От Дионисия Петровича оказалось не так просто отделаться.
Я надеялся, что возле «Эльдорадо» мы разойдемся в разные стороны, но он отвечал, что ни за что не отпустит меня одного и непременно доставит в то место, откуда привез, как и надлежит старшему по возрасту, настоящему земляку а то и кровному родственнику, потому что никто толком не знает, родня мы или нет.
Последний довод показался мне излишне запутанным и сложным для понимания.
Завидев нас, извозчики, поджидавшие выходящих посетителей чуть в стороне от входа в ресторацию, пришли в оживление и стали зазывать Зюкина возгласами: «Куда прикажете, господин хороший?!»
Зюкин нанял лихача до Второй роты, нимало не торгуясь, несмотря на то, что цена была заломлена на мой взгляд совершенно несуразная и мы могли сговориться вдвое дешевле.
- С ветерком, любезный! - распорядился он, небрежно хлопнув извозчика по широкой спине. - Покажи свою удаль!
Возницу не пришлось долго упрашивать. К счастью, пролетка была отменно подрессорена.
На пересечении с Невским проспектом мы чуть было не сбили какого-то зазевавшегося господина в чиновничьем мундире.
- Куда прешь? - заорал извозчик, и добавил уже для нас внушительным тоном уважаемого и степенного человека: - Развелось штафирок, просто спасу нет. Так и лезет под колеса шелупонь всякая.
Дионисий Петрович тоже был в ударе. По дороге мне пришлось выслушать множество самых замысловатых и несвязных историй, пересыпанных выдержками из российских пиитов, при чем я основательно опозорился, перепутав Тредиаковского с Сумароковым.
Более всего мне хотелось тишины и покоя, но неугомонный Зюкин умудрялся говорить на несколько тем одновременно, и это получалось у него без всякого затруднения.
Я же, напротив, был в постоянном напряжении из-за каверзных вопросов, которые выскакивали, словно вор из подворотни, посреди какого-нибудь безобидного рассказика из жизни Петра Аполлинарьевича Зюкина - Первого или его младшего брата Никиты, известного в Третьем Новороссийском драгунском полку под именем Зюкин-Второй.
- У родителя моего, Петра Аполлинарьевича, был конь по кличке Буян, нраву самого дикого, просто дракон какой-то, а не лошадь, разве что огнем не плевался, а у Никиты Аполлинарьевича, напротив - самая скромная кляча по имени Добрыня, - рассказывал Зюкин, небрежно развалившись на кожаном сидении и то и дело задевая меня то плечом, то коленом. - Батюшка бывало говаривал « У тебя, братец, не конь, а какой-то тюфяк соломенный!» на что Никита Аполлинарьевич отвечал, что Добрыня умен чрезвычайно и всех офицеров знает по имени-отчеству, а полковника Берга видит за версту и сразу останавливается на месте, как вкопанный, вытягивается во фрунт и даже хвостом не машет из глубочайшего почтения…
- Как вы сказали, была фамилия полковника? - переспросил я, слегка вздрогнув от неожиданности.
- Штакельберг, - не моргнув и глазом отвечал Дионисий Петрович. - А вам что почудилось?
При этом его слегка раскрасневшаяся физиогномия выглядела так искренне и простодушно, что я уже не сомневался в том, что фамилия полковника действительно была Штакельберг и я просто не расслышал первую половину этого слова.
Да и откуда Зюкину было знать Викентия Ивановича или его родню?
Пару раз меня посещала мысль не слишком ли я подозрителен. Но стоило Дионисию Петровичу, как бы между прочим, поинтересоваться, помню ли я свою бабушку или в каком городе Аннушка служила гувернанткою по окончании пансиона, как мне снова начинало казаться, что он задает слишком много вопросов.
Во Второй роте Зюкин заявил, что непременно должен увидеть Ильина, и отпустил извозчика, наградив того полтинником сверх оговоренной платы.
- Полно, Дионисий Петрович, зачем вам Ильин? - вяло сопротивлялся я.
Глаза у меня слипались, и я знал наверное, что более не вынесу никаких разговоров, какими бы безобидными и занимательными они не были.
В голове у меня все спуталось: свояченницы, троюродные сестры, поэты, драгуны, лошади, полковники, - а Дионисий Петрович уже тащил меня вверх по лестнице, рассказывая на ходу о том, как его дядюшка Никита Аполлинарьевич Зюкин-Второй оказался вместе со своим верным Добрыней в партизанском отряде капитана Фигнера.
Ильина не было дома.
- Ну и где же ваш товарищ? - обескуражено спросил Зюкин.
- Да мало ли где, - отвечал я, - вам-то что, Дионисий Петрович?
- Как это «что»? - отозвался он. - Я беспокоюсь. Уже поздно. Это Петербург. Здесь опасности на каждом шагу. Я никуда не уйду, пока его не увижу.
Это было совершенно несуразное заявление, но я больше не мог бороться с одолевающим меня сном и едва завидев свой диван, свалился на него и заснул, как убитый.
Мне приснилось что я вернулся в Кочетки поздней ночью.
В доме было пусто и тихо.
В холодном лунном свете, проникавшем из окон, портреты неизвестных мне дам и кавалеров в напудренных париках и костюмах времен роскошного и причудливого барокко смотрели на меня, словно живые.
Откуда они взялись?
Убранство комнат тоже изменилось: мебель с резьбой в виде переплетенных листьев аканта, стебли которых внезапно превращались в когтистых грифонов с распростертыми крыльями, тяжелые ковровые скатерти с замысловатым растительным узором из золотисто-коричневых цветов и ягод, фарфоровые вазы, одетые в бронзовые опояски из змеящихся лент и младенчески пухлых амуров, - все это поражало воображение таинственной и пугающей красотою.
Ранее я не видел здесь ничего подобного.
Я шел сквозь анфиладу нарядных и в то же время мрачных комнат, которых совершенно не помнил. Из ее глубины разливалось волнами янтарно-медовое сияние. Там была библиотека, посреди которой стоял мраморный стол, а на нем, перед раскрытой книгой - высокий подсвечник с оплывающей восковой свечой, от которой и исходил этот манящий золотистый свет.
Бронзовый юноша, склоненный над гладко отполированным озером, смотрелся в свое отражение, но лицо его было залеплено потеками воска.
Тень Нарцисса колыхалась над ветхими страницами, напоминая очертаниями летучую мышь.
Это был тот самый подсвечник, который я подарил Викентию Ивановичу в память о нашей прогулке по Петергофу.
Я знал, что стоит мне внимательней взглянуть на раскрытую книгу, как я тотчас же увижу знакомый картуш с грифоном - геральдический знак Жан-Клода Де Ля Роша, но книга внезапно захлопнулась сама собою.
Язычок пламени над свечою испугано дернулся.
Передо мной возник человек с размытыми чертами лица.
Он вышел из стены, словно призрак, но был живой. Не знаю, как я почувствовал это.
Более того, человек этот был мне знаком, но я смотрел на него сквозь какую-то пелену и никак не мог распознать, кто это.
Человек протянул руку и схватил меня за плечо.
Я рванулся, что было сил.
- Очнись, Гаевский! - раздалось откуда-то сверху.
Библиотека превратилась в нашу петербургскую комнату, и я не сразу понял, что проснулся.
Надо мной маячил темный силуэт Ильина.
- Алешка, ты? - с трудом пробормотал я.
- А то кто же?! - отвечал он громким шепотом. - Ты лучше скажи мне, это что за явление? Я чуть не убился в темноте о твоего Зюкина!
Дионисий Петрович спал на полу, вытянув ноги поперек комнаты.
( Продолжение следует )