"Государственное дело" - это первая глава первой части романа "Запретная Гавань".
Он является продолжением романов 1)"Возвращение солнца": http://www.proza.ru/2009/05/22/353
и 2)"Отрицание Имени": http://www.proza.ru/2014/02/16/1531
ЗАПРЕТНАЯ ГАВАНЬ.
Часть 1.
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ДЕЛО.
Глава 1.
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ДЕЛО.
Я, бывает, размышляю о том, что отчего-то покоя и счастья всем отмерено неравномерно в течение жизни, и далеко не поровну. Невозможно упрекнуть в малодушии тех, кто по большей части спокоен и благополучен. Им повезло, это здорово, пусть будет у них всё мирно и дальше. И не надо таких ситуаций, которые тянут на свет тёмные чувства, рвут нервы, толкают на несвойственные поступки, заставляют противостоять без надежды победить.
Сильный духом человек под бурей и градом вырастит радость для себя и для вас - из зёрнышка в подземной темноте до прекраснейшего цветка, обращённого к небу. Но непривычному, ему обыденная жизнь может представиться испытанием. Но он найдёт в себе силы открыться и ей.
Откуда всё это? Из детства? Я пришёл к выводу, что так и есть. Но если оно было коротким, а дальше – одно угнетение? Смог бы я сохранить солнце, жившее в детском сердце? Не знаю…
Вы понимаете: я конкретного человека имею в виду. Я расскажу вам о нём, но рассказ мой будет нетороплив. Ведь это ещё и продолжение истории о тех, с кем, хотелось бы верить, вы сдружились, читая мои прежние повести.
Я собираюсь по ходу дела уступать им мои письменные принадлежности или заставлять их воспользоваться собственными.
Пусть-ка сами расскажут о своих приключениях! Почему всё время я да я?..
Миче Аги.
*** *** ***
Нет, мы с Петриком не вернулись домой.
Слишком страшным было то, что нагородили в наших судьбах наши родители. Слишком высокими стали барьеры, воздвигнутые между нами и ними их глупыми страхами.
Сначала мы послушно ехали в сторону Някки, где остались наши семьи и наши друзья. Где у родного моего дружка была масса обязанностей, всё-таки, он наследник престола.
Ехали под колокольный перезвон, не утихающий по всей стране несколько дней, среди всеобщего ликования: королевич Петрик, наследник дома Охти, жив.
Королевич Петрик жив, произошло недоразумение, случилось стечение обстоятельств, и не всё ли равно, как оно было на самом деле, и каким таким образом весть о его гибели разнеслась по стране. Главное то, что он жив.
Повсюду сами собой возникали гулянья, повсюду распевали песни и рассказывали истории о наших с ним приключениях, приукрашивая события немилосердно.
Мы ехали не таясь, и часто Петрика узнавали, и спрашивали, как же это так, как могло такое случиться, что его считали погибшим столько недель, вплоть до самой осени.
- Не знаю, - смеясь, отвечал он, - я всего лишь поехал за Миче. За Миче, за своим братом. С чего вы взяли, что я разбился на скалах и утонул? Вот дайте нам только добраться до дома – уж я разберусь!
Вы помните, что прозвище у Петрика Чудила, потому что он такой и есть. Каждый, кто с ним хорошо знаком, понимает, что никакое другое прозвище этот человек носить не может. Родители просто не знали, что станет вытворять их подросший старший сын, иначе они официально дали бы ему это имя.
К чести родителей стоит сказать, что они не отказались от Петрика. Когда он предоставил им выбор: считать его погибшим и жить дальше так, как они считают правильным, или объявить на всю страну, что он жив, и попытаться понять его, они выбрали второе.
И вот мы ехали домой.
И, помнится, ещё летом я так хотел быть в Някке, что заболел от горя в разлуке, а теперь понимал, что не могу. Не могу вернуться в родной, бесконечно любимый город, где собственные наши с Петриком родители обвинили меня в желании причинить ему зло. Приписали мне зависть, коварство, разные ужасные действия в отношении него, моего брата, даже больше того – лучшего из друзей, очень близкого человека. После того, как я вернул его им из такой передряги, что страшно вспомнить. Вернул живого и относительно здорового. Я даже не представлял, что меня можно во всём этом обвинить. Так они и сказали: «Причинить зло». А потом выкручивались и неискренне употребляли слово «ненамеренно», будто бы им и этими жалостливыми взглядами можно было смягчить мою обиду от немыслимой горечи и несправедливости их обвинений. Родителям казалось, что я должен продолжать считать себя малость сумасшедшим и принимать их жалость.
