С той поры прошло уже много лет, но я до сих пор вспоминаю тот злосчастный поход… Проснулся я не столько от холода, сколько от того, что где-то рядом заводили мотоцикл. Он долго чихал и кашлял, потом стал утробно рычать и наконец затарахтел облегченно и радостно. Но мне-то, сами понимаете, было отнюдь не радостно. Черт бы побрал этих дачников, - думал я, вертясь с боку на бок: ночи в сентябре холодные, так что приходилось каждый час менять положение – для обеспечения равномерного подмораживания. Впрочем, ворочался один я. Остальные сладко спали и, как говорится, в ус не дули.
Мои мучение продолжались уже второй час. Органическое, самой природой заложенное в сердце каждого туриста отвращение к дачникам, отягощенным к тому же средствами передвижения, взывало к отмщению. Подавляя в себе столь резво пробудившиеся инстинкты, я терпеливо ждал, когда же этот возмутитель спокойствия прекратит наконец экспериментировать с мотоциклом и уберется восвояси. Включил фонарик, глянул на часы – третий час! А проклятый мотоциклист, кажется, вовсе не собирался уезжать: мотоцикл занудливо тарахтел где-то совсем близко, причем в каком-то странном ритме…
Убедившись, что заснуть все равно не удастся, я вылез из спального мешка и на четвереньках выполз из палатки. Мотоцикла нигде не было. Напрасно мой фонарик метался между палатками! Я прочесал кустарник в радиусе 50 метров вокруг нашего лагеря, но никого не обнаружил. Чудеса! –подумал я. А двигатель продолжал работать, то умолкая, то яростно захлебываясь. Нашел, понимаешь, место и время!
Во мне нарастала волна злости. «Какая сволочь с мотоциклом балуется?!» - неожиданно для себя самого злобно выкрикнул я. – Я тебя, гада, вычислю и так набью морду, что не отличишь от бензобака! Сейчас, сейча-ааас!» - бесновался я, прочесывая кусты.
Треск двигателя вдруг стих. Злобна радость охватила мою истерзанную мотоциклом душу, и с чувством исполненного долга я забрался в палатку. Остаток ночи я проспал как убитый.
А утром надо мной смеялся весь лагерь: «мотоциклистом» оказался не кто иной, как наш походный руководитель Андрей Серафимович. Как выяснилось, он вовсе не думал заводить ночью мотоцикл (да и откуда у него в лесу мог появиться мотоцикл? – Разве что Андрей Серафимович контрабандно пронес его в рюкзаке…) – он просто мирно храпел в своей палатке.
Комментарии здесь излишни. Смеялись все. Хохотали до колик, до изнеможения и, отдохнув, принимались смеяться снова. Я не знал, куда деваться: идти было некуда, кругом лес да болото. И я сделал все, что мог в такой ситуации: демонстративно перенес палатку метров на двадцать от лагеря и улегся спать «с курами»…
Вообразите мою ярость, когда, проснувшись под утро (на сей раз от холода), я услышал осторожное чихание двигателя – «мотоциклист» готовился к новой атаке. Ребятам хотелось продолжить шутку, это было ясно как день. Но мое терпение иссякло, и новых издевательств над собой я вынести не мог.
Между тем чихание стало ближе. «Ну, погоди у меня, - рассвирепел я. – Сейчас я тебе такое устрою, быстрей мотоцикла помчишься!» И с диким, совершенно кошмарным воплем (признаться, такого воя я и сам от себя не ожидал) я выскочил из палатки. И оказался нос к носу… с громадным секачом.
Кабан лакомился вкусными корешками и успел вскопать довольно обширную зону вокруг моей палатки. Увидев меня, он вздрогнул всем своим огромным телом (я тоже), свирепо всхрюкнул (признаюсь честно, я и сам издал похожий звук) и уставился на меня. Маленькие глазки смотрели из-под лохматых бровей с лютой злобой. Внушительное, покрытое свежей грязью рыло нервно подергивалось. Кабан явно сердился.
Как-то само собой мой воинственный крик без паузы перешел в истошный вопль, но именно этим я и решил исход борьбы. Должно быть, я взял слишком высокую ноту, потому что секач недовольно затряс головой и оскорблено, как мне показалось, похрюкивая, убрался восвояси. А я машинально продолжал вопить…
Нечего и говорить, что в лагере давно уже никто не спал. Когда я увидел, что за деревьями, корчась от смеха, стоит вся наша группа, я прекратил свой «вокал» (впоследствии утверждали, что у меня прорезалось уникальное колоратурное сопрано, которое столь же уникально исчезло), прокашлялся и уполз в свою палатку.
С той поры прошло уже много лет, но до сих пор, вспоминая эту историю, я мысленно ругаю Андрея Серафимовича всеми мыслимыми и немыслимыми словами. Нет, что ни говори, а храпеть во сне – едва ли не сама дурная из всех человеческих привычек!
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦИКЛА http://www.proza.ru/2015/04/10/1264