(Заметки буквоеда и критика-дилетанта о соЛЖЕницыне)
Скажи я, что никогда не брал в руки книги этого-как бы- писателя, то никто бы все равно не поверил. Кое-что, разумеется, читал, но в те годы и в голову не могло придти, что все эти чугунообразные фолианты - как нам сейчас стараются внушить -самого великого писателя всех времен и народов. И как было не удивиться тому, что газеты, радио и телевидение в день кончины писателя словно с цепи сорвались, со всех сторон неслось «Пророк, философ, Гомер нашего времени, мыслитель», кажется, кто-то ляпнул «Мессия», но, почувствовав, что зарапортовался, переключился на менее обязывающее: совесть нации. Наверное, забыл, что и этот титул уже изрядно поистаскан: его регулярно присваивал то А.Сахарову, то Д.Лихачеву, а то и двум политикам ( чуть ли не одновременно) - Старовойтовой с Юшенковым, не соображали, что пятикратная совесть походит уже скорее на набор обуви, заботливо запасаемый, чтобы катаклизмы погоды не застали врасплох.. И все-таки меня начали терзать смутные сомнения: неужели по скудости ума не заметил, не оценил такую интеллектуальную глыбу? Тут на глаза попался сборник афоризмов аж в тысячу страниц. Раскрыл, не сомневаясь: если уж «мыслитель и философ», то прописался рядом с Монтенем и Платоном. Но тут, как сказали бы наши юные сограждане, меня ждал полный облом. В книге нашлось место не только не самым даровитым писателям, составитель обнаружил остроумие даже у Ельцина, останется в истории и загогулина с рокировочкой, и (о Черномырдине): «Большую жизнь прожил: побывал и сверху, и снизу, и снизу, и сверху!». А ведь "великий политик" надорвал свое здоровье не только игрой на деревянных ложках и дирижированием оркестра, но и частыми приемами на грудь, не говоря уже о пресловутой «работе с документами», то есть деятельностью все-таки далекой от сочинительства, в которой интеллект скорее мешал бы, чем помогал. И тем не менее- сподобился. Только вот титан мысли, занимавшийся исключительно умствованием и философствованием, обойден вниманием, хотя, на мой непросвещенный взгляд, почти на равных мог бы и с этим подобием президента конкурировать, достаточно вспомнить его нетленное «Отмываться всегда трудней. Надо уметь быстро и в нужный момент плюнуть первым». Составителя остановило, видимо, то, что за такие остроты могут поставить в угол уже в старшей группе детсада.
Легко прогнозируемый упрек: «о мертвых или хорошо, или ничего», можно было и принять, если бы речь не шла о навязываемом литературном наследстве, которым «угощают» словно демьяновой ухой. Всем впаривают (другого слова и не подберешь) его книги, как сокровищницу мысли, ну а самого автора пытаются произвести в выразители национальной идеи («сбережение народа»), смакуя ее с закатыванием глаз от восторга. В сбережении мудрости ровно столько, сколько в совете по утрам чистить зубы и делать зарядку. Это условие жизни, выживания нации, а цель просто ВЫЖИТЬ выглядит довольно скучно, если не скудоумно. Как какое-то открытие восприняли и очередной афоризм «Слово правды весь мир перевесит». Перевес, недовес - это ведь лавочничество какое-то. (Правда, иногда «перевесит» меняют на «перетянет», не знаю, как у кого, а у меня сразу возникают ассоциации с таким шибко интеллектуальным занятием, как перетягивание каната). Что касается первого варианта, то, совет К.Пруткова, предпочесть месяц солнцу (потому что днем и так видно), выглядит намного логичнее, чем «перевесить мир».
Но почитатели не останавливаются на «достигнутом». Какой-то филолог по радио доложил, что писатель предлагал вместо слова десерт употреблять верхнесытка, что снова сопровождается дежурным восторгом. Это напоминает «общение» Манефы с приживалками («На всякого мудреца довольно простоты»):
Манефа. Пошла шабала и пришла шабала
Приживалки. Ох, батюшки мои. О.о. премудрость. Привел господь, дожили.
