Я - Художник. Рисовать чтобы жить

Я - Художник. Рисовать чтобы жить. Полная версия книги.
Хамадиев «Obscure» Вадим
Рисовать, чтобы жить.
«Я – Художник»

Введение от автора:
Старенькая, но довольно удачная книга.
Вариант, больше, черновой, нежели готовый. Надеюсь, вам понравится. Спасибо.


Глава 1
Психология раскаяния или ненависти.

- ... и напоследок скажу пару слов, которые мне всегда говорил мой отец: Главное – не мечты о победе, а стремление к ней. Не старайтесь быть лучше других: работайте для себя, и вы достигните успехов. – Заканчиваю свою лекцию. Каждый год – одно и то же. Одни и те же слова. Приходится даже врать про своего отца, которого у меня не было.
- А если не получается, если даже очень стремишься? – Говорит светленькая девушка, сидящая в среднем ряду.
- Значит, плохо стремишься. – Улыбаюсь поневоле. Смешной вопрос, который я слышу каждый год на открытие занятий. Его хотят задать абсолютно все, но задает лишь один. Остальные лишь мотают ответ на ус.
- Если я хочу летать, и сильно к этому стремлюсь, но...
- Летать не возможно. Это не в наших силах. А вот научиться рисовать, и стать художником – по силу каждому, у кого есть стремление. – Слишком много слов «стремление», которые я не учитывал в своем тексте. Бритоголовый парень, который задал глупый вопрос, понимающе кивает головой. Понял, что не с тем связался. За пять лет я нашел отговорку любому глупому вопросу. Осматриваю класс. Нет знакомых лиц. Все новенькие. Второгодников, в этом году, видимо, нет, и это радует.
- Эм, а занятия... тяжелые? – Снова говорит бритоголовый.
- Для всех по-разному, но могу сказать, что для каждого ученика я подбираю свой подход. – В классе снова молчание. Кто-то нервно сжимает ручку в руках. Кто-то стучит пальцами по парте. И чего они все так нервничают? Это ведь всего лишь новый год в художественной школе. Тут нет ничего страшного. Они пришли сюда по собственной воле, и так же могут и уйти. Я не вижу причины их волнения. Может, они волнуются из-за новой компании? Все мы хотим показать себя с лучшей стороны в новом обществе. Мало кто знает, что достаточно быть самим собой во всех ситуациях.
- Смотрите-ка, новые ученики! – Как по сценарию. Харви заходит в класс с таким лицом, будто пришел развлекать семилетних детей, а не восемнадцати-девятнадцати летних подростков.
- Это мистер Харви Керк. Основатель и заведующий этим центром. - Плохо выбритая щетина Харви блестит в свете уходящего солнца. До моей новой группы дело дошло самым последним, поэтому на дворе скоро будет дивный вечер. Все хаотично поздоровались с Харви выкриками.
- Томас, не стоит, а то я смущаюсь. – Говорит он, словно не по тексту. Улыбаюсь через силу. Некоторые, могу поспорить, догадываются, что все здесь разыграно по ролям. Все здесь ежегодно повторяется. Но все молчат. Улыбаются. – Томас, на сколько вы знаете, опытный преподаватель, и художник от бога. Если бы не он, мой Центр бы давно закрылся. – Он говорит так о каждом преподавателе. Опытный преподаватель? Мы все обучались на одних курсах по педагогике. Художник от бога? Что ж... нечего сказать.
- А сколько лет вашему центру? – Говорит, стеснительно, азиатка на последних партах.
- Скажем так: когда он открылся, вас еще не было. – Харви закатывается привычным, дебильным, смехом. Я выдавливаю из себя короткий смешок. Вытираю пот с бороды. Слава богу, что все проходит хорошо. В этом году не будет бунтарей и бездельников. Лица у учеников такие, словно в их мозгах скрыто непреодолимое счастье быть здесь и сейчас, кроме переживаний, конечно.
- Ладно, думаю, позже мы с вами еще увидимся, а пока что: Мистер Томас, продолжайте! – Он, напоследок, махает рукой в сторону класса, и выходит за дверь. В классе снова наступает полнейшая тишина. После такого специфического выхода Харви, в ушах стоит тошнотворный звон.
- Ну, что? Если вопросов больше нет, то мы можем расходиться. – Наконец, говорю я. – Увидимся завтра, в первый день занятий. – Подростки начинают подниматься с мест. Класс заполняется шумом. Люди, как атомы, притягиваются друг к другу, создавая некие молекулы отдельных обществ. Все-таки, некоторые из них знакомы друг с другом. Что сказать: город маленький.
- Что нужно завтра приносить? – Ко мне подходит та самая светленькая девушка.
- Все висит в главном холле. Большой плакат, на котором написано: «Для Художественного кружка»...
- Спасибо. До завтра. – Улыбается она.
- Всего хорошего. – Собираюсь сесть за свой стол. Нужно дать ногам небольшой отдых. Они и так безумно ноют.
- Мистер Томас!.. – Обращается кто-то ко мне, и я останавливаюсь на полпути.
- Да-да? – Это та стеснительная азиатка.
- Не могли бы вы завтра... отсадить меня с задних парт. Я привыкла сидеть ближе к учителю и...
- Я все понимаю. Завтра вы сядете там, где захотите. – Ее лицо обволакивает бордовая краска. Почему она смущается? – Все нормально? – Говорю ей я, когда она уставляется в одну точку, не сводя глаз.
- Да, извините... – Я киваю ей головой. Наконец: вот он! Мой мягкий стул. Падаю на него. Ощущаю его мягкость. Чувствую, как тошнотворный шум в ногах уходит в ступни, а потом совсем пропадает.
- До завтра! До свидания! – Хаотичный порядок голосов, как при приветствии Харви.
- Удачного вечера! – Отвечаю всем сразу. Даже не смотрю в их сторону. Через минуту в кабинете воцаряется тишина. Я остался один. Один на один со своим внутренним миром. Потираю свои потные веки. Другой рукой чешу бороду. Как же все это закладывается в голове. Нужно запоминать все эти лица, имена, прозвища, характеры. Каждый год – все то же самое. Порой, стабильность слишком надоедает, но сломать систему не так-то просто.
- Эй! – Снова знакомый голос. Он уже бывал в этом кабинете, за последние пять минут. Поворачиваюсь в противоположную сторону от голоса. Смотрю в окно, за которым, среди деревьев и домов, теряется на горизонте солнце.
- Да? – Отвечаю затылком.
- Твой рабочий день закончен...
- Я просто хочу отдохнуть. – Как обычно, он выгоняет меня с работы.
- Отдохнешь дома, Томас. Нужно делать уборку. Ну конечно, если ты собираешься...
- Я ухожу. – Говорю я Харви. Хватаю небольшой чемодан, стоящий около моего стола. Провожу рукой по гладкому, светлому дереву столешницы. Шик. Красота.
- Отлично. – Говорит Харви. Слышу, как отдаляются его шаги. Уходит, небось, к себе в кабинет. Будет сидеть в своем долбанном, черном кресле, и пить пиво, заполняя бумаги. Это его не напрягает: его жена ушла от него несколько лет назад, а сын живет самостоятельной жизнью. Когда тебя никто не ждет, ты стараешься как можно дольше не возвращаться домой. Охота быть с теми, кто хоть как-то бросает на тебя взгляды. Охота поговорить с кем-то, о чем-то личном. Жаль, что в молодости я старался как можно реже появляться на улице. В данный момент, настоящих друзей у меня нет, разве что одна особа…
- Как будто ты не понимаешь, как я не хочу идти домой... – Глажу черный чемодан. Осматриваю его замок, который блестит в свете, почти скрывшегося, солнца.
Встаю с кресла. Выхожу через дверь, выключая свет в кабинете. Уборка до него дойдет не скоро, зачем тратить лишнюю энергию? Шагаю вдоль пустых коридоров. Мои шаги отдаются эхом по всему центру. Осматриваю картины, которые когда-то рисовали мои, и чужие ученики. В основном – прекрасные девушки, которые старательно прикрывают свою наготу. Это всегда нравилось публике: цензура и разврат. А если считать то, что она прикрыта, то это не считается и не тем, и не другим. Выхожу в главный холл центра. Такая же пустота. Половина ламп выключены, не смотря на то, что солнце почти скрылось. Если я пойду на запад – то попаду в «психологическое крыло» Центра. Даже по чистому и полупустому коридору видно: они помешаны на чистоте и уюте. В каком-то смысле, это хорошо... но порой это выходит за все рамки.
- Томас? – Оборачиваюсь. Да, это именно тот человек, которого мне сегодня не хватало.
- А я только-только вспомнил про психологию. – Показываю большим пальцем в «психологическое крыло». Лили держит в руке стопку каких-то бумаг. Ей явно тяжело, так как руки судорожно трясутся.
- Я сама донесу, спасибо. – Говорит она, замечая мой взгляд.
- Как знаешь. – Не могу оторвать глаз от стопки бумаг, на которых мелькают имена. – Что это?
- Да так, информация об известных психологах и психотерапевтов за последние столетия.
- Решила побаловать своих учеников скучными рассказами? – Подхожу еще ближе к ней, и к ее огромнейшей стопке желтоватых бумаг.
- Ну ты же балуешь свои учеников, бессмысленными лекциями о том, как важно стремиться к цели, а не мечтать о ней. – Скалит зубы. Клыки острые. Как она себе губы не прокусывает. Всегда этому удивлялся.
- Один: один. – Смеюсь я. С Лили я всегда могу расслабиться. Единственный человек, с которым я общаюсь как с другом, но... она мне не друг. Между парнем и девушкой не бывает дружбы. Я это говорил ей больше сотни раз, но она настаивала на своем. Говорила что дружба – неотъемлемый компонент общения, который включает в себя как однополое отношение, так и разнополое. Свои психологические словечки и термины.
- Давай, поговорим завтра. Мне нужно сделать кучу дел, и...
- Хорошо, поговорим завтра... – Не дослушав ее, направляюсь к прозрачным дверям, через которые уже видно ночные улицы города. Солнца нет, и вернется оно не скоро.
- Вот козел. – Говорит она, и в ее голосе я прослушиваю улыбку.
- Ну, мы же друзья, не так ли? – Она молчит. Поняла, что счет становится «Два: один» в мою пользу. Пусть посидит ночью на кровати, и подумает, как же подколоть меня завтра. А я буду делать то же самое, сидя перед мольбертом.
Позади центра, на огромном, темном небе, сверкает поистине серебряной красотой, полная луна. Больше половины звезд заплыли тучами. Зеленая трава в горшках, что стоит около входа в Центр, кажется сильно темной. Игра красок. В это время, которое называют «Час пик», на дорогах не протиснуться. Машины стоят в пробках. Шум и гам поднимается над дорогами, и устремляется все выше и выше. Если ехать по окраине города, то можно объехать все эти пробки... правда, до дома я доберусь на полчаса позже. Пальцы крепко обхватили руль моего серого «Форда». В нем я чувствую себя комфортнее. Запираюсь в нем от всего внешнего негатива.
На окраине города, как всегда, почти пусто. Одиноко стоящие дома-фургоны ютятся на газонах вдоль полей, а запах лука и мяса постоянно разыгрывает аппетит.
Выстукиваю пальцами музыку по рулю:

«Я вернулся во тьму!
Отправился на боковую.
Меня долго не было, и я рад вернуться.
Готов спорить, ты знаешь это.
Да, меня отпустили
Из ловушки...
...Ведь я вернулся.
Да, я вернулся.
Да, я вернулся во тьму.»

Старая песня вертится на языке. Люблю вещи, которые напоминают о старости. Старые видеомагнитофоны. Лампочные телевизоры. Радиоприемники. Сейчас все это редкость. Все это есть в обычном телефоне, который лежит у нас в кармане. Который помещает в себя всю нашу жизнь. Который... вибрирует? Останавливаю свой импровизационный концерт. Достаю телефон из кармана. На большом экране высвечивается несколько букв: «Мама». Музыка начала постепенно затихать в моих ушах, а в глазах всплыл портрет седоволосой женщины, лицо которой постепенно поражают глубокие паутины морщин и складок. Лицо, которое постоянно находится на одном месте: в моей голове и личной жизни. Мама постоянно лезет в мою личную жизнь, даже тогда, когда она стала по настоящему «личной». Тридцать лет – это не детство. Это даже не молодость. Это – средний возраст. В среднем возрасте я могу и сам о себе позаботиться. Могу сам зарабатывать денег, и решать свои проблемы самостоятельно. Если вспомнить наш последний телефонный разговор, несколько дней назад, который кончился словами: «Ты можешь уже жить самостоятельно, я понимаю Томас. Пока» с ее стороны, то ее звонок в данное время неуместен. Я уже знаю, что взяв трубку, я услышу новую порцию «учений о смысле жизни» и «как правильно жить». Сегодня мое настроение более-менее стабильное и расслабленное. Я думаю... нет, я уверен, что после разговора с мамой оно снова испортится. Старость не делает ничего хорошего с людьми. Люди – это не вино, которое с годами становится все лучше и лучше. Старость – это неотъемлемая часть нашей с вами жизни, которая рано или поздно вторгается в наше существование, и медленно, но эффективно уничтожает нас с лица земли. И ведь от этого не вылечишься. Мы все рабы смерти, которые рано или поздно, отдав этому миру частичку себя, превращаемся в выжженный лимон, который пора выкидывать на помойку.
Выйдя из раздумий, экран телефона погас, а вибрация прекратилась. За лобовым стеклом – пустая дорога, и я благодарен господу за это. Как я мог так задуматься, едя на машине с немалой скоростью? Телефон отправился обратно в карман, и больше он не звонил...

Останавливаю машину около трехэтажного, кирпично-лакированного, жилого дома. Я на месте. Кроме меня, на парковке стоят еще две машины. Вижу красивые, натуральные кустики около лестницы, перед входом в дом. Квартира на втором этаже досталась мне почти что даром. Выхожу из машины. Температура особо не изменилась, но воздух... такой стеклянно-чистый и свежий, как зимой. Тротуарные плитки постукивают под ногами. Около моего дома людей нет, но на соседней улице их ходят стаи. Мечатся, как стаи рыб в океане: налево - направо, налево - направо. Смотрю в свое окно, которое выходит прямиком на эту улицу. Аккуратные, белые рамы и собранные жалюзи. Это место – идеально. Райский уголок для меня, чтобы наслаждаться собственным Я, во время писания картин.
Прохожу мимо деревянных скамеек, которые стоят вдоль газона, не доходя до клумб и двери. Сегодня они пусты, что редкость. Дверь приоткрыта: видимо проветривают холл. Ступеньки мелодично постукивают, когда я поднимаюсь. Толкаю деревянную дверь с узорчатым стеклом. В холле стоит гробовая тишина. Только тяжелое дыхание зачитавшегося охранника-консьержа выделяется из всего.
- Мистер Томас...
- Здравствуйте... – Никогда не знал его имя. Даже не интересовался. Странно это, но мне не интересно. Я не придерживаюсь выражения: «Меньше знаешь – крепче спишь». Даже большую часть класса я не знаю по именам... кстати, о классе: нужно, завтра, постараться выучить их имена. Снова ритмичный звук, только теперь деревянных ступенек. Деревянные стены, деревянные ступеньки – тут все сделано в деревянном стиле, хотя внешне, дом кирпичный.
Второй этаж также пуст. Все еще на работе, или отдыхают после тяжелого дня. Середина недели – это половина пройденного пути до самого главного: отдыха! Вот и моя дверь. Прямо около лестницы. Железная. Темно-серая. Отличается от деревянных стен. Рушит деревянную иллюзию. Проворачиваю ключ. Еще раз. Знакомые щелчки замка, которые я узнаю с закрытыми глазами.
В квартире душно. Чересчур. Окна наглухо закрыты. Включил свет в маленькой гостиной. Светлые стены отражают его, и равномерно распределяют через проемы дверей в другие комнаты. Открываю все окна в гостиной. Словно заново родился. Легкий ветерок, который не так сильно я замечал на улице. Аромат свежести.
Взяв бутылочку «холодного» и тарелку полуфабрикатов, я открываю дверь в свое царство. В комнату, с которой я срастаюсь узами понимания и удовольствия. Эта комната лучше, чем секс, ведь этой комнатой можно наслаждаться целыми днями, а удовольствие будет нарастать с каждой минутой. Кроме меня – в эту комнату никто не заходит. Редкие гости обходят ее стороной. Мама, которая приезжает в сто раз реже, чем звонит, тоже ни разу не была за этой дверью. Деревянное покрытие в стиле нашего холла, только темно-серого цвета. Эта дверь отличается от белых стен, и дает понять, что это – моя комната, и в нее нельзя входить. Но в тоже время она привлекает к себе внимание, как мужчина в юбке.
Без единого скрипа, дверь распахнулась, и в нос ударил пронзительный запах красок. С закрытыми окнами, запах настаивался и мариновался в комнате. Легкое сдавливание переносицы. Закрываю за собой дверь ногой, и ставлю еду с бутылкой, рефлекторно, на столик, который невозможно увидеть в темноте. Рыскаю рукой вдоль стены, и, найдя выпуклость включателя, нажимаю на него. Небольшая комната озаряется голубоватым светом. Вот она: моя комната творений. Комната, которая была у меня в десять лет; потом, когда мы переехали в Техас, в пятнадцать лет; В двадцать лет, когда мы переехал в этот уютный городок, на западе от Лондона; в двадцать пять, когда я переехал в эту квартиру. Все эти годы, меняя дома, я старался обставлять свою комнату в таком стиле и порядке, в каком она была мне знакома с детства. Заходя сюда, я перемещался в свои юные года. Вспоминал, как целыми днями, в возрасте семи лет, рисовал цветными карандашами на белоснежном листе бумаги. Вспоминал, как мама отдала меня в художественный кружок. Как я копил деньги, на которые купил себе мольберт и краски. Вся жизнь проносится перед глазами не только при смерти, но и при прикосновении к чему-то, что связанно с нашей юностью. Смерть нам непостижима, пока мы ее не испробуем, а испробовав ее, ощущениями поделиться, будем не в состоянии.
Мольберт стоит прямо, около закрытого жалюзи, окна. Слева от него – небольшой, бордовый диванчик. Справа – старое пианино, которое стояло тут до того, как я въехал. По началу, я хотел убрать его отсюда: сохранять облик комнаты, как в детстве, но... это пианино здесь смотрится красиво. Словно его мне не хватало в пустующем углу комнаты все эти годы. Позади меня, куда я поставил свои запасы, располагается кофейный столик моего детства: железные ножки и стеклянная столешница, разукрашенная желто-оранжевыми рисунками. Обои я поменял при въезде в квартиру, хоть и владелец был против; теперь мои обои украшены золотистыми цветками на бежевом фоне. Общая оценка комнаты – пошло. Но для меня в этом-то и главное комнаты: чем больше цветов, тем больше фантазии, а при писании картин это главное. Сажусь за маленький табурет, стоящий перед мольбертом. Я на месте. Я там, где мне хорошо в любую погоду. Я в детстве.

Пронзительный звук будильника заставил меня дернуться на диване. Я уснул. Уснул, так и не закончив картину. Эта работа стоит у меня больше трех месяцев, и я никак не могу ее закончить. Либо слишком хорошее настроение, чтобы писать, либо внешние факторы играют со мной в злую шутку. Я прилег на две минуты, чтобы глотнуть пива и дать руке отдохнуть, но мозг отключился так резко, что я это не проконтролировал. Голубоватая лампа все еще светит под потолком. Выключаю назойливый звук будильника на телефоне, что лежал у меня в кармане всю ночь. «Пропущенный вызов» - высвечивается на экране. Я так и не перезвонил маме. Сделаю это чуть позже...
Выключив лампу, я погрузился в темень комнаты, освещенную лишь легким свечением из-под дверной щели. Сейчас произойдет мой любимый момент. Момент, ради которого я начинаю свое утро. Шанс увидеть то, что спрятано от нас на протяжении всего дня. Поднимаю жалюзи на окне, и в лицо бьет легко-желтый свет восходящего солнца. Половинчатый диск вываливается с горизонта небольших домов и деревьев. Это почти как закат, только выглядит почему-то красивее. Хотя, закат и рассвет для меня имеют одну роль: роль вдохновения. Прямо под моим окном – детская площадка, которая почти всегда пустует; дальше нее – деревянный заборчик, в стиле восьмидесятых; за ним – другой дом, на этаж меньше чем мой. Двухэтажные дома идут до самого поля и домов-трейлеров, мимо которых я ехал вчера домой. Вспоминаю запах лука и мяса. Живот играет трагическую симфонию при этих воспоминаниях. Недоеденные полуфабрикаты лежат прямо под диванчиком. Вечером выкину... сейчас нужно собираться на работу.
Холодная вода хлещет меня по щекам и лбу. Прохладные капли бодрости стекают по шее на грудь. Постепенно отхожу от сна. Пытаюсь бодрствовать, но это не очень-то и получается. Веки, словно под тяжестью бетона ночных посиделок, тянутся вниз. Пытаются закрыться. Слепиться. Воссоединиться вместе: нижнее веко и верхнее. С другой стороны зеркала на меня смотрит утомленный мужчина.
- Средний возраст... – С насмешкой говорю я. Вытянутое лицо и борода, которая мне «к лицу», как сказала первая любовь всей жизни. У всех нас есть первая любовь, в которой, в конечном счете, мы разочаровываемся. Человек, в котором вас устраивало абсолютно все – становится вам отвратителен. Хотя, не у всех сценарий жизни похож на мой. Под карими глазами – темноватые мешки. Длинные волосы взъерошены. В таком виде на работе можно не появляться. Что подумают новые ученики? Что их преподаватель алкоголик? Беру в руки расческу.