Я тогда понял, что они задумали в отношении меня – и покинул Някку сам, не дожидаясь их приговора. Не прощаясь с моими родителями – с МОИМИ, вырастившими меня, но стоящими не на стороне сына, а на стороне тех, кто смертельно меня оскорбил. Оставив дома свою Нату, свою любовь. Розочку, совсем маленькую свою дочку, Рики, нашего с Петриком младшего брата, сына моих приёмных мамы и папы, и прибившуюся ко мне в нашем приключении девочку Мичику, о которой я клялся заботиться, и которую оставил среди людей, так отвратительно поступивших с нами со всеми, со своими детьми.
Я был слаб и не вполне здоров после возвращения из приключения, а покинув дом, заболел в пути ещё больше, и едва не умер, когда в стране объявили траур по безвременно погибшему Петрику. Я не предполагал, что в это время он, рискнув всем: своим положением, своим будущим, даже собственной жизнью, мчится мне навстречу, мне на помощь, чувствуя, что может меня потерять. Мы с ним двойняшки, поэтому удивительного в том нет. Удивительно то, что я не ощутил его приближения, но тогда я уже не чувствовал ничего. Петрик спас меня, обеспечил покой и уход, и более-менее вернул мне душевное равновесие. Он даже взял на себя смелость в письме осудить родителей – а они вам не кто-нибудь, а король с королевой. Он выдвинул им свои условия – и вот, пожалуйста, мы едем домой.
Но с каждым днём мы продвигались всё медленней, задерживались то там, то тут. То Петрик находил себе дело государственной важности, то я предлагал осмотреть исторические развалины, познакомиться с местным коллегой – ювелиром, о котором наслышан, или побродить по подвернувшемуся заповеднику. От посещения заповедника Чудилка отказаться не мог никогда, поскольку дело его жизни – охрана природы Винэи, нашей прекрасной планеты. Тоска по нашим семьям, по оставленным в Някке детям всё усиливалась, а мы никак не могли доехать. Что же это такое?! И, наконец, Петрик, решительный, как и положено наследнику престола, ударил кулаком по столу в одной из харчевен, и сказал вслух то, что мне произнести не хватало духу:
- Миче, я так больше не могу. Надо признаться себе, что нам противно теперь жить в Някке. Что мы не можем теперь нормально общаться с родителями. Ни я со своими и твоими, ни ты со своими четырьмя. Что мы, хоть и привязаны к Някке, но возвращаться не хотим. Того города, который мы любили, как в детстве, больше нет для нас с тобой. Так получилось. Такая судьба. Значит, вернёмся к плану номер один.
- Это ты верно сказал, Чудилка, - мгновенно оценив его правоту, согласился я. – Обоснуемся где-нибудь и вызовем к себе наши семьи. Ты обещал, что с этим не будет проблем. Что их выпустят из Някки и отпустят к нам. Даже Мадину, твою жену, даже Арика, твоего сына и Лалу Паг, вашу с Мадинкой воспитанницу. Ох, Петрик, но так ли это?
- Боюсь, что Мадину Корк просто так не удержишь, - улыбнулся Чудилка. – Ты же знаешь, какой у неё характер. Если ей не удастся выехать через ворота, она взорвёт городскую стену. Или явится к нам в летающей бочке, навесив на швабру флаг. Помнишь, в той бочке, которую я заколдовал. Моя жена знает, где я её держу. Мы с тобой, Миче, поживём вдали от Някки и посмотрим, что будет дальше.
Почувствовав огромнейшее облегчение от этого решения, мы заторопились. Будущее засияло радугой. Теперь мы могли думать только о встрече с любимыми нами людьми. Теперь мы не задерживались нигде на нашем пути.
Я даже не заметил, как мы оказались на вокзале железной дороги, что шла недалеко от побережья и вдоль него, чтобы люди могли без проблем и быстро добираться до основных курортов нашей страны. Там, на вокзале, мы с Чудилкой осмотрели чудо техники – изобретённый лично им паровозный двигатель. На самом деле – то волшебное устройство, на которое нынче повсеместно заменяют прежние двигатели. Королевич Петрик Охти, озабоченный чистотой воздуха, вод и недр победил на конкурсе по изобретению безопасных для природы механизмов.
После бурной и радостной встречи нас в этом городе, мы даже не сразу смогли двинуться в путь, тем более, что ещё предстояло осмотреть знаменитые здешние сады. Если кто не знает, посещение садов, лугов и пастбищ входит в обязанности королевичей. Петрик был против того, чтобы одному осматривать плодово-ягодные угодья, напирал на то, что я, как сын наших с ним родителей, обязан составить ему компанию в целях повышения собственного авторитета. Это было ни к чему. Именно это и бесило родителей больше всего: соотношение нашей с братом популярности. Им казалось, что моя как-то чересчур высока по сравнению с его. Это не так. Но я, не желая провоцировать новых приступов родительской ревности, теперь старался держаться в тени. И это выводило из себя моего королевича. Но с ним столковаться проще.