Ну и чем, скажите, нынешние комплиментаторы отличаются от этих приживалок, они делают вид, что все сказанное Солженицыным, это больше чем молитва
Возможно, вы полагаете, что в творениях раннего А.И. можно найти нечто открывающее путь к свету. Я бы охотно согласился с таким предположением, если бы недавно, как назло, не прочел статью В.Бушина, в которой он, помимо всего прочего, уличил нашего «гения» в главном писательском грехе: «классик» зачастую не знает значения слов, которыми уснащает свои тексты. Примеров, в том числе и пренебрежения орфографией – больше, чем достаточно. Помнится, прочитав бушинское исследование, поначалу решил, что критику не повезло, не те книги попали под руку. Должны же быть в творческом наследии «продолжателя традиций Толстого и Чехова" нечто такое, что дало бы возможность почувствовать руку мастера. Посему решил сам, хотя бы по диагонали просмотреть то, что пылится у меня на книжных полках. Перелистал и – удивлению моему не было предела. Как вам такой пассаж. «На эту кафедру (с которой прочитывается Нобелевская лекция – М.У. ) я поднялся не по трем- четырем примощенным (как будто премии вручают в сарае - М.У.) ступенькам, но по сотням или даже тысячам их – неуступным (неуступная ступень - это что-то новое в русском языке М.У.) обрывистым, обмерзлым… И мне сегодня, сопровожденному тенями павших, и со склоненной головой пропуская вперед ("Подъезжая к станции у меня слетела шляпа") себя на это место других, достойных ранее, мне сегодня – как угадать и выразить, что хотели бы сказать они?»
Для полноты картины еще одна цитатка, но уже из другого не менее великого произведения : «Уже до донышка доходит, уже всеобщая духовная гибель насунулась на нас». Вы можете себе представить нечто подобное за подписью Толстого, Чехова, Бунина, Шолохова. В школе за одно это НАСУНУЛАСЬ можно было схлопотать двойку, даже от самого либерально- демократического учителя.
Видно, что человек старался быть оригинальным, чтобы и «словечка в простоте» не сказать, но в этом косноязычии даже его соотечественникам без дополнительного перевода почти невозможно разобраться, что уж говорить об иностранцах.
Столь же затейливы и его произведения. Книга ведь должна дать возможность увидеть, узнать что-то, но читать его тексты - это все равно, что идти по плохой дороге: вперед и по сторонам некогда глянуть, постоянно опасаешься, как бы не угодить в какую-нибудь лексическую колдобину вроде этой: «В томительных лагерных перебродах (?), во мгле вечерних морозов- не раз подступала в горло…». Не удивительно, что такой «путь познания» быстро надоедает, быстренько переключаешься на что-то более приличное, где больше смысла и меньше ошибок. В школе нас учили: подступают только к чему- то, а вот во что-то, скажем в коровью лепешку, можно, не желая того, ступить, эту разницу легко улавливают даже те, кто о Нобелевской премии и слыхом не слыхивал. Разумеется, что есть места в творениях и лишенные лексических ужимок, но и это обстоятельство мало радует, потому как мысль пророка очень редко выходит за пределы, отведенные «Волгой, впадающей в Каспийское море». Трудно в это верится? Раскройте книгу В.Бушина «Честь и бесчестие нации», там можете найти много интересного, в том числе и такое суждение, причем не бушинское: «Солженицын – любопытный персонаж, но огорчил тем, что некоторые его суждения тривиальны, а иные успели устареть за четыре месяца…». Поверьте, если бы у него была какая-то мысль, то уж ее растиражировали бы в момент, а то ведь «образованщину» уже заталдычили до потери пульса. Сочтете это верхом необъективности? Но, может быть, Твардовскому не откажете в здравости оценки: «Я бы (в случае опубликования пьесы «Олень и шалашовка») написал против нее статью. Даже бы и запретил». Не менее жестким было отношение и к «Раковому корпусу»: «Даже если бы печатание зависело целиком от одного меня, я бы не напечатал. У вас нет подлинной заботы о народе. У вас нет ничего святого…Ваша озлобленность вредит вашему мастерству». "Мастерство Солженицына" -это всего лишь фигура речи. Стоит назвать Толстого и в памяти сразу образы Наташи Ростовой, Андрея Болконского, Каратаева.. Тургенев "открыл" России нигилистов, но и помимо них (а Базаров -на все времена) и тургеневские барышни, и Рудин и..Писатели, действительно великие (и не очень) создавали свой мир, открывали то, что только-только назревало в обществе. Но чем обогатил русскую литературу
"новоявленный классик"? Но это вопрос, понятно, риторический, на него не ответит даже Академия наук.