В гостиной пустота. Комната для гостей, что находится по прямой от входа – тоже не густо обставлена. Широкий стол, пару стульев и телевизор. Все что нужно для приема редких посетителей моей квартиры. На кухне чистота. Люблю когда чисто на кухне. Нельзя, как говориться, гадить там, где мы едим.
- Опа-а. – Нащупываю в кармане что-то бумажное и... мелкое. Словно кусочки мокрого песка. Достаю небольшой листик бумаги, на котором, словно зелень среди снега, разбросана сухая трава. Нет, этим я вчера не пользовался. Я использую траву в других случаях. Наркотики – мотивация каждой творческой личности. Раньше я в это не верил. Думал, что всю жизнь моя голова будет вырабатывать огромные порции фантазий. Со временем все мы стареем, и в том числе наш мозг. В черепной коробке все атрофируется, и мы перестаем «широко видеть» и «красиво соображать». Как бы это печально не звучало, но это так. Когда в детстве я смотрел телепередачи и фильмы, в которых упоминались эти мысли, я пропускал это мимо ушей. Мой мозг накапливал только ту информацию, которая мне была нужно в том возрасте. В тот период жизни. Наркотики, секс, насилие, точные науки и тому подобные вещи пролетали мимо ушей и растворялись в воздухе. Да и если брать под корень, трава – это не сильнодействующий наркотик, не вызывающий привыкания, ведь так? Бросаю все это в раковину, и топлю свой стыд водой. Сухие листья травы теряются в черной дыре раковины, а бумага, чуть размякнув, отправляется туда же.

Прохожу мимо рядов мольбертов. Ученики сидят с такими лицами, будто вообще не понимают, что они делают. Кто-то мажет краской отрывисто, а кто-то шмаляет кистью как шпагой. Некоторые только рисуют контуры карандашом. Каждый учится рисовать по-разному. Это первый день учебы, но я уже люблю этих учеников. Спокойствие.
- Как дорисовать ноги? – Спрашивает меня темноволосый парень, с широко посаженными глазами. Подхожу к его холсту. Маленькая голова и не стандартный размер тела изображены на картине, и обведены несколько раз толстой линией карандаша.
- Ты нарисовал маленькую голову, эм...
- Стифлер.
- ... Стифлер. Голова должна быть больше и овальнее. Потом ты должен исправить части шеи и груди. Остальное пойдет как по маслу, вот увидишь. – Он начинает стирать маленькую голову. Прохожу дальше. Светловолосая Эмми, которая вчера задавала кучу вопросов, отлично нарисовала форму головы и тело. До ног еще дело не дошло. Отлично получается.
- Отлично. – Говорю в ее сторону. Она поворачивает голову, сверкая улыбкой.
- Правда?
- Конечно. – Улыбаюсь я. Чувствую, как трясутся веки. Не к добру это. Эмми разворачивается к холсту.
Работы остальных не очень вдохновительные. Не хватает... стараний. Они это делают скорее от того, что их заставляют это делать, а не от удовольствия.
- Кому скучно, тот может нарисовать свободную тему. – Половина учеников оживились. Сгорбленные фигуры выпрямились, а в глазах зажегся интерес. Явно, именно этого им не хватало. Когда человек делает то, что хочет делать – то это, несомненно, поднимает энтузиазм, нежели «работа на заказ».
В дверь тихо постучали. Наверное, опоздавший ученик.
- Войдите! – Говорю с акцентом на последний слог. Дверь приоткрывается. Молодая девушка, с русыми волосами, собранными в хвост, и с широкой челюстью. Амата – наша... секретарша, или как ее называет Харви?
- Мистер Томас, вас к телефону. – Говорит она интонацией, полной безразличия. Меня? К телефону? К рабочему телефону? Про мой сотовый все забыли?
- Буду через минуту. – Дверь закрывается. В классе висит тишина. Кусаю губу изнутри. – Скоро приду. – Выхожу из класса и иду вслед за Аматой. Ее каблуки постукивают по полу в гипнотизирующем ритме. Картины вдоль дверей смотрят на меня. Другие преподаватели рисования бросают на меня взгляды через приоткрытые двери. В главном холле Центра сидят несколько людей. На вид – взрослые. Видимо ждут своих детей из младших групп. Обхожу широкую стойку, за которой днем сидит Амата, принимая посетителей. Прохожу через маленькую калитку, что ограждает «крепость» Аматы . Деревянная дверь, ведущая в комнату для преподавателей, открыта. Внутри – никого. Амата занимает свое рабочее место за стойкой, хотя, как видно, посетителей не намечается.
Комната преподавателей заполнена специфическим ароматом каких-то трав. Видимо, недавно кто-то заваривал здесь чай, хотя только начало рабочего дня. Невольно вспоминается сухая трава в «снегу». Столы стоят в таком же положении, в каком они стояли, когда я только устроился на работу. Самый крайний стол, занимающий позицию «главного» стола, принадлежит... угадайте кому? Он любит сидеть за ним, чувствуя, что он здесь всем заправляет. Не знаю, как бы я вел себя в его положении... я никогда не был главным в больших делах. Обучать класс – это не управлять им. Я не могу просто так наорать на подростков; не могу их оскорбить или уволить.
Телефонная трубка лежит на столе, чуть дальше от своей базы, соединяясь шнуром. Прикладываю трубку к уху.
- Томас Макензи... – Неуверенно говорю я.
- Томас? Здравствуйте! Это Патрик Харбоур. – Имя знакомое, но я не могу вспомнить, какой персоне в моей жизни оно принадлежит. – У меня... у меня для вас печальные новости... – Сердце начинает колотиться быстрее. Голос у моего собеседника – дрожащий и хриплый. Старый голос. Может, это секретарь моего адвоката? Или помощник Миссис Кит, у которой я снимаю свою квартиру? Кто это может быть, что я помню его имя?
- Извините, а кто?...
- Ваша мать умерла этой ночью... – Громкие слова обрывают мое предложение. Ступор. Душа вылетела из тела, а сердце забилось, словно сейчас его разорвет на части. Рука сжимает трубку так сильно, что костяшки пальцев сейчас разорвут кожу. – Мне очень жаль. На звонки домашнего телефона вы не отвечали, а вашего личного номера у меня не было. – Я вспомнил это имя. Патрик Харбоур – друг моей матери. Он живет по соседству с ней. Всегда по-мужски махал мне рукой со своего крыльца, когда я приезжал к маме, переехав в этот город.
- Как? Что? – Мозг словно перегружен. Аппараты, моторы и механизмы перенапряжены. Сейчас все взорвется.
- Я понимаю, для вас это шок... – Падаю на пол. Бьюсь копчиком об паркет. – Я должен был вам сказать это. Сегодня утром я... нашел ее. Она умерла во сне. – Отпускаю трубку. Она виснет в воздухе, не в силах порвать провод.
- Я должен был... я должен был взять трубку. Я должен был... должен. – По лицу текут теплые слезы, а грудь обжигает горячий воздух. Вот она: совесть.

- Вы должны отпустить меня! – Кричу я Харви. Он сложил руки крестом на груди, и облокотился на спинку кресла.
- С какой стати?
- У меня умерла мать! – Кричу еще громче.
- И что ты исправишь, уйдя с работы? – Он щурится. Хочу взять статуэтку, стоящую на его столе, сделанную из чистого серебра, и разбить ему голову. Бить до такой степени, пока его мозг окончательно не отключится.
- Ты вообще понимаешь, каково мне сейчас?! – Ставлю руки ему на стол. Не перестаю кидать взгляд на статуэтку, с огромным орлом на ней, сделанного из того же серебра.
- Я понимаю, каково будет мне, если мой преподаватель уйдет в первый день учебы! – Он срывается с места. Тоже ставит руки на стол. Его маленькие пальцы напряженны. Вены на руках взбухли.
- Пускай меня заменят!
- Тогда ты можешь вообще не приходить на работу, Томас! – Его лицо прямо напротив моего. Запах чего-то крепкого из его рта. Сегодня он не брился: щетина красуется, словно обрубленный лес.
- Закрой свой рот, Харви! – Хватаю статуэтку в руки. Замахиваюсь. Харви, от неожиданности, падает обратно в свое кресло, и закрывает лицо руками.
- Ты, сука, что, вообще с ума сошел?! – Кричит он мне. Его голос теряется, не доходя до моих ушей. Растворяется в воздухе.
- Ты всегда сравнивал себя с орлом, Харви, столько, сколько я помню себя на этой работе! Любое собеседование не кончалось, пока ты, идиот, не скажешь пару слов о своей сущности орла! Ты не орел, Харви, - он молчит, а на лице читается явный шок, - ты алкоголик, которого все считают говном! Тебя терпят только потому, что у тебя есть деньги! Если бы не деньги, то тебя бы все давно бросили, как твоя женушка!
- Закрой пасть, и не смей говорить мне о Сандре!
- Пошел ты, Харви! – Беру большой размах. Харви снова прикрывает лицо, попутно что-то выкрикивая. Что есть силы, кидаю статуэтку в стену, и с громким звуком, гипсокартонная стена трескается, а статуэтка падает на пол, еще с большей громкостью.

Если меня уволят – не беда. Найду работу на дому. Буду писать картины целыми днями, не тратя времени и сил, обучая детей в этом заведении. Первую выходку, год назад, Харви простил. Тогда я сильно заболел, и, отпрашиваясь домой, получил кучу словесного дерма в лицо. Только в прошлый раз все вышло спокойнее. Без кидания вещей.
Быстрым шагом иду по коридору. Чувствую, как горят щеки. Борода, словно не моя, пытается отодраться от кожи. Слезть, но у нее это не получается.
- Томас, я слышала… - Голос откуда-то справа. Видимо, Лили. Махаю ей рукой, чтобы не продолжала. Не оборачиваясь, выхожу на улицу. Совсем светло. Солнце стоит прямо над центром. Лицо жжет сильнее. Голова идет кругом. Тело ватное. Явно это был срыв. Я выплеснул свою скопившуюся злость на Харви… ну и поделом ему. Так и надо. Я не жалею, что высказал ему все. Пусть подумает над этим, сидя вечером в кабинете, и попивая спиртное. Меня кто-то кричит. Из центра. Но я не оборачиваюсь. Иду на пролом. Прямо по газону. Пытаюсь втоптать его в землю. Назло Харви.
Руки крепко сжимают руль машины. Сижу, не разобравшись до конца, что произошло. Неожиданность. Она всегда для нас – как удар из-под тешка. Резкая и колючая. В сегодняшний день я мог ожидать чего угодно, но только не этого…
- Мама… - Соплю я. Как ребенок. Впервые, за долгие годы, действительно скучаю по ней. Только вчера мы могли поговорить по телефону… даже, встретиться, но я не позволил. Судьба не позволила. Не стоило мне так с Харви, ведь не он в этом виноват. Но и его доля в этом срыве есть. Не отпускать человека, который несколько минут назад узнал, что его мать умерла. К черту Харви. В любом случае, он кусок говна. Бьюсь лбом об руль, завывая от злости. От горя. От раскаяния. Но больше всего – из-за своего безразличия. Кто теперь узнает, что она хотела сказать мне во время телефонного разговора вчера вечером? Уж точно не Патрик Харбоур.
- Томас! Стой! – Лили идет за мной по траве. С ее каблуками ей дается это тяжко. То и дело спотыкается. Жму на газ. Не хочу, чтобы она видела меня в таком состоянии. Чувствую, как потеет мое лицо. Надеюсь, что удар не хватит меня за рулем автомобиля.

Первой падает ваза со стола. За ней летит сам стол. Открываю вырванную с петель дверку шкафчика. Беру небольшой, герметичный пакетик. Внутри – трава. Высовываю все на столик в своей комнате. В ней-то я крушить ничего не буду. Это единственное, что я действительно люблю, и что у меня осталось. На белом листке бумаги снова трава. Трава на снегу. Но этого не хватит. Придется использовать то, что я хранил на «черный день». Иду на кухню. Распахиваю дверку на шкафчике, который стоит под раковинной. Внутри – лабиринты труб и шлангов. Копаюсь среди них, словно в искусственных кишках. Нащупываю пакетик. Отлично.
Вытряхиваю пакетик рядом с травой. Теперь белый порошок, маленькой горочкой, возвышается над не менее большой горочкой травы. Две вещи, из-за которых я могу и не пережить эту ночь. Заработать передозировку – запросто. Мой мозг сначала отключится ненадолго, а потом, все еще немного функционируя, полностью погибнет. Попытка не пытка. Строю из порошка небольшую линию, как в американских фильмах про гангстеров. Отлично: думаю, этого хватит. Диацетилморфин – героин, для незнающих, - достигает мозга за семь секунд, при вдохе. Думаю, этой дозы хватит, чтобы убиться в крайность. Надеюсь, у меня не будет мышечного и психологического подъема, а совсем наоборот. Закрываю ноздрю, и вдыхаю белую пыль. Прямо как гангстер. Только не хватает обстановки девяностых.
- Ах, черт! – Мозг парализуется огромной волной. Тепло начинает исходить из живота, и подниматься все выше и выше. Голова кружится, а мышцы слабеют. Семь секунд прошли ужасно быстро. Мысли о зависимости в данный момент меня не беспокоят. Мне хорошо, и это главное. На фоне эйфории, смерть родного человека теряется где-то в бордовом мареве. Начинаю раскладывать траву по снегу.
Ноги раскинуты на диване. Тело, словно висит в воздухе. Я не чувствую опору под торсом, но я знаю, что она есть. В руке тлеет самокрутка с травой. Отлично. Боль прошла. Теперь только невесомость. Если закрыть глаза, то я окажусь в космосе, но я этого не хочу. Я боюсь высоты, и никогда не интересовался звездами. Жалюзи закрывают окно, поэтому яркие лучи назойливого солнца не будут резать меня на части. Потолок отдаляется, а сердце стучит в ушах. Я слышу каждый его удар. Чувствую каждый грамм крови, который проходит через него. Действие всего пройдет минимум через пять часов, поэтому пока что нужно наслаждаться этим. Пока что нужно остаться с внутренним Я, хоть и плохо соображающим. Внутренним Я, которое искаженно воспринимает этот мир. Под кайфом, но зато быть самим собой.


Глава 2.
Психология страха или просторы сознания.

Зеленые поля со всех сторон. Трава режет босые ноги. Я иду, полностью нагишом. Земная растительность не большая, поэтому мой член на виду, но я не стыжусь этого. Что естественно – то не безобразно. Солнце только поднимается, и я вижу, как обычным утром, половинчатый диск. Только я не стою за окном. Я в центре событий. Диск на столько большой, что мне кажется, я сгораю. Позади меня слышатся голоса, но они мне не мешают. Я в гармонии со всем происходящем в этом месте. Слева от меня – ряды фруктовых деревьев, накрытых целлофанами, для осени. Странно. Трава свежая: словно только вырвалась из заточений земли, но осень уже во всю бушует желтыми листьями, дождями и ветром. Только сейчас всего этого нет. Сейчас есть только я, солнце, легкий ветерок, свежая трава, накрытые деревья, и многотысячные голоса за спиной.
Волосы и борода, словно развиваются в потоке легкого бриза. Я дышу полной грудью. Стою на месте. Пытаюсь насладиться этим. Хочу, чтобы рассвет никогда не кончился. Гул людей нарастает, и меня это начинает нервировать. Гул вынимает мою душу из этой красоты. Гармония теряется.
- Вы даже на минуту не можете помолчать?! – Я сам взрываюсь криком злости. Оборачиваюсь. Слова застревают в горле. Тысячи людей, так же как и я, нагишом, стоят позади меня. Все молчат. Все сверлят меня взглядом. От этого становится дурно. Глаза каждого устремлены в мои. – Что вам нужно?! – Снова кричу я. Молчание. На столько плотное, что в ушах начинает звенеть. Разворачиваюсь. Делаю рывок. Быстрый старт. Бегу, не оглядываясь. В голове постукивает болью. Бегу навстречу солнцу. Хочу попасть в его объятия. Быть с ним одним целым. Погрузиться в горячее марево его лучей. С каждым шагом в глазах все светлее. Ощущаю тепло… даже не тепло, а жар. Ужасно жжет все тело. Огромный диск прямо передо мной. Забегаю в него. Срастаюсь. В глазах бушует огонь, а потом – тишина и темень.

- Думаю, с этим я разберусь сам! – Из моих уст вылетают тяжелые, для нынешнего времени, слова.
- Но Томас, ты должен!..
- Я сам знаю, что я должен делать! – Прижимаю трубку к уху так же сильно, как и сегодня на работе. Лили сидит позади меня на кровати. Одевается. Я стою в нижнем белье, прислонив голову к прохладному стеклу окна. Это моя спальня. После окончания этого телефонного разговора, больше я в нее, почему-то, не входил.
- Томас, я знаю лучше! Ты должен отдать…
- Я пытался! Я отдавал туда свои работы, но меня выставили точно так же, как и на других выставках! – Произносить эти слова заново – в несколько сотен раз тяжелее.
- Я знаю людей из этой галлереи! Они помогут, Томас!
- Мне не нужна ничья помощь! Тем более твоя! Почему тебе не живется спокойно? Почему ты вечно лезешь в мои проблемы? Думаю, я сам смогу их решить, без чужого вмешательства! – В трубке повисло молчание. В этот раз мне кажется, там даже был небольшой всхлип. Неужели я такой моральный урод?
- Ты можешь уже жить самостоятельно, я понимаю Томас. Пока. – Наконец, тихим голосом сказала мама. Мое сердце словно разорвало на части. За всем этим я наблюдал со стороны, словно третье лицо: как Лили.
- Зачем ты так? Она ведь хочет тебе помочь. – Лили обнимает меня сзади. Прислоняется ко мне. Я целую ее в щеку. Молчу. Не знаю, как объяснить ей свое поведение. – Ты слишком нервный. Хочешь?..
- Хочу ли я стать твоим клиентом, и делиться проблемами? – Улыбаюсь я. Скотина. После того, что минуту назад вылетало из моих уст, я улыбаюсь.
- Не клиентом, а пациентом. – Она слегка бьет меня по плечу.
- А в чем разница?..
- Ну, пациент – это тот, кого нужно вылечить, в психическом и физическом плане.
- А клиент?
- А клиент это тот, кому просто нужна помощь. Не лечебная. По крайней мере, я так думаю. – Она смотрит через мое плечо в окно. Свет фар редко проезжающих машин заглядывает в комнату.
- Думаю, я пойду домой.
- Ты могла бы остаться.
- Могла бы, но я пойду домой. Тем более, я еще не гуляла с Честером. – Собаки только осложняют жизнь.
Только сейчас задумываюсь, какие странные у меня отношения с Лили. Она мне не девушка и не друг, ведь дружбы между нами быть не может. Тем не менее, несколько раз у нас были выходы в «свет», и заканчивались они обычно как этой ночью. Не с кем, кроме меня, такой трюк не проходит. Неужели, я для нее какой-то особенный? Если считать то, что ее брак распался несколько лет назад, даже не начавшись, и после него у нее не было парней: то, да… я особенный. Добиться внимания той, что разочаровалась в настоящей любви. Я не обязан целыми днями следить за ней и ухаживать: достаточно простого разговора за работой, и выходить на прогулку пару раз в месяц. Ребячество. Мне давно пора заводить семью, но я к этому не готов. Если у меня будет семья, то я уже не смогу наслаждаться покоем и тишиной, сидя перед мольбертом. Это будет что-то не то. Творческие личности постоянно страдают.