Вот я запустил Петрика в эти сады, а сам занялся любимыми делами. Во-первых, написал письма на тайный адрес, откуда их должны были забрать Ната, Рики или кто-нибудь из друзей. В письмах я рассказывал о наших с Чудилкой планах, радовался тому, что скоро мы все будем вместе, передавал приветы «всем нашим» и признавался Нате в любви. Во-вторых, я снова промышлял гаданием, потому что нельзя пренебрегать дарами светлой провидицы Эи, или Винэи, чьим именем названа наши планета. До Петрикова возвращения предсказал будущее всем, кто мне там попался и изъявил желание погадать. Заработал неплохо. В-третьих, спокойно пообщался с хозяином дома, где мы остановились, с одним из братьев Кренстов, наших с папой конкурентов в ювелирном деле. Конкурентами мы были именно только в деле, а в остальное время всегда славно дружили. Папа учился вместе с сыновьями главы семейства, и не собирался портить эти отношения только из-за того, что их лучший магазин стоял прямо напротив нашего. Мои двоюродные сёстры и внуки главы семьи Кренстов как по заказу влюблялись друг в друга, и в последнее время повадились то и дело играть свадьбы, на которые то и дело звали меня в свидетели.
- Что ж, Миче, - сказал мне Эрнст Кренст, когда мы с ним расположились за накрытым в беседке столом, - это ваш с Петриком выбор, что вы не желаете вернуться в столицу. Может, оно и правильно. Но ты не пропускай, пожалуйста, Великих Состязаний мастеров. Вспомни: через два года юбилейная, семисотая встреча. Состязания проводились ещё до Мрачных времён, и даже в Мрачные времена проводились. А ты, Миче, этим летом не представил судьям своих работ, а все очень ждали.
- Немного занят был я, дядя Эрнст.
- Наслышан, - расплылся он в улыбке. – Говорят, побывал на Навине? На средней из планет – сестёр? Одолел с друзьями фанатиков, поклонников Чёрной Нечисти?
- Это так, дядя Эрнст.
- Ещё твои предки в Айкри… Хотя, ведь у тебя другие предки. Не совсем те, что у Рики. Ты ведь нынче королевич, Миче Охти.
- Я был и остаюсь Миче Аги. Твоим конкурентом, дядя Эрнст.
- Вот и славно. Это славно. Но ты не предоставил на Состязания свои работы и в прошлом году.
- В прошлом году родилась Розочка.
- Всё-то у тебя отговорки. Сейчас скажешь, что в позапрошлом у тебя был медовый месяц.
- Так и есть.
- Миче, Миче, все ждали, что ты потрясёшь судей чем-то удивительным. Помнишь, в тот год, когда ваша компания предотвратила пиратское нападение, ты единственный раз участвовал в состязаниях. И огрёб все призы!
- Потому что папа в тот раз не участвовал. Только поэтому.
- В том-то и дело, Миче Аги. Потому что не участвовал папа. Ты не хочешь расстроить отца своей победой над ним.
Я рассмеялся:
- Разве это плохо? И почему ты уверен, что победителем буду я? Вероятно, не смогу занять призового места. И тут-то папа скажет: «Ничему ты, Миче не научился, а сколько сил в тебя было вложено!»
- Забавно всё в вашем семействе. И так не хорошо, и этак не здорово. Но всё это так интересно!
- Дети должны заботиться о родителях. Я горжусь папой. Не хочу его огорчать. Ни своим поражением, ни своей победой. Да, он расстроится в любом случае. Что интересного, дядя Эрнст?
- Интересно, кто из вас всё-таки одержит верх.
- Знать этого не хочу.
- Боишься проиграть?
- На эту детскую уловку меня не поймать, дядя Эрнст. Я очень хорошо зарабатываю своим ремеслом. Вернее даже, своими ремёслами. Этого достаточно. В Состязаниях мог бы поучаствовать Рики. Через два года ему уже будет четырнадцать лет. В этом возрасте мальчику могут разрешить стать участником Состязаний. Если он сделает вещь, достойную рассмотрения судей.
- А ты, Миче, так и будешь оставаться в тени, не так ли? – спросил, прищурив глаз, дядя Эрнст. - Сначала ты бережёшь от поражения папу. Потом ты ждёшь, когда подрастёт младший брат, и, чтобы не быть ему соперником, никогда не выставляешь свои вещи на конкурс. Так нельзя, Миче. Ты совсем не соблюдаешь свои интересы. Ты не отстаиваешь сам себя. Потому и случилось с тобой нынешнее несчастье. Я прав?
Я опустил глаза. Он прав. Наверное.
