Платон смеялся над человеком, собравшим библиотеку в сто томов. Никто, считал он, никто не способен прочесть столько книг!
Время шло и надо мной снисходительно посмеивались люди, у которых одна только «Антология современной литературы» составляла двести. Но Борхес все еще считал бесконечной национальную библиотеку Аргентины, чуть недобравшую до миллиона.
Время, время!
И вот моя личная библиотека вновь стала, по-платоновски, огромной сейчас, когда трудно даже вообразить людей, заводящих библиотеки. Мои книги, занимающие весь лестничный проем, удобно расположившиеся по пути наверх так, что всегда под рукой - случайная коллекция, собранная разными обстоятельствами жизни.
т.1: Хань Юй. Избранное
Дважды кланяется вам, ничтожнейший из смертных, никчемный автор неумелых повествований!
Однажды, в давние времена, была у меня знакомая. Не далёкая, но и не близкая, такая, как сплошь бывает у людей.
Мы изредка пересекались по самым обычным делам и вечно договаривались поиграть в теннис, но это были пустые отговорки. Ни мне, ни ей, этого не хотелось. Только однажды дела привели меня к ней домой и, ожидая, я взяла с полки тоненькую книгу Хань Юя, несколько коротких эссе. Зачитавшись, я попросила книгу с собой, а после уже не смогла от нее оторваться.
Хань ЮЙ пленил меня смиренной прозой, очаровал кристальной логикой грустных мыслей и навсегда привязал тончайшей красной нитью классической китайской литературы.
Шло время и книгу надо было возвращать. Я вдруг поняла, что мы уже не встречаемся, как прежде, исчерпались, видно, наши обычные дела. Идти без приглашения было неловко и я обратилась к общей знакомой.
"Где Юля?" - спросила я, - мне надо книжку вернуть".
"Так ты ничего не знаешь?"- И знакомая поведала мне печальную историю.
Юля умерла от любви.
Пока мы с вами, многоуважаемый Юй, наслаждались великолепием своих рафинированных страданий, рисуя тонкой кисточкой печали замысловатые иероглифы, бедная Юля не выдержала столкновения с грубой реальной любовью. С ее грязной животной сущностью, разочарованием и невыносимой тянущей болью. И пока мы, пугливо подобрав шелковые рукава, превращали тушь наших воспоминаний в искусство, Юля разлеталась на куски, под действием силы тяжести, с ревнивой подозрительностью контролирующей наши перемещения.
Уважаемый Юй! Стыжусь я, что весь ваш талант, все труды, не способны удержать и слабую девочку. От наших книг не вырастают крылья в отчаянном полете, наш фонарь не горит огоньком надежды во мраке жизни.
Смертельно мы пред ней виноваты.
Смертельно.
Мы пред ней виноваты.
т.2: «Сборник песен Челленджкапа», ФизФак СПбГУ
Дымится чашечка кофе на столе у Мишакова.
Сам Мишаков сидит, положив ногу на ногу, покачивая носком отполированного ботинка, терпеливо объясняя мне: «Мы учим не тех, кто хочет, а тех, кто может».
Физфак СПбГУ, триста лет борьбы с невежеством! В том числе, среди собственных студентов, бесконечно и фанатично преданных факультету, физике, Питеру.
В моем голосе уже дрожит пара ноток, когда я пытаюсь, нет, не убедить (невозможно!), не уговорить (бессмысленно!), а заговорить, усыпить бесконечными речами до состояния, когда можно будет подсунуть ему список отчисленных детей. Сами дети, потухшие и до совершенства несчастные, сидят на подоконнике в коридоре.
«Я умер», написал в статусе чудесный сероглазый мальчик, когда приказ об отчислении отрезал от него дождливый Петергоф, факультет и всю современную физику, постигнуть которую невозможно в принципе. Так что, сейчас я - реаниматор.
- Пойдемте, выпьем кофе? – предлагаю я, - раз уж все так непоправимо!
Мишаков поднимает на меня большие умные глаза и, кажется, только сейчас замечает.
Я чувствую, как он колеблется, потом коротко кивает, встает и, не закрыв кабинета, выходит.
Ночь, темнота и университет.
Мы пьем кофе, мило, но осторожно болтая, чтобы не вступить на зыбкую почву приятельских отношений, но я, каждую проклятую минуту, чувствую сложенный вчетверо листок с фамилиями, который жжет меня, как перцовый пластырь. Я не могу вернуться к детям ни с чем - их отчаяние, их надежда, их истовое желание подстегивают меня изнутри.
Нанизывать слова на нитки смыслов всегда было моим любимым развлечением, а уж умение заговорить собеседника до нужного результата отточено у меня до блеска. Грош мне цена, если я не смогу именно сейчас.
- Дайте им шанс, - пою я, вслед уходящему в темноту питерской ночи Мишакову, - только один!
- Это невозможно, - с сожалением отвечает он, - есть правила.
Но что-то меняется во Вселенной, а как же иначе?