- Надеюсь, ты понимаешь, что ты натворил? – Смена дислокаций. Причем резкая. Я чуть ли не падаю, но удерживаюсь на ногах. В этот раз на мне серая одежда. Такую дают в больницах. Свободная и легкая. – Садись.
Я стою на каком-то ковре. Ощущаю его мягкость. Впереди – камин, издающий потрескивание, и два бордовых кресла. Я узнаю это место. В старом фильме, который снимали в далекие семидесятые, я видел это место. Пожилой мужчина, который страдал какой-то психической болезнью, умирал в этом месте. Около камина. «Огонь заберет мою душу…» - говорил он. Этот момент отпечатался в моем сознании пожизненно. Это впервые, когда я увидел смерть. Когда я услышал, и ясно понял, что это такое.
- Боишься?! – Ровнотонный, мужской, басистый голос. – Правильно. Ты всегда боялся этого места! – Оборачиваюсь. Смотрю по сторонам. Позади меня – стена. Я в комнате, из которой нет выхода. Это страх каждого человека. Страх того, что я останусь в этой комнате навсегда, как тот мужчина, который был болен. Умру около камина, и огонь заберет мою душу. – Просыпаться ночами, и плакать, зовя мамочку обнять тебя. Прижать к себе, когда тебе присниться сон про эту комнату.
- Кто ты?! – Я начинаю догадываться, что со мной происходит. Я читал об этом в фантастических журналах. Наша душа отделяется от тела, и бродит внутри нашего же сознания. Я внутри самого себя. Я могу увидеть свои страхи. Могу увидеть свою ненависть. Свою любовь, к чему бы то ни было.
- Нет, Томас! Я не плод твоего воображения!
- Нет, ты именно ОНО! – Кричу. Сердце колотится еще сильнее. Ищу глазами какой-нибудь знак. Отметину, которая приведет меня к выходу.
- Ты не уйдешь отсюда, пока я не скажу… - Шепчется прямо над ухом. Оборачиваюсь. Никого. Камин все также потрескивает.
- Ты всего лишь моя больная фантазия! – Пытаюсь придумать любое оправдание, лишь бы не мириться с реальностью.
- Сядь в кресло, Томас, и мы это обговорим! – Выхода, действительно, нет. Остается только одно: сделать то, о чем просит голос. Прохожу к камину. Кресла пустуют. Бордовая, давно знакомая не только по моему дивану, но и по фильму семидесятых, обивка пугает меня, но я сажусь. Обвисаю в кресле, как марионетка.
- Я сел! – Кричу я.
- Я слышу даже твои мысли! Не обязательно кричать. – Голос откуда-то справа. Поворачиваю голову, и вздрагиваю от ужаса. На соседнем кресле сидит Она. Та, кого мы все так сильно боимся. Та, под угрозой которой мы делаем невообразимые вещи. – Мой облик – твое представление обо мне. В основном, оно одинаковое. Всегда вы видите меня костлявой старухой, в черном балахоне и капюшоне, но только не ты. – Ужас пропитывает мои мышцы. Мою кожу. Все кости подвержены страху, и я не могу сдвинуться с места.
- Ты…
- Я знаю, чей это облик, Томас. Ты так сильно перепугался в тот день. Даже хуже, чем после просмотра того фильма по телевизору. – Передо мной сидел Он. Седая щетина, седые остатки волос, гнилые и пожелтевшие зубы. Этот взгляд, что с усмешкой смотрел на меня. Старая, коричневая рубашка в клетку, и джинсовый комбинезон. Я изгонял этот образ из своей головы на протяжении многих лет, но за секунду, он снова поселился в моем сознании.
- Ты действительно Он?
- Ты меня не слушаешь. Ты никого не слушаешь: даже свою мать, которая хотела в последний раз поговорить с тобой. – Внутри что-то прорвало. Слезы снова потекли из моих глаз.
- Я не знал. Я не думал, что…
- Вы все ничего не знаете. Вы все делаете ошибки, не думая о последствиях.
- Откуда я мог знать?
- Она хотела извиниться, Томас. – Этот образ. Я не могу слушать эти слова из уст этого старинного образа. – Она хотела извиниться, и попрощаться. Но твое настроение было тебе важнее. Смотри! Смотри мне в глаза, Томас! Боишься? Ты трус! – Признаю это. Я трус. Я не могу посмотреть в эти глаза. Мне страшно. Не так, когда ты узнаешь, что разбил родительскую вазу или даже машину, нет. Совсем другой страх. Страх той, что сидит прямо напротив меня.
- Умоляю, поменяй!..
- Жутко, да? Страшно?! – В руке у Нее, или Него, что-то есть. Замечаю, как блестит железная вещь в свете огня из камина. Разглядываю, и прихожу в еще больший ужас.
- Убери! Убери это от меня! – Срываюсь с кресла, но стены стали теснее. Гораздо. Нет места.
- Боишься?! – Он тоже встает с кресла. Поднимает руку с пилой. Машет ей, как я и представлял. Кричит что-то невнятное.
- Нет! Нет, уйди! Не подходи!
- Почему ты не пришел поиграть, Томас? Я тебя так ждал! – Уже кричала Она.
- Убери руки! Убери свои руки! – Я пинаюсь ногами. Пытаюсь поцарапать Ее лицо, в образе Его. Она уже нависает надо мной. Ложится на меня сверху.
- Или что, Томас?!
- Или я все расскажу маме! – Бьюсь в истерике. Ору, как ненормальный. Я перенесся обратно во времени. Мой разум там, где было мое тело больше двадцати лет назад.
- А мамы-то твоей больше нет. – Большой груз исчезает с моего тела. Слезы катятся по моим щекам. Это не сон, уж больно все реалистично. Так же это не игры моего одурманенного разума. Я действительно мертв?
Через закрытые глаза просачивается свет. Он кажется бордовым, через закрытые веки, но стоит открыть глаза, то я начинаю понимать, где я нахожусь. Белый пол, белый потолок. Материал больше похож на стекло. Встаю на ноги. Тишина сдавливает уши. Встаю в полный рост, вытирая слезы и прозрачную слизь под носом. Стены украшены моими картинами. Они висят в хаотичном порядке и на разном расстоянии друг от друга, хотя, если приглядеться, то можно понять, что они висят в порядке моего творческого развития. Слева от меня – огромное окно в никуда. Так я его прозвал в своих фантазиях. Окно, которое открывает вид на длинную дорогу, среди полей и гор, которая ведет смотрящего куда-то в неизвестном направлении. Справа – такое же окно. Только второе ведет на ночной город. Будто я сижу на каком-то холме, и смотрю на ночные огни, которые то и дело мигают и меняют цвет. Между двумя окнами стоят белоснежные диваны.
- Тут ты бываешь чаще, чем в собственном доме. – В панике оборачиваюсь. Сердце прихватывает с новой силой, но сейчас рядом со мной нет Его. Рядом со мной нет никого. Я один на один с голосом Смерти.
- Мне здесь хорошо. – Хлюпаю я, и сажусь на диван, что ведет к виду на ночной город.
- Даже лучше чем с семьей.
- Наверное. – Обхватываю голову руками. Тошнит.
- Томас, мы не с проста встретились. Или ты до сих пор думаешь, что это часть твоего воображения? – Если я так много думаю, что это мое воображение, то, если это действительно игры моего разума, Смерть может об этом знать.
- Я не знаю. – Честно отвечаю я.
- Ты многое не знаешь об этом мире. Твой мир – это твоя комната и мольберт. – Тошнота подкатывает еще быстрее. – Ладно, просто замолчи. Я хочу сделать тебе одно предложение. – Голос прямо позади меня. На соседнем диване. Оборачиваюсь. Пустота. И лишь легкий ветер дует в глаза. – Если ты от него откажешься, то умрешь от передозировки, как и хотел. Фактически, ты самоубийца, а они попадают… сам знаешь куда.
- Знаю…
- Ты шутил со мной, не так ли? Презирал меня до сегодняшнего дня, только потому, что один раз ты от меня отделался?
- Пожалуйста…
- Буду! Буду напоминать, даже не проси! Я отпущу тебя, Томас, но запомни: в этот раз ты будешь рисовать меня, причем для меня же.
- Рисовать для тебя?
- Посмотрим, как ты сможешь нарисовать то, что всю жизнь презирал.
- Я никогда…
- Ты пытаешься меня обмануть?! – Басовый крик пронесся прямо мимо меня: слева на право. – Я не твой ученик, которого ты можешь обмануть бессмысленными рассказами о своем отце, который бросил твою мать пока ты в утробе вынашивался!
- Зачем мне?..
- Потому что я так хочу, Томас. Рисуй, и возможно ты обыграешь меня во второй раз. Я скрываю от вас то, чего вы боитесь. Я скрываю в тени тех, кто питается вашей энергией в вашем же доме. Тебе такого подарка не светит. Если ты не сойдешь с ума, то будешь жить. В худшем случае, ты сам будешь просить меня прийти к тебе.
- За что?! – Срываюсь с места. Этот разговор начинает меня раздражать.
- За призрение, и отвратительное отношение, к своим кровным людям! В твоих жилах течет ее кровь, и кровь твоего отца, который помер несколько лет назад от туберкулеза! – Я никогда не знал своего отца. Никогда не пытался найти его. Разузнать о нем у матери, поэтому меня эти слова никак не задели. – Ты испытываешь к нему безразличие, я это знаю, но твоя мать! Она была всегда рядом с тобой! Кем бы ты был, если бы не она?!
- Я не…
- Закрой рот! Кровное родство – это самое важное в вашем мире! Тот, в чем течет твоя кровь, или же наоборот, неприкасаем! Ты не можешь оскорбить или тронуть его с плохими намерениями!
- Я не хотел, чтобы так получилось! – Кручусь из стороны в сторону. Ищу Ее.
- Смешай два цвета красок! Красный и синий! Сможешь их рассоединить обратно?!
- Я понял, на что ты намекаешь! Прекрати! – Наступает молчание. Мое тяжелое дыхание разносится по этой комнате очень громко.
Это место – моя воображаемая комната фантазий и вдохновений. Я придумал ее около пятнадцати лет назад. Я погружался, и порой, до сих пор погружаюсь в нее в творческие перерывы. Два моих любимых пейзажа: «Ночной город» и «Загадочная природа». Всегда любил эти вещи. Мысленно добавлял каждую новую картину на стенку этой комнаты.
В глазах мерцают отблески стен, картин и диванов. Комната начинает таять, причем в прямом смысле этого слова. Стены обвисают, и постепенно, как кисель, тянуться вниз слоями. Чувствую, как становится холодно. На столько холодно, что зубы невольно бьются друг об друга. Гадаю, куда же теперь мне предстоит путешествовать?
Тело судорожно дергается. Холод гуляет внутри головы. Внутри живота. Приоткрываю глаза: мольберт. Мягкая, бордовая обивка дивана заставляет меня вскочить на ноги. Я в своей комнате. Все тело липкое. В носу будто бушует электрический разряд. Волосы сбиты в кучу, и по их концам стекают теплые капли.
- Твою мать! – Кричу я, не то от радости или от пережитого страха. Сердце до сих пор бьется так, словно его подменили на мотор. Сколько времени я тут пролежал? Нетвердой походкой поднимаю жалюзи. Огромная луна стоит прямо перед моим окном, словно ожидая, когда я приглашу ее войти. Из-за героина я проспал весь день, но разум все так же чувствует себя изнасилованным, усталым и грязным. Неужели я действительно все это время бодрствовал у себя в фантазиях? Хотя, думаю – нет. Лили говорила мне, очень давно: что во время сна после сильно пережитых эмоциях наш мозг меняет психическое восприятие мира. Время, когда мозг должен отдыхать – он меняет нашу психологическую структуру, изменяя свойства всего мира в наших глазах. Сейчас это звучало убедительнее, чем то, что я гулял со смертью в своих воспоминаниях и мечтах.
Трогаю губу, по которой течет что-то соленое и жирное. Даже в свете серебряной луны видно, что это что-то красное и липкое. Опираясь на стену, вышагиваю до ванны. Включаю свет. Словно в глаза бросили разбитые стекла. В голове отдает пульсирующей болью. Подхожу раковине. Включаю воду, и смотрю в зеркало. Ужасное зрелище: опухшие глаза, серое лицо, потный лоб, и все это украшается красным морем в области губ и носа.
- Взбодрите меня! Взбодрите! – Громко говорю я каплям, чтобы быстрее вернуться в реальность. – Какого?!. – Оборачиваюсь. Слышны ясные шаги со стороны кухни. Невольно, в голове появляется образ Его. Отчетливый марш из одного человека: где-то на кухне. Словно кто-то, кроме меня, есть в этой квартире. Но это невозможно. Невозможно услышать шаги через громкий звук льющийся воды. Это всего лишь послесонное состояние. Тем более, при таком жутком сне, в голове разыграется фантазия для чего угодно. Выключаю воду, и шаги прекращаются. Тишина висит в квартире, как и раньше. Но я напуган. По настоящему напуган. Ночью кошмары оживают, и находятся очень близко к нам. Они находятся так близко, что мы не понимаем, на сколько. Они находятся в нашей голове. Когда ночью, после дурного сна, мы открываем глаза, и лежим, меря взглядом потолок. Наши уши стоят на стреме, и до них остро доходит каждый шорох квартиры. Темнота, которая обволакивает спящего человека, только нагоняет неизвестности, и заставляет нас рисовать все новые и новые образы в сознании. В темноте мерещится движение, которого нет. Каждый звон и стук рисует не меньшую жуть в нашей голове. Нужно просто включить свет. Свет проясняет все. Свет разрушает наши домыслы о монстрах, приведениях и бог знает кого. Свет – это чистое сознание, которое уничтожает мрак.
Вздрагиваю. Резкий всплеск адреналина, выделенного моими наработанными надпочечниками.
- Твою мать! – Второе упоминание матери за пять минут. Телефон зазвонил так громко, что мое сознание чуть снова не отключилось. Достаю телефон из кармана джинсов, которые, каким-то образом, запачкались кровью. Сообщение от Лили и семь пропущенных звонков. Часы по нулям: значит, ночь только начинается. «Томас, я понимаю как это тяжело, но возьми трубку, или перезвони мне завтра утром. Лили. Кстати, я замолвила несколько слов за тебя. Можешь приходить на работу как придешь в себя. Думаю, в третий раз Харви такого не простит…»

Глава 3
Астрал. Ненависть.

Останавливаюсь перед прозрачными дверьми. Вчера я думал, что больше сюда не вернусь. Слава богу, Патрик Харбоур взял все на себя. Пока что я не готов встречаться с мамой. Патрик сделает все нужное, а мне останется прийти на похороны завтрашним днем.
Открываю двери. Внутри пахнет красками и пластиком. Отличное начало. Амата сидит за своим столом, даже не посмотрев на меня. Зачем такому овощу вообще работать здесь?
- Ты все-таки получил мое сообщение? – Поворачиваюсь в сторону «Психологического крыла». Лили идет ко мне, с распростертыми объятиями. – Соболезную, Томас. Хотела остановить тебя вчера, но ты уехал.
- Извини. – Обнимаю ее. Прижимаю к себе. Если мы поцелуемся на виду у Аматы, то хорошо это не кончится. Хоть она и овощ, но известную роль сплетницы в этом Центре играет именно она. – Просто, мне нужно было побыть наедине.
- Я понимаю. – Она отпускает меня. Отходит на шаг. Ее густые, черные волосы сегодня для меня еще соблазнительнее, чем когда-либо.
-Что у тебя с глазами? Ты не заболел? – Опухшие и слезящиеся. Горят порой, но терпимо. Скоро будет еще хуже, ведь это только первый симптом нехватки диацетилморфина в крови. Героин имеет очень быстрое привыкание. Кажется, Лили об этом догадывается. Знает, что я делал вчера днем плохие дела.
- Кажется, простудился.
- А может просто много плакал? – Она держит меня за руку. В Главном холле не много народу, но и этого хватит, чтобы все поняли. Интригу не так-то просто скрыть, особенно когда видишь свой предмет воздыхание почти каждый день. Либидо разыгрывается все сильнее с каждым днем, и мое Эго с трудом его удерживает.
- Может быть. – Улыбаюсь я, и вытаскиваю руку и ее объятий. Она аккуратно оборачивается. Поняла, что мы с ней слишком сильно вошли в роль. Не здесь. Не сейчас.
- Что ты собираешься делать с мамой?
- Мистер Патрик всем займется. Он был близким другом моей мамы, и приготовить ее к похоронам – его долг, как он считает. Мне нужно только явиться на ее похороны завтра днем.
- Думаю, я тоже приеду.
- С радостью буду ждать. – Пульс учащается, а в животе крутит, при воспоминаниях о маме. До сих пор не знаю, был ли это сон, или реальный транс. Действительно ли моя мама знала, что эту ночь она не перенесет, и звонила, чтобы попрощаться? Нечего гадать: жизнь покажет.
- Торопись. Скоро начало занятий. – Она уходит в свое крыло. Я стою по среди Холла, смотря ей в след. Выйти на работу на следующий день после смерти близкого человека: неужели я такой бесчувственный?
- Послушай Лили. Иди на занятие. – Харви проходит прямо мимо меня. Я не успеваю выйти до конца из своих мыслей. Неожиданно. Молча, ухожу в «Художественное крыло» Центра. Впереди идут двое других преподавателей по изобразительному искусству. Никогда не интересовался, как их зовут.

Кто-нибудь тренировался дома? – Встаю около рабочего мольберта. Класс смотрит на меня, будто видит впервые. Вздыхаю. Тру глаза, которые жжет все сильнее. – Извините, я ушел вчера, не предупредив вас. Всегда тренируйтесь дома, в свободное время. – Вытаскиваю карандаш из нагрудного кармана рубашки. – Чтобы правильно вывести очертания какого-либо предмета, нужно сначала нанести штрихи, которые должны хотя бы отдаленно напоминать рисуемый предмет. В нашем случае – это ваза. – Провожу карандашом по холсту. Пытаюсь вывести очертания вазы. С моими глазами это получается не так-то легко.
- У вас руки трясутся. – Говорит какой-то длинноволосый парень из класса, которого раньше я не замечал. Я молчу.
- Главное, что не от похмелья. – Через минуту говорю я. Выдавливаю из себя улыбку. Класс тоже улыбается. Особенно Эмми. Она просто поедает меня глазами. Что-то тут не чисто. Продолжаю выводить темные черты вазы. Звук карандаша в безмолвной тишине очень громок. Режет по ушам.
- Красивое поле… - Вздрагиваю от шепота. В голове на секунду возник облик поля и меня, нагишом. Трава, которая режет и щекотит одновременно мои ступни. Тысячи голых людей и молчание.
- Что, простите? – Оборачиваюсь. Стеснительная азиатка, по имена Анна Йонг, которая просила меня пересадить ее на первую парту, как я и сделал. Это она прошептала.
- Извините, не хотела…
- Нет-нет, ты на счет этого поля? – Поворачиваю голову в правую сторону класса, а глаза устремлены на Анну.
- Да… - Тихо шепчет она. Действительно, стеснительная. Весь класс оборачивается, чтобы посмотреть на картину.
- Я нарисовал ее давно. Несколько лет назад. Это поле за Харен-Гримом.
- Там где свои дома-фургоны стоят? – Подхватывает Стифлер, который рисует маленькую голову.
- И где пахнет мясом с луком. – Класс снова улыбается. Славные ребята.
- А почему она такая маленькая? – Половина холста. Остальная половина стоит под тряпками у меня в чулане несколько лет.
- Я… не смог нарисовать вторую часть. Поэтому решил повесить только половину.
- Это же поле. Там все одинаковое. – Говорит внимательный длинноволосый.
- Вторая часть картины должна быть отличающейся. Или картина выйдет скучной. Думаю, скоро на второй половине появится розоватое дерево. – Возвращаюсь к вазе. Штрихи готовы, осталось только обвести все сплошной линией.
- Как Сакура? – Даже со спины я узнаю этот любознательный голос.
- Да, Эмми, как Сакура.

Зевота полностью одолевает меня. Чувствую, как вспотела спина. В данный момент я жалею, что употребил столько героина. Только ломки мне и не хватало.
- До завтра, мистер Томас. – Говорит Сэм, почти лысый афроамериканец.
- До встречи, Дядя Томас. – Говорит длинноволосый. Нужно выучить его имя. Видно, подхалим он редкостный. Всегда найдется ложка дегтя в бочке с медом. А ведь этот класс действительно, нежный мед. Никаких истерик. Никаких оскорблений. И в правду, лучший класс за пять лет. Придется как-нибудь исправлять этого длинноволосого.
- Это Фил Дарвингтон. Живет рядом со мной. Редкостный придурок. – Эмми очутилась рядом со мной. Сжимаю кулаки под столом, чтобы руки не тряслись от плохого самочувствия. Мысли тянутся в липком поту. - Я слышала о вашем несчастье. Соболезную. – Эти слова из ее уст звучат довольно-таки по-взрослому. Такая интонация принадлежит обычно уверенным и состоятельным людям. В будущем, из таких получаются великие личности.
- Спасибо. Благодарен. – Пытаюсь улыбнуться, но организм играет злую шутку. Пот, пот, пот. Нужно попить воды, а то во рту пересохло. И брызнуть в лицо, чтобы глаза охладить.
- Вы выглядите слегка приболевшим…
- Да-а. Заснул около открытого окна. Простуда. – Говорю я беззаботно, а в крови текут иглы, которые режут кожу.
- Надеюсь, завтра…
- Завтра выходной день. – Понимаю, о чем она хочет сказать.
- Ах, точно! Тогда, до понедельника, Томас Макензи. – И она уходит, походкой лисы. Ловлю себя на том, что мои глаза опущены ниже ее пояса. Это не хорошо. Это ужасно. Заглядываться на ученицу: куда я качусь? Ни разу так не делал за всю работу преподавателя. Хоть ей уже девятнадцать, и она совершеннолетняя, все эти шуры-муры могут плохо кончатся. Нельзя нарушать отношения учитель-ученик. Видимо, это все из-за расстройства нервной системы. Или либидо разбушевалось. Нужно увидеться с Лили. Но, потом. Нужно отсидеться. Отдохнуть. Ложу мокрый лоб на не менее мокрые руки. Проваливаюсь в небытие.

