Бабушка Маня или начало всех начал...
Светлой памяти моей бабушки Рабинович (Карась) Малки Берковны (1892 - 31.03.1970).
(Фотография бабушки и дедушки из семейного альбома).
Запах и вкус укропа и перца, гвоздики и чеснока, корицы и ванили знакомы мне с раннего детства. А точнее - это запах моей любимой бабушки Мани, которая вырастила меня с пелёнок. Я её не забываю никогда, я - её частица, её кровь и плоть... Мы с ней сделаны из одного теста, как и её потомки: мои дети и внуки...
Бабушка Маня - наш ангел, которого не было ни видно, ни слышно, но её доброе и нежное присутствие чувствовалось всегда и во всём: скромность и кротость, доброе сердце и врожденная интеллигентность, выдержка и такт, ум и порядочность, любовь и преданность, терпение и самоотверженность - можно перечислять бабушкины добродетели бесконечно.
Родилась моя бабушка Маня ещё в XIX веке в 1892 году на Украине. Её девичья фамилия была забавной: Карась. Я совершенно ничего не знаю о её предках, хотя с детства всегда интересовалась её семьёй. На все мои расспросы она отвечала однозначно: "Немец всех убил."
Была у бабушки и родная сестра, живущая на Дальнем Востоке со своей семьёй, они переписывались, но так как обе были малограмотными, за них переписывались сначала их мужья, а позже мы - внучки продолжили переписку, и будучи уже совсем взрослыми замужними женщинами, встретились и подружились. В настоящее время мы, троюродные сестрички, даже живём в одном городе. Родная кровь!
Письма из Омска в Биробиджан и обратно начинались стандартно:
"Здравствуйте, наши дорогие...
В первых строках своего письма спешу сообщить, что мы живы-здоровы, чего и вам желаем..."
Иногда вкладывались в конверты семейные фотографии и поздравительные открытки.
Помню, что полученные письма всегда приносили радость в нашу семью и свежую тему для долгих обсуждений в ожидании следующего письма...
Позже у бабушки стало плохо со зрением: катаракта, глаукома, операции, но очков доктора не смогли подобрать... Так и жила - на ощупь... Только рассказывала она мне, что все глаза выплакала по среднему сыночку своему Боруху, ушедшему добровольцем на фронт и пропавшему без вести...
Когда я приехала в Израиль в 1995 году, я отправила данные о своём без вести пропавшем дяде в Иерусалим в Музей Катастрофы и получила ответ, что содержание заполненных листов внесено в Память компьютера, а оригиналы будут храниться в Зале имён Мемориала Катастрофы и героизма европейского еврейства Яд Вашем.
На листе свидетельских показаний написано:
"...им дам я в доме моём и в стенах моих память и имя... которые не изгладятся." (Исаия).
У бабушки с дедушкой было три сына: старший Борис (Берк), средний Борух и младший Ушер - мой папа.
Борис (Берк (24.01.21. - 21.10.84.)
Закончив в 1939 году в Житомире аэроклуб, Борис, призванный в 1940 году в Армию, был уже подготовленным специалистом: стрелком-радистом одного из экипажей штурмовой авиации. Сталинград, участником которого он был, положил конец разгулу гитлеровского фашизма. Фронтовые пути-дороги не закончились в поверженном Берлине, был Дальний Восток и война с Японией.
Разбитый фашистами Житомир хмуро встретил Бориса, и он отправился в Омск, куда по сведениям райвоенкомата эвакуировали уцелевших мирных жителей. Пять лет он разыскивал своих родителей. По иронии судьбы он снимал крохотный уголок в нескольких кварталах от того дома, где снимали угол родители. Трогательной была их встреча.
Борух (1923 г. рожд.) пропал без вести.
А мой папа Ушер (07.10.26. - 05.08.73.) эвакуировался вместе со своими родителями под немецкими бомбами в сибирский тыл, где подростком и до самой своей кончины работал на авиационной заводе.
Бабушка с дедушкой всю свою жизнь были на папином иждивении, работать они уже не могли в силу преклонного возраста и болезней, пенсию они никогда не получали, документы вместе с жильём и имуществом были уничтожены в фашистских бомбёжках...
Дедушка Шика (08.01.1888. - 26.12.1970.) воевал в Первую империалистическую, был ранен и контужен...
Из рассказов бабушки я помню, что у них был дом в Житомире. Позже мне пришло письмо на электронную почту от женщины, которая составляла свою родословную и нашла адрес моих родственников, проживающих до войны на Кафедральной улице.
До войны бабушка была "модисткой", работала швеёй на хозяина... И у нас дома стояла зингеровская швейная машинка, на которой бабушка шила, будучи почти слепой. Меня она обшивала полностью.
Сама бабушка была хрупкой и изящной с умными грустными глазами и сдержанной улыбкой выразительно-полноватых губ, длинными чёрными с проседью косами, тщательно убранными под белоснежный платок. Можно представить, какой красавицей бабушка была в молодости...