К вопросу о том, почему «большие» СМИ в день смерти Солженицына, можно сказать, «бились в конвульсиях», мы еще вернемся, а сейчас о феномене: в хор скорбящих и величающих («Осанну» пели ведь и при жизни писателя»), включились и действительно уважаемые люди. Ответ, как ни странно, долго искать не придется, и он проще, чем мычание коровы, несмотря на то, что причин несколько. Во-первых, у российской интеллигенции, как уже было замечено, есть очень неприятная черта характера - это желание всегда быть с победителем, то есть с властью. Нынешняя активно ведет кампанию по внедрению (как когда – то на Руси «пропагандировали» картошку) в массовое сознание новых кумиров. Этой чести Солженицын удостоился в хорошей компании – с белогвардейскими генералами. Те, кого допускали к микрофону, стремились, как мне представляется, избежать двух опасностей: попасть «не в струю», и… избежать чтения великих произведений. Хвалить-то ведь проще, для этого достаточно дежурного набора привычных комплиментов, а если начнешь критиковать, то потребуют выложить на стол аргументы, и тут не отговоришься ссылкой на Твардовского: «Для того чтобы узнать вкус арбуза, достаточно съесть и один ломоть». Не исключаю, что определяющую роль сыграл конформизм: куда как спокойно оставаться «плечом к плечу» в общем строю, не выделяться, чтобы избежать обвинения в недомыслии, серости, скудоумии. Ведь именно об этом сказка Андерсена «Новое платье короля»:
«Господи помилуй! Подумал министр, тараща глаза - да ведь я ничего не вижу. Неужели я глуп. Нет, нет, нельзя признаваться, что я не вижу ткани.
-Что же вы ничего не скажете нам? - спросил один из ткачей
-О, это премило! – ответил министр. - Какой узор, какие краски».
Вот и наши интеллектуалы, боясь, попасть впросак, начинают видеть в книгах Солженицына то, чего там никогда не бывало. Ведь, не у каждого хватает мужества идти против течения, когда со всех сторон слышится «Аллилуйя», с которым даже по поводу «Одного дня …», на мой непросвещенный взгляд изрядно переборщили. Я понимаю тогдашнее настроение общества: вроде бы первый прорыв в запретную тему, но прорыв – это частный случай, об успехе можно было бы говорить, когда за первым натиском последует мощная поддержка, в нашем случае - не менее, а желательно, чтобы более значительные произведения, что характерно для любого серьезного писателя. Но Солженицын, как раз исключение из этого правила. Варлам Шаламов, действительно нахлебавшийся лагерного лиха, прочитав «шедевр», заметил: «Еще один лакировщик явился». Если уже тогда он почувствовал фальшь, то сейчас-то по прошествии десятилетий пора бы остыть, вспомнив хотя бы, что и картошка только поначалу считалась деликатесом, но более, чем комично, выглядел бы тот, который с ветхозаветным пиететом относился бы к этому (воспользуемся «находкой» Солженицына) изделию. Вот бы и о таланте, который впоследствии Солженицын растворил в своей злобе, судить с позиции здравого смысла.
Как известно, сорокалетний Солженицын (не мальчик уже, пусть и не писатель, но ведь пишущий) свою повесть назвал «Заключенный Щ-854», и хотя это, конечно, умнее, чем находка почти столь же значительного брянского журналиста, придумавшего, для очерка (не для фельетона) заголовок «Жизнь и смерть морпеха Леши", но для великого писателя все-таки мелковато. Представьте хотя бы на минуту, что вместо привычных названий «Отцы и дети» и «Бедные люди» мы увидели, скажем, «Нигилист Базаров» или «Чиновник Макар Девушкин». Мне кажется, что приди в голову Достоевскому и Тургеневу подобная ахинея, то они сразу бы повыбрасывали не только гусиные перья, но и прочие письменные принадлежности.
Солженицын должен был сказать большое спасибо редакторам «Нового мира», которые поспособствовали «молодому» автору найти более удачное название, тем самым здорово ему помогли. Подозреваю, что это не единственное вмешательство, если вспомнить последовавшие потом многочисленные литературные огрехи в более поздних сочинениях. ( К уже перечисленным стоит добавить и его «Красное колесо», которое, признаюсь, не читал, потому что уже одно уже мякинообразное название -с натужной претензией на глубокомыслие - отвращает от чтения.
Интересно, приходили в его голову такие варианты, как «Красный кислород» или «Красный электрон»? Они «колесу» ни в чем не уступают. Мне как-то предлагали перелистать эпопею, гарантируя, что там обязательно сыщется хоть одна умная мысль, на что я ответил, что у Ф.Булгарина тоже ведь можно было бы найти немало дельного, но жалко тратить на него свое драгоценное время, когда есть возможность читать Пушкина, Лермонтова, Гоголя.
