После угрюмого подвала родной молодоженный люкс светился спокойным уютом, и даже из зеркального шкафа на друзей взирали совершенно дружелюбные личности: одна лежала на кровати, другая участливо сидела у изголовья первой.
- И чего ты, Боря, лезешь во всякие дырки: то в солярий, то в шкаф, то вот в стиралку свою любимую?
- Да у меня клаустрофобия, наверное, Саня.
- Че-его? - протянул Сан Саныч и положил руку на Борин лоб.
- Это меня еще на призывном, в военкомате – спросили: вы страдаете клаустрофобией? А я выражения такого не знал – четырнадцать лет, оболтус необученный.
- И что?
- Ну и стал я бояться, что у меня – действительно эта клаустрофобия. Еще слово такое страшное, жуть!
- О, это как я – с менингитом. Мне мать в детстве: «надень шапку, заболеешь менингитом, надень шапку». А что это такое – неизвестно. Но бояться я стал сильно, прямо до головной боли - так мне мама голову пропилила этой загадочной болячкой. – Так тепло? Согрелся? – Сан Саныч подоткнул под Борю уголок одеяла.
- Спасибо, друг – тепло. Спасибо, что довел.
- Да – ерунда! Ты бы и сам дошел, я только поддержал немного. Сейчас поспишь пару часиков – и как молодой огурчик будешь.
- Дораскажу давай, Саня. Короче - Айболит тот военкоматовский дужку очков погрыз-погрыз и мне так: а склонности к клаустрофобии у вас нет?
- Спи, Боря, спи. Дела давно минувших дней это. Спи, а я рядом посижу. Руку дать?
- А у меня, Саня, представляешь? – все детство перед глазами пронеслось: и как я в чемодан дяди Пети из Красноварска залез, и как в багажнике «москвича» соседского попутешествовал – знаешь, куда меня увезли? – никогда не думал, что свалки такие большие бывают. Ну, а в трансформаторных будках я, как Чебурашка, постоял столько – даже рассказывать тебе не буду.
- Не рассказывай – спи, - Сан Саныч натянул на Борину грудь одеяло и прижал его с двух сторон.
- А началось все… Только ты, Саня, никому не рассказывай, а то потом смеха не оберешься с вами, клоунами над чужой жизнью потешаться. И сам не смейся, понял? И не придавливай ты меня одеялом, пожалуйста, я сейчас особенно кислородный воздух ценить стал.
- Хорошо, дыши сколько влезет в твою душу.
- Так вот, - вздохнул Боря. - Была у меня первая любовь. Ну, как первая - в третьем классе это было, и - если от первой настоящей… Ну, совсем настоящей первой, ну, совсем такой – когда в первый раз, ну - ты понял, да? – Боря пошевелил губами, считая никому не веданные свои пионерские увлеченности – то эта минус седьмая была. Но в таком, в душевном смысле – первая. Ну, ты понял?
- Да понял я, Боря, понял. Минус седьмая первая любовь – что сложного?
- В душевном смысле.
- Именно в нём минус седьмая и проявляется. Я в матклассе учился, Боря – у нас девушки красивые были.
- Ты насмехаешься? – покосился на сидящего рядом товарища Боря.
- Я завидую! Я просто в этом смысле – фрукт поздний. Поэтому у меня этих душевных минусовок, ну, которые перед совсем настоящей – их было, наверное, семь в кубе.
- Ладно, не о тебе речь. Так вот - я в музыкалку ходил, на баяне играл. Ну как играл – меха рвал, у меня же руки сильные. И там такая пятёрочница была – ох, Саня! Два бантика, два глазика – между ними умный ротик: все время со взрослыми с расстановкой так говорила, а они слушали и кивали. А когда я что-то морозил – так старшие или смеялись, или ругались. Ну, короче – я влюбился, - Боря пожевал губами вкусные воспоминания.- В девять лет - как мог, так и влюбился: очень хотел с ней рядом быть, но как это – не представлял. С девчонками ведь не дружат – это я тогда твердо усвоил. А что еще с ней делать – не знал точно.
- Ну да, «тусоваться» - тогда еще такого слова не было, - вспомнил Сан Саныч разговоры дочери.
- Так переживал, так переживал – свою гэдээровскую железную дорогу хотел ей подарить: три локомотива и шестнадцать вагончиков!
- Да ты что? – Сан Саныч машинально потрогал Борин лоб.
- Да, представь. Но как это? – при всех к ней подкатиться - так, что ли? И я придумал: она на виолончели играла, смычком мне по нервам пиликала. Так вот - ее отец притаскивал и утаскивал футляр на ремне с этой дурындой – каждое занятие. Ну, думаю: я, вроде, не тяжелее.
- Залез? – Сан Саныч развел руки по предполагаемой высоте инструмента. – Как же ты?
