерьёзным. Да и разве может на первом знакомстве серьёзный человек заявить в лоб: «деньги есть?» Так и хотелось рявкнуть: «Нет, и не предвидится». И дать в бубен. И плюнуть презрительно под ноги. И растереть. Мерзкий адвокатишка. Советский человек никогда так не поступит. Одни деньги на уме... Нет у меня денег... Зарплата у меня была... средняя. Квартира у меня осталась от родителей. Гараж у меня есть, тоже от мамы с папой. Жена у меня есть и дочь. Всё, опись окончена... Гараж, наверное, придётся продать, подумалось мне. Машины нет, и в ближайшее время не светит. Жаль, конечно, как вещь. Как оплот показного благополучия. По большому счёту гараж мне ещё долго не понадобится...
– Так значит девяносто вторая... – ловко направил разговор Коля. – Это серьёзно. И что делать собираешься?
– Не знаю. Адвоката у меня считай, нет. Денег нет. В общем, не знаю... – вздохнул я.
– Ну, так не всё потеряно! – обрадовался он.
– В смысле? – не понял я.
– Проще некуда! – воодушевился Коля. – Ты мне выкладываешь свою делюгу, я советуюсь со своим адвокатом, и всё. Он у меня мужик толковый, такую безнадёгу вытаскивает – сдохнуть можно.
– Дерёт, наверно, семь шкур? – безо всякого интереса спросил я.
– Да нет, что ты! – оскорбился Коля. – Всё устроим! Я ж не падла какая. Серьёзно говорю. Мне не трудно. Спрошу. Совет даст, я отвечаю. Сто пудов.
В Коле неуловимо сочеталась крестьянская прямота поселкового алкаша с изворотливостью карточного каталы. Ну, с какой стати, скажите мне, предлагать незнакомому человеку помощь не токмо корысти ради? Грубо работаете, господа, топорно. Обухом забиваете, а надобно, чтобы деталь сама лезла в паз без усилия. Без заусениц и облоя. Шлифовать вам технику и шлифовать, милые мои. Подлянкой так и несёт...
Ошарашить Колю нехорошими догадками в лоб я не посмел, воспитание не позволяло, мешала эта извечная интеллигентская скованность – как бы ни дай господь не обидеть ближнего, не задеть тонких материй. Не ущемить... Ведь вполне возможно, что ошибаюсь я, что шельмовские тени по углам мне только мерещатся. Напугали меня шибко, пуганая ворона и куста боится. А Николай из Самары что ж... и вправду хочет помочь... Почему нет? И корысть здесь как бы и ни при чём... По всему видать человек он добрый. Вон суетится как. Уже и матрасик запасной на свободную шконку застелил, и чаю по второму разу сотворил... Белья здесь, правда, нет, не обессудьте...
Выспался я на удивление хорошо. Хата была тёплой и сухой, несмотря на подвал, наверно где-то рядом была котельная или бойлерная, связки труб ржавыми щупальцами тянулись вдоль наружной стены, как раз там, где решётка окна краем выглядывает над фундаментом. В узкую щель была видна часть внутреннего дворика, небо заслоняли «реснички» – железные наклонные жалюзи, а прямо перед окном обосновалась обширная травяная кочка, так что смотреть было особо не на что.
На завтрак выдали всё ту же постылую кашу, но и здесь Коля оказался на высоте, выделив из загашника по ложке малинового варенья и по ложке мёда. Баул его напоминал скатерть-самобранку. В нужные моменты он нырял внутрь и вылавливал предметы совершенно неожиданные и даже запрещённые, куда уж моей хвалёной бритве угнаться. К примеру, была у него спиртовка, правда не заправленная, а ещё показал он мне неописуемой красоты мундштук, собранный, с его слов, из горного хрусталя вперемешку с природным камнем, штучная работа, музейный экспонат – зеки от скуки мастерят на досуге. Но больше всего удивил меня нож, тонкой работы складной нож типа охотничьего. С массивной рукоятью, с широким полированным филигранным лезвием и с латунной отделкой по кожаному чехлу. Нож в крытой тюрьме – явление прямо таки космического масштаба.
После ножа я уверовал и в адвоката и в незыблемый Колин авторитет. Только лично я в эту фотографию не вписывался никак. Даже боком. Даже в профиль не умещался. Вопрос стоял ребром: зачем я здесь? Вопрос этот я Коле и задал напрямую. Он ничуть не растерялся. Не знаю – говорит. Сам в шоке. Беспомощность ответа частично разрушила мои подозрения. Действительно, откуда ему знать? Подселяют временами в хату таких вот перебежчиков, а Коля и не против. Скорее рад. Комфорт – комфортом, адвокат конечно молодец, но скука, знаете ли, заедает. Отчего же не побеседовать с хорошим человеком, не разбавить, так сказать, унылое существование свежей струёй, не растворить слёзы узника в океане мировой скорби?