Ведь даже в таком шедевре, как «Один день…» редакторы – корректоры «Нового мира» кое-что пропустили, ну вот к примеру: «Если бы зэки друг с другом не сучились, не имело б над ними силы начальство». Если уж автору приспичило употребить жаргонизм, то более уместным было бы слово собачиться, гавкаться. Ссучиться - на воровском жаргоне- значит, предавать, «стучать» начальству, чего «друг с другом» никогда не удастся сделать. Работники журнала доверились автору, который, как оказалось, был и сам нетверд в знании тюремного жаргона, хотя пытался уверить, что прошел все муки ада в сталинских застенках. Лишения, кои он претерпел, были столь велики, что дожил почти до 90 лет. И разве он один такой? Еще одному почти такому же «страдальцу» Д.Лихачеву пребывание в Соловецком лагере не помешало не только во время заключения наведываться (в виде исключения и за какие-то, видимо, заслуги) в Ленинградские библиотеки, но и прожить на три года больше, чем Александр Исаевич. А вот Достоевский, над которым Солженицын, возомнив себя ровней, пытается издевательски иронизировать, ушел из жизни, едва отметив свое 60-летие, не дождавшись ни премий, ни наград. Правда, в отличие от нынешнего «классика» Федор Михайлович останется в истории литературы и в нашей памяти автором не двух, а почти десятка произведений, почти каждое из которых вот уж точно «перевесит» тридцатитомник, несмотря на то, автор оного был увенчан всевозможными отличиями. Кстати, об одном из них стоит поговорить.
Как, наверное, и большинство рядовых граждан, я до последнего времени считал, что Нобелевская премия это всегда заслуженная награда за вклад в науку, культуру. Однако недавно узнал, что это далеко не так. В 1930 году лауреатом стал индиец Раман за работы по изучению рассеяния света, хотя большее право на эту награду имели советские физики Ландсберг и Мандельштам.
С литературными премиями тоже не все ладно. В 2004 году было отмечено творчество австрийской писательницы Эльфриды Элинек, которую знают очень мало людей, но число ценящих еще меньше. Кнут Анлунд, член Шведской академии, присуждающей Нобелевские премии, даже подал в отставку из-за этого, поскольку книги лауреатки, по его мнению, это «масса текста, сваленного в кучу без какой бы то ни было художественной структуры». Не сомневаюсь, что присуждение премии Солженицыну это факт политический, но никак не литературный. Попробую доказать это. Известно, что лауреатами становятся те, за кого выскажутся авторитетные специалисты. Счет рекомендаций, сошлюсь здесь на Ж.Алферова, идет на десятки, одной никогда не ограничиваются. Но вот читаю у А.Архангельского, нежно любящего Солженицына: «Писатель получил извещение о том, что ему, по представлению классика французской словесности Франсуа Мориака присуждена Нобелевская премия». У Архангельского вычитал кое-что еще: «Он был рожден в семье Исаакия Солженицына и Таисии Щербак». Почему писатель переименовал своего отца мне совсем непонятно. Неужели из=за того, что Исай звучит гораздо внушительнее - это «помощь, спасение бога Яхве», а Исаакий –всего лишь тот, кто будет смеяться». Но это так, к слову, для нас более интересна та легкость, с которой прозаик внес корректив в свою биографию (не отказавшись от него и впоследствии). Разумеется, эта акция самого безобидного свойства, но лиха беда начало. В письме съезду писателей пишет: «Уже три года ведется против меня, всю войну провоевавшего командиром батареи, безответственная клевета». Кто и как клеветал на Солженицына, я не помню, но и объект клеветы не свободен от почти аналогичного греха. Его батареей была звукометрическая станция (звуковой разведки), той, которая «определяла местонахождение объекта (танков, самолетов) посредством анализа звуков, отраженных от объекта, или испускаемым этим объектом». Так что «выскакивать из траншеи и кричать «За Родину, за Сталина» он мог только в сугубо патриотических снах». Его школьный приятель Н.