- В общем, Миче, я, как один из судей, жду твои работы будущим летом. Ничего не желаю слушать. Если ты не хочешь соревноваться с Рики, у тебя есть ещё год. Даже, может, два года. А потом, пожалуйста, снова уйдёшь в тень. Ну же, воспользуйся моментом. Все твои друзья сумели отличиться. Взять, к примеру, Чудилку с его двигателем. Взять Лёку Мале – каков художник! Если дело так пойдёт дальше, он станет одним из судей. И даже этот ваш пиратский волшебник Аарн – тоже чего-то чудит, и Петрику не боится быть конкурентом. Только ты в тени, Миче. Всего один год. Один раз. Пока Рики не достиг нужного возраста. Пожалуйста. Ради меня. Ты заботишься о ком надо и о ком не надо. Позволь мне позаботиться о тебе.
- Нет.
- Я уговорю твоего отца не участвовать этим летом в состязаниях. Даже так: мой отец попросит его. Отца Арик Аги послушает.
Очень большой соблазн.
Соблазн просто невероятный.
Вы даже представить себе не можете, как это здорово – участвовать в Великих Состязаниях мастеров! Одно дело быть зрителем. Другое – участником. Это такая бодрящая атмосфера! Это такие интересные люди! Это новый опыт, новые открытия, новые возможности! Это великая слава для победителей, потому что любой из живущих на Винэе может предоставить на конкурс свою работу. Дядя Эрнст прав. В год, ставший поворотным в моей судьбе, в то лето, когда я и так чрезмерно прославился, я действительно принял участие в Состязаниях. Просто вам не рассказывал. Папа тогда повредил ногу, лечился, и ему было не до того. Он сам уговорил меня стать одним из участников. Я как раз отрыл на пепелище собственного дома неповреждённый железный ящик со своими работами, и на радостях поддался искушению. Отнёс их в комиссию самым последним. И был безмерно удивлён, когда все они были отмечены первыми призами и наградами. Каждая из четырёх!
Вы скажете: «Ты же волшебник, Миче Аги, чем ты хвастаешься? Волшебство помогло победить». Это не так. Если речь идёт о состязаниях в обычных ремёслах, применение магии строжайше запрещено. Проверка самая тщательная. Хоть мои изделия сплошь амулеты и талисманы, я снял с них все заклятия, отправляясь к судьям. Кроме того, я не хвастаюсь. Я был до того испуган такой огромной победой, что действительно затаился в тени. Даже Рики, младший брат, ругал меня за это. Он понимал, отчего я не хочу больше участвовать в Состязаниях и говорил, что в этом случае и он никогда не станет… Но ведь был ещё папа.
Папа, не заступившийся за сына перед королём с королевой, когда те обвинили меня в страшных вещах. И которого я всё равно люблю. Разве я имею право осуждать своих родителей, родных и приёмных, всего лишь за их крепкую дружбу с детства и за похожие взгляды? Особенно, на моё воспитание.
- Миче, ты слышишь меня? – настаивал дядя Эрнст. – Мой отец, я и мои братья уговорим твоего отца пропустить год. Ему это ничего не стоит. Вот уже два раза подряд он берёт самое большое количество призов. Обещай, что станешь участником.
В конце концов, я не имею права портить жизнь Рики, который угрожает мне никогда не участвовать в Великих Состязаниях из-за робкого моего поведения.
- Хорошо, - сказал я, зажмурив от ужаса глаза. – Обещаю. Я стану. Но только с этим условием.
На радостях дядя Эрнст подскочил на месте и азартно потёр руки.
- Эй, - крикнул он слуге, - шипучее вино сюда, быстро! Ту бутылку, что я купил намедни! Тут есть, что отпраздновать!
- Да! – воскликнул Петрик, врываясь, как буря, вместе с конём по кличке Сокровище, что бежал за ним, словно собачка. – Есть, что отпраздновать! У меня уже есть билеты! Билеты для нас и лошадей! Билеты на самый ранний поезд! И корзинка с фруктами! Чему, собственно, вы так радуетесь?
Я опасался сильно радоваться, но рассказал Чудилке, в чём дело. Он сморщил нос и заявил, остудив пыл Кренста:
- Вряд ли папа откажется от участия ради Миче. Хотя попробуй, дядя Эрнст, может и уговоришь.
- Куда вы едете, мальчики? – спросил тот.
Мы ехали в место довольно паршивое, заброшенное, бедное, и потому требующее хозяйского пригляда королевича Петрика. Ну, это он так считал.
Надо сказать, что перед тем, как инсценировать несчастный случай и броситься мне на помощь, Чудилка был выслан собственными своими родителями из столицы. На недолгое время, конечно. Чтобы не мешать им вершить в отношении меня справедливый суд. Он был отправлен якобы с инспекцией в город, где никакой инспекции не требовалось. Но на руках у него были все необходимые бумаги с серьёзным описанием его полномочий и приказом короля местным властям оказывать ему нужное содействие. Эти документы Петрик и сейчас имел при себе. Просто я исправил при помощи волшебства название местности. Заменил слово «Арра» на слово «Верпта».
