Вот вся жизнь этим гадким чувством пропитана, вся жизнь.
Тебе четырнадцать, тебе нравится девчонка из параллельного класса. Но - но! - твой класс с этим параллельным всю школьную жизнь соревновался. За первенство в математике, за количество сдавших специальные нормативы по физре, за количество записавшихся на баскетбол, волейбол и рукопашный бой, и клевать на их девчонок - гнусное предательство. Нельзя к ней подходить! Нельзя! Ведь даже облепленной бумажными шариками и жвачкой школьной кустообразной растительности, которую называют каким-то страшным словом на букву К - ты пацан и ты не обязан во всей этой садово-огородной лабуде разбираться - ясно как божий день, что тебя окрутят, охмурят, охомутают, вытянут у тебя стратегические планы твоего класса на опережение противника, специально будут тебе закатывать сцены перед контрольной по алгебре, чтобы ты ее написал на двойку. То, что девчонки взрослеют раньше, в четырнадцать лет как-то плохо замечаешь, а то, что им в эти лета интересны пацаны постарше, а свои сверстники кажутся глупыми дикарями, которые только вчера перестали бегать с палкой по двору - так и тем паче. Алгебра выучена, контрольная написана, нечего на девочек отвлекаться: впереди физика.
Тебе семнадцать и тебе нравится девушка из твоей группы в более высокоранговом учебном заведении, чем шумная глупая школа. Институт там или техникум какой, не суть. Сейчас никто уже ни с кем не соревнуется, нахрена? Вообще не до учебы, мир только что открылся, батя с пониманием относится к слабому пивному душку от куртки - ну холодно, ветер, руки тряслись, горлышко скользкое, - а уж играть во всякие ботанические игры этих лбов, третий год бегающих за сигаретами в ларек на автобусной остановке, и облитых дешевыми духами кобылиц с китайскими лаковыми сумками, не заставит даже само небо. Берешь наконец инициативу в свои руки, но удар приходит оттуда, откуда ты его никак не ждал. "Я думала, мы просто друзья" - тянет прелестница и рассказывает, что Вадик на нее орет, что она не знает, что принято дарить на 25 лет, и что вчера ему звонили коллекторы. После трех-четырех неудачных штурмов уходишь далеко, неприступная крепость скрывается в тумане, продолжая слушать вопли Вадика и угрозы коллекторов. Находишь другую крепость, смотрителя которой зовут уже Юра и ему двадцать три, его сестра залетела, отец требует устроиться хотя бы продавцом-консультантом, одалживаешь денег на колготки - не в чем пойти к ухажеру, молча даешь списать какую-нибудь гуманитарную чепуху, ведомую в твоем храме науки истеричной Еленой Иванной пятидесяти девяти лет, валящей всех, кто посмел прогулять ее вне сомнения нужный и важный предмет, поставленный в субботу шестой парой. Завтра Юра полается с отцом: ты не знаешь, где можно снять комнату? Три тысячи, мы больше не потянем... Послезавтра - истерика: этот подлец сказал, что у него нет денег. Шлешь всех к чертям собачьим. Кто сказал, что без женщин жить нельзя? Да все можно, даже педиком быть совершенно необязательно.
Тебе двадцать. Судорожно таскаешься по утрам в центр занятости. Нет денег на откос от армии - по жизни лох, на работу не брать! - намертво засело в головы кадровиков и начальников. Простужен. Полис потеряли в строевой части - помощник командира старший лейтенант Высоконогузадерищенский - унылый разгильдяй, любящий ходить по казармам и орать на солдат, но никак не делать свою работу. Пышнотелая девушка с пучком на голове, писавшая тебе иногда в армию скучные бытовые письма, вяло отмахивается от общения.