Мы хлебнули чаю. Чай у Коли, надо отметить, был отличный, плиточный, намертво запрессованный в алюминиевую фольгу. Башмак по-местному. Заваривался он до черноты, до жгучего, продирающего до селезёнок яда. Такого не только на воле, и в тюремном лабазе не сыскать. Где достал? Опять же адвокат расстарался. Прямо Аладдин какой-то, а не адвокат. Будь я чуть поопытнее да помудрее, догадался бы, что дело тут нечисто, не бывает такого чая в нашу эру пластиковых упаковок, подобного сорта реквизит весь осел в погребах у администрации и выдаётся агентам строго по разнарядке для служебных инсценировок. И хорошо, что я этого не знал, иначе бы огорчился безмерно.
Колина исповедь звучала как бульварное чтиво – пёстро и ненатурально. Жанр был приключенческий, рассказывал Коля интересно, повесть в его изложении выглядела эдаким юношеским эссе, вот только срок у него вырисовывался совсем не детский. Как у меня – до пятнадцати лет. И вышку пока не отменили... С чаю меня немного развезло (кто не пробовал – не поймёт), и поэтому слушал я не очень внимательно, но Коле этого было и не нужно...
Мотался он от Самары до Урала на своём побитом фургончике и горя не знал. Зарабатывал вроде неплохо, командировочные, сверхурочные, премиальные, тринадцатая зарплата... По праздникам, бывало, подкинут крохи. Да и не крохи вовсе, если взглянуть трезво. Не то, чтобы густо, но на жизнь хватало. Семья, жена, двое детей погодков, идиллия с плаката черноморского курорта. Квартиры, правда, не нажили, ютились у родителей супруги. Этот судьбоносный факт, собственно, и крутанул колесо истории...
Любой шоферюга в душе немного прохиндей... Зря я так с плеча. Скажем шире, любой советский работяга по натуре ловкач. Стянуть, что плохо лежит сам бог велел, а что в карман попало, то там и осело. Народная мудрость. Только на мудрость эту прописана статья в Уголовном Кодексе, и даже не одна статья, а целый свод. Но государство наше бескрайнее на многие народные прегрешения закрывает глаза до тех пор, пока это самое плохо лежащее ещё хотя бы частично на местах, а не расхищено вчистую. Помнится, в царской России мужичонку судили за скрученную с рельсов на грузила гайку, а у нас не только гайки вагонами вывозят – и ничего, не рухнуло государство, стоит. Не замечает. Катит по тем самым рельсам. Усмехается снисходительно.
И вот наступил исторический момент, когда загнивающий социализм с распростёртыми объятьями на проржавевших рессорах мчится по ухабам навстречу процветающему капитализму. Под улюлюканье и свист. Под правильные речи с трибун. Несётся в порыве оголтелого энтузиазма. Перестройка. Гласность. И прочие блага... Николай наш тут как тут, втиснулся в косяк стремящегося на нерест лосося... Только метать икру он не собирался, он намеревался её жрать.
Бардак на заводе достиг апогея. Подваливает к Николаю начальник цеха и, таинственно прикрывшись пухлой ладошкой, говорит: «На хату заработать хочешь?» Коля не дурак и отвечает: «Кто ж не хочет?» И получает задание: «Есть груз. Нужно вывезти из завода и доставить по адресу. Твоя четвёртая часть. Понял?» Чего уж тут непонятного. Вывез. Доставил. Сдал. Строго по документам. Четверть получил. Купил квартиру. Переехал. Тёща рада – избавилась от обузы, жена без памяти – у детей теперь своя комната, тесть расстроен – выпить не с кем... Начальник не останавливается на достигнутом и наезжает как танк: «Работа есть». Что ж. Работа есть работа, куда денешься. За такую работу и на Колыму не грех. Язык прикуси – одёргивает начальник – накаркаешь. Ладно, без базара. Вывез. Доставил. Сдал. По липовым документам, ясен пень. Забрал свою долю. Купил в личное пользование новый фургон. И тут завертелось быстрее, чем турникет метро в час пик. Вывез – доставил – сдал. По такому делу из других цехов начальники подтянулись. За ручку здороваются, интересуются заискивающе: поможешь? Отчего ж не помочь, если не за так. Вывез – доставил. Три фургона у Коли прямо с конвейера, блестят свежей краской и хромом, взбрыкивают от нетерпения в стойле. Коля у нас – частный предприниматель, собирается открывать автопарк. Начальники тоже даром времени не теряют, ломая ноги, лезут в депутаты... И вдруг на голову как мартовская сосулька обрушивается ревизия – министерская комиссия. Завод-то оборонный. Оборудование уникальное, миллионы стоит в инвалютных рублях. «Где станки, мерзавцы?» – брызжут слюной генералы-комиссары. Начальники трясут бликующими лысинами: «Не знаем ничего. Были станки. Стояли в консервации. Вот здесь стояло, и вот здесь. И вот тут тоже что-то было. Вывезла какая-то сволочь. Ворьё. Глаз да глаз. Ни стыда, ни совести. Да вы по документам проверьте...» Проверили, естественно. По бумагам выходило, что Николай грузил, Николай вывозил и Николай сбывал. Прямо Шива многорукий...