Верпта - это ненормально независимая область Някки, нашей славной страны. Это два очень больших плоских острова в мелком море и куча разных по рельефу островков вокруг, маленьких, словно точки, и побольше чуток. Когда-то эта местность была частью континента, море затопило низины вокруг возвышенностей в Мрачные времена. Испугавшись такого события, люди покинули образовавшиеся острова, перебрались на континент. А затем эту землю захватил пришлый народ, спасавшийся от бедствий на собственной родине. Такими мрачными были эти времена, что ни до островов, ни до тех людей никому не было дела, выжить бы самим. Ну, живут какие-то, и ладно.
Сперва всё было мирно, вернулось солнце, голодные годы болезней и бед сменили ясные, обильные дни. Острова объявили себя отдельным государством, потому что там случился большой прирост населения и появился сильный вождь. Някка же тогда была ослаблена и пустынна поблизости от тех берегов: опасаясь нового затопления, жители долго не селились у моря. Все были так рады солнцу и изобилию, что махнули рукой на новое жалкое государство: по сравнению с нашей громадной страной Верпта представлялась двумя блинами на двух сковородках. Шлёпнули неумело тесто – и разлетелись брызги. Кому нужны эти капли? И разве будет такое недоразумение воевать с Няккой?
Верпта и не воевала. Жила себе не слишком обособленно, не так даже, чтобы по своим правилам, торговала с поселениями на континенте, взялась даже строить мост через пролив, а Някка начала встречное строительство на своём берегу. И, вроде бы, через несколько поколений только старожилы и пара записей помнили о том, что Верпта - это отдельное государство, а не часть нашей страны. Границы там сроду не бывало. И вдруг завёлся на островах некий человек по имени Роган…
- Безумец, - говорил о нём Петрик, наш королевич. – Есть такие люди, что мыслят однобоко. Рвутся к власти. Им надо. Без этого не могут жить. Без этого их нет. Единственная цель – самое высокое положение, которое только возможно. Всё подчинено только этой цели. Любые средства хороши. Они красноречивы, как никто – и за ними идут. Они подозрительны, как никто, и, уже даже достигнув власти, убивают. Потому что боятся соперников. Мы с тобой, Миче, знали таких.
- Да, старшее поколение Корков. Всё своё время тратили на заговоры и перевороты. Говори проще: Роган – это тиран и диктатор.
Так вот, этот человек дорвался до власти. Убил прежнего правителя. Прекратил строительство моста на своём побережье. Прекратил торговлю с Няккой и Иверой. Народ обязан был поклоняться ему, как богу, целовать его изображения и постоянно возносить ему хвалу и благодарность. А он, полный подозрений, на одном из мелких островов отгрохал острог из камней недостроенного моста, и сидели у него там те, кто, по его мнению, был недостаточно усерден в восхвалении, выражал сомнения в его обещаниях и способах или, того хуже, действительно рвался его сместить. Развлекался этот негодяй пытками и убийствами, и даже резиденция его составляла едва ли не одно целое с тюрьмой.
Някка бездействовала. Потому что, есть же записи о том, что Верпта - признанное самостоятельное государство. Значит, всё это – её дела. Ну не желает достраивать мост – и не надо. Не привозит в порт товары – да и ладно. Эка невидаль – овечьи шкурки! Своих таких девать некуда. Другое дело, если бы к нашим правителям обратились за помощью. Но диктатор следил, чтобы этого не произошло.
Однако, Роган становился стар, и всё более немощен. И в какой-то момент от него отказалось его войско, и слуги покинули островок с острогом, перебравшись кто куда. Тюремная стража продержалась дольше других: безумец лично приносил и выплачивал им жалование. Но однажды и они ушли, предварительно открыв камеры и выпустив заключённых. И то дело: ни развлечений у стражников, ни женщин, ни дела нормального. На островке с острогом остался только диктатор. Бродил по мрачным холодным покоям совсем один. Обносился, питался неизвестно чем, так и этак лелеял свои обиды. Пока не умер. И никто этого не заметил в тот момент. Его не убили, не стали мстить, просто все занимались своими делами. Это самая большая странность в истории Верпты. Да и вообще, в истории.
Может, это оттого, что пришедший на острова народ, несмотря на необычный для Винэи высокий рост, отличался редкостным миролюбием?
