- Мама! Мама! Мамочка! - кричал мой сын. Голос его срывался от боли. Он стоял на краю могилы в своем сером осеннем пальтишке и, не переставая, звал меня.
А я в это время, обезумев от ужаса, пыталась разбросать землю, которой рабочие закапывали гроб, чтобы достать оттуда... саму себя! Я судорожно хватала куски подмерзшей глины, но какие-то странные, неловкие руки не слушались меня, пальцы пропускали даже крупные комья, и все мои усилия были напрасны.
Я не могла понять, что происходит. Вот они, мои самые близкие, дорогие люди: муж, родные. Они стояли рядом, в двух шагах от меня, но ни один из них не бросился мне на помощь, напротив, все они старательно делали вид, что не замечают моих стараний. Даже моя старенькая, милая мама смотрела сквозь меня! «Что же вы делаете, - заплакала я. — Я же живая!!!»
Сынишка кричал. Его голос сводил меня с ума. Легче птицы подлетела я к нему, попыталась приласкать, но малыш вдруг пошатнулся и стал медленно сползать на землю. Чьи-то руки, - не мои, - подхватили его и быстро понесли к карете. Передо мной мелькнуло прозрачное личико с глубоко запавшими глазами, его уложили и увезли. « Сыночек», - только и смогла прошептать я...
Могила притягивала взгляд. Было холодно, рабочие торопились, и гроб почти скрылся под землей. Я металась над ямой в страхе и ужасе. Что? Что же делать?! Сейчас, сию минуту, они закопают меня, и я не смогу подняться! Неожиданно какие-то легкие, невесомые существа приблизились ко мне и попытались утешить, хотели отвлечь мое внимание и куда-то увести, но я была словно привязана к этому месту и не могла покинуть его. Дикая, страшная, нечеловеческая мука вылилась в ужасный крик: меня, живую, похоронили! Мое тело — там, глубоко под землей, мне уже не достать его!!! Но никто, никто не услышал моего голоса…
Светлые существа не уходили, они окружили меня и говорили что-то ласково и терпеливо, но боль и страх лишили меня разума. И тогда чистое белое облако приблизилось и накрыло меня с головой…
Когда я очнулась, то увидела себя в незнакомом месте. Дом, казалось, был построен легкой рукой художника. Свет струился отовсюду, и это напомнило мне мою спальню, когда по утрам, открыв глаза, я любовалась тем, как солнечные лучи наполняли комнату, тонко просачиваясь сквозь ажурные занавеси. Я встала, прошлась, чувствуя непринужденную легкость, как будто стала совсем невесомой. Вдруг внутри меня что-то заныло, и я вспомнила: сын! Где он?! Тут же в комнате возникли те существа, которые окружали меня раньше. Они словно ждали моего пробуждения и теперь мягко улыбались. Их лица показались знакомыми. Я вгляделась - и охнула! Вот эта юная, радостная женщина, - моя давняя подруга, мы вместе учились в пансионе. А этот человек - мой дед, но не такой, каким я его помнила, а значительно помолодевший. Мне показалось странным, что он здесь. Кажется, он давно уже... Острая, яркая боль пронзила меня: я поняла! Я догадалась, что все это значило. Нет!!! Сын, мой сын! Я не увижу его, если я умерла!
Я рванулась: куда? Но кто-то остановил меня, обнял ласково-ласково, положил на голову теплую руку. Какое чудесное ощущение! И почему в этих объятиях отчаяние стихает? Я посмотрела – и увидела глаза, из которых на меня лилась любовь.
- Кто вы? – спросила я очень тихо.
- Меня зовут Матфей, - ответил он.
- Мой сын… Он остался один, а я хочу вернуться!
- Тебе нужно привыкнуть, - сказал он с глубокой добротой, - просто привыкнуть к тому, что теперь ты останешься здесь, с нами.
- Что же – я больше его никогда не увижу?!
Казалось, он очень удивился:
- Конечно, увидишь. Но не сейчас. Ты слишком взволнована, беспокойна, и если сейчас приблизишься к мальчику, то напугаешь его так, что он не сможет нормально жить дальше.
Я пристально посмотрела в его глаза: он говорил правду. «Успокоиться, успокоиться», - говорила я сама себе, измеряя шагами комнату. Светлые стены пугали меня, все казалось чужим, непривычным, хотя и поражало красотой. Дни шли за днями. Я пыталась забыть сцену на кладбище, но страдание было слишком свежо, голос сына, его крик «мамочка» вновь и вновь будоражили меня, и непрерывные воспоминания заставляли все мое существо волноваться.