– Ничему вас дураков жизнь не учит, – грохнул я со всего маху по соплям.
Коля заткнулся и стал разглядывать меня как «Последний день Помпеи» Брюллова – по диагонали – вверх – по диагонали – вниз, подолгу задерживаясь на знакомых фрагментах эпического полотна. В глаза он мне не смотрел.
– Позволь... те, – съехал он на высокопарный слог и вмиг поправился: – Чья бы корова мычала! Нашёлся тут! Прокурор засратый! – надув щёки, забегал по камере, забубнил: – Будет мне тут всякое... Салага задрипозная... Пень колодезный... Жопа с ручкой...
– Адвокат что говорит? – прервал я этот чемпионский марафон.
Коля споткнулся, опал лицом и ввалился за стол:
– А что он может сказать? Жди, говорит, работаю... Давай ещё чаю, а? Его бы с димедролом сейчас... – он блаженно закатил глаза. – А лучше спирт.
У нас кончились спички, и Коля показал простой способ прикурить от лампочки. Звучит анекдотично, но тем не менее. С такой афишей любому цирку обеспечен аншлаг. Выдёргивает Николай изрядный пучок ваты из матраца, залезает эта оглобля на стол, хватает тряпкой обросший грязью провод, придаёт лампе горизонтальное положение, сверху помещает испытуемый образец и в оцепенении застывает под потолком, всем своим видом изображая модерновый торшер. Лишь только в тампоне затеплится дымок, Коля сваливается на землю, высыпает в очаг возгорания древесную щепу, добытую из тюремного пайкового табака, припадает щетинистой скулой к общаку и с величайшей аккуратностью, чтобы ветром не снесло дрова, раздувает угли по методу островных аборигенов. После появления огня можно смело заказывать танцы с бубном.
– Бумагу! – приказывает вождь. Я сую в бледное пламя заготовленную газетную полоску.
– Свечку! – торопит Коля. Я вручаю ему слепленное из обмылков неказистое творение местных мастеров.
Без перерыва на антракт был представлен следующий фокус: кипячение воды на тюремном одеяле. Шизофренический бред, скажете. Ничуть... Оторванная шерстяная полоса сворачивается по типу дула двустволки и поджигается с одного конца. Второй конец при этом свободно свисает и создаёт печную тягу. Чтобы зола не мешала свободному горению, приходится по мере отработки обрывать руками оплавленные вершки и сбрасывать пепел в воду. С годами пальцы приобретают жаропрочные свойства. Операция проводится над светланкой: я через скрученное жгутом полотенце держу кружку, Коля священнодействует. Вода закипает в минуту, ещё секунды требуются для того, чтобы «поднять» чай. После употребления остатки топлива сворачиваются в рулон и идут на дно баула до следующего раза. При всей кажущейся сложности антуража, действие проходит бесшумно, почти бездымно и споро. К неописуемому восторгу зрителей. Туш. Занавес.
Чинную тишину камеры нарушила ходьба за дверью и глухой стук кормушек – разносили обед. Меню нам не выдавали, поэтому с названиями блюд приходилось определяться самостоятельно. Мутная тепловатая водица с рублеными ошмётками капустного листа именовалась «щи», а непонятной консистенции бурда так и называлась – «хряпа». Типа хряпай что дают. Коля тут же к месту рассказал анекдот: «Заходит в камеру новенький, а там зеки хавают капусту. Он им и говорит: «Здорово, козлы!» Те отставили в сторону обед и накостыляли нахалу. Объяснили, что козлами обзываться нехорошо. Новенький и говорит: «Ну и сказали бы сразу, а то налетели как петухи...», – и зашёлся булькающим смехом. Мне притча понравилась, и в плане юмора понравилась, но больше в качестве зарубки на память.
Похряпали без аппетита. Сдали шлюмки, а кормушку нам почему-то не закрыли. Коля таинственно подмигнул, прокрался к двери, коротко сказал в открытый зев:
– У!
– У! – откликнулись через продол. – Чего орёшь как белуга?
– Привет, Володь, – хихикнул Коля. – Как оно?
– Нормально. У тебя как?
– Тоже сойдёт, – и пошёл трепаться. Общие знакомые, темы насущные, ботва, короче. Феня так и свищет по коридору. Не одну видать кормушку забыли закрыть... А может, и специально так оставили... Меня разобрала скука, я улёгся на спину, руки за голову, пытаясь думать о хорошем, и задремал. Воспоминания сморили...