Чистота дома всегда была идеальной, вкусно пахло обедом и стряпнёй. А бабушка была всегда в белоснежном платочке и фартучке, несмотря на то, что жили мы в очень скромных условиях коммунальной квартиры в крошечной девятиметровке впятером: мои родители, бабушка с дедушкой и я, а в соседней восемнадцатиметровой комнате жила семья Лебедевых из шести человек: родители тётя Зина и дядя Коля с четырьмя детьми, которые были старше меня и уже в школу ходили: девочки Валентина и Раиса, мальчик Вячеслав и девочка Евгения.
Я была ближе всего к младшей Евгении. Женя была на пару-тройку лет старше меня. Мама моя работала в выходные, и мы с папой всегда проводили выходные дни вместе и часто брали с собой Женю. Она стала моей первой подружкой: умной и весёлой.
Я всегда с нетерпением ждала возвращения соседей из школы, чтобы скорее сделать с ними уроки. Я научилась читать и писать лет с трёх-четырёх, знала наизусть много стихов. С раннего детства я научилась ждать и пронесла эту науку через всю жизнь.
А с каким нетерпением я ждала своих друзей из заводского пионерского лагеря в Чернолученском сосновом бору на берегу Иртыша, куда их родители отправляли на всё лето... Возвращались они загоревшими, счастливыми, полными впечатлений. Привозили из лесу несметное количество сосновых шишек, источающих густой смолистый аромат хвои...
Позже мне тоже довелось дважды побывать в пионерских лагерях, а ещё позже -отправлять туда своих детей.
Я прекрасно помню, как из всех моих поездок и в пионерский лагерь, и в Краснодар к другим бабушке с дедушкой - маминым родителям, бабушка Маня неизменно встречала меня моим любимым призывно-манящим, хрустяще-румяным "хворостом" (розанцами), припорошенным сахарной пудрой в вазе синего стекла. Мне удалось сберечь эту синюю вазу. Ей уже больше шестидесяти лет. Она стоит в "горочке" на самом видном месте. Ностальгия по детству тёплой волной разливается в душе, пронизывает каждую клеточку.
Я помню, как мой папа вернулся с заводского митинга, посвящённого кончине И. В. Сталина, как мы все стояли в оцепенении, не проронив ни звука... Мне было всего три года, но я помню пронизывающий ужас, наполнивший наше крохотное жильё...
Несколько лет подряд до самой школы меня преследовал один и тот же страшный сон: на меня нападает в лесу бурый медведь, я дико ору и просыпаюсь. А ещё мне часто снился Фронт в виде огромного пустыря, обнесённого высоким забором, а на пустыре сражаются советские солдаты и немцкие фашисты...
В нашем доме был расположен Гастроном, в котором работала тётя Зина. Перед праздниками весь женский коллектив этого Гастронома приходил к моей бабушке, которая пекла им пироги и пирожки разных форм, размеров и начинок... В нашей коммуналке струились волшебные ароматы свежей выпечки, а незнакомые тёти-продавщицы сновали туда-сюда, с уважением и благодарностью кланялись в пояс моей любимой бабушке Мане.
Но я росла худой "шкильдой", как называла меня моя мама за плохой аппетит. Я не любила бабушкины борщи с грудинкой, галушки, котлеты с жареной картошкой, меня всегда тошнило от этих запахов, но зато я обожала обедать с соседскими детьми на нашей коммунальной кухонке за маленьким столом, покрытым старой клеёнкой с оставшимися с утра засохшими хлебными крошками.
Я с удовольствием засучивала до локтей рукава своего бумазейного, сшитого бабушкой платья, и елозила голыми локтями по этим острым хлебным крошкам, испытывая удивительное насыщение коллективным духом... Мы ели постный суп с пшеном, в руках держали по хлебной горбушке, натёртой зубчиком чеснока... Это была пища Б-гов!
Частенько меня отпускали поиграть с малышами в песочнице во дворе, она была на уровне нашего кухонного окна, и когда бабушка готовила обед, она могла за мной наблюдать.
Помню красивую девочку Ольгу Кудрявцеву, в будущем мы с ней учились в параллельных старших классах. Но в ту дошкольную пору мы с ней что-то не поделили в песочнице... И она мне грозно заявила, что сейчас как даст... Я неожиданно для самой себя и всей присутствующей малышни схватила горсть песку, бросила в обидчицу и убежала. Прибежав домой, я мгновенно улеглась на свой маленький диванчик у окна, втиснутый между двумя большими железными кроватями, и притворилась спящей, но до сих пор помню, как в ужасе от содеянного колотилось моё сердечко...
Тут же раздался стук в дверь, и пришла Ольгина бабушка тётя Миля жаловаться на меня. Они спокойно поговорили, а мне было очень стыдно и перед Ольгой, и перед её бабушкой Милей, и перед моей бабушкой Маней, и я спряталась от стыда с головой под одеяло...
Мне было семь лет, когда мы, благодаря моему папе, после тяжелой вахты на заводе работавшему на стройке, получили отдельное жильё: однокомнатную квартиру на пятерых, и мои старинные друзья стали в ней желанными гостями.