«- Пошли, мы можем там поиграть! Там много места!
- Пошли поиграем, Томас! Пока солнце не село!
- Я не должен был быть там один, друг! Не должен!»

Вскакиваю со стула. Бьюсь об мольберт. Падаю на пол. Голова больно стукается об пол. Чувствую, как невольно слезы текут по щекам.
- Не должен был… не должен… - Шепчу я. Что со мной происходит? Расстройство нервной системы, или все-таки помутнение рассудка, вызванное пережитым стрессом? Может, я схожу с ума? Радует только одно: все это можно спустить на посленаркотический эффект. – Не должен был. И я, и ты… не должны. – Поднимаюсь с пола. Голова щиплет от удара. Похоже, будет шишка. Трогаю засаленные волосы. Жидкости нет. Хорошо, что не до крови…
За окном – сумерки. Неужели я пролежал тут так долго? Сейчас примерно половина седьмого вечера. Мой организм на столько утомлен, что я засыпаю на ровном месте. Причем, мне никогда не снились кошмары. Почти никогда. Только про «Камин и кресла». Мое Эго не пропускает нервы и кошмары даже во сне. Но в данный момент, во мне все смещено. Мне нужен отдых от всего.
- Мы не должны были, Томас! – Гневное шипение заполнило мои уши, а страх – все оставшиеся в организме.
- Нет! Исчезни! – Кричу я. Всего этого не существует. Голоса – в моей голове. В реальности ничего нет.
- Зайди ко мне, и мы вместе прогуляемся! – Какое-то бордовое свечение исходит из моего стола. Тру вески.
- Это всего лишь ломка. Это всего лишь хренова ломка, и все! – Подхожу к своему стулу. Осматриваю стол. Прямо посередине светлого дерева вырезан маленький сарайчик, и его очертания мне знакомы.
- Пошли, там много места! – Кричит детский голос. Бью кулаком по вырезу.
- Заткнись, заткнись!

Игра красок. Сквозь веки просачивается свет. Я будто еду по туннелю. Я уже убедился, что умираем мы не так. Нет никакого света в конце туннеля. Есть только наши воспоминания. Но, если это не смерть, то что?!
Ноги касаются чего-то твердого. Я стою на синеватом ковре. Пробки от бутылок, затертые следы жидкостей и пыльные следы чьих-то ног. Все это освещается светом тусклой, желтой лампочки, которая горит под самым потолком. Впереди – словно тянется какой-то коридор. Синеватый ковер идет до конца. Куда он приведет меня? По бокам – стены с деревянными, плохо покрашенными дверьми, половина из которых закрыты. Я не удивлен. После пережитой ночи меня такие вещи не удивляют. Иду по синему ковру. Под ногами то и дело что-то хрустит, будто свежий снег. Я абсолютно один. В зазорах темных комнат пустота, да и только. Даже мебели не видно, но заходить я не решаюсь. Какой-то страх играет в голове.
Столбенею. Встаю колом. Как алюминиевый солдатик, друг каждого маленького мальчика. Конец коридора, и зрелище, вызывающее тошноту и тревогу. Воздух застревает в легких, а сердечный клапан начинает работать с утроенной скоростью. Серая стена забрызгана кровью. Это выглядит еще кошмарнее, в соучастии с этим тусклым светом. Прямо под брызгами, на полу, пачкая и без того грязный, синий ковер, лежит тело. Длинные волосы, слипшиеся от крови, свисают на лицо. Руки украшены глубокими порезами. Из-под тела расползается лужа бордовой жидкости.
- Что. За. Черт… - Пячусь назад, и врезаюсь во что-то твердое. Стенка. Длинный коридор сократился, и теперь, как и в той комнате со Смертью, я в западне. Я в тесной комнате с чьим-то трупом. Что это за место? Где я? В моих воспоминаниях этих декораций нет. Я тут впервые. Слышится чье-то хриплое дыхание. Словно дышат через легкие, забитые влагой. Догадываюсь, кто издает эти мрачные звуки. - Эм-м. Вы... я... - Не могу найти предлог. Что это вообще за чертовщина?
- Вы все меня предали... - Хриплые нотки. Я молчу. Упираюсь спиной в холодную стену. - Меня никто не любил, а только пользовался мной. Я всю жизнь была одинока. Нехватка любви всю жизнь. Я искала выход, и вот к чему все это привело...
- Ты запомнил это, Томас? - Стенка и пол становятся мягкими. Я проваливаюсь в них. Словно мое тело погружается в мягкое желе. Все гнется и меняет форму под моим весом. Проваливаюсь куда-то глубоко-глубоко. Здесь на столько темно, что я не вижу даже очертания каких-либо предметов. Только чувствую, что тело окружают мягкие формы.
- Томас! Томас! - Все тело трясется. Землетрясение в голове. - Томас, очнись! - Начинаю четко ощущать чьи-то руки на своих плечах. Кто-то поднимает меня, а потом опускает обратно на пол. Бьюсь затылком об паркет. Перед глазами - Синяя пелена ковра с красными брызгами. Только через несколько секунд начинаю различать объекты. Размазанное, моими глазами, лицо, повисло надо мной. Моргая, ко мне возвращаются очертания деталей. - Томас, что случилось?! - Отчетливо распознаю голос Лили. Различаю ее темные волосы и греческий нос.
- Что с тобой, черт подери, случилось? - Слышу голос Харви, но не могу определить, откуда он исходит. - Своими выходками ты задерживаешь уборщиц!
- Лили... - Чувствую, какие сухие мои губы. Не чувствую, как нижняя губа соприкасается с верхней. Язык беспомощно ищет хоть каплю влаги во рту.
- Что случилось, Томас? - Ее голос звучит заботливо. Именно заботливо, а не настороженно.
- Кажется, я потерял сознание...
- От чего? Тут вроде не жарко, и...
- У него умер близкий человек, Харви... - Лили впервые отворачивается от меня, но моя мокрая голова по прежнему на ее руках.
- Если ему так плохо, то почему бы ему не отсидеться дома? - Слышу, как Харви выходит из кабинета. Его приглушенные шаги отдаются эхом в моей голове.
- Как будто он разрешил тебе его брать... - Говорит Лили. Помогает мне подняться. Голова идет кругом. Подташнивает, но я встаю на ноги.
- Опять ты взялся за свое, Томас? - Говорит она, когда я упираюсь руками на свой стол. Смотрю в потолок. Прихожу в себя.
- Ты о чем? - Шепчу я, не сводя глаз с потолка. Она подходит ко мне вплотную. Встает на носочки, чтобы достать до моего уха.
- Опять стал употреблять?..
- С чего ты взяла? - Тук-тук-тук. Сердце начинает биться сильнее.
- Я это поняла, когда увидела твои опухшие глаза. - Догадливая. Лили уже давно промывает мне мозги о том, как плохо употреблять наркотики, курить, или пить спиртное. Как вторая мама. Порой, меня это сильно выводит из себя. Один раз мы поругались с ней на этой почве, но она стоит на своем. - Ладно. У тебе сейчас тяжело. - Она целует меня в щеку. Потом переходит к губам. Из-за моей сухости во рту, целовать ее становится тяжелее.
- Томас! - Лили отдергивается. Пятится назад, как я в том коридоре. Шаги Харви не были слышны. Словно все это время он стоял в проходе, и ждал самого неудачного момента для появления. Он смотрит на меня. Потом, на Лили. - На пару слов... - Говорит он, и выходит из кабинета. Я, виновато, смотрю на Лили.
- Ничего страшного. - Она улыбается. - Иди к Харви. Он ждать не любит.
В коридорах уже стемнело. Довольно-таки позднее время, чтобы я тут оставался. Обычно, я ухожу когда солнце только-только садится, не считая лета. Сейчас не половина седьмого. Даже не семь. В данный момент, как мне подсказывает чутье, время перевалило за половину восьмого.
- Надеюсь, ты понимаешь, что твои выходки скоро закончатся? - Харви стоит около крепости Аматы. Его локоть лежит на стойке. Я киваю головой. - Если бы не Лили, то я тебя давно бы уволил. Надеюсь, ты это понимаешь. У тебя с ней близкие отношения, а судя по тому, что я только что увидел - они еще крепче и горячее.
- Это всего лишь...
- Не оправдывайся, Томас. Скажу тебе честно - ты мне не нравишься, - "взаимно", крутится у меня в голове, но я молчу, - и, должно быть, я не нравлюсь тебе. - Бинго! - Но так уж сложилось, что я твой начальник, а не наоборот. Поэтому будь добр, следи за своим языком, или работы тебе не видать, как и своих ушей. - Он отходит от стойки. Проходит мимо меня. Я готовлюсь к удару «с плеча», но Харви проходит мимо, даже не задев меня.
- Начальник... - Тихо говорю я. Лицо покрывается багряной краской. Краской еще большей ненависти.

Глава: 4. 4

Глава 4
Прощание с настоящим. Возвращение в прошлое. Окно в будущее.

- ... и да упокоит Господь душу твою... – Она такая же, какой я ее видел несколько месяцев назад. Седые волосы расчесаны. Лицо светлое. Красивые глаза прикрыты, а на лице ничего не читается. На небе собираются тучи. Прямо как в фильмах. Неужели на похоронах всегда начинается дождь? То есть, это не закон Голливудских фильмов, а реальность? Осматриваюсь. Половину людей я впервые вижу. Большая половина этой половины – пожилые люди. Бабушки, дедушки, которые очертаниями похожи на мою маму. Их отделяет только одно: смерть. Хотя, судя по их возрасту, скоро эта черта тоже сотрется. Все они скоро слягут в могилу. «Сыграют в ящик» - как говорил известный киногерой.
- Ты в порядке? – На черный пиджак ложится женская ручка.
- Да. Все хорошо. – Глаза немного пощипывают.
- Слезы – это естественно. Не нужно себя сдерживать, Томас. – Опять ее психологические вещички. Вспоминаю, как я истерил позавчера, когда приехал домой. Потом неприятная череда событий. Больше я такого не хочу. Я оборачиваюсь. Смотрю на Лили. Ее глаза на мокром месте. Возможно, она уже плакала.
Половину слов священника я прослушал. Пропускал все это мимо себя. Думал о матери. О человеке, который был со мной всегда. Который вырастил меня, и дал путевку в этот мир. Человек – который поставил меня на ноги, как в социальном плане, так и в физическом. Человек, последний звонок которого я пропустил. Пропустил так же, как и слова священника. Я в последний раз любуюсь на ее лицо. Нужно запомнить его таким. Слепить ее образ в голове, и положить на самое видное место в моей воображаемой комнате. Комнате, которая, видимо, с недавних времен больше мне не принадлежит. Теперь там другой хозяин, который не дает мне возвратиться туда. Невидимый хозяин, который любит сидеть на моих воображаемых диванах.
Крышка гроба закрывается. Это, как я понимаю, последний мой взгляд на маму. Теперь я в этом мире один.
- Имея - не ценим, теряя - жалеем... – Шепчу я себе под нос. Лили это слышит. Сжимает мою руку. Мы с ней, и еще около двадцати человек, смотрим, как гроб, из темного дерева и железной огранки, спускается в могилу. Опускается в глубину так же, как я, в вчерашнем видении. Слава богу будет время отдохнуть. Взять перерыв от работы, которая началась несколько дней назад. Заслуженный перерыв. Темное дерево покрывается слоями земли. Свежая, влажная земля, обладающая своим запахом. Все в этом мире обладает запахом, который никогда не выветривается из головы. От запаха земли я вспоминаю детство. Как я сидел в огороде, когда мне было семь с небольшим, и ковырялся в пропаханной земле. Доставал червей, и выкидывал их в стороны. Мама всегда говорила, что черви – полезные, так как вспахивают землю самостоятельно. Помню как я был удивлен этому факту. Детство. Оно проходит быстро, и нужно им дорожить каждую секунду.
Гроб полностью скрылся под землей. Хоть я и не так часто общался с мамой, но хоронить ее – огромная боль для меня. Потеря кровного родственника, в каких бы отношениях вы с ним не были – всегда тяжело дается.
- Томас. – Теперь на мое плечо ложится чья-то мужская, крепкая рука. Голос мне знаком. Рука, в принципе, тоже, но я привык ее видеть в махательных движениях.
- Здравствуйте, мистер Харбоур...
- Зови меня Патрик, сынок. – Он ободряюще похлопывает меня. Люди постепенно расходятся, а я стою на против мамы. - Я искренне сочувствую тебе.
- Спасибо.
- Ладно, думаю, тебе стоит побыть одному. – Он отходит от меня. Груз падает с плеча. Я разворачиваюсь.
- Спасибо вам за все, чем вы мне помогли. – Патрик поворачивает голову. Голубые, потухшие от старины, глаза мокрые. Седые волосы, которые остались только на висках и затылке – пышные, и от этого он похож на персонажа из комедийных выступлений. А в целом – он ничем не отличается от остального общества пожилых людей.
- Да не за что, сынок. Я должен был. – Он устремляется вдаль. К дороге. Туда, где небольшое скопление машин. Его скрюченный силуэт, в черном костюме, идущий посреди могил, напоминает мне... сами знаете кого.
Я остаюсь наедине с мамой. В последний раз. Из глаз невольно брызгают слезы. Капают на свежую землю, когда я наклоняю голову. В одиночестве, слезы идут рекой сами. Общество сдерживает их со всех сторон, но когда мы остаемся в одиночестве – нас прорывает волна эмоций.
- Если бы я знал. Если бы я знал, мама, что все так получится. Я не хотел, чтобы последние наши слова были именно такими. – Подгинаю колени, и присаживаюсь. Трогаю землю. Слезы орошают эту землю. Я как червяк. – Имея не ценим, теряя жалеем. – Слезы катятся к моей бороде. – Извини. Извини. Извини. – Захлебываюсь в своих извинениях. Такой сволочью как я – нужно родиться. Закрываю лицо руками. Чувствую, как первые капли дождя падают мне на голову. В темноте можно скрыться от чего угодно, но убрав руки, и открыв глаза, мы понимаем, что этим ничего не изменилось. Вытирая последние слезы, я оборачиваюсь к дороге. Около одного из деревьев вижу фигуру. Лили тоже плачет, прикрыв лицо руками. Она видела, как я извинялся и, фактически, стоял на коленях. Этого стыдиться не надо. Лишь раз у меня есть шанс открыть душу маме, и я им пользуюсь как могу. Видимо, психологические термины работают. Душе на много легче.

Дождь стучит по машине в беспорядочном ритме. Останавливаю машину около яркой вывески. Тонированные стекла кафетерия. «Назад во времени» - гласит коричнево-красная вывеска над входом. В конце нее – миниатюрная кружка с горячим напитком. Я отпустил Лили домой, хоть она и хотела поехать со мной. Она права – сейчас мне нужна поддержка ближнего, но я отказался. Отказался только потому, что хотел заехать в это место. Я люблю бывать в нем один. Наедине с незнакомыми мне людьми. Сидеть за крайнем столиком, и попивать темный кофе, размышляя о существовании.
Холодные капли въелись в мою одежду. Волосы облепили лицо. Дождь – еще один запах, который известен каждому человеку с самого детства. Запах дождя любит каждый. У каждого он, хоть и ненароком, ассоциируется с детством. Открываю дверь. С первых звуков колокольчиков, я оказываюсь в далеких годах. Не могу сказать точно, в каких, но явно меньше двухтысячных. Стены сделаны из тонкой фанеры, покрытой коричнево-бежевой краской в полоску. На стенах висят картины именно из тех времен. Это не какие-то отпечатанные копии с компьютера: это и есть – история. Рамы картин, и сами холсты – натуральные вещи из восьмидесятых-семидесятых. Эти краски на полотне содержат в себе больше истории, чем вся моя жизнь. На деревянных полках стоят самые первые радиоприемники, с большими антеннами, исходящими из них. На некоторых – ламповые телевизоры, о которых я уже напоминал. Под самым потолком – плакаты в под прозрачными стеклами. Известные Рок-группы, начиная от «Эйси-Диси», и заканчивая группой «Куин». От этих вещей и воздух словно прямиком из двадцатого века. За дверью – мир гаджетов и технологий. Здесь – мир детства, спокойствия и старины. Я никогда не видел здесь молодежи. В основном, здесь лишь те люди, которые провели хотя бы часть своей молодости в те, прекрасные для творчества, года.
Столики из темного дерева. Я начинаю замечать, что весь этот город состоит из дерева. Может, поэтому он мне понравился со дня прибытия. Дерево – натурально, и оно несет в себе такую же историю, как и эти картины с плакатами. Даже больше: дерево растет несколько лет, а то и десятков годов, чтобы пойти на деформацию своего вида, и стать совершенно другим предметом.
- Ну привет. Тебе как обычно? – Роза – постоянная официантка. Она работает тут почти каждый день до самого закрытия. Она не знает моего имени, но знает мой постоянный заказ и столик.
- Конечно. Как всегда. – Прохожу по полу, который сделан, вы догадываетесь из чего. Почти каждая доска отдает своеобразный скрип, который другая половица повторить не в состоянии.
Мой столик свободен. Не удивительно. Люди все время пытаются усесться у окна, чтобы любоваться улицей через коричневые, тонированные стекла. Я же предпочитаю сидеть в углу. Подальше от окна. От городской суеты. Любоваться картинами, вещами и постерами, которые нагоняют в меня волны вдохновения. Если бы я мог изменить свои традиции, то обделал свою комнату точно так же. Я один, в углу, без людей и погруженный в старину. Ночной пейзаж – это тоже самое одиночество, только другой фон. Дорога среди гор, которая уходит в неизвестном направлении – не одиночество ли это?
С самых ранних годов мы пытаемся заполучить внимания со стороны других людей. Быть в центре внимания. Иметь много друзей. Все мы, в детстве, хотели быть душой каждой компании. С каждым годом, или даже месяцем, взрослея, мы понимаем, что добиваться внимания общества – пустая трата времени. Если в детстве мы пытались быть ближе к районным авторитетам, но в юношестве – мы хотим быть самими авторитетами. Порой, человек не понимает, что постоянно протягивая руку кому-то, и пытая заработать чье-то внимание, мы только унижаемся в глазах полноценного общества. Нужно работать над собой. Спортсмены, к примеру, работают над своим телом, и в будущем к ним тянуться многие. Ученые целыми днями сидят в своих комнатках, или же в лабораториях, и к ним тоже все тянуться как к золотому идолу. В самом раннем детстве у меня были друзья. Много друзей, которых я потерял в связи с переездами... и не только... Работа над собой – вот основной путь к обществу и самоулучшению.

Дождь льет с такой же силой. Переступив порог «Назад во времени», я тут же подвергся косому дождю, который так и норовил запачкать приоткрытую деверь кафетерия. Солнце скрылось с горизонта. Закат я пропустил, но не беда. Звезд и луны не видно, одни лишь черные небесные покрывала. Сажусь в машину. Завожу, и направляюсь домой. Выходной день, а это значит, что машин в центре города куда больше, чем в тяжелые будни.

Жму на тормоз. Аллея моего дома. Отлично. Дорога заняла пол часа, и это меня радует. Есть свободное время. Сижу в машине. Прижимаюсь лбом к рулю. Он прохладный.
- Господи, как же мне тяжело... – Шепчу я. Тряпка. – Знал бы кто-нибудь, как мне все это надоело... – Дождь не перестает шуметь. Дворники уже выключены, поэтому через стекло ничего не видно. Лишь искаженная пелена жидкости. Дышать становится тяжелее. Приоткрываю окно машины. Салон заполняется влажным воздухом, и запахом сырости. Сейчас бы я съездил к окраине города, чтобы насладиться запахом лука и мяса, не будь вечер. Хотя, в такую погоду люди наврядли будут готовить еду под открытым небом.
- Думаешь, я не видела, как ты сторонился стариков на кладбище? – Шипящий голос в голове. Вздрагиваю. Отдергиваю голову от руля. Прижимаюсь спиной к спинке сидения.
- Что?..
- Боишься стариков из-за одного случая... – Продолжается шипение. Голос, словно пролил воду на раскаленную плиту. Оборачиваюсь. Подпрыгиваю на месте. Я один. Хотя, кроме меня, тут есть еще кое-кто: мое внутреннее Я. Мой внутренний голос, который, в последние дни, подвергся самому жесткому изнасилованию. Моя нервная система на столько расшатана, что мне слышатся голоса. Открываю дверь машины. Выпрыгиваю из салона, как ошпаренный. Захлопываю дверь. В звуке дождя хлопок теряется.
- Какого черта? Какого черта?! – Кричу я. Снова до нитки промокший. Волосы слипаются. Замечаю, как на меня смотрят люди, скрывая головы под зонтами, с соседней улицы. Наверное, думают что я сумасшедший. Возможно это так... возможно.