В конце концов, на то мы и физики, чтобы управлять физикой, чтобы создавать ее по- своему, заново и для себя. И утро оказывается добрым, ведомости, по чистой случайности, оказываются незакрытыми, а мы уже стоим у аудитории, в которой заседает комиссия, где три почтенных огромных профессора, как три сказочных медведя, склоняются над тоненьким первокурсником, покачивая согласно головами и пачкая девственную зачетку небрежными подписями.
Все в сравнении с Вселенной ничтожно.
т.3: А. Дэвид-Ноэль «Путешествие парижанки в Лхасу»
Хорошо читателю: он получает книги, как блюда в кафе, готовыми к употреблению.
Действие в них хорошо сбито и предупредительно присыпано блестящими крупинками здравого смысла, а для особо привередливых, всегда справа острый нож интеллекта.
Автор уже все выбрал и подготовил, припустил, где надо, ремарки, заправил и разложил в соответствии с обыденной логикой, прибавив блюду остроты, кислоты и горечи. Кушать подано!
В жизни все не так. Части истории лежат, как продукты на рынке, порознь, хаотично выглядывая из потока. Покупаешь, например, грязную черную книгу на книжном развале, не подозревая, что это начало (или причина) череды несчастий.
Не надо было и раскрывать, недаром, она мне сразу не понравилась! Слишком старая и грязная, с распухшими засаленными страницами, а ее мертвенно-черная обложка, с потертым нечитаемым заголовком, внушала стойкое отвращение. Но, как только я взяла ее в руки, она вдруг открылась и крепко зацепила взгляд случайной фразой. Я зачиталась - мышеловка захлопнулась.
Эта увлекательная, да еще и неизвестная, не затасканная, подобно Блаватской, по мистическим сообществам, история остроумной прагматичной парижанки, рисующий загадочный, мистический мир буддизма, возможно, чиста и невинна. Речь только о книге. Старой книге в черной обложке.
Стоило начать читать и мне сразу стали снится кошмары. Соседские дети, проваливающиеся под лед, утопленники, всплывающие в пруду. Впрочем, содержание снов неважно, в кошмаре важнее остающееся послевкусие. Я просыпалась со стойким ощущением надвигающейся беды. И все никак не могла дочитать эту небольшую книгу. Она так и лежала рядом, на тумбочке, раздражающе грязным черным пятном, пока я, наконец, не обернула ее бумагой. Содержание мне нравилось – книга нет.
После очередного несчастья пазл сложился и я решительно захлопнула злополучную книгу. Спрятав ее в глубине книжного шкафа, забыла. Я, но не книга.
Дни заполнились болью, сны - колючими клубками страхов. Тонкими, черными, отравленными нитями книга протыкала мою реальность, пожирая живую ткань. Попытки найти ее в шкафу провалились, книга пряталась, все катилось в пропасть и, в приступе самосохранения, я перевернула полки, просеивая тщательно, как песок, том за томом, нашла и избавилась от чертовой книги. Нет, мистика не горит, я просто сплавила ее подальше.
Жизнь наладилась, но в зеркале остались шрамы от когтей судьбы, вдруг передумавшей и выпустившей добычу. А когда разразилась очередная беда, я даже не удивилась, что кто-то вернул мне злополучную книгу: «Не ваша»? Нет, решительно ответила я, окончательно отрезая ей путь.
Лист лучше всего прятать в лесу, камень – в горах, книгу - в библиотеке.
т.4: «Мифы древнего Китая»
Темно-синяя, в твердом пухлом переплете, с лубочным рисунком дракона на обложке, вопиющем о несомненном приоритете духовного над эстетическим.
Вечная советская диалектика высокого содержания жизни и ее убогого окружения. Предполагалось, что харизмой чистого разума, мы должны были гармонизировать окружающее нас враждебное холодное, неустроенное пространство. Увы, наших сил хватало только, чтобы мириться с ним, погружаясь все глубже и глубже, пока нас окончательно не засасывала жизненная трясина.
Книга возникла из случайной встречи в обменнике магазина, своеобразном книжном клубе, куда я наведывалась с регулярностью кошки, сторожащей амбар: вечно что-то шуршит и пищит, но, поди, поймай!
И вот, в один из зимних (а как еще! живем в таком климате) вечеров, стоя у прилавка книжного магазина, я услышала, как продавец, уговаривает покупателя оставить книгу для обмена. На все предложения тот непреклонно - вежливо отнекивался, не выпуская из рук книгу, которая была ему ненужна и неинтересна, но таила в себе возможность нужного и интересного. Я дождалась окончания торга и подошла. Этого было достаточно.
Вся моя жизненная концепция, мои модели и схемы, мои прогнозы и перспективы всегда основывались на ошибочной уверенности в своем уме. Но ведь и Ньютон создал целую физику на ошибочной концепции, что не мешает ей быть верной, хотя бы в пределах земного тяготения. Тоже, кстати, не существующего. Совершенная система ложных представлений, лежащих внутри ложной системы координат.
Вот и книга стала моей, как только я взяла ее в руки. Так, с книгой в руках, обремененная ее владельцем, я вернулась домой, зажгла свет и, махнув рукой в сторону полок, погрузилась в чтение. Что с ним стало и на что мы поменялись, я не помню, потому что больше я его никогда не видела.