- Вот поэтому мы говорим, чтобы тело усопшего провожали спокойно, в глубокой тишине и молчании, - говорил кому-то Матфей, склоняясь надо мной и накрывая, как крылом, своей чудной рукой. – Крики мешают отходящей душе, мучают ее. Вот и Анна снова и снова переживает это страдание, вместо того чтобы давно подняться выше.
Он гладил меня, как любящий отец:
- Люди ничего не знают о смерти, не готовятся к ней.
Я вслушивалась в тихо журчащие голоса и незаметно для себя погружалась в легкий, благодатный сон.
Время шло. Каждый раз, пробуждаясь, я вспоминала сына – и стонала от боли, разрывавшей все мое существо, но появлялся Матфей, говорил со мной, утешал, и я опять уплывала в далекое небытие. А потом, проснувшись однажды все в той же светлой комнате, вдруг поняла, что боль моя стала меньше, чуть-чуть меньше, и теперь я могу терпеть ее. Слабая, измученная, я встала с постели.
- Матфей! – позвала я негромко.
Он появился почти сразу, отечески улыбнулся.
- Вот сегодня ты можешь встретиться с сыном.
Я вся затрепетала от волнения!
- Но только очень, очень спокойно. Не кричи, не зови его, просто посмотри.
- Да, да!
Мы вышли из комнаты, в которой я провела столько дней, и оказались посреди роскошно цветущего дворика. Но ни зелень, ни чудесные клумбы не интересовали меня, - только мысль о сыне: скорее!
Матфей взял меня за руку. Он ничего не делал, ни единого движения, но вдруг воздух вокруг меня заструился, стал плотнее, и я увидела свой дом. Мы стояли перед подъездом. Было тихо, вокруг лежал снег. Сколько же времени прошло? И как это мы так быстро переместились в пространстве? Матфей взглядом показал мне на дверь. «Только недолго, - прошептал он.- Помни: для него может стать потрясением любой твой возглас». - « А разве нас можно услышать?» - удивилась я. «Дети – тонкие существа, могут и услышать». Я тихонько взошла по ступеням и мягко проникла внутрь. Дом! Мой дом! Знакомое ощущение уюта окутало меня нежной волной. Здесь все оставалось так же, как и раньше, когда я царила хозяйкой в этом просторном особняке. Прихожую наполнял полумрак. Сердце заныло: как здесь хорошо!
Странный, незнакомый предмет в углу привлек мое внимание. Подойдя ближе, я замерла: увитый цветами, с зажженной свечой перед ним, стоял мой портрет. Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что это — я, мое лицо. Грустная женщина с большими темными глазами и гладкой прической. Да, это я. Значит, меня помнят в этом доме, меня не забыли...
Лестница, ведущая в верхние комнаты, притягивала. Я легонько взбежала наверх. Как тихо и пустынно, где же прислуга? Вот дверь в спальню сына. Я подошла к ней вплотную и - оказалась в комнате. То, что я увидела, было так знакомо, так привычно, так чудесно: няня укладывала его спать. Он был здесь, передо мной, живой и здоровый! Сонные глазки слипались, лишь одна свеча горела в изголовье кровати.
Я ничего, ничего не могла с собой поделать! Подошла и, склонившись, обняла его... Конечно, малыш не мог почувствовать объятия, это я уже знала. Но он как-то странно напрягся, беспокойно глянул и вдруг сказал няне:
- Мама здесь!
Я замерла.
- Что, Митя? – спросила няня.
Он на миг смутился, но тут же опять посмотрел прямо на меня и, хотя он не мог, я это знала наверняка, не мог меня видеть, он почувствовал, каким-то своим внутренним детским знанием понял, что я — рядом, и опять, уже тверже, произнес:
- Мама здесь!
Няня промолчала, лишь скорбно и тихо покачала головой.
Едва дождалась я, когда она уйдет! Наконец, няня вышла, оставив зажженную свечу и слегка приоткрытую дверь. Я долго слышала ее удаляющиеся шаги. Мой мальчик тоже ждал, а потом приподнялся и тихо позвал: «Мама!»
Я поняла, что для него не существует барьеров. Он видел, чувствовал, что я рядом! Едва не плача, нежно прильнула к нему. Мои руки гладили его волосы, и хотя не могла я осязать этих прикосновений, но знала, помнила, какое ощущение тепла и шелка возникает, и наслаждалась им. Малыш молчал, улыбаясь. Он уютно устроился под одеялом, как очень любил, и выглядывал оттуда одним глазком. Тихо-тихо шептала я ему на ушко наши обычные нежности. Слышал ли он меня? Не знаю, но выражение его лица было таким, как раньше, когда я вечером приходила посидеть с ним перед сном и мы тихонечко шептались, поверяя друг другу наши маленькие тайны...