Классические туфли проваливаются в мутных лужах. Штанина намокает вместе с носками. Подхожу к плиточному тротуару. Дверь в Холл – в десятках шагах от меня. Скамейки, естественно, пусты в такую погоду. Каждый шаг получается вялым. Слабым. Словно все мышцы отключились. Осматриваю блестящие кирпичи дома. Они отражают от себя зелено-желтые краски деревьев. Осматриваю окна. Красивые цветы на первом этаже... на втором...
- Что за... херня? – Торможу после первого слова. Комок застревает в горле. Надпочечники снова делают свою работу. В груди все стягивается и, словно, что-то горит. Я просто стою под дождем, глядя в то место, где находится мое окно. Светлые жалюзи приподняты, а прямо за ними – очертание чего-то... человекообразного. Длинная и худая шея; очертание кривых плеч; через чур длинные руки, локти которых теряются из виду из-за подоконника. Кажется даже, что я могу увидеть глаза... Этого! Темные, как смола. А может, это просто какой-то блик? Или игра теней? Медленно отхожу влево. Сажусь на скамью, не отрывая взгляда от силуэта. Горло сдавливает еще сильнее, когда я замечаю движение этого объекта. Он словно дышит. Шатается из стороны в сторону. – Что. За. Черт? – В голове полный беспорядок. Пытаюсь протереть глаза, но это не помогает. Силуэт остается на месте, и я чувствую, что его взгляд направлен на меня.
- Эй! – Хлопок дверью. Вздрагиваю. Голова начинает гудеть. Сердце бешено бьется от испуга. – Эм-м, извини, не хотел тебя напугать. – На пороге дома, около каменных ступенек, стоит молодой парень. Лет двадцать пять. Я его видел пару раз в Холле. Кажется, у него есть жена и новорожденный сын. На нем полосатый свитер, а рыжие волосы выделяются на фоне серой пелены дождя.
- Все нормально.
- Я хотел попросить Стефана, но он занят...
- Кого? – В недоумении переспрашиваю его. Может, он обознался?
- Стефана, нашего консьержа. Вы же владелец седьмой квартиры на втором этаже, верно? – Теперь-то все встало на свои места.
- Да, да. А что случилось?
- Ничего, ничего. – Словно повторяет за мной. – Просто у меня проблема с водой. Нужно менять трубы, и дать им просушиться. – Он достает сигарету. Зажигает ее. Два огня: его волос и сигареты. Ему хорошо под навесом.
- И?..
- Стефан ждал тебя, чтобы ты перекрыл воду в своей квартире. – Он затягивается. – Но тебя не было, и он решил сделать все сам.
- То есть, он зашел ко мне в квартиру, и перекрыл воду?
- Да. Надеюсь, ты не был против. Мы только закончили. Кажется, я слышу как спускается Стефан. – Только сейчас вспоминаю про силуэт в окне. Перевожу взгляд. Пустое окно с темным зазором в мою кухню. Эти парни чуть не довели меня но сердечного приступа.
- Не против. Но, в следующий раз, оповещайте меня. – Он докуривает свою сигарету. Выбрасывает окурок куда-то в траву. Глубоко вдыхает, смотря на небо за навесом.
- Естественно. – Говорит он, после продолжительного молчания. – Следующего раза, может, и не будет.
- В каком смысле? – Я встаю со скамьи. Направляюсь к навесу.
- Я думаю уехать отсюда. – Он отходит в сторону, чтобы мы поместились на крыльце.
- Чем тебя не устраивает это место?
- Не люблю шаблонность. Порой, охото сорваться с места. «На встречу к приключениям!» - помнишь этот мультфильм?
- Да. – Ложь. – Я много домов поменял за всю жизнь. Это уже надоело.
- Я не понимаю, как может надоесть путешествовать? – Он восхищенно смотрит на меня. – Ездить с семьей по миру. Каждый день – новое место. Представь, сколько людей и событий могут тебе повстречаться? Сколько историй ты сможешь рассказать своим друзьям.
- Нужно заниматься тем, что ты любишь.
- Полностью согласен. – Он достает еще одну сигарету. Предлагает мне. Отказываюсь. – Я слышал, вы художник?
- Ну да. Временами. – Он затягивается. Смеется. Понял мой юмор.
- Творчество – это сложная вещь, как я понимаю. Вдохновение приходит – ты художник, а если нет вдохновения – то ты просто безработный бездарь.
- Ну, я еще и учитель в художественном отделении одной из школ.
- А-а. Учитель. Это хорошо. Я вот через интернет работаю. Продаю товары. Клик-клик, и готово. Вот тебе и деньги в банковском счету.
- Ну, каждый выбирает свой путь заработка. Кто-то – кликом мыши, а кто-то – искусством.

Воды не будет до завтра. Значит, капли бодрости мне утром не видать. После Стефана, которого я принял за мрачный силуэт, находиться на кухне жутковато. Беру еду. Иду в свою комнату, захватив по дороге переносной телевизор из гостинной. В который раз за сегодня я ловлю себя на мысли, что забываю о похоронах. Несколько часов назад я похоронил мать, а сейчас – иду смотреть телевизор. Все это странно. Может, просто шок? Как люди не знают что у них перелом, пока им о нем не скажут, так и я пока что не осознаю, что у меня шок. Тихий шок.
Ставлю телевизор на столик. Ложусь на диван. Мольберт одиноко стоит около окна, а белый холст, исписанный штрихами карандаша все еще остается на месте.
- ... полиция заявляет, что проститутку убили ее «постоянные клиенты», которым она отказала в услугах... – Невольно взгляд падает на телевизор. Я уже не удивлен. Что-то странное со мной происходит. Галлюцинации и болючие воспоминания, а теперь еще и пророчество? На маленьком экране телевизора я видел знакомую картину. Двери, стены и синий ковер, запачканный кровью девушки, которую медики аккуратно накрывают светлым пакетом. Бросаю взгляд на картину. Штрихи этого коридора не совпадают с теми, что показывают по телевизору. Да и бог с ними. Теперь-то я понял, что значит рисовать смерть для Смерти. Это маленькое доказательство того, что я не схожу с ума. Со мной действительно твориться что-то... сверхъестественное. Ну, по крайней мере, это означало одно: рисовать эту сцену я начал не зря...

Глава 5
Игра либидо. Власть над разумом. Люди – бактерии.

- Рисовать таким образом можно в частности кроны деревьев. – Рука пропотела. Ручка кисточки выскальзывает из рук. Рисовать «методом разбрызгивания» - проще простого. Глаза горят. Пришлось перенести этот легкий урок на сегодня. Изменение графика. Сажусь за стол. Вытираю пот со лба. День сегодня душный, даже после дождя. Видимо, скоро небо вновь разрозится ливнем. Природа начнет бушевать.
- Я видел, как ты их сторонился на похоронах... – Возникает это шипение у меня в голове. С самого утра не дает покоя. То и дело чей-то голос появляется в голове, и бесследно исчезает. Мотаю головой. Оглушительный звонок заставляет меня подпрыгнуть на месте. Весьма кстати. Наблюдаю, как ученики встают из-за парт. Кто-то идет во двор, чтобы освежиться и проветриться, а кто-то остается в классе, сбиваясь в кучки.
Растираю виски. Какая-то противная боль возникает в них. В обоих. Левая рука потихоньку становится ватной. Это уже не шутки. Нужно действительно проконсультироваться у лечащего врача.
- Разбрызгивание отстой...
- У меня что-нибудь получится в этой жизни?
- Ты вчера был у нее дома?
- Брак – это ненужная вещь. – Последнее предложение выводит меня из массы гулких слов и словосочетаний. Поднимаю голову. Я не удивляюсь, когда понимаю, что эти слова принадлежат Эмми. Не удивляюсь так же, как и прошлым вечером, когда знал кого покажут по телевизору. Эмми сидит с еще одной ученицей, черты лица которой не уступают тридцатилетней даме. Кажется, ее зовут Лоис.
- А зачем люди тогда вообще женятся? – Скептически говорит Лоис. Этот разговор, доносящийся из уст молодых девушек, которые по своей натуре еще могут считаться «девочками», звучит забавно.
- Брак возникает только для того, чтобы обеспечить потомство. Особенно это волнует женщин, ближе к третьему десятку лет.
- По твоему, не бывает пар, которые поженились из-за любви?
- Большинство женятся от безвыходности. Незапланированная беременность, например?
- Ты говоришь бред.
- Твои родители живут вместе? – Говорит Эмми. Я невольно улыбаюсь, но она не видит этого. Эти две девочки поглощены своим разговором целиком и полностью.
- Эм-м... это ничего не значит...
- Еще как значит! – Выкрикивает Эмми, после чего озирается назад, но на меня не смотрит. Я будто в фильме: нахожусь в двух шагах от места события, но меня никто не замечает. «Поп-корн, пожалуйста...»
- Еще как значит! Если бы они любили друг-друга, то не разошлись бы. Любовь приводит к компромиссу. – Видимо, эту бойню Эмми явно выиграла. Вгляд Лоис куда-то пропал. Она погрузилась в свои мысли. – Брак по любви – редкость. Все женятся только из-за безвыходности, желания продолжить свой род, или же чтобы был постоянный партнер...
- А пожилые пары? – Лоис наконец-таки приобретает здравомыслящий взгляд.
- Я тоже не понимаю, как они живут вместе столько лет. Что ими правит?
- Любовь? – Лоис поднимает свои брови.
- Скорее мысли, как они будут корпеть друг над другом этой ночью... – Не выдерживаю. Такого заявления я не ожидал. Эмоции переполняют мою чашу, и я выплескиваю их наружу в виде нервного смеха. Эмми тут же оборачивается. Лоис уже поняла в чем дело, и ехидно улыбается, но вот Эмми... . Ее лицо покрывает багрянная краска стыда. Мне и самому становится стыдно, что я подслушивал разговор молодой девушки. Звонок на урок. Опять, как раз кстати...

- До завтра, мистер Томас...
- Увидимся, Стиффлер...
- До завтра...
- Пока, Анна... – Господи, какая же эта азиатка стеснительная...
- Мистер Томас... – Я опять краснею. Вижу периферийным зрением, что это «рассудительная блондинка».
- Что такое, Эмми? – Пытаюсь вести себя естественно, но голос меня выдает.
- Мне... на счет сегодня... ну...
- Знаешь что, Эмми? – Она поднимает голову. Смотрит мне в глаза, и от ее взгляда моя душа будто тает. – Я посмеялся не потому что это глупо, как бы некрасиво это не выглядело. Я посмеялся, потому что удивился твоей цепочке мышления. Она в точности повторяет мою. – И я сказал ей чистую правду. Всю свою жизнь я думал точно так же, но, немного перефразировано. Но, Эмми передала суть моих мыслей абсолютно точно. Либо это заложено в моей бессознательности из-за бросившего меня с мамой отца, либо...
- Ой. – Она смущенно смотрит в пол. Я продолжаю смотреть в ей в глаза. Не могу оторвать от них взгляд. – Ну, тогда все понятно. – Она снова смотрит на меня. Я просто тону в ее голубых глазах. Мне кажется, что я могу увидеть с такого расстояния каждую деталь ее «голубого океана». – И, кстати, я хотела выразить свои соболезнования по поводу вашей мамы. В тот день я не решилась: вы выглядели ужасно, извините за правду. – Снег. Трава. Бугор порошка. Эйфория. Костер внутри живота. Простота сознания и легкость мышления. Весь недавний вечер пролетел перед глазами.
- Да. Чувствовал себя ужасно. – Класс пустой. Здесь только я и Эмми. Эмми, которая то и дело переводит взгляд на мои губы. И я, который делает тоже самое с ее губами. Готов поклясться, что мы тянемся друг к другу.
- Я вас понимаю. Утрата близкого человека – это всегда ужасная боль.
- Несомненно.
Ее лицо уже так близко к моему. Кажется, что я привстал с кресла, чтобы дотянутьсь до ее нежных губ.
- Мне вас жалко.
- Мне себя тоже. – Наши губы соприкосаются. Такое блаженное тепло и влажность. Чувствую, как кончик ее языка ласкает мои губы. Мой язык, в свою очередь, полностью погружен в ее тепло и...
- Я вас понимаю. Утрата близкого человека – это всегда ужасная боль. – Чувствую, как трясуться мои бедра. Я приподнимаюсь со стула, и тянусь к ней.
- Ужасная боль. – Сажусь на место. – У меня полно дел. Увидимся завтра, Эмми. – Она стоит под каким-то странным градусом. Вроде бы и не ровно, но и не криво тоже.
- До свидания, мистер Томас. – Она уходит, и я даже не смотрю в ее сторону. Когда дверь захлопывается, обхватываю лицо руками. На лбу появился такой сильный пот, что его капли стекают по волосам, и падают на стол. Шикарный стол из белого дерева.
- Черт. Черт. Черт! – Бью руками по столу. – Твою мать! – Мне плохо. Очень плохо. Что это было, я не могу объяснить. Это не сон. Это не видение. Это не долбанная прогулка в прошлое. Это... пророчество? Не то, с коридором и трупом. Нет. Это именно то пророчество, действиями которого управлял я. От меня зависел последующий шаг, и... что было бы, если бы я не остановился? Мне тридцать, а ей девятнадцать. В последнее время их тянет на тех, кто постарше, но это совсем другой случай. Я – ее учитель, а она, в свою очередь, моя ученица! Что сказали бы родители? Коллеги, если бы не дай бог узнали? Учитель – ученик; врач – пациент... больше примеров в голову не лезет, но суть ясна. Нарушать такие отношения, это значит ввязаться в большое, вонючее дерьмо! Именно поэтому я не могу быть Лилиным пациентом. Тогда это будет отношение не «друг - друг» или «любовник - любовник», а «лечущий врач - пациент». Я ей это не говорю, ведь она считает, что я этого не знаю.
- Засмотрелся на губы. Идиот. Потонул в ее глазах... – Виню сам себя. Думаю, нужно это поскорей забыть. Ведь я знаю, что со мной что-то не так в последние дни.

- Надеюсь, ты не долго ждал. – Она выходит из главных дверей со своей коричневой, завсегдатай, папкой с документами. Я вижу, как за ее спиной, за полу-прикрытыми дверьми с прозрачным стеклом, стоит Харви. Клетчатая рубашка заправленная в брюки с тугим ремнем, а руки в карманах. Он что, следит за нами? – Все в порядке? – Она касается моего лба, когда доходит до машины. – Господи, у тебя жар!
- Просто в кабинете закрыл окна. И еще эта душная погода. Просто пропотел.
- А как чувствуешь себя?
- Отлично. – Не считая того, что я чуть не поцеловался со своей ученицей, которая на десять лет моложе меня.
- Куда ты смотришь? – Она оборачивается к дверям, но Харви там уже нет. Видимо, насмотрелся, идиот.
- Там стоял Харви. Этот «орел» смотрел на нас.
- Нет, ты обознался. Харви сегодня не приехал на работу. Поехал на какую-то детскую, творческую выставку, которую он ненавидит. – Она прижимает к себе папку.
- Да. Наверное, обознался. Уже темнеет, видимо, игра теней. Мне в последнее время много что кажется.
- Например?
- Например?.. Я принял своего консьержа за какого-то... за какое-то чудовище в окне своей квартиры.
- Что он делал у тебя в квартире? – Она, явно пошло, смотрит на меня. – Изменяешь мне с консьержем? – Я расползаюсь в улыбке. Киваю головой. – Что-то в последние дни ты стал позже уходить с работы.
- Ну, это довольно-таки умный класс, и нужно проверять их работы. Письменные и художественные. Но некоторые из них даже не знают, кто такой...
- Сальвадор Дали. – Как бы устало говорит она. Каждый год – одно и тоже.
- Однообразие, порой, впитывается в нашу жизнь, как вода в губку. Только вот губку можно выжить без проблем, а выжить однообразие их нашей жизни – работа не из легких.
- Подвезешь меня до дома? - Она уже открывает дверь машины. Пророк: знает ответ в заранее.
- До моего дома? С радостью! – Она с упреком смотрит на меня, но соглашается.

Солнце светит в глаза. Я их прикрываю. Закрываю лоб от солнца. Воздух такой сухой. Сухой и горячий. Давно я не вдыхал такие теплые потоки.
- Томас, тебя к телефону! – Кричит где-то мама, но я не перестаю смотреть на небо. Ни одного облока. Ни одной птицы. Только огненный шар, палящий землю. – Ты меня слышишь? – Снова кричит мама.
- Минуту, мам! – Встаю на ноги. Летние сандали тонут в пропаханной земле. Я в своем старом огороде. Слева от меня – мой одноэтажный дом. За приоткрытой дверью стоит мама, держа в руках полотенце.
- Это Люк. Он хочет с тобой поговорить. – Люк. Это Люк. Направляюсь к двери, попутно снимая свои сандали, со слоем грязи на подошве. Внутри пахнет как обычно: жаренными яйцами, а в прихожей – свежей краской. Соседи почти каждый месяц перекрашивают свой забор, от чего этот запах будто впитался в стены и землю. Быстро шагаю своими маленькими ножками по полу. Дохожу до конца коридора, и беру телефон, трубка которого висела на натянутом шнуре.
- Алло?
- Алло, Томас? – До боли знакомый голос. Голос маленького мальчика.
- Люк. Я играю в своем дворе. Если ты хочешь...
- Ты уже вырос, чтобы играться во дворе, Томас. – Он ехидно смееться. По-детски. – А вот я никогда не выросту.

Открываю глаза. Темный потолок. Выключенная люстра. Глаза пульсируют от резкого пробуждения. Я в спальне. Своей спальне, в которую не заходил уже несколько недель. В окно заползают лучи ехавших машин. Все точно так же, как и в тот день, когда звонила мама. Только сейчас не вечер, а поздняя ночь. Даже не ночь, а почти утро. Лили обхватывает мое голое тело рукой. Другая ее рука лежит под ее головой. Сон ушел, так же, как уходит вдохновение. Теперь, я могу лежать тут до рассвета, пока не прозвонит мой будильник, и я не начну собираться на работу. Я и Лили. «А вот я никогда не выросту.» - крутятся у его слова у меня в голове. Зачем Ид, если верить Фрейду, посылает мне такие сновидения? Неужели это мое подсознание, или просто болезнь? Больная психика, или стресс? Что это такое? Почему я стал видеть все это снова. Многие года, от переезда к переезду я пытался забыть все Это, тем не менее, Это снова возвращается в мое сознание.
Кажется, что если я буду лежать тут до рассвета, моя голова взорвется. Аккуратно убираю руку Лили с себя, и целую ее в щеку. Натягиваю штаны. Уже в коридоре одеваю рубашку. Думаю, Лили сможет отдать ключи... как его звали? Стафану. Закрое дверь, и отдаст ключи консьержу.

На улице прохладно. Пока я спал, видимо, шел дождь. Асфальт влажный. На машине остались капли дождя. Интересно, Лили сможет сама добраться до работы? Кажется, я делаю что-то неправильно. Да и черт с ним. Сажусь в машину и завожу двигатель. Смотрю в кухонное окно. Оно там. Это длиннорукое, человекообразное существо снова стоит на своем месте, и его глаза смотрят на меня. Нет, это только мое воображение. Злая шутка моего сознания. Обман зрения.
Выезжаю на главную улицу. Я уже знаю, куда мне ехать. Даже не нужно включать GPS, чтобы доехать до этого места.
- А вот я никогда не выросту. – Говорит кто-то позади меня. Я знаю, что там никого нет. Знаю, что я тут один. Один на один с самим собой. Включаю радио.

«Я сидел один, глядя на твой свет –
Мой единственный друг в те юношеские ночи.
И все, что мне нужно было знать,
Я слышал на своем радио,
Радио.
Ты подарило им всех звезд прошлого
Через войны миров, захваченных марсианами.
Ты заставляло их смеяться, заставляло плакать,
Ты уверило нас в том, что мы можем летать.»