- Сто тридцать четыре сантиметра. Я в артучилище – а у нас ансамбль был, глухоперди гаубичные в барабаны били – померил для интереса. Так слушай! Я так думал – она у себя дома расслабится, такая девчонка-раздевчонка, а тут я из ее виолончели – здрасте, мол - добрый вечер, мисс! Короче – цветочки нарвал, шею помыл, носки праздничные, красные, нейлоновые – натянул: Будь готов! Всегда готов!
Боря лежа отдал пионерский салют так четко и верноподдано, что Сан Саныч чуть не вскочил в ответном порыве.
- Но тут все наперекосяк пошло, - положил руки навытяжку поверх одеяла Боря. – Залез я туда, сижу потихоньку – нервничаю. А я когда нервничаю – меня в сон клонит - психика такая здоровая.
- Совесть чистая. Ну – была, в третьем классе.
- Ладно, слушай: заснул я. А может цветы эти – они так пахли, так пахли. Белые такие, закрученные в конусы…
- Калы?
- Цветы! Саня – не перебивай, я тебе душу детскую изливаю, как близкому Фрейду. Слушай дальше. – Боря покрутил головой, устраиваясь поудобнее. - В тот день она с отчетным пиликаньем в области выступала – я и не знал всех ее планов музыкальных. Ну, по закону подлости - меня в футляре защелкнули не глядя, и погрузили благополучно в пазик. Проснулся я уже на подъезде – дорога началась ухабистая. И растрясло, Саня, - Боря замолчал так веско, что Сан Саныч не решился перебить. - Сильно растрясло. А организм – детский, невыдержанный. Если что-то захочется – терпеть не в силах.
- Пить захотел?
- Ты насмехаешься? Ну, вот лежу, и думаю – вскрываться нельзя. Аа-а, скажут – это ты в виолончель к Нинке залез, чтобы на свиданку к ней попасть, а-а! Поэтому лежу тихонечко, цветы свои дурацкие не нюхаю – чихнуть боюсь. А мне, Саня, уже невтерпеж, я уже так хочу - ты понимаешь?
- Пить?
- Блин, ну ты стебешься, натурально стебешься! Я не буду дальше. – Боря отвернул голову к стенке.
- Нет, Боря, нет - я не хотел! Я честно - дурак!
- Ну вот, открывают футляр и… Пацаны из выпускного класса музыкалки, которые меня в футляре все время таскали – отмутузили так от души, как по нотам. Они меня фигачат, а я: давайте быстрее, парни! Короче - побили сильно. Но быстро. И я – молнией в тубзель.
- А, так это ты не пить хотел?
- Нет, ты – издеваешься!
- Ну, ты, конечно, парень рисковый, Боря. Хотя и не один такой, дорогой ты наш человек в футляре. Дай - поправлю. – Городецкий укрыл Борю так, что руки оказались под одеялом. - Я в детстве, когда в пионерском лагере летом подрабатывал – посуду мы мыли за пионерами – девятьсот голов пилоточных и обслуги полторы сотни – тоже чуть не втянулся в нехорошее. Машина посудомоечная у нас была: четыре метра в длину агрегат, внутри - транспортер такой с крючками загнутыми - тарелки ставить: с одного конца грязные втыкаешь, с другого чистые вытыкаешь. И я поправить захотел – неровно тарелочка стала - палец туда сунь!– а его – щимь! и потащило – палец сначало, потом руку, потом – тело. Ну – заорал а детским благим матом и дружбан Андрюха - он потом подводником стал – кинулся грудью на рубильник. Вытащили потом: такой же чистый, как ты сейчас после стиралки, – Сан Саныч еще раз придавил Борю одеялом и расправил складки. - Ладно, лежи. Поспи – а я пойду с дворником добеседую.
- Нет, Саня, я сейчас к оперу этому мыльному подкачусь.
- Боря, прекрати! Это – начальник охраны. Что ты слышал – «как продвигается расследование»? так может он – Женьке звонил. И вообще – ты же говоришь, что он ушел, по ступенькам поднялся, что ты хотел уже вылазить и тут – защелкнулась дверца сама, да?
- Ни фига себе «сама»! – Боря от возмущения руками взорвал изнутри одеяло. - Саня, я ведь залазил так: на руках подтянулся и - ногами вперед в барабан впрыгнул. А как Серакуз ушел – я чуть голову высунул и тут – бамс! – кто-то ка-аак даст мне дверкой по кумполу. Больно так… Посмотри – гуля большая?
- Но ведь – там никого не было? – Сан Саныч придавил Борю одеялом по самую шею.
- А в белье? – повертел головой Боря. - В белье – могла сидеть женщина. Меня караулить.
- Они нас в нем обычно и караулят. Ладно, понял, типа: нас ждали с моря в ластах, а мы с гор на лыжах. Спи! Я – ушел. Позвони, если что. Да – телефон работает?
- Угу, только записная книжка по-моему стерлась. Старая совсем нокия.
- Мой номер запиши – я тебя всегда вызволю. Все, спи!
- Твой номер, комрад, я наизусть помню.
- Ну - ноль два еще запиши.
...продолжение следует.