Он уснул. Дыхание его стало спокойным. Я медленно вышла из дома…
Прошло много времени, прежде чем я привыкла и освоилась в новом для меня мире. Матфей находился рядом неотступно, помогая, наставляя, давая возможность понять окружающее.
В первые дни мне приходилось много спать. Если можно назвать сном тот особый род забвения, в который погружал он меня для того, чтобы я не так остро страдала от разлуки с сыном. Страдание было очень вредно мне, оно разрывало все мое существо. Я поняла это лишь спустя долгое время, но тогда я только тем и занималась, что постигала сложную науку новой для меня жизни. Не день и не два потребовался, чтобы я научилась таким простым вещам, как передвигаться без помощи рук или ног, или научиться преодолевать одновременно и физическое пространство, и это, тончайшее духовное. Но время шло, и наступил, наконец, момент, когда я самостоятельно смогла проникнуть в комнату сына, минуя двери и все остальные препятствия, и теперь каждый вечер сама укладывала его спать и могла общаться с ним столько, сколько хотела. Это было не только величайшим счастьем, но и исполнением моего самого большого желания, и поэтому, успокоенная и умиротворенная, я уже могла обратить внимание на окружающий меня мир.
Он был прекрасен! Он оказался лучше, чем можно рассказать о нем словами, и я часто проводила целые часы в простом и благоговейном созерцании. Тот, кто любит природу, легко поймет меня. Какое невыразимое блаженство — находиться среди поля, или в лесу, или на чудесном морском берегу! Но если на Земле у меня, как правило, не было достаточно времени, постоянные заботы о сыне, муже, завтраке и тысяче повседневных дел отвлекали меня, то здесь не было никаких препятствий, множества мелких обязанностей, не было ничего, что мешало бы мне наслаждаться и любоваться красотой. Мне казалось, что только теперь я начала жить по-настоящему!
Я всегда любила Бога и общение с Ним. Здесь ничто не мешало мне разговаривать так, как будто Он — передо мной. Разве могла я позволить себе нечто подобное раньше, на Земле, в часы, не предусмотренные для молитвы? Никто не понял бы меня, начни я вдруг обращаться к Богу в присутствии других людей. Здесь же я была совершенно свободна! Я говорила Ему все, что хотела, представляя Его стоящим передо мной, я ощущала Его присутствие гораздо четче, чем раньше. Мне было очень, очень хорошо!
Меня не мучила усталость. Ничто не раздражало и не утомляло меня. Постепенно я превратилась в очень радостное, спокойное и веселое существо.
Матфей показал мне библиотеку. О, книги! На Земле мне редко удавалось выкроить минутку для чтения. Здесь же я смогла, наконец, вволю насладиться и историческими романами, и поэзией, и прекрасной прозой. Для меня стали открытием старинные книги, которых я раньше не встречала. Я проводила целые дни, вникая в строчки древних авторов, изумляясь их прозорливости и поэтическому стилю. Чтение не утомляло, наоборот, окрыляло меня...
Спустя некоторое время Матфей начал поручать мне небольшие задания. В основном, это были просьбы встретить кого-нибудь из земного мира и помочь ему в первое время. Все они, уходящие оттуда, появлялись здесь растерянные, изумленные, и приходилось наставлять их и всячески им помогать. Наступил момент, когда для других я делала то, что раньше делалось для меня. Всякий раз, когда я видела их бледные от пережитого лица, слышала их рыдания, меня наполняло страдание. Почти никто их приходящих не был спокоен, приходя сюда. А напрасно. Ведь именно здесь, в этом мире, мы и могли стать по-настоящему счастливы и покойны.
Время текло незаметно. Мой мальчик подрастал. Все реже и реже укладывала я его спать вечерами, да и он уже не так хорошо видел и чувствовал меня: он взрослел. Я понимала это и не огорчалась, ведь, в сущности, между нами не было преград, я могла видеть сына в любой момент. И каждый мой день начинался с мысли о нем.
Своим внимательным материнским сердцем следила я за всеми его делами, помогая в случае нужды, оберегая, защищая. Никогда не забуду одного случая, который произошел примерно через три-четыре года после моей смерти. К сыну стал приставать на улице очень неприятный мальчик, намного старше его. После окончания классов (уроки в гимназии) он подстерегал моего Митю и норовил задеть, ущипнуть, а то и грубо толкнуть. Мне было непонятно, какие причины побуждали его к этому, отчего возникла столь сильная неприязнь, но смотреть на это оказалось очень больно. В один из дней я обратилась к Матфею. Тот был очень строг и суров, выслушивая мою историю, а в заключение сказал: «Напугай его». Я удивилась: всегда такой любящий и милосердный, Матфей советует мне такое!!! Но все же доверилась ему. И вот, выбрав подходящий момент, я нашла дом, где жил маленький негодяй, и проникла в его комнату. Жил он со своими родителями, в меблированных комнатах, небогатых, безвкусно обставленных; мальчик спал в тесной спаленке один. В тот вечер, едва он закрыл глаза и стал засыпать, я выступила из угла полутемной комнаты и громким голосом сказала: «Не смей приближаться к моему сыну!»