Обожаю эту волну. На ней всегда крутят старые, но до сих пор популярные песни. Не те песни, которые любит слушать молодежь в наше время. Песни, которые слушала еще в молодости моя мать. Даже песни знают, как вернуть нас в молодость. Каждый из нас хочет быть вечно молод. Быть вечным ребенком, без забот и прихотей. Слушать любимое радио, и наслаждаться добрым, в детском понимании, миром. Мечтать о чем угодно. Но, жизнь такова: мы растем, и вместе с нами растет наше сознание; вместе с сознанием – обязанности. Бесконечной жизни нет. По сравнению с бесконечностью, наша жизнь – ничто. Мы не можем прожить одну десятую бесконечности... одну тысячную... одну миллионную. Бесконечность – это бесконечность, поэтому жить нужно здесь и сейчас, а не надеяться на бесконечное существование. Жизнь после смерти? Возможно, но только если брать в расчет то, что я пережил в тот вечер. Мы погружаемся в молодость, чтобы отстрочить час нашего конца, но это никому еще не спасло жизнь.
Останавливаю машину около «Обзорный пункт «На Ладони»». Отличное место. Восхитительное место. Слава богу, что в такую рань сюда никто не приходит. Я тут один. Теперь осталось подняться на самый вверх. Выхожу из машины, и, не закрыв ее, бегом поднимаюсь по кафельным ступенькам вверх. Это здание идет по кругу, как спираль, и с каждым шагом мы становимся выше и выше от земли. Небольшая отдышка и снова бег. Кто-то жалеет, что тут нет лифта. До цели нужно добираться потом. Лифт только испортил бы ожидания. Не давал той интриги и цели, с которой люди поднимаются по этим лестницам. В любом случае, какой бы не была цель, она будет сладка, если мы будем добиваться ее с силой.

Плоская поверхность из разноцветных плит из кафеля под прозрачным покрытием. Узоры, как в витражи в церквях. Игра красок радует глаза. Я бы сделал пол в своей комнате такого же стиля, если бы было позволено. По кругу, вдоль черного заборчика, стоят высокие смотровые бинокли. Но они мне не нужны. Я нахожусь под открытым небом, на самом вверху огромного здания, с которого видна половина города как на ладони. Уже светлеет. Я оказался на месте как раз во время. Я застал рассвет с поличным. Дома, деревья, сады, огороды, кафетерии – все это прямо передо мной. Я, как бог, лицезрю жизнь с высоты.
У каждого человека в бессознательности есть стремление быть главным. Мы хотим чтобы мы владели всем и каждым, а не наоборот. Мы любим быть значимыми в обществе, но, как я и говорил, большинство это делают не правильно. Стремиться к кому-то, это пустая трата времени. Нужно чтобы другие тянулись к тебе. Тебе тяжело завоевать уважение других к твоему внутреннему Я? Ты не жилец в этом мире. А лучше, брось все это. Прекрати суетиться, и расслабься. Жизнь коротка. Жизнь – это ничто, по сравнению с вечностью. Нельзя прожить одну сотую вечности. Даже одну тысячную. Одну миллиардную вечности вы никогда не проживете, ведь вы и я – только пешки, и пешками останемся. Так зачем тратить, и без того короткую, жизнь, на то, чтобы завоевать чье-то внимание? Задайтесь вопросом: а оно вам нужно? Без общества мы жить не можем, но и общество не может жить без нас. Чтобы все разложить по полочкам, нужны многие часы психологии и философии, а я не хочу становиться как Лили.
Солнце вывалилось на половину из-за горизонта, и уже резало глаза. Люди-муравьи все чаще появляются на улицах. Машин становится больше. Готов поспорить, где-то в центре, дороги, которые скрываются от моих глаз, прячась за зданиями, полны пробок. Утренние пробки. Прекрасное зрелище. Толпы невежественных людей не могут уступить друг другу место. Это выглядит печальнее, чем слышится.
Город – это огромный организм. Дороги и переулки – артерии, вены и сосуды; здания и тому подобные строения – органы, а люди и все живое – бактерии. Сравнивать себя с бактериями – глупо, но в теории верно. Все мы произошли от простых бактерий, являемся ими в данное время, и всегда будем ими оставаться.
Когда солнце полностью вышло из-за горизонта, я вспоминаю о работе...

Глава: 6. 6

Глава 6
Нервы. Злость.

- Все мы знаем работы Сальвадора Дали. Ваше задание на завтра: написать его биографию и написание одной из картин. Удачного дня. – Звонок прозвонил минуту назад. В коридорах нарастает шум, но он не сравнится с тем, что сейчас стоит в классе. Парты скрипят ножками по полу, а стулья бьются между собой. Все занятие я смотрел на Эмми. Скрытый стыд в моей бессознательности? Или открытый стыд? Вспоминая вчерашний день, на лицо накатывает бордовая краска стыда, и в тоже время, как ни странно, ненависти к самому себе. За что? За что я могу испытывать ненависть к своему Я? Наверное за то, что позволил этому зайти так далеко.
Сажусь за стол. Распрямляю ноги. Тяну все, что тянется в моем организме. Это дает бодрости.
- Удачного дня, друзья мои! – Кричу я, на многочисленные голоса прощавшихся учеников. Прощаться с каждым долго. Обобщая – упрощаем. Индукция состоит в том, что нужно обобщать все однотипное. Три ученика хотят попрощаться, значит, весь класс жаждет попрощаться с учителем. Зачем отвечать каждому, если можно ответить сразу всем? Что было бы, если бы президент отвечал на вопрос каждого жителя? Было бы смешно, и до ужаса скучно.
Класс остается пустым. Я, как обычно, один. Наедине с самим собой. Нужно проверить несколько работ. Приготовить график на следующую неделю. Все мы рабы в свободном мире. Выбираем не то, что нам нравится, а то, что приходится делать. За то, что нам нравится, нам не платят. Кто-то сказал: «Человек, который занимается любимым делом – самый счастливый человек». Я же считаю, что нужно было немного изменить это высказывание: «Человек, которому ПЛАТЯТ за его ЛЮБИМОЕ занятие – самый счастливый человек в мире». Если бы в этом городе у меня были связи, или множество галерей, то я мог бы тут не работать. Рисаовал бы целыми днями картины, и продавал бы их за кругленькую сумму. Потом, рисовал бы на заказ. Господи, как же я мог изменить свою жизнь. «Я знаю людей из этой галлереи! Они помогут, Томас!» - проносятся слова матери. Почему я тогда ее не послушал? Просто, не нужно думать об этом. Возвращаясь мыслями в тот день и в тот час, мы ничего не изменим. Только лишний раз будем нервничать.
В ушах нарастает какой-то гул. Будто бы тысячи человек говорят шепотом прямо над моим ухом.
- Безвыходность... – Слышится мне это слово. Обхватываю голову руками. Пытаюсь закрыть уши. Господи, что это еще такое? – Неизбежность. Безвыходность. – Мычу про себя, как псих, чтобы заглушить эти голоса внутри моей головы.
- М-м-м! – Но это результата не меняет. Шепот нарастает. Ощущение, что он заполняет весь класс. Сейчас моя голова взорвется на части.
- Боишься стариков, из-за одного случая?! – Опять этот шипящий голос. Будто змеиный.
- Замолчи! – Бью кулаком себя в голову.
- Думаешь, Я не видела, как ты сторонился стариков?
- Заткнись! Замолчи! – Чувствую как горит все внутри. Видимо, у меня поднимается температура. Голова раздувается, и я чувствую, как краснеют мои щеки.
- Ты помнишь его лицо, Томас? Помнишь лицо Люка?
- Тебя нет! Тебя нет! Это всего-лишь игра воображения!
- Я реальна, а вот ты – нет! – Начинаю кричать. Как ребенок. Истерически. Эмоции наполняли чашу терпения в течении этой недели, и, наконец, вышли не помалу, а вдоволь. Я молочу себя руками по голове, как ненормальный. Кричу. Мне не важно, придет ли кто сюда на эти крики. Главное – не слышать этот голос у меня в голове.
- Томас! Томас! – Змеиный голос. – Томас, что с тобой? Господи, Томас! – Постепенно, голос становится нормальным. Будто настроили частоту.
- Замолчи! – Продолжаю кричать, и чувствую, как льются слезы по моим щекам.
- Томас, успокойся, что произошло?! – Постепенно начинаю приходить в себя. Ужасная отдышка. Голова пульсирует ужасными, кровными волнами, и от этого начинает тошнить.
- Лили? – Я не могу найти ее в кабинете. От этих ударов по голове и перенапряжения, в моих глазах плывут темные кляксы, из-за которых ничего не видно.
- Я тут, Томас! – Она притрагивается ко мне, но от перевозбуждения нервной системы, меня словно обливают кипятком. Отдергиваю руку. Встаю со стула. – Что случилось? Тебе плохо?
- Все... нормально! – Неуверенно говорю я. Я заикаюсь, как ребенок после истерики. Ко мне снова что-то притрагивается, и я вновь отдергиваю руку. Темные пятна в глазах постепенно рассеиваются. Теперь я вижу лицо Лили, которая стоит слева от меня, около первой парты среднего ряда. Вижу пару лиц, которые выглядывают из-за дверного проема. Это другие учителя.
- Выйдите, пожалуйста, отсюда. – Говорит Лили, замечая мой взгляд. «Коллеги» послушно скрываются в глубинах коридора, и дверь закрывается. Теперь тут только я и Лили.
Она молчит уже несколько минут. Я, все в таком же положении, стою, облокотившись на стол. Голова перестает пульсировать, но кулаки до сих пор сильно сжаты. За окнами солнце только подкатывает к горизонту.
- Что произошло? – Наконец спрашивает она.
- Ничего. Просто, стало не по себе.
- Когда становится не по себе, люди теряют сознание, а не начинают кричать и плакать, Томас. – Она говорит это ласково. Будто я ее ребенок. Даже некоторые матери не столь мягко объясняют своим чадам.
- Какая-то чертовщина твориться в моей голове...
- Что именно? Боли? – Она подходит ко мне ближе.
- Нет. Будто я слышу кого-то? – По ее лицо сразу стало ясно, что такого аргумента она не ожидала.
- И... и давно это у тебя? – Говорит она неуверенно.
- С того дня, как мне сообщили о... смерти мамы. – Она снова молчит. Видимо, не зная что сказать. Тем временем, моя нервная система снова начинает выходить из строя. Мой организм словно больше мне не принадлежит. Он работает не по моим чувствам, а по чьим-то другим.
- Мне кажется, что тебе нужно посетить психолога.
- К черту психологов. – После произнесенных слов, понимаю, что я немного ее обидел, но она этого будто не замечает.
- Тогда покажись психиатру! По-твоему, это нормально, слышать голоса?
- Само пройдет. – Сжимаю кулаки, прижав костяшки к белому дереву.
- Ничего само не проходит!
- Время лечит! – Поднимаю свои глаза на нее. Она, словно испугавшись, теряет дар речи.
- Господи, да у тебя капилляры полопались! – Говорит она, и подходит ко мне вплотную.
- Все нормально.
- Как раз таки наоборот! – Говорит она, пытаясь ухватиться за мое лицо. Я отхожу на шаг, врезаясь спиной в стенку.
- Лили, не надо.
- Дай посмотреть, Томас. – Перехватываю ее руку. Сжимаю ее.
- Не надо этого делать, Лили!
- Томас, мне больно! – Она повышает тон, но я не отпускаю руку. Даже наоборот: я сжимаю ее сильнее. Что-то чужое правит мои сознанием.
- Не нужно за меня переживать! Я сам смогу о себе позаботиться!
- Томас, отпусти мою руку! – Вижу как ее ноги подгибаются, а я все жму, жму, ЖМУ!
- Не становись для меня второй матерью! – Мой голос звучит грозно. Я сам поражаюсь над тем, что делаю в данный момент. Лили вскрикивает, и только после этого я разжимаю кулак. Это был как сигнал придела. Все. Кажется, это конец.
Лили поднимает глаза, которые блестят в свете солнца. По ее правой щеке течет слеза.
- Тебе надо лечится. Ты больной на голову. – Как-то спокойно говорит она и, неровной походкой, уходит в коридор, сжимая свою кисть в другой руке. Я снова остаюсь один. Больше страха за то, что голоса могут вернуться. Они всегда возникают тогда, когда я один. В одиночестве. Когда сижу в тишине, слыша стук часов, который с каждой секундой растет. До сих пор не могу отдать себе отчет: что же со мной произошло?
Может, мне действительно следует сходить к врачу?

Глава 7
Диагноз. Встреча добра. Пора перемен.

Слова звучат далеко от меня. Мое тело находится где-то в тумане, а слова человека, который сидит на против меня – раздаются глубоко, словно в колодце. Я смотрю на его халат, который постепенно растворяется в мокрой пелене моих слез.
- ... не знаю, как это получилось. Таких видов опухолей мы еще не видели. Она идет вдоль вашей черепной коробки, устремляясь в затылочную область. Тем не менее, оперировать ее нельзя, так-как могут быть затронуты жизненноваждые части вашего мозга... – Я молчу. Кусаю щеку изнутри. Как это могло произойти? Меня почти никогда не мучили головные боли, и не было никаких симптомов опухоли. Либо это сон, либо... не важно. Зачем гадать? Всю жизнь проводить в небытие, и не знать что будет дальше. Думать о завтрашнем дне, о следующем годе. Рассчитатывать свои финансы. К черту все это! Раз жизнь диктует такие правила, то я буду искать только выгоду. – Химиотерапия может...
- На сколько? – На прямую спрашиваю я. Жду в ответ такой же прямолинейности. Мне надоели эти загадки.
- Пол года. Может меньше. – Говорит доктор. Смотрит мне прямо в глаза. Видимо, ему часто приходилось сообщать плохие новости обреченным людям. – Но зато...
- Зато я проживу последние пол года в вечном дискомфорте? Тошнота и тому подобные реакции на химию?
- Но тогда...
- К черту! – Говорю я, и встаю с мягкого стула, на котором сотни людей узнавали о печальных вестях.
- Мистер Маккензи, я действительно очень сожалею, но ради вашего же блага... – Недослушав, я захлопываю дверь с обратной стороны. Шагаю по плиточному кафелю. В тишине. Только звук моих подошв. Господи, как же тут тихо. В данный момент, внутри меня нет чувств. Я пуст. Все мои эмоции вышли через гнев, пот и слезы на этой неделе. Сейчас мне просто нечему удивляться. Получается, вся эта чертовщина происходит только из-за того, что в моей голове распространяется какая-то чертовщина? Да и хер с ней. Мне не жалко. Все равно это тело меня давно осточертело. Быстро спускаюсь по лестнице. Выхожу наружу. Глубокий вдох. Воздух до сих пор пахнет сыростью. Ну, хоть это радует.
Мчусь на машине по пустой дороге. К вечеру на окраине города машин еще меньше. Колхозники – на полях, грузчики – на работе. А больше ты никуда не устроишься, с таким-то «деревенским образованием». Если у тебя нет знаний, то обществу ты не нужен. Стрелка спидометра поднимается до ста. Сто пять. Сто пятнадцать. Сто двадцать. Уши начинает закладывать.
- Ты должен был прийти, и поиграть со мной, Томас. – Отдаленный, детский голос, словно звучит из глубокого колодца. Сбавляю скорость. Заезжаю в поворот. По прямой – и я дома. – Я играл один, и видишь, к чему это привело?
- Заткнись ты уже. – Зло шепчу я.
- Почему ты не пришел? – Игнорирую этот голос. Всего-лишь игра больного разума.
Останавливаю машину около дома. Вжимаю педаль тормоза в пол. Голос до сих пор в моей голове. Ни на минуту не замолк, сколько бы я ни ехал.
- Хочешь увидеть меня? – Фраза, которую я не ожидал услышать. Расстегиваю ремень. Чувствую, как ком подступает к горлу. – Скажи, Томас, ты хочешь меня увидеть? – Лепечет детский голос, а у меня по спине бегут мурашки. Я молчу. Не знаю, что ответить. Потом вспоминаю, что это всего-лишь галлюцинации, и открываю дверь машины. Вытаскиваю одну ногу из салона, и в глазах начинает темнеть. Останавливаюсь на половину. Вторая часть тела все еще внутри машины. – Смотри, Томас. Смотри на меня! – Голос уже не детский. Скорее тот, что используется в фильмах ужасов. Перед глазами возникает темный силуэт. Все в сером тумане, и я не могу понять, там ли я, или это просто галлюцинация, и на самом деле я все еще около своего дома. Постепенно Туман рассеивается. Я различаю желтоватую солому. Острообразный потолок. Лестницу. Силуэт для меня все еще темен, и я не могу ничего разобрать. Тем не менее, я уже понимаю, где я нахожусь. Пытаюсь закрыть глаза, как в детстве, но мои веки словно прозрачны. Чувствую, как они соприкасаются друг с другом, но все равно вижу все это. Маленький мальчик, со светлыми, жиденькими волосами лежит на сене. Открытые глаза устремлены в потолок. Тело неестественно изогнуто, а грудь его не поднимается. Это тот человек, чье лицо до сих пор хранится у меня в голове.
- Люк. – Тихо говорю я, и чувствую, как начинаю плакать. – Не надо. Зачем ты это делаешь? – Спокойно говорю я. Опять забыл, что это всего лишь мое воображение. Тем не менее, не так-то просто свыкнуться с этим. Это как сон, в котором ты не можешь понять, что все это галлюцинации. Во сне мы не осознаем, что это сон. Такая же ситуация и здесь.
- Давно не виделись? – Его синие, запачканные кровью, губы не двигаются, тем не менее, я слышу его голос. Я молча плачу. Стою в нескольких метров от него, и молча плачу. Цвета начинают приобретать яркость. Теперь солома ярко-желтая, лестница – темно-деревянная, а крыша – бордовая, совсем как кровь Люка. – За восемь лет я мало чего пережил. – Сразу за этими словами – смех, который напугает любого. Детский, милый, но в тоже время совершенно безумный.
- Ты умер, Люк.
- Я знаю. – Спокойно отвечает он.
- Почему ты беспокоишь меня? – Говорю эти слова от безвыходности. Все это мне надоело. Причем сильно.
- Это ты меня беспокоишь, Томас.
- Как? – Взвываю я.
- Пытаясь меня забыть! – Тело Люка лежит прямо на против меня. Я переместился ближе к нему. Все так, как я и представлял. Его распоротый живот, разрезанные руки. Видеть это в галлюцинациях страшнее, чем представлять. Чувствую, как меня начинает тошнить. Кислое подкатывает к горлу, и уже вываливается через рот. Слезы текут из глаз. Слезы, вперемешку с желчью.
- С вами все в порядке? – Чувствую чью-то руку на плече. Поднимаю голову. По моей рубашке стучит мелкий дождь, а колени примкнулись к асфальту. Я стаю «раком», беспомощный, больной. Подо мной – лужа из моего обеда и желчи. На лице – капли пота со слезами. – Вставайте. – Какой-то мужчина, в классическом свитере, пытается меня поднять. Вначале это у него плохо получается, но потом ему удается поставить меня на ноги. Прислоняюсь спиной к машине. Вытираю рот.
- Спасибо. – Натяжно говорю я.
- Что с вами произошло?
- Голова... закружилась... – Сплевываю кислые слюни.
- Вы что-то говорили. «Почему ты меня беспокоишь», или что-то типа того.
- Нет. Я ничего не помню.
- Странно все это. – Его уложенные волосы, тчательно обмазанные гелем, отталкивают воду. Он похож на мафиозника, но свитер рушит это представление. – Может, нужно вызвать медиков?
- Нет, нет. Не стоит. Я в порядке. – И что он прицепился. Шел бы своей дорогой. Неужели его так волнует здоровье первого встречного. Наверное, если он находит сотню на дороге, он бежит, пытаясь догнать владельца. К чему такая забота об окружающих? Доброта и честность давно потерялись в недрах самой глубокой...
- В любом случае, вам нужно осмотреться у доктора. – Он прощательно кивает головой, и двигается дальше по улице, обходя припарковавшиеся машины. Странный тип. От одного такого – жизнь на планете не изменится. Обществу на нас наплевать, пока мы ему не понадобимся. Бездомный может истекать кровью на виду у сотни людей, но все пройдут мимо. Зато по средствам массовой информации требую доброты и заботы к окружающим, но, готов поспорить, люди, которые произносят эти слова в эфире – пройдут мимо умирающего. Выставлять глобальные проблемы на показ, и обсуждать их в студии – как два пальца. Но вот когда дело доходит до происшествий – каждый сам за себя. Возможно, этот парень идет против системы. Она такого не потерпит. За доброту мы платим достоинством. Порой, за доброту, взамен мы получаем оскорбления. Зачем лишний раз ставить себя в такую ситуацию, лучше молча пройти мимо окровавленного бездомного, и сделать вид, что вы его не видели. Люди закрывают свои глаза почти на все, что касается их самолюбия. Зачем заботиться об остальных? Нужно заботиться только о себе.
Не могу отдышаться. В горле словно стоит ком. Дождь усиливается. Снова беспорядочная мелодия дождя играет об мою машину. Волосы падают на лицо, и я их убираю за уши. Отхожу от машины, слегка пошатываясь. Смотрю в боковое стекло, которое отражает похудевшего за одну неделю парня, который зачесывает свои волосы как Винсент Вегга из одноименного кинофильма. Борода, которую давно следовало сбрить. Пора забыть слова первой любви. Пришло время перемен. Нужно все менять.
Мои глаза что-то раздражает. Что-то, что сразу бросается в мозг. В сознание. Перефирийным зрением замечаю человека, идущего мимо моей машины. Темный капюшон, темная олимпийка, темные джинсы. «Мой облик – твое представление обо мне» - проносится у меня в голове. За эти дни я поменял представление о Ней. От старого образа, который уже десятки лет пылиться на полках моего разума, на более современную версию Ее. Вся в черном и в капюшоне. Ведь, все мы так ее представляем, да? Общепринятый образ, который я игнорировал столько лет. Мне кажется, я вижу седую щетину, выпирающую из-под капюшона. По телу проходит дрожь. Стою как вкопанный, словно дикий зверь на охоте. Или же жертва, при приближении хищника. «Темный» человек проходит мимо, и устремляется вдаль. Мимо машин, прямо как тот добряк. Это всего лишь новая игра моего больного сознания: «Томас, тебе осталось не так много времени, поэтому давай будем искать этого долбанного Вилли Честерна в каждом человеке...». К горлу подкатывает новый ком. Живот тяжелеет. Сколько лет я пытался не вспоминать его имя? С пятнадцати? С семнадцати? Во всяком случае, сейчас оно всплыло в моей голове. Это меня не радует. Скорее, вызывает внутренний ужас.

