За день до отлета мне вдруг расхотелось ехать. Стало как-то пусто на душе, одиноко и даже тягостно. Но отступать было поздно. Молча собрала сумку и до аэропорта почти не говорила. Только «да» - «нет». Серега так ничего и не почувствовал. Впрочем, до меня ли ему было: его ждало утверждение в главке на новую должность, а я ехала с ним «за компанию», хотела навестить подругу. Мой вояж предполагал бурную встречу, поцелуи и объятья… Как ты? А ты как?
Что со мной случилось, я не понимала. В самолет садилась буквально через силу.
Из аэропорта сразу позвонила.
-У нас дедушка умер, - это Леночкина дочка.
Отец подруги болел давно, два года не поднимался с постели, и его смерть была избавлением от страданий и даже где-то делом обычным, ведь старичку было ни много, ни мало – 87 лет. Пожил на славу.
Муж занимался служебными делами, а мы с Леной поехали на похороны.
В доме ее родителей сновали родственники, приехавшая из Москвы старшая сестра. Мать Лены вышла ко мне и по-детски спряталась лицом в плече, беззвучно заплакав. Я помню ее всегда строгой, немного высокомерной дамой, а сейчас она была беззащитной и потерянной.
- Сокол мой ясный, сокол мой,- по-деревенски причитала она, и мне подумалось, смогу ли я когда-нибудь назвать так своего Серегу?
Их семья всегда казалась мне идеальной. Антонина Александровна любила цитировать писателей, говорила правильные вещи, всех дочерей научила домоводству, даже в преклонном возрасте содержала дом в порядке и чистоте, и вообще казалась мне эталонной матерью и женой. Она прожила в браке со своим единственным мужем почти 60 лет. Я подумала об этом и прикинула эту планку на себя. Нет, мне ее не взять.
Мы не виделись с Леночкиной свадьбы. Нина Александровна постарела, но ни седина, ни морщины не испортили ее прекрасное, полное достоинства лицо.
Она смотрела на портрет мужа и говорила, говорила. Чувства так переполняли ее, что им надо было выплеснуться, одной их было не поднять. Все сокрушалась, что прозевала последний миг, вышла на кухню. Чувствовала себя виноватой. О больном муже говорила как о ребенке - с нежностью и заботой. Даже тени усталости не проскользнуло, ни разу не пожаловалась. А ведь два года ходить за смертельно больным человеком – это немалое мужество и терпение.
Пришел автобус, все сели и поехали в ритуальный зал. Людей было мало. Старики переехали поближе к дочерям из Таджикистана, где Сам служил последние годы. Жили скромно и уединенно, знали соседку по площадке и общались только с детьми и внуками. В автобусе были только сослуживцы старшей и младшей дочерей, которые или плохо, или совсем не знали того, с кем пришли попрощаться. Но он воспитал своих детей так, что уважение к ним естественно переходило в уважение к их родителям, и чужие, в принципе, люди сочли своим долгом проводить его в последний путь.
Фотография была с Доски почета. Строгое, открытое лицо, вся грудь в орденах. По-хорошему, сейчас бы выставить почетный караул, награды положить на бархатные подушечки. Но его здесь никто не знал, в отставку он ушел много лет назад, а награды жена берегла в шкатулке под бельем, и, так же как и он, не была приучена к помпе. Всю жизнь супруги вместе с оравой ребятишек мотались по гарнизонам, все у них было просто, без излишеств, по-спартански, по-военному. И теперь, когда закончился путь главы семьи, этот конец тоже был простым, лаконичным, достойным, и не напоказ.
Дочери никак не могли сесть, им все казалось, что они не смогут подняться. Присутствующие молча стояли поодоль, плакала одна жена. Люди подъезжали, заходили в зал, присоединялись к всеобщему молчанию, в котором присутствовал какой-то величественный и опять же простой дух смирения.
Меня словно толкнули. Я оглянулась. Мужчина ничем не отличался от всех: ни одеждой, ни манерами.
«Наверное, с Леночкиной работы»,- подумалось мне. И все же я задержала свой взгляд на его лице. Глаза! Он смотрел на меня так, словно знал давным-давно, и знал обо мне все на свете. Странно.
На Леночкиной свадьбе я была свидетельницей. Следила за гостями, тарелками, вовремя подтирала пол, размещала приехавших на ночлег… Сейчас мне надо было вовремя подхватить, сказать ободряющие слова или молча погладить по плечу, раздать платки, конфеты, проследить, чтобы никто не потерялся по дороге…
Пока рабочие устанавливали оградку, мужчина делал то же самое, что и я. Он поддерживал споткнувшихся или оступившихся на гололеде, следил за порядком, когда нужно было пройти бросить горсть земли. Все было достойно: ни сутолоки, ни суеты.
В столовой, во время поминок люди вставали, чтобы произнести речь, а он молчал и внимательно слушал каждое слово.
Никто не заметил, его исчезновения. Вспомнили о незнакомце только дома, когда остались самые близкие. Тут выяснилось, что мужчину никто не знает, но ни один из присутствующих не произнес слова «чужой». Присутствие незнакомца словно было оправдано, как и то, чтобы он пришел в этот день и был с нами, и слушал нас, и смотрел.
-Это был ангел,- сказала я с грустной улыбкой, чтобы поставить точку в догадках, кто он и откуда.
Лица просветлели, все согласились. Хотя событие было траурное, ни у кого не было тяжести на душе.
-Сокол мой ясный, - опять произнесла Леночкина мать, морщинистой рукой по-матерински погладив фотографию мужа.- Сокол мой.