Сначала с безумным, когда его власть была в самом расцвете, жила жена, которую он тиранил нещадно. Но женщине удалось бежать и увезти с собой маленьких детей. Она с трудом добралась до Няккского берега, и потом всё таилась и пряталась, опасаясь преследования и мести. После бегства жены диктатор сошёлся с одной из дворянок, с осиротевшей, очень юной девушкой. Дело не обошлось без насилия и запугивания, и та родила от него сыновей. Но и она уехала с островка с острогом, на остров Большой, когда влияние негодяя пошло на убыль. Люди стали разбегаться из своей мрачной страны. Их тянуло в весёлую Някку, во Влоту, в Иверу.
Специалисты утверждают, что диктатор Роган был талантливейшим художником. Но любой нормальный человек скажет, что от его картин веет жутью. Смертью, страхом, чернотой и безумием.
Совсем не то, что от картин нашего с Петриком задушевного друга – Лёки Мале по прозвищу Малёк. Очень светлого, очень весёлого, очень высокого, очень миролюбивого человека. Внимание. Прямого потомка того самого Рогана и сбежавшей от него первой жены. Если посчитать, диктатор приходится ему пра-пра-дедушкой. Это Лёка подкинул нам идею ехать на Верпту. Мы переписывались с ним, пока поправляли здоровье в горах перед новой дорогой.
Я вам скажу, почему Лёка переживает о родине предков. После смерти Рогана Мале первая жена диктатора ненадолго приехала на Верпту. Вернулась для того, чтобы показать выросшим детям, откуда они родом, и, может, чтобы победить свой страх. Она вдруг узнала, что у её сыновей есть сводные братья и отправилась в дом к их матери. Две женщины и их дети подружились и всю жизнь поддерживали добрые отношения. Сейчас и на Верпте, и на континенте у нашей восточной границы живёт многочисленная родня Лёки. Он там бывает, и, конечно, ехать к родным друга лучше, чем просто так. В столице ни наш товарищ, ни его родители не делают секрета из семейной истории, но, конечно, и не кричат о ней на всех углах.
Так вот, после смерти диктатора людям пришла в головы идея просить помощи у Някки, потому что на острова стала претендовать Ивера, угрожая военными действиями. Верпта попросилась под крылышко нашим государям. Дескать, пусть это будет областью Някки. Ладно. Областью – так областью. Авось когда-нибудь достроим мост. Но те, кто стоял у руля в Верпте обговорили со всей тщательностью, что это будет независимая область, и чтобы правители Някки не лезли в её дела. Не лезть? Да и пожалуйста. Пусть как хотят, зато на часть великой Някки никто уже точно не позарится и не обоснуется у берегов нашей страны. Но те, кто был на Верпте у руля, не умели управляться с независимой областью. В результате настало там запустение, нищета, почти голод. Зато гонору хоть отбавляй. И уже говорили, будто это дом Охти виноват в несчастьях Верпты. И, кажется, поддерживали старых Корков. И выдумывали, будто Някка насильно присоединила острова к своей территории. И даже готовились отделяться вновь.
Нам, конечно, всё равно. Пусть их отделяются и нищенствуют дальше. Однако, родители Петрика много раз призывали Верпту перестать быть такой независимой и допустить к рулю людей знающих, образованных и опытных. На это им в резкой форме отвечали: «Никогда!» Тем не менее, не гнушались принимать денежную, медицинскую и всякую другую помощь наших государей во время эпидемий и после стихийных бедствий.
- Паршивцы, - ругался Петрик.
Уже были готовы документы, и весной намечались переговоры. И на этих переговорах Някка должна была послать Верпту ко всем чертям. А пока её терпела, потому что недавно там случился ураган и неурожай, и паршивцам следовало помочь.
И вот в такую местность мы с Чудилкой ехали теперь, сев рано утром на поезд и помахав руками дяде Эрнсту, его домочадцам, служащим железной дороги и провожатым по садам. Я испугался, что мой родной дружок купил билет своему коню Сокровищу прямо в наше купе, но нет, оказалось, в специальный вагон. Думаю, это не потому, что в купе с конями нельзя. Для обожаемого королевича сделали бы исключение. Это потому, что Сокровище нежно привязался к моей рыжей кобылке, и, кажется, нас ждало прибавление в лошадином семействе. Прежний хозяин не любил мою питомицу. Для него она была тупым средством передвижения, с которого впоследствии неплохо бы снять шкуру. Такой уж практичный человек. Звал он её не иначе, как Мерзавка. Не собирался как следует кормить и не был озабочен тем, чтобы лечить потёртости от некачественной упряжи. Между тем, кобылка была добродушной и весёлой молодой красавицей и на редкость смышлёной зверушкой. В ней даже угадывалась старинная порода выносливых и быстрых горных лошадей. Разные хозяева предлагали купить у них коня, но мне понравилась Мерзавка, хоть никто не стремился её продать. Я стал звать свою зверушку Зверушкой. Она не возражала. К старому имени возвращались, когда я на неё сердился.