В квартире дышится легко. Лили перед уходом не закрыла окна. Кстати, нужно будет перед ней извиниться. Что на меня нашло сегодня днем? Какой бес вселился в меня? Скорее всего, бес, который обосновался на моей черепной коробке, заняв ее вдоль и поперек. При опухоли, вроде, должна ужасно болеть голова, что мне не свойственно. Хотя, нужно только радоваться.

- Пора перемен. Думаю, нам пора расстаться. – Стою с голым торсом в ванне. Подношу машинку для бриться к лицу. Словно стригусь наголо. Влево-вправо, вверх-вниз. Мочу лицо, и поднимаю стыдливое лицо к зеркалу. Смотрю на себя. Не видел свое лицо таким гладким с того момента, как порвал с Эмбер. Около шести лет. Мои щеки худо провалились, образовав ямки. Скулы теперь выпирают вперед. Я всегда выглядел таким худым без бороды, или только сейчас? Уже начинаю жалеть что сбрил ее. Чувствую себя голым. Беззащитным. Она словно была щитом для моего лица. Лица, повидавшего много херни на своем пути.
Какие-то глухие шаги раздаются с кухни. На соседей сверху не похоже. Эти шаги в моей квартире. Черные, как смола глаза возникают перед мысленным взором. Длинные руки. Худое, изогнутое тело. Представляю, как это «нечто» подходит ко мне сзади, и как в типичных, предсказуемых историях, говорит: «Обернись». Выгоняю эти мысли прочь из моей головы. Во всяком случае, я понимаю, что это игра моего сознания, как бы нудно это не звучало в сотый раз. Тем не менее, шаги не прекращаются. Они словно приближаются ко мне, сзади, как я и выдумывал. С каждым шагом они становятся громче. Я стою перед зеркалом, теряясь в ямках моих щек, и восходя на горы-скулы. В отражении так же видна дверь, которая введет в коридор. Именно в нем сейчас слышатся эти шаги. Словно голая, длинная нога, пятидесятого размера, шлепает по паркету. Кожу начинают покрывать мурашки.
- Сука! Хватит! – Резко взрываюсь я. – Прекрати! – Бью кулаком об кафельную плитку стен.
- Не скрою всего того, что твориться в ваших домах! – Снова этот шипящий голос. От злости бью кафель еще несколько раз. Он трескается, потом откалывается, и его осколки падают на пол с громким звоном. Он отдается в моих ушах еще громче, вперемешку со словами.
- Замолчи! – Мне кажется, что я царапаю себе голову. Обхватываю ее руками, и впиваюсь ногтями, чтобы добраться до этого паскудного голоса, и до этой заразы, что растет в моей голове, словно гриб после дождя.
- Какое счастье! Ты боялся стариков, и умрешь молодым! Не будешь бояться самого себя! – Последние слова почти не слышу. Кричу на весь дом, раздирая на себе кожу. Не из-за физической боли все это, а от эмоциональной. За эту неделю мне многое пришлось пережить. Можно выплескивать энергию каждый час, но она будет наполнять чашу каждую минуту заново.
- Успокойся, Томас... – Ласковый, женский голос. Я узнаю его из тысячи.
- Мама? – Говорю я, смотря в это поганое зеркало. По кулакам стекает кровь, и тонкой струйкой, пачкает раковину.
- Не стоит. Не надо. Все хорошо. – Ощущаю чью-то руку на плече. Маленькую, теплую. В зеркале никого нет, кроме моих бешеных глаз и глубоких щек. На глазах наворачиваются слезы. Ложу руку на плече, прямо на то место, где лежит воображаемая рука моей матери. Сажусь на закрытую крышку унитаза, что стоит рядом. Обхватываю голову руками, успокаивая себя.
- Мама. Мамочка. – Говорю я. Подо мной – смесь слез и крови. Трогаю голову. В волосах тоже есть что-то теплое, видимо, ногти почти проделали путь до этого голоса.

Глава 8
Накал организма. Не в том месте, не в то время.

Рисовать всю ночь этот ужасный коридор – занятие не из приятных. Стоит вспомнить один лишь синий ковер, запачканный бордовой кровью, как сразу же бросает в легкую дрожь. Зачем я это рисую? Ведь уже довольно-таки ясно, что это был не транс, и разговор с самой смертью – просто воплощение моих мыслей и скрытых желаний, которые проявились в сновидении. Но все равно: мне жутко, когда я вспоминаю об этом. Это было на столько реалистично, что приписать все это ко сну или галлюцинациям очень тяжело. Во всяком случае, я должен закончить рисовать этот коридор. Для страховки. Да и странно это: как я смог в заранее увидеть смерть этой проститутки? Глаза красные от недосыпа, а веки тяжелые, словно залиты жидким бетоном. За прозрачной дверью – несколько людей, сидящих на скамейках посетителей и Амата, разговаривающая с кем-то по телефону. Почему-то ужасно тяжело открыть эту дверь. Словно я в глубине души знаю, что должно произойти что-то плохое.
Внутри пахнет как всегда. Прохладно. Форточки, что находятся под самым потолком, открыты нараспашку. Амата задерживает свой взгляд на мне, и на минуту отводит телефон от уха. Меня тут никто не видел без бороды. Что же, привыкайте! Лили, как обычно, стоит около входа в свой кабинет. Любит встречать своих учеников лично. Рядом с ней – какой-то паренек, свитер которого ужасно похож на тот, в котором был тот добряк в вчерашний вечер. Но это явно не Добряк. У этого почти лысая голова, густые брови и очки. Кого-то он мне напоминает. Какого-то актера. Лили тоже останавливает свой взгляд на мне. Лицо выражает удивление, а потом – ничего. Совершенно каменное лицо человека, который даже не желает видеться со мной. Внутри головы что-то пульсирует. Словно огромная жила набухает кровью. ТУК-тук, ТУК-тук. Громко-тихо. Громко-тихо. Прохожу в свое крыло. Подростки маячат в коридоре. Уроки еще не начались. Другие преподаватели по рисованию тоже стоят около своих дверей, и общаются друг с другом. Любезные улыбки и светящиеся глаза, но я готов поспорить, когда припечет всех, то они будут желать уволить друг друга, как заклятые враги. В этом-то все и общество: держи друзей близко, а врагов – еще ближе.

Ученики начинают потихоньку собираться. Ловлю на себе взгляд каждого. Абсолютно все смотрят на меня, будто впервые видят. Эмми ласково улыбнулась, когда увидела мое новое лицо. Пытаюсь улыбнуться в ответ: только не ласково, а дружески. Хотя, какое к черту «дружески»? Нужно улыбаться ей, как улыбается учитель ученику! Черт возьми, сколько с этим проблем. Потираю виски свободной рукой. Другой – листаю журнал с заданиями на сегодня.
- С вами все нормально? – В голове сразу же возникает имя любознательной леди, Эмми. Но, слава богу, я ошибаюсь. Это спрашивает ее подруга: Лоис.
- Да. Голова немного болит. – В моей голове – размышления о Лили. Странно, что они пришли так неожиданно. Нужно как-то перед ней извиниться. Лучше всего – сказать правду на счет диагноза. Вызвать к себе хоть какую-то жалось в последний год, или полгода, моей жизни. Достаю телефон из кармана.
- У вас глаза красные. – Говорит Лоис.
- Да. Не выспался. Так бывает. – Улыбаюсь через боль.
- Да нет, они у вас слишком красные. – Говорит она, заглядывая мне в душу через ее окна.
- Наверное расчесал их по дороге. Ужасно тер их от недосыпа. – Снова улыбаюсь. «Лили, прости меня, но твое предположение оказалось верным. У меня рак головного мозга», так? Или как-то помягче? А может изменить тут? К черту. Признаваться в таком – занятие не из простых. Нужно для начала найти подходящий момент. Поспешишь – людей насмешишь. Но, в данном случае, людей я огорчу. Пронзительный звук учебного звонка словно режет мне уши. – Рассаживаемся, ученики! Учебный день начинается!

- Почему вы сбрили бороду? – Говорит мне Эмми, как только звучит звонок на одну из перемен.
- Не знаю. Пора перемен. – Я заполняю журнал. Выставляю синей ручкой галочки напротив имен учащихся.
- С бородой вам идет больше. – Она заминается. – Но, без бороды вы тоже выглядите не плохо.
- Ну, спасибо на добром слове. – Говорю я, лишь на секунду оторвав взгляд от строчек журнала. Чувствую, как на лбу набухают капли горячего пота. Кажется, у меня поднимается температура.
- Вы ведь сами рисуете картины у себя дома? – Выдает она, и я невольно откидываю ручку в сторону. Мне всегда было интересно общаться на эту тему.
- Ну, каждый вечер хотя бы час я сижу у мольберта. – Хвастаюсь я.
- И сколько книг вы уже написали? – «Написали». Она молодец. Ее ровесники обычно говорят «Нарисовали».
- Ну, около двадцати штук, если считать те, которые закончил.
- Двадцать картин?! – Она выпрямляется. Удивленно.
- А что здесь удивительного? – К ней подсаживается Анна. Что-то сдесь изменилось. Видимо, они подружились, несмотря на застенчивость одной из подруг.
- Это же... много! – Говорит она.
- Но это не предел.
- Несомненно! Надеюсь, вы закончите эту картину. – Она указывает пальцем на «Поле». Именно так, просто и прилюдно, я назвал эту незаконченную картину. – Очень не терпиться узнать о ее продолжении. – Вторая часть картины все так же пылиться в руинах моей кладовой. Под серыми от пыли простынями. На ней лишь осталось нарисовать что-то необычное. Красочное. Олицетворяющее любовь, нежность и ласку. Нарисовать то, что сразу будет кидаться в глаза. Но, пока что ничего такого в мою голову не пришло. Во всяком случае – нужно торопиться. Как не прискорбно это осознавать, времени мне осталось не так много. Люди должны быть горем убиты, когда узнают о таком диагнозе. Мне же это доставляет лишь небольшой дискомфорт. Видимо, все ненужные чувства опухоль просто съела из моей души. Из моей головы. Я, возможно, уже давно перестал мыслить трезво. Смерть матери – наплевать. Собственная смерть – наплевать. Страх испытывается лишь в одном – в воспоминании. Неужели можно так загубить свою жизнь, чтобы страх вызывали воспоминания, а не неизвестность будущего? Но, сколько бы я ни вел рассуждения на эту тему – Эмми права: нужно закончить эту картину, и как можно быстрее.
- Обязательно закончу. И ты – увидишь ее первой. – Ее глаза загораются и мне это нравится.

Потный лоб обтирается об волосатые руки. Кажется, у меня действительно поднимается температура. Глаза болят, когда вожу их по сторонам. Губы горят, словно натерты острым соусом. Думаю, Лили еще где-то здесь. Нет, я это знаю. Она всегда остается в Центре до конца. Она уходит только после шести, а в данный момент стрелка часов не перевалила даже за пятерку. Встаю на ноги. Чувствую, как пропотели джинсы прямо на заднице. На обивки стула тоже вырисовываются мокрые следы. На каждом участке кожи – словно маленькие печки, которые греют меня изнутри. Хотят сварить меня. Хватаюсь за дверную ручку класса. Она отдает ужасной прохладой. Какая же у меня поднялась температура за последние часы? Точно не ниже тридцетивосьми. Выхожу в коридор. Последние родители выходят из дверей по моему приходу. Амата тоже собирается уходить. Стоит перед зеркалом, собирая волосы в свой «конский хвост». Для меня – все это видно через горячее марево. Словно нагретый асфальт кипит прямо под моими глазами. Одной рукой я держусь за стену и шагаю вперед. Чувствую, как рубашка прилипает к спине. Мне срочно нужно к врачу. Нет, к врачу не вариант. Нужно напиться таблеток и обколоться антибиотиками. Шаг – горячий, резкий выдох воздуха из нагретых легких. Шаг – выдох. Шаг – выдох. Задеваю рукой картину, и она валится на пол, издавая шум, который эхом проходит по всему коридору. Амата разворачивается, испуганно. Смотрит на меня.
- Стой! – Кричу я ей, а нагретые от дыхания слова словно растворяются в шаге от меня.
- Что такое, Томас? – Гордо говорит она. Смотрит на меня свысока, и это не из-за каблуков. Неровной походкой я выхожу в главный холл.
- Ты не видела Лили? – Говорю я ей, пытаясь заглянуть в «Психологическое крыло». Ноги становятся крепче, но игры ужасно горят. Сознание постепенно возвращается ко мне, но температура остается прежней.
- Сейчас, или сегодня? – Ну что за глупый вопрос?!
- В ближайшее время.
- Она ушла около получаса назад. И я последую ее примеру, если ты не против. – Говорит она. Смотрит на меня с каким-то отвращением, или мне это кажется? В любом случае, я всегда знал, что она недолюбливает меня. Пытается доказать самой себе, что я – пустое место. Я знаю это, так-как Лили порой делилась со мной своими «женскими сплетнями». Я тоже не испытываю радости при виде Аматы, но ее наглость начинает меня поражать.
- Катись... – Говорю я, разворачиваясь в свое крыло.
- Что, прости?..
- Катись отсюда. – Чувствую, как мое лицо наливается кровью.
- Ты обнаглел, Томас?..
- Думаешь, что ты тут самая умная? – Взрываюсь я. – Или считаешь себя тут умнее других?! – На ее лице доля страха, но в основном – все тоже призрение ко мне.
- Ты с ума сошел?
- Ты просиживаешь свою задницу тут целыми днями, ничего не поднимаешь тяжелее телефонной трубки, и ты смеешь так ко мне относиться? – У всего есть придел. Однажды, она пролила на мою белую рубашку – клубничный сок. За место извинений, она потребовала деньги, равные цене нового сока.
- У тебя бред. Посмотри на себя, ты кажется болен. – Действительно, мои глаза закатываются от жара. Капли пота стекают по векам, и жгутся, жгутся, ЖГУТСЯ!
- Я – всю жизнь занимался искусством! Я могу считать себя профессиональным художником! А ты?! Какие плюсы есть в тебе?! – Не замечаю, как повышаю голос.
- Пошел ты! – Она разворачивается, и направляется к двери, что ведет наружу... в прохладу... туда, где дует ветерок, который освежит меня.
- Запомни – не смей призирать, ненавидеть, унижать людей, которые в жизни добились больше тебя! Слышишь? Всю жизнь ты будешь секретаршей, ведь ты ничего в жизни не умеешь, кроме как болтать по еханному телефону! Саморазвитие! Вот что нужно! – Господи, из моих уст выходит то, что я начинаю считать бредом. Действительно, температура дает о себе знать. Но, я не собираюсь извиняться перед ней ни сегодня, ни завтра. Я высказал всю правду, какой бы жесткой она не была. Хоть немного, но она задумается об этом. Когда дверь закрывается, а фигура, что идет каменной походкой из Центра, иногда оборачиваясь чтобы посмотреть на меня, исчезает, я иду в кабинет.
Наступаю на упавшую картину. Она рвется. Кажется, мне придется платить за нее.
- Че-е-ерт. – Во рту все пересохло, как у сахарного диабетика. Нужно охладиться. Выпить чего-то прохладного. Все учителя ушли. Харви – черт знает где. Думаю, я смогу сходить в туалет для персонала, чтобы напиться воды вдоволь. Прохожу мимо своего кабинета. Двигаюсь дальше по коридору. Краски темнеют. Как по классике фильмов ужасов, сзади меня что-то потрескивает. Падает. Наверное, пришли уборщики и сторож, чтобы все тут убрать и закрыть Центр на ночь. Надеюсь, меня выпустят отсюда... но для начала – воды! В конце коридора – заворот направо, где можно найти кабинет Жирноголового Харви. Коридорные лампочки там не горят, но я отчетливо вижу свет, в дверном зазоре туалета. Двигаюсь к ней. Икры болят ужасно. Скрип. Бах! Дверь в туалет прикрылась до конца. Останавливаюсь на минуту, и оборачиваюсь назад. Пустота. Ни уборщиков, ни сторожей. Видимо, ветер захлопнул дверь, но кожа становится гусиной.
Дверь в туалет – холодная сама по себе, ведь она сделана из тонкого железа. Позади нее – что-то льется, видимо вода из крана. Холодная, чистая, освежающая вода. Снова пульсирует вена в голове: ТУК-тук, ГРОМКО-тихо. Приоткрываю дверь. Вижу светло-синий кафель, что означает: «Туалет для мужчин». Пара кабинок и раковина, которая не испускает ни капли воды. А что же это тогда шумит, словно водопад?
Сердце уходит в пятки. Жар уходит, и на его место приходит холод ужаса. Воздух застревает в горле, а кадык беспомощно дергается вверх-вниз. Желудок словно пустеет. Все пустеет. От меня остается лишь кожа, пропитанная ужасом и страхом. Даже сердце словно останавливается, чтобы не разорваться от страха и ужаса. Все словно замирает. Замедленный кадр слишком замедленный. Прямо слева от меня стоит ОНО. Это существо, черные как смола глаза которого я не мог разглядеть в окне. Теперь-то я могу. В черной смоле горят два абсолютно белых глаза. Неестественный рот, растянутый в подобие ухмылки. Темные зубы, совсем как у человека. Больше – ничего. Черное лицо, с белыми глазами и зубами. Неестественное тело, которое как-то пошло изогнуто, и кривые руки-плети, что спускаются до колен. ОНО просто стоит, и смотрит. Готов поспорить, отсутствие зрачков этому не помеха...
Еще с детства, из позиции «Бей или беги» я почти всегда выбирал второе. Но сегодня ведь пора перемен? Как только это Нечто делает шаг ко мне, хватаю его голову ладонью. Я слышу собственный крик, который заполняет эту уборную, но не могу остановиться. Со всей силой откидываю эту голову в сторону кафельной стены, и она с глухим звуком бьется об нее. Руки-плети тянутся ко мне, и мне кажется, что я слышу голос: почти человеческий, но все равно искаженный. Хватаю голову снова, и снова бью ее об кафель. В фильмах обычно так не делают. Все лишь теряют сознание, или же убегают. В худшем случае – их сразу же убивают. Но жизнь – это не фильм. Тем более, бороться с какой-то непонятной штукой, видимо, не так уж и сложно. Сейчас я вымещаю всю злость, что накопилась во мне за эти дни. А может, это сон? Эго проснулось, и борется со скрытыми желаниями моего Ид? Но мой затуманенный разум принимает все это заправду. Мой крик постепенно ослабевает, когда я вижу, что существо бессильно, как мокрая тряпка, обвисает в моей власти. Словно марионетка, оно лишь немного шевелится, но этого мне хватает, чтобы приложить голову этой твари еще раз к холодной стене. Я вижу отпечатавшуюся кровь на кафеле, которая стекает со скользкой поверхности, и растекается прямо под писсуаром. Красная... даже бордовая, как у человека. В последний раз заглядываю в эти белые глаза, и отпускаю голову. Руки перепачканы кровью. Рубашка вся в брызгах. Кажется, и на лицо попала горячая жидкость, но из-за такого же горячего пота я этого не заметил. Это все не укладывается в моей голове. Как это может происходить в настоящем мире? Как это?.. Ах, да, черт! Всему виной эта опухоль. Постепенно я осознаю, что все это – лишь игра разума, и как только я это понимаю, черное существо исчезает в долю секунды. Когда твой разум просветляется, то темень уходит. Существо пропадает, выдав мне взамен то, что пугает меня еще больше и сильнее. Я не понимаю, что я сделал несколько секунд назад. Я просто отхожу назад, пока спина не врезается в раковины. Прислоняюсь головой к зеркалу, изогнув свой позвоночник. Кровь все так же на моих руках и одежде. Все так же, она стекает по кафелю вниз, вниз, вниз, и расползается в большую лужу под головой человека, которого не должно было здесь быть. Человека, который должен был быть в любом другом месте, но не здесь.
- Харви. Харви. Харви. – Заикаюсь я, но Харви меня больше никогда не услышит...