Виткевич, приехавший в гости на фронт(!) в июле 1943 года, вспоминал: «Прокалякали ночь напролет…Саня за эти дни сильно поправился. Все пишет разные турусы на колесах и рассылает на рецензии». И вся его война вместилась, по свидетельству Н. Решетовской, первой жены писателя, во временной отрезок между маем 43 -го и февралем 45-го. Конечно, на фронте и за один день можно испытать такое, что воспоминаний хватит на всю оставшуюся жизнь, но зачем же приписывать себе лишнее. А этим, то есть приписками, Александр Исаевич занимался без устали, особенно когда живописал свои лишения за решеткой и колючей проволокой: «Уж мне ли не знать вкус баланды». Позволю себе и в этом усомниться, с голодом он вряд ли был знаком, о чем свидетельствует Лев Копелев, его собрат по заключению: «За завтраком можно получить добавку, например, пшенной каши, обед состоял из трех блюд: мясной суп, густая каша и компот, или кисель, на ужин какая-нибудь запеканка. Сам Солженицын дополняет: «400 граммов белого хлеба, а черный лежит на столах». А время-то стояло то самое, послевоенное, несытое». Так же «трудно» ему было во всех местах лишения свободы, помогал несомненный талант - устраиваться на непыльные должности даже за решеткой. «В Экибастузском лагере, - пишет В. Бушин, - киселей-компотов, надо полагать, не было, но и там А.И., живя в отдельной комнате, тоже отнюдь не бедствовал, о чем свидетельствует хотя бы такое письмо жене в ответ на очередную посылку: «Сухофруктов больше не надо. Особенно хочется мучного и сладкого. Всякие изделия (нашел словцо, вот что значит настоящий писатель – М.У.), которые вы присылаете, - объедение». После следующей посылки: «Посасываю потихоньку третий том «Войны и мира» и вместе с ним твою шоколадку»
Допускаю, что эти заметки будут читать и те, кто совершенно искренне считает Александра Исаевича большим писателем, так что легко представить их реакцию: «Как можно говорить так о нем?» Тех, кого не убедили примеры и свидетельства людей, хорошо знавших Солженицына, я попрошу задаться простыми вопросами: почему в отличие от настоящих классиков (Толстого, Достоевского, Тургенева, Гоголя и многих других) только что почившего «гения» представляют - из всех тридцати томов - всего двумя: это «Один день Ивана Денисовича», пробороненного, процеженного и отфильтрованного редакторами «Нового мира» и «Архипелаг Гулаг», при создании которого автору, по мнению пусть даже немногих, но информированных людей, помогли какие-то засланные казачки.
Почему «величие» враз потускнело, и даже надобность отпала в писателе, как только распался Советский Союз?
Почему к пророку, когда он вернулся на Родину, не выстраивались очереди демократов и реформаторов с просьбой дать благословение на реформы или хотя бы совет? Не в том ли ответ, что все знали: король-то голый, да он и сам начал прозревать. Он ведь когда возвращался в Россию, то искренне верил камланиям западных «голосов», что он российский демократический гуру. Но реальность быстро отрезвила его: вакантным было место демократической шестерки. Потому он и скоропостижно перестроился в патриота - государственника, по привычке забыв, наверное, что еще недавно писал в своем «Архипелаге»: «Подумаешь, висел портрет с усами, повесим с усиками. Украшали елку на Новый гол, будем – на Рождество»
Почему же СМИ чуть ли не бились в конвульсиях? Объясняется это, разумеется, прагматизмом: с одной стороны подыграть власти, а с другой…
Один столичный журналист выдал страшную производственную тайну: если накануне или в день выхода блока новостей не произошло ничего сверх ординарного, то редакция просто в отчаянии, не о чем писать и вещать. Потому радуются, когда случаются бедствия, юбилеи знаменитых людей, а уж если похороны, то сами понимаете, нет темы более долгоиграющей. Так что вселенский плач по Солженицыну объясняется этими двумя обстоятельствами, ведь на следующий день о «великой утрате» уже не вспоминали.
Мнение.
Владимир Лакшин: «В христианство его я не верю, потому что нельзя быть христианином с такой мизантропической наклонностью ума и таким самообожанием»
Мнение.
Лев Копелев: «Пафос христианина устремлен к таким нравственным качествам, как любовь к ближнему, прощение, терпимость. Это основы христианства, а они, как известно, не прельстили Солженицына. Его обращение к Богу наигранно и носит прагматический характер»
Мнение.
Александр Зиновьев: «Этот человек - одна из самых гнусных личностей в истории нашей страны наряду с Горбачевым, Ельциным, Яковлевым и прочими подлецами более мелкого масштаба».
М.УШАКОВ
.