Нашу комнату заняла бездетная пара рабочих: дородная Нюра и тщедушный Жора, а ещё позже они заняли и нашу однокомнатную восемнадцатиметровку, когда нам дали в 1965 году уже трёхкомнатную квартиру в пятиэтажной хрущёвке, и Лебедевы, наконец-то, стали полноправными хозяевами двухкомнатной квартиры пятидесятого года постройки.
Об их судьбах я ничего не знаю, к сожалению...
Домашнее воспитание наложило свой отпечаток на мой характер, я росла скромной и послушной. Мне запомнился незначительный случай: когда произошла денежная реформа в 1961 году, я нашла в фойе аптеки, расположенной в нашем доме, монетку достоинством в 10 копеек (бывший рубль), но я не подняла монетку, а побежала на 4 этаж спросить разрешения у бабушки... Когда я вернулась в аптеку, монетки, конечно же, уже не было...
В семье была дружелюбная и спокойная атмосфера, все говорили вполголоса... Чувствовалось, что люди пережили трудное время погромов, войн и репрессий... Ценили и любили жизнь, трепетно и нежно относились друг к другу. Папа, возвращаясь с завода, первым делом интересовался самочувствием родителей...
Я помню запах бабушкиных волос под белоснежным платочком, запах нежных и натруженных рук. Я помню, когда бабушка по утрам расчёсывала мои длинные волосы на прямой пробор под мои вопли и стоны, и заплетала их в две тугих косы, и как она расстроилась, когда мне в двенадцать лет по моей просьбе сделали короткую модную стрижку.
Я помню, как делилась с бабушкой конфетами, а потом, спустя день-два она мне возвращала сбережённое лакомство.
Я помню запах бабушкиной одежды, которая лежала в старинном сундучке на кухне, где они с дедушкой жили. Сундучок стоял рядом с железной кроватью и настоящей печкой, которую растапливали настоящими дровами по большим праздникам, и бабушка стряпала сдобные пироги и пирожки.
А в будни бабушка готовила на керогазе, стоящем на широкой доске над чугунной белоснежной ванной в ванной комнате. Обедали мы за кухонным столом, установленным в длинном коридоре нашей однокомнатной квартиры. Такая у нас была квартира-трансформер: восемнадцать квадратов на пятерых человек.
Зато, когда приходили гости, празднично накрывался раздвижной круглый стол посреди нашей любимой и единственной комнаты, совершенно квадратной с огромным окном на последнем этаже четырёхэтажного кирпичного дома и широким подоконником.
В обычные дни я за этим столом быстренько готовила уроки и тут же с чувством выполненного долга исчезала под столом, где стояла огромная картонная коробка с игрушками... А в тумбе рядом меня ждали книги, которые я уже знала наизусть, и мне - единственному ребёнку в семье, никогда не бывало скучно...
Помню, как моя мама в разговоре с соседкой обо мне, уже совершенно взрослой женщине с двумя детьми, удивлённо и неожиданно для самой себя заметила, что я выросла сама по себе, не доставляя никому никаких проблем...
Я помню, как бабушка собирала и наряжала меня в первый класс, а папа провожал меня в школу, как накануне вся семья складывала мой портфель, но когда нам велели на уроке рисования достать альбом и коробку с карандашами, мои карандаши оказались не точеными, и Вова Федулов, пухлый бутуз, поделился со мной своими карандашами.
Помню, как однажды бабушка встретила меня вечером из школы со второй смены, и сказала, что меня дома ждёт сюрприз. Родители купили свой первый в жизни чёрно-белый телевизор "Знамя", а потом и маленький холодильник. До этого в старом доме мы ходили к соседям Царёвым на третий этаж и смотрели телевизионные передачи в маленьком "КВН" с линзой. Много ребятни набиралось у соседей, мы сидели на полу и смотрели с замиранием сердца на крошечный экран...
Мне покровительствовали бабушка с дедушкой до самого моего двадцатилетия, потом они ушли из жизни друг за дружкой с разницей в девять месяцев: сначала бабушка, а за ней дедушка. Ему стало одиноко и грустно без своей верной супруги.
Бабушка умерла 31 марта с моим именем на устах... Меня не было рядом с ней... За мной в школу, где я работала в весенние каникулы, прибежала с печальным известием наша соседка с первого этажа Полина АлександрОва... Школа была рядом с домом. Я примчалась быстро, но поздно... С тех пор минуло ровно сорок пять лет... Как вчера...
А через три месяца после смерти бабушки у меня родился первенец, бабушка не успела порадоваться... Дедушка ещё застал правнука... Когда скоропостижно не стало моего мужа, то через три месяца после его смерти у меня родилась внучка... Так предначертано свыше...
Можно вспоминать о детстве и любимых людях бесконечно: пока я помню - родные и близкие люди живут в моём сердце, пока я помню - я живу!
Как же я по тебе скучаю, моя дорогая и любимая бабушка Маня!
Прости меня за всё!
Светлая память!
Царствие небесное!
***
24 марта 2015 года.