Государственное дело - навести в запущенной провинции порядок, решил Петрик Охти. Пусть эта область даже отделится от Някки, но нельзя ведь, чтобы родина Лёкиных предков отделилась нищей, с глупыми какими-то людьми, заправляющими всем. С погибшим сельским хозяйством, с заглохшими фабриками, обезлюдевшая, не умеющая свести концы с концами. Да всё ли там в порядке с охраной природы?
- Понимаешь, Миче, - говорил он мне, - если так дело пойдёт, как Лёка сможет навестить свою родню? Его просто не пустят в Верпту. Эта страна не должна быть такой закрытой. Что за люди там правят? Они называют это Малым Собранием. А я уверен, что это Большое Сборище. Я обязательно должен взглянуть на это и разобраться. Я должен выяснить, отчего они не хотят достроить мост.
- Ты уже видел. Ещё до рождения Рики мои и Лёкины родители взяли тебя в Верпту к другой Лёкиной бабушке. Мы попали туда по морю.
- Я был маленький и ничего не соображал. И помню только Лёкину бабушку. Она делает петушков на палочке и пирог с мясом, называемый «голодный волк». Хотя, она, вроде, не совсем Лёкина бабушка, а бабушка той родни, которая…
Я особо не слушал. Вот так свяжись с Петриком – и отправишься к Лёкиной бабушке, и будешь достраивать мост и выяснять, настолько ли сборище большое, чтобы именоваться Малым Собранием.
Я тяжело вздыхал. Потому что на самом деле, плевать мне на все сборища мира. Я искал покой для своей семьи. Но мой лучший друг и брат – наследник престола. И при этом – чудила. Да ещё старше меня на несколько минут.
Я сделал вид, что сплю, и стал думать о Нате и дочке Розочке. И о Мичике, насчёт которой был не уверен, кем она должна мне приходиться: ещё одной дочкой или всё же сестрёнкой. Да, был уговор с моими приёмными родителями, что по документам девочка будет считаться их дочерью, а жить станет в нашем с Натой доме. Но мама и папа не были в восторге. Были они в растерянности и недовольстве. И, на мой взгляд, не к месту всё время всвязи с этим поминали имя Таена, друга детства, мальчика-калеки из приюта. При чём здесь он? Разговоры о Таене причиняли мне боль. Мои друзья знали об этом, и не говорили о Таене при мне, и родители знали, но как раз говорили. И был в их невнятных намёках какой-то потаённый смысл, какая-то непонятная мне горечь, досада, обида, точно это я виноват в том, что Таен им не слишком нравился. Это наши с Рики дед и бабушка души не чаяли в Таене.
Но он был усыновлён и увезён за границу в день, когда родился мой младший брат. Не попрощался. Не пришёл взглянуть на Рики, не навестил меня в это время, оказавшимся трудным - я уже рассказывал, почему. И не надо говорить что ему, вероятно, запретили. Никогда не поверю: директриса приюта очень хорошая, всё понимающая женщина. Могли запретить Петрику, но он как раз был со мной. Таен ни разу не написал мне. Ни мне, ни Чудилке, ни Лёке, ни Нате, которая ввела его в нашу компанию. Положим, приёмные родители ревнивы, и в детстве Таен вынужден был их слушаться. Хотя, это смешно: возможность бросить письмо в почтовый ящик при желании найдётся всегда. Тем более теперь, когда все мы взрослые.
Да, я всё ещё глупо ждал от Таена известий, и на улице вглядывался в каждого, кто напоминал нашего друга, а таких, знаете ли, не много. Я даже никогда особо не сердился на то, что он был влюблён в Нату. Но слёзы бабушки и деда я простить не мог. Они горевали так, будто бы Таен умер. Напиши он им, они бы так не печалились.
Иногда я просыпался и думал о нашем друге. Думал в том ключе, что ему, наверное, плохо, что его ведь и обижать могут, и вдруг он попал в беду, что я бы помог, дай он только знак... Но директриса никогда не отдала бы ребёнка на воспитание плохим людям. Тем более Таена, всеобщего любимца, не отдала бы. Я не раз просил её дать мне адрес этой новой семьи, и мои друзья просили, и клялись, что будут тактичны и благоразумны, но она смогла убедить нас, что это ни к чему. Тревога за Таена сплелась с обидой на него и с тоской по нему, стала привычной болью. Лучше было не упоминать при мне его имени. Это всё странно, ведь он не единственный, с кем меня разлучила жизнь, но разве другие люди вызывали такие переживания? Вы помните: я волшебник и предсказатель, и это позволяло мне знать, что Таен жив. Но всё было как-то плохо в этой его жизни. Плохо и настолько неправильно, что карты путались в своих показаниях, противоречили сами себе и, кажется, нагло врали. Неправильно – это единственное, что можно было вынести из гадания. А он ведь был калекой, мог сильно заболеть.