Глава 9
Долгожданный приход. Прощание.

- Вот дерьмо! Вот черт! – Отмываю руки от крови. Крови того, чью кровь я хотел бы пустить давно. Но, в действительность все это нагоняет страх. Пытаюсь отмыть кровь на рубашке, но только размазываю ее еще сильнее. Она впитывается в воротник. Это конец. Этого я и добивался. Случайное стечение обстоятельств, или мой мозг это подстроил специально? Господи, мне нельзя выходить из дома! Остаток дней нужно провести дома. В далеке от всех. Я – язва в обществе. Хорошо что я не сделал тоже самое с Аматой...
Как мой мозг мог принять Харви – за то существо? Сознание и разум – странные штуки. Лучше бы мы оставались животными. Чувствую, как подступает кислое к горлу. Смотрю через зеркало на труп Харви. Он изогнулся, как кукла. Его череп проломлен. Видимо, кроме кафеля я его приложил к железной ручке писсуара. О мой Бог! Его штаны приспущены. Хозяйство наружу, и это вызывает еще большее отвращение. Он просто мочился, когда я зашел в сортир. Он пытался что-то мне сказать. Он думал что все уже ушли из Центра. Он пытался протянуть ко мне руки, чтобы успокоить меня. По щекам катятся слезы. Смываю все это прохладной водой. Черпаю ее и пью. Черпаю – пью. Не могу напиться. Что же мне делать? Амата видела, что я остался в Центре. Господи, что мне делать?!
Выбегаю через прозрачные двери Центра. Бегу по газону, заикаясь и плача. Люди оборачиваются в мою сторону. О чем-то шепчатся, но мне на них наплевать. Мне нужно ехать домой. Нужно как-то смириться с этих, хоть это и тяжело. Харви был тем еще сукиным сыном, но даже он этого не заслужил. Он был в два раза больше меня... он просто не был готов к такому. Он бы остановил меня одной рукой, если бы был готов. Во всяком случае, пускай меня поймают и посадят. Все равно осталось не долго. Моя жизнь обречена на печальную концовку. Эта как книга. Открываешь последнюю страницу, читаешь концовку, и все! Остальное можешь даже не читать! Так же и с моей жизнью. Я знаю концовку, которая будет очень скоро. Не имеет смысла, проживу я последние пару месяцев в квартире или в тюрьме. Глубоко дышу. Ветер обдувает мое лицо через открытое окно. Проезжаю мимо поля. Мимо домов-трейлеров. Сегодня луком не пахнет. Солнце почти село. Внутри – лишь желчь и пустота.
- Харви. Харви. – Стонаю я. Вспоминаю его окровавленное лицо. Свиные глазки, которые были залиты кровью. Приоткрытый рот, с идеально белыми зубами. – Соберись. Соберись. Ты, сука, не страдал о потери матери, но будешь страдать о потери такого куска... – Хотя, маму убил не я. А вот с Харви...
- Твоя заслуга в смерти матери тоже есть. – Игнорирую это. – Хочешь узнать ее последние слова?!
- Заткнись! – Кричу во всю глотку. Связки надрываются. Сейчас порвуться, как натянутая струна.
- Ты вырастешь, а вот я – нет. – Детский голос. Пытаюсь успокоиться. Молчу, мысленно игнорируя все это. Сейчас бы пистолет.
- Ты трус. Кишка тонка прострелить себе голову! – Абсолютно спокойный голос. Я его узнаю. С этим голосом я общался в комнате с камином, и в моей комнате вдохновения. Но я молчу. Не хочу ничего говорить. Это не жизнь – это кошмар. Химиотерапия по сравнению с этим – сущая благодать. Но, почему это происходит со мной? Почему я? Я самый грешный человек на земле? Ответь, чертов ты голос! Ответь хоть раз тогда, когда ты мне нужен! Но в ответ лишь тишина.
Останавливаю машину на своем парковочном месте. Каждый день – одно и тоже. Непрерывное дежавю. В голове снова возникают образы его белоснежных зубов. Глаз. Расстегнутых штанов. Резко вскрикиваю. Бью руками об руль. Кричу, как ненормальный. Бью руль так, словно это из-за него звучат эти голоса. Приступаю бить его лбом. Стучусь в него, как дятел, но ему-то это безразлично. Зато я чувствую, как по лбу стекает кровь. Теперь я понимаю Ее слова: «Если выживешь и не попадешь в психушку – будешь сам просить меня прийти к тебе», или как-то так, да? Я хочу только одного – чтобы это быстрее кончилось. Я смирился с этим, как люди смиряются со смертным приговором. Моя жизнь – это Ад, который вторгся и впитался в меня за одну лишь неделю. Моя жизнь изменилась за один день.
Захлопываю дверь машины со всей силой. Захлопываю дверь в Холл так, что она почти слетает с петель. Захлопываю дверь в квартиру, и она отдает громкий звук, который эхом расползается по всему дому. Закрываю дверь в свою комнату аккуратно, нежно. В руках – три таблетки успокоительного, снотворного и еще какой-то непонятной дребедени, на пачке которой было написано: «Успокоить вас? Легко!». Выпиваю их сразу три, залпом. Кидаю стакан с прохладной водой на пол. Он закатывается под диван, и, я думаю, он останется там до конца моих недолгих дней. Голова становится легче. Веки сами закрываются. Все тело немеет через пару минут, и я проваливаюсь в темное, неизведанное пространство. Здесь есть камин и красные кресла. Здесь есть задний двор моего дома в детстве. Есть мама, которая готовит еду на кухне. Есть Люк, с которым мы озорно бегаем на речку в другой край поселка. Небольшая квартирка с неуютной обстановкой и шумящими соседями, когда мы переезжаем в другой город. Есть школа, в которой я не с кем не общался. Старшеклассники, которые бьют меня, и забирают мои деньги. Мама, которая сидит в кабинете директора. Сломанный неоднократно, за мою прямолинейность и правду, нос, который у меня до сих пор горбинкой. Здесь есть мой первый мольберт, который я упаковываю в чехол при новом переезде по окончании школы. Есть краски разных цветов и оттенков, которыми я мажу по мольберту. Новая квартира, которую я обставляю по-своему. Новая работа. Первое общение с Харви. Знакомство с Лили. Наша первая прогулка по городу. Наш первый поцелуй и секс. Тут есть все. Как бы я хотел прожить все это заново. Изменить все, что мне не нравилось. Измениться самому. Воспоминания – бесценны. Дорожите ими, ведь они по истине дороги.
Вскакиваю с дивана. Слышу громкий, пронзительный... звонок своего телефона. Он лежит в кармане моих брюк, которые тоже немного забрызганы кровью. Эти таблетки подействовали неплохо. Я не могу сообразить, что происходит. Просто рефлекторно достаю телефон из кармана, и принимаю вызов.
- Томас. Да? Алло? Я слушаю! – Говорю набор фраз, из который не могу выбрать особенный. Голова идет кругом. Когда человек пьет столько таблеток, то ему нужен отдых.
- Томас? О, Господи, Томас! Ты не поверишь, что произошло! – Это Лили, и, кажется, я знаю о чем она хочет сообщить.
- Что случилось? – Тем не менее, я не до конца соображаю.
- Харви. Он мертв. Его... его... убили. Убили в Центре, Томас. – Она плачет. Я не знаю что сказать. Я просто молчу, слушая его всхлипы. – Томас, это ужасно. Мне ужасно страшно!
- Лили, не волнуйся! Все хорошо. Приезжай ко мне, я буду дома. - Томас, просто, пообещай мне, что это не связанно со вчерашним днем. – Она имеет ввиду мое поведение. Мое поведение до того, как я узнал об этом диагнозе. Его поставили только вчера, тем не менее, для меня словно прошла новая неделя. - Лили, я жду тебя.

Она сидит в кресле напротив меня. Ее ноги согнуты под себя, а в руках бутылка пива. Ее глаза красные и опухшие. Я же сижу переодетый. Если бы она увидела ту одежу, которая была запачкана кровью, то ничего хорошего это не дало. Нужно утром избавится от нее. Настенные часы показывают второй час ночи. Тело снова начинает гореть от температуры.
- Это просто ужасно. – Она прикладывается к горлышку бутылки. Я молчу. Завороженно смотрю в пол. Не знаю, что ей сказать. – Как я буду работать там дальше, Томас? Мне страшно туда возвращаться.
- Не бойся. Такие случаи случаются однократно. Этого не повториться, а особенно с тобой. Я обещаю, что не дам тебя в обиду.
- Томас, в наше время, в двадцатьпервом веке, убить человека в общественном месте... Господи, это какое-то варварство. – Думаю, ей не нужно знать о моем диагнозе, так же как и не стоит знать о Харви.
- Видимо, я ушел не так давно перед... этим.
- Его нашли охранники. Говорят, что он уже начал пахнуть. – Она снова пьет пиво. Моя бутылка стоит на полу, прямо под ногами. У меня нет настроения пить. Я и так слишком спокоен от этих таблеток. Нужно как-нибудь успокоить ее. Я знаю, чего она хочет больше всего, но не решаюсь. Открыть душу можно не каждому, но... Лили для меня на данный момент самая близкая. Я не хочу, чтобы она помнила меня как больного на голову человека.
- Лили, могу я тебе кое что рассказать? – Говорю я, собравшись духом. Она удивленно смотрит на меня.
- Конечно Томас.
- Как пациент – врачу. – Тут ее лицо начинает выражать еще больше удивления. Она устраивается поудобнее в кресле.
- Я хочу рассказать тебе кое-что, что произошло со мной в восемь лет...

«- Приходи, сарай пустой, а я как раз нашел этих солдатиков на чердаке. – Говорит весело Люк.
- Для начала мне нужно поговорить с мамой.
- Давай быстрее! А то пропустишь все веселье! – Он ложет трубку. В моих ушах только короткие гудки. Тоже вешаю трубку. Быстро шагаю по старому дому. Слева – зал, в котором стоит диван и куча книжных полок. Слева – комната мамы, украшенная картинами и огромной кроватью.
- Ма-а-м! – Протягиваю я, заходя на кухню. Пахнет корицей. Сладкий запах.
- Ты уже поговорил с Люком? – Говорит она, не отрываясь от готовки.
- Да. Можно я пойду к нему. Он нашел тех самых солдатиков! – Восторженно глагольствую я.
- Прямо «тех самых»? – Фальшиво удивляется она, но мне это нравится. В детстве мы не воспринимаем фальшивость.
- Да!
- Можешь идти, как только поможешь мне с готовкой. – Она отрывает свой взгляд от кухонного стола. Пристально смотрит на меня. – Видишь банки? – Говорит она, указывая в противоположный угол кухни.
- Угу. – Там штук пятьдесят алюминиевых банок, сложенных пирамидой.
- Перетаскай их в чулан. Как только сделаешь это – сможешь пойти к Люку хоть на целый день. – На ее лице следы от муки. Щеки красный от теплоты плиты. На улице и так ужасное пекло, а стоять около плиты – как готовить еду в аду. Банок очень много. Пока я их перетащу – пройдет целый час. Тем не менее, мне нужно сделать это как можно быстрее, ведь у Люка есть «Те самые солдатики»!
От асфальта поднимается расплывчатое марево. Оно искажает мне весь путь. На моей голове – светлая кепка. Безрукавка, из-за которой мне солнце жжет руки.
- Блин. – Говорю я, единственное позволенное мамой ругательство. Как же жарко. Нужно было взять с собой воды. Двухэтажные дома располагаются по бокам от меня. У каждого – свой огород. У некоторых даже поля. Кто-то разводит скот. Эта именно та жизнь, в которой люди постоянно заняты. Готовка, скот, урожай, сады, огороды. Все это требует уйму времени, и именно поэтому улицы поселка почти всегда пусты днем и вечером. Я один иду по дороге. Пару улиц, и я буду около дома Люка. Засматриваюсь на птиц, которые от усталости садятся на провода, крыши и деревья. Они умеют летать, и им это играет на... крыло. Жарко? Лети туда, где прохладно! Я бы хотел сейчас выпить холодной газировки или съесть ванильное мороженое. Или даже окунуться в ту речку, на другом конце поселка. А можно...
Неожиданный крик вводит меня в ступор. Детский страх сковывает меня со всех сторон. Я за углом от дома Люка, стою по среди дороги, как вкопанный. А этот крик! Это не удивление или легкий испуг: это крик настоящего ужаса, который впитывается в человека. После такого крика люди лишаются голоса, кажется, на всю жизнь. Секунды проходят, а крик не стихает. Наоборот. В моих ушах он становится громче и страшнее. Краем глаза замечаю, как начинают выбегать люди из соседних домов. Как несколько парней, в колхозных одеждах, бегут на встречу крика. А я все стою по среди дороги, не понимая, что происходит. Справа проезжает машина, чуть не сбив меня. Жаркое марево подступает к самым ногам. Возникают еще несколько криков. Вздохи, стоны. Некоторые люди бегут обратно, крепко прижимая руку ко рту или голове. Что происходит?
Неожиданно, кто-то хватает меня сзади. Поднимает на руки, и я чую аромат корицы и теста.
- Мама, что случилось? – Говорю я, но она не отвечает. Ее глаза широко раскрыты, а на лице напряженна каждая мышца. – Мама? Что случилось? – Она приживает меня к груди. Я пытаюсь вырваться, но четно. Мои глаза видят лишь темноту. – Отпусти, мам! Ну, мам! – Она куда-то идет. Голоса становятся отчетливее. Стоны и крики – тоже. Наконец, мне удается вырваться. Я сижу на маминых руках, а моя голова развернута в сторону толпы.
- Не смотри, Томас! Не смотри! – Она пытается прижать меня снова, но ей это не удается. Моя маленькая, детская голова изворачивается. Но, лучше бы я прижался к ней. Лучше бы не видел того, что я увидел тем летним днем больше двадцати лет назад. Я, мама и еще половина поселка стояли на заднем дворе Люка. Его мать лежала на земле, белая как снег, в окружении взрослых дядь. Но больше всего народу стоят у сарая. Моя мама всегда была высокая, и на ее руках я был как на обзорной вышке. Я видел что-то красное. Что-то, отдаленно напоминающее клубничный сок, который я так хотел несколько минут назад. Я видел только солому, запачканную кровью. Всему остальному обзору мешали люди.
- Сукин сын!
- Ублюдок!
- Еханный урод!
- Какого черта ты натворил? – Толпа расступалась. Пара здоровых мужчин в форме ввели какого-то мужчину. Люди, что стояли в стороне, харкали на него слюной. Пытались пнуть его. Истерически плакали, когда он проходил мимо них.
- Не смотри, Томас. Не смотри!!! – Кричит моя мама, когда сама отошла от шока. Но я смотрю. Смотрю на этого мужчину. На нем джинсовый комбинезон с лямками. Клетчатая рубашка, запачканная кровью. Седые, редкие волосы. Седая щетина. Гнилые зубы и рот расплываются в улыбке. А его взгляд направлен на меня. Он смотрит прямо на меня, не отрываясь. Его гнилой рот все еще улыбается.
- Привет. Нужно было и тебе прийти поиграть! – Говорит он, проходя мимо меня. Мама наконец справляется со мной, и мое лицо тонет в груди.
- Ублюдок. – Говорит она, как-то испуганно. Я не понимаю, что здесь происходит. Местная полиция разгоняет людей. Белоснежную женщину забирают врачи, которые только что приехали.»

- Через несколько недель напряженной жизнь, я все узнал. Уже в восемь лет любил читать газеты, как те богачи из старых кинофильмов. Да и мама не удержалась после недель моего допроса. Этого старого психа приговорили к смертной казни. Говорили, что у него был старческий маразм, который привел к помутнению рассудка. Он жил в соседнем поселке. На его счету было еще несколько убийств. В тот день... жаркий, ужасный день, он знал, что мы будем в этом сарае. Черт знает откуда, но он знал. – Заканчиваю свой рассказ. Лили молча смотрит на меня, а ее глаза выражают ужас.
- Господи. Томас.
- Все нормально. Я уже почти забыл про это. – Лгу я. Ни черта я ничего не забыл. Нужно было уткнуться в маму, чтобы не видеть ничего, что там происходило. Но, детская любопытность взяла надо мной верх.

- Извини, надеюсь, ты понимаешь меня. – Я стою на пороге. Лили стоит прямо возле меня. Я чувствую ее теплое дыхание на своей шее.
- Да. Не легко вспоминать такое. – Я приобнимаю ее за талию.
- Лили. Я хочу сказать тебе, что ты – самое дорогое, что я когда-либо имел. – Она тоже обнимает меня. Прислоняется головой к моей груди. Снова это чувство, будто должно произойти что-то ужасное. Страшное. Как и утром, когда я пришел в Центр.
- Томас, ты сходил на осмотр?
- Да. Все хорошо. Небольшой стресс. – Я не хочу обманывать ее. Не хочу и не люблю. Но, придется.
- Я люблю тебя. – Говорит она едва слышно, но и этого хватает, чтобы мое сердце начало биться в три раза быстрее.
- Я тебя тоже, Лили. – Целую ее в волосы. Крепко прижимаю к себе. Чувство тревоги возрастает, и мне от этого становится на столько тошно, что я хочу умереть.
- С тобой ведь все будет хорошо, да? – Странный вопрос. Будто она что-то знает.
- Конечно. У всех все будет хорошо. – И мы целуемся. Целуемся так страстно, что кажется, будто мы едим друг друга. Мне от этого так хорошо, что я обо всем забываю. Не это ли настоящая любовь, друзья мои?
- Скоро увидимся. – В ее голосе нет никакой надежды. Она стоит в Холле моего дома, а ее глаза смотрят сквозь меня. Может, она действительно знает, что скоро все кончится? Про мою опухоль? Про то, чем я болею уже неделю. Про голоса. Про осознание того, что скоро моя жизнь кончится, как большая книга. Я закрываю дверь, последний раз смотря в след Лили. Как для меня прекрасны ее волосы. Как хороши ее глаза.
Открываю жалюзи в своей комнате. Хочется посмотреть на луну. Яркие звезды. Тучи рассеялись. Небосвод чист. Поле, что видно из моего окна – темное. В домах-трейлерах не горит свет. Нету дыма, который исходит от готовящейся еды. На детской площадке, прямо под окном, сидит тот самый человек в капюшоне, которого я видел недавно на улице. Я не удивлен. Что-то мне подсказывало, что я его тут встречу. Внутренее ощущение чего-то жуткого рядом. То чувство, когда твои уши слышат каждый шорох в доме. Когда ты становишься одним целым со всем организмом – включается шестое чувство. Ты точно знаешь, что и где нужно искать. Он совсем близко. В свете луны и уличного фонаря, я вижу серую щетину под его капюшоном. Гнилые зубы улыбаются мне из темноты. Я улыбаюсь в ответ. Закрываю жалюзи. Он пришел за мной. Не в срок, но этого стоило ожидать. Наливаю себе вина, которое хранилось на черный день в буфете, в стакан. Из пыльного чулана, достаю квадратное полотно, обтянутое серой простыней. Сажусь перед мольбертом. Сбрасываю на пол этот проклятый коридор с синим ковром. Рву простыню, и ставлю на мольберт полотно. Тонкие штрихи травы. Горизонт. Недорисованное дерево. Я уже знаю, что буду рисовать для большей красоты картины. Знаю, что будет олицетворять красоту, загадочность, интригу. Нанесу штрихи человеческой фигуры. Нарисую под деревом девушку, которая в своем образе будет содержать сразу две персоны: светловолосую, жизнерадостную блондинку, и умную, ласковою и загадочную брюнетку. Само дерево будет ярко-розовым, как Сакура. И пусть я не успею дорисовать картину до конца, но мне это нужно. Писатели должны заканчивать книги. Строители – свои строения. Я же должен закончить начатое. Дорисовать именно эту картину, к которой у меня есть непонятно влечение. Я должен рисовать, чтобы жить дальше, хоть и в чужих воспоминаниях.
Я должен рисовать, ведь Я – Художник!