Специально для этой цели я особым способом уплотнила свое тело, чтобы он мог увидеть и услышать меня. Эффект был необыкновенный! Мальчик вскочил, метнулся к двери, потом задрожал, испугался... Я опять повторила строго и зловеще: «Не прикасайся к моему сыну! Иначе я накажу тебя!» Он громко, истошно закричал. И лишь тогда я расслабилась, стала незаметной и отступила в угол. Сбежались домочадцы, стали отпаивать его водой и крестить стены. Он трясся от ужаса, показывал рукой в мою сторону и, наконец, зарыдал. Мое сердце сжалось от боли. Но я ни на минуту не сомневалась в правильности своего поступка! И была совершенно права. Этот злой, негодный человечишка переменился в одну минуту, увидев давно умершую мать своей жертвы. Потрясение, которое он испытал, оказалось настолько сильным, что проникло в самую глубину его сознания, изменив весь его характер. Наблюдая за ним долгое время из своего мира, я видела, как он моментально присмирел, как перестал водиться со своими прежними дружками, как боялся встретиться на улице с моим сыном, как горячо молился в церкви, прося Бога защитить его. Спустя годы он стал священником, и каким священником! Ангелы пели ему во время торжественных обрядов! Я сама не раз наблюдала, как сотни прекрасных небесных существ слетались во время его богослужения, чтобы насладиться видом чистейшей любви к Всевышнему.
Могла ли я предполагать в тот вечер, что мое появление, мой грозный голос навсегда отвратят мальчика от жестокости и насилия? Я — нет, но это, видимо, знал Матфей, посоветовавший напугать его.
Связь двух миров: того, в котором находилась я, и того, в котором жил мой сын, была для меня чем-то очень естественным, само собой разумеющимся. Я могла сутками находиться в своем мире, но в любой момент, совершив особое усилие воли, проникнуть в мир людей. Единственное, чего я не могла, это действовать в нем, так как мои руки и ноги были слишком тонкими, мягкими, пластичными, они проходили сквозь предметы, не задевая их и никак не взаимодействуя с ними. Этот факт и то, что меня нельзя было видеть, иногда создавали неудобства, как в том случае, о котором хочу рассказать.
Мой сын уже вырос, когда однажды я ощутила смутное беспокойство, потребность находиться рядом с ним. Я нашла его среди толпы на ипподроме, в самый разгар скачек. Он и его лошадь готовились к забегу: к тому времени сын вступил в полк и среди прочих молодых офицеров участвовал в состязаниях. Внимательно осмотревшись, я не увидела причин для беспокойства, но ощущение опасности все же не покидало меня.
Нужно сказать, что мир духовный сильно обостряет наше восприятие, мы становимся особенно чувствительными и проницательными, и не удивительно поэтому, что энергии неблагоприятных ситуаций ощущаются нами более остро, чем на Земле. Зная это, я не оставила своих попыток понять, что же так волнует меня. И – увидела! На задней ноге лошади сына болталась подкова. Видимо, конь был небрежно подкован, и этого никто не заметил. Такая подкова может служить причиной падения лошади, что на скачках, где десяток коней движутся один за другим, крайне опасно для всадника. Я задрожала: этого не должно случиться! Но как остановить забег?!
Я мучительно размышляла. Необходимо привлечь внимание тренера или кого-то еще, но как это сделать? И вдруг меня осенило! Я встала перед лошадью и начала размахивать руками. Животные нередко видят существ тонкого мира, но этот конь был слишком взволнован и никак на мое присутствие не реагировал. Я продолжала свой маневр, прекрасно понимая, что от моего усердия зависит благополучие сына, хлопала коня по шее, даже покричала на него, и он, наконец, почуял меня, начал гарцевать, забеспокоился. Стоявший неподалеку тренер бросил на него вопросительный взгляд. Это-то и было мне нужно! Я удвоила усилия. Конь мотал головой, фыркал, и тренер подошел, чтобы успокоить животное. Его взгляд упал на ноги лошади, и злополучная подкова была замечена! Забег тут же приостановили, коня увели, чтобы перековать, а я с радостью и облегчением вздохнула…
Шло время, мой сын женился, был счастлив, имел детей. Я наблюдала за ним из своего мира так, как может только любящая мать: всем сердцем, всею душою. Чувствовал ли он меня? Знал ли это?
Надеюсь, что знал. Потому что часто-часто он поднимал голову к облакам и тихо шептал: «Мама…»