Так я чувствовал поначалу. А потом, когда уже стал студентом, обрёл самостоятельность, овладел заклинанием Полдневного Поиска, и мог бы найти его, и поехать к нему, вдруг ощутил, что что-то изменилось. Таен, тоже волшебник, сознательно закрылся от меня. От моих переживаний, от моих мыслей о нём, от моих поисков и гаданий. Это было слишком. Я убрал в дедов железный сундук все фотографии Таена, всё, что напоминало о нём. Убрал на самое дно, более никогда… почти никогда не доставал. Запретил себе думать о Таене, раз он сам этого не хочет, не желает ни помощи, ни просто увидеться. И всё равно, когда приходил нежданный гость, я с надеждой оборачивался на бряканье колокольчика над калиткой и спрашивал почтальона, вручившего мне письма: «Это всё?»
Мама и папа, в отличие от маминых родителей, не стремились уменьшить мою обиду. Они говорили: «Вот видишь, как твой Таен поступил с тобой, а вы все так с ним носились!» Они доводили меня рассуждениями о неблагодарности до слёз. Однажды подобное случайно услышали дед и бабушка. Последовал скандал, настолько грандиозный, что мы с Рики удрали из дома, и, напуганные до полусмерти, два дня скрывались у Лёки. До сих пор у нас в доме всё было тихо и мирно, и этакий непривычный взрыв эмоций выбил нас из колеи. Пару недель бабушка и дедушка не разговаривали с моими родителями. Те поутихли, правда, и попросили прощения даже у меня. Зато активизировались теперь, когда маленькой Мичике потребовался статус.
Могли ли мы с Натой официально удочерить девочку? Я опасался, что пойдут сплетни, и это бросит тень на Нату. В Мичике очень чувствуется порода Охти и отдалённое сходство со мной. Хотя некоторым для того, чтобы приписать мне отцовство, достаточно одной лишь приметы: девочка тоже анчу. То есть беловолосая, белокожая и светлоглазая. О! А вдруг она и впрямь наша с Натой родная дочь? А не стали ли мы с ней родителями ещё в школьном возрасте? Помнится, Ната куда-то уезжала на каникулах… Ну, вы понимаете. У нас в Някке и не такое ещё сочинят.
Спрашивается, каким образом я, находясь далеко, могу заняться документами Мичики? В подобных случаях то и дело требуется подпись, не так ли? Я уехал, не успев всё как следует решить, обговорить, оформить. И при чём здесь Таен? Только родителям было ведомо, что они имели в виду, намекая на неизвестные мне обстоятельства. Чем так провинился в их глазах Таен? Тем, что не подавал о себе известий? Непонятно. В последнее время, из-за родителей может, я часто думал о нём. Я хотел дотянуться и узнать, как исправить неправильное. Но он не допускал ничего подобного, наглухо отгородившись.
Весной Петрик нарушил негласный уговор не затрагивать эту тему. И рассказал мне почти то же самое, что я вам только что. Рассказал о том, как сам, едва овладев Полдневным Поиском, почувствовал отчуждение Таена. И усилившуюся тревогу - теперь. И всё чаще - словно бы касание чужой мысли, ведь он не закрывался от Таена. Именно это и заставляет бездумно пялиться на калитку или надеяться на возможное известие или выхватывать взглядом в толпе рыжие шевелюры невысоких ровесников. А недавно Ната меня спрашивала в письме, не узнал ли я случайно чего-нибудь о нашем друге – почему-то именно сейчас. И всё это не слишком благоприятные для него приметы. Я точно знаю, что зимой Лёка сделал набросок портрета Таена, каким он мог бы быть, став взрослым. Только никто из нас не видел этого портрета, поскольку Лёка, верный негласному уговору, сразу же его спрятал. Выдала секрет Лёкина мама, которую я застал плачущей на кухне.
Вообще, все взрослые, любившие маленького Таена начинали вести себя суетливо и беспокойно, отводили глаза, говорили о другом и старались всплакнуть незаметно. Но это я осознал почему-то лишь сейчас, сидя в купе напротив Петрика.
…Я поёжился и решил, что стоит отвлечься чтением. Чудилка прислушивался к двигателю собственного изобретения и смотрел в окно с целью выявить ещё какое-нибудь государственное дело на голову себе и мне.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://www.proza.ru/2015/03/30/1433
Иллюстрация: Использована фотография "Трудные дороги..." автора SunLight, Яндекс.Фотки
http://fotki.yandex.ru/users/sunli08/view/230521/?page=0
и моя работа "Окна Боровска"