"Пора жениться!" - решаешь ты, глупо надеясь, что ее это слегка освежит. Сбегали в загс, неожиданно прелестница заявила, что ей никуда не уперлись стопицот пьяных шестиюродных теть Маш и дядь Федь, платья она не носит из принципа и даже свадебное не исключение, давай возьмем отгул, да распишемся по-быстрому. Новоиспеченная семья тускло живет в тусклой хибарке в тусклом панельном микромуравейнике в тусклом гоп-районе, отдавая потрепанные пятисотрублевки по 19-м числам месяца хозяину в старом пальто и с помятым лицом. У жены хронически болит голова, проходит только от ноутбука, усиливается от рожи мужа, его вида, его голоса и самого факта его существования на белом... белом? Сером! Свете. Когда-то давно вы с ней хотели научиться осознанным сновидениям и обсуждали фильмы Феллини. Тебе нравится французский кинематограф, ей - итальянский. Ты любишь фисташки, она грецкие орехи. Милые мелочи, пузырек с эфирным маслом под подушкой. Уныло уходишь, завариваешь себе бичпакет (не, поймите меня правильно, женщина уметь готовить не обязана, но в том-то вот и дело, что чем питается она, ты не знаешь, а сам заедаешь бичпакеты аллохолом и альмагелем), пыришься в синие ноябрьские сумерки. Знаешь, муж, а я хочу развода!
Тебе двадцать четыре и ты перестал считать мизогинию чем-то плохим. Ездишь на старой шестерке: когда об этом узнают знакомые девушки, на их хорошеньких напудренных мордочках появляется выражение вроде того, когда лаковая туфелька с размаху размазывает по полу свежий кошачий кал. Ешь бичпакеты, заедаешь аллохолом. Французский кинематограф уже не канает: родимая перестроечная чернуха испускающего последний вздох совка гораздо ближе. Иногда ночью в желудке сильно режет, роешься в ящике стола, где был дротаверин. Дротаверина нету, заскакиваешь с работы в аптеку, тощая рыжая девчонка-провизор приветливо улыбается, выкладывает две заветные коробочки. В окно она увидела твою шестерку, вздохнула и дальше принялась рыться в каких-то тетрадках, пока в аптеке никого нет. Читаешь в электричке книжки в мягких обложках из серии "Спецназ" - Звягинцева, например, по которому потом сняли двенадцатисерийку "Сармат" с разбившимся в аварии Дедюшко, и думаешь, что уж не знаешь насчет войны, но в армии тебе бы сейчас скучно не было.
Тебе двадцать восемь. Какой же мелкой хренью парился ты все эти годы! Вот оно, удовольствие: большая река, чайки, бульканье желтой мутной речной воды между камней, раз в пять минут аккуратно ныряющий поплавок и рыжеперые бастарды рыбьей семьи - глупые непуганные дети неразборчивого леща и блудной густеры - недовольно бьют хвостами по песку через пленку пакета.
И только одно, зараза, жить мешает!
Везде-то ты просрал полимеры, как мог. В девятом классе не подошел к девчонке - знал бы ты, какой лабудой эти межклассовые состязания покажутся всего через год! Глупо велся на толстые неумелые заигрывания одногруппниц, профессиональных охотниц на дураков и хозяек питомников послушных зверюшек, которым можно слить все свои проблемы, не опасаясь женского злорадства, и пойти в коечку к настоящему мужику. Да ладно там велся, достаточно изобразить, что слушаешь, им твои эмоции по барабану - нахрена надо было из-за этого как-то переживать? Наивно понадеялся оживить свадьбой скучную и пустую женщину, к которой за эти восемь лет стало страшно подходить. Рехнулась она, на теме "все мужики козлы", ты как-то удержался, чтобы не орать, что все бабы - непечатное слово, а она не сочла нужным. О, блин, клюет!
Толстый подлещик с благородными серыми плавниками плюхается в пакет и сердито лупит хвостом товарищей по несчастью. В банке с червями пусто. Ладно-хорошо, сматываем удочки. Ведь была еще дома баночка с опарышами, почему не взял?
Даже тут. Даже на рыбалке это грязное, отравившее всю жизнь ощущение прошедшего мимо счастья. Оно грызет даже вечером в выходной, если проваляться его в кровати: столько всяких полезных дел можно было сделать... У бизнесменов, наверное, врожденный иммунитет к этой гадости: "мог заработать деньги, а не заработал - да пофиг!"...
Хрен с ней, с бывшей женой, но ты-то где был, зачем дал ей свихнуться? Теперь тебе за нее стыдно. Даже просроченное "счастье" имеет такое дурное свойство - прикидываться свежим и актуальным...
27 марта 2015