Ей было семнадцать... В ее глазах я всегда видел радость, страсть. Она была стройна и хороша собой. Ее никогда не волновали те, кто за спиной ее плели интриги, она была выше всего этого. Ее интересовали книги, поэзия. Она могла вечерами сидеть в укромном уголочке и размышлять о прошлом. Ей нравились шумные компании, но стоило лишь разговору зайти о чём-то пошлом и непристойном она тут же исчезала. Она любила зиму, так сильно, что не могла думать ни о чем другом. А я, а что я, я любил ее.
Мы с ней, к сожалению, сблизились слишком поздно. Сказать, что я хотел другой жизни - ничего не сказать. Я видел ее счастливой, и непременно, сделал бы все возможное, чтобы это воплотить. Но обстоятельства все решили за нас. Все произошло слишком быстро, я и не успел опомниться. Я ждал другого. Всего что угодно, но только не этого.
Я и она любили Бога. И были счастливы, живя так. Но наступили тяжелые дни. В один миг произошел запрет любой религии. Буквально вчера все было в порядке, но уже сегодня все пошло кувырком. И нашу религию начали преследовать, вламывались в дома, арестовывали и отправляли в тюрьму. Увы, но это постигло и нас.
По воле Бога, мы оказались в одной камере. Нас долго допрашивали, избивали, заставляя отречься от Бога. Но мы были тверды в своих убеждениях. В итоге, всех нас отправили под суд.
Буквально, до этих печальных событий, суд нашей страны принял закон о высшей мере пресечения - публичной смертной казни. И пожалуй, это было самым страшным для нас, заключенных. Я был очень рад, ведь ей было лишь семнадцать лет.
Суд надо мной решил дать мне пожизненное. Я испытал облегчение, ведь я мог продолжать свою жизнь. Суд над ней должен был свершиться утром. И вот мы сидим, вдвоем в камере...
Она лежала, тихонько дыша, она мерзла, и я укрыл ее драным пледом, единственным, что я тогда мог ей предложить.
- Спасибо. - еле слышно произнесла она.
- Боишься?
- Чего? Замерзнуть?
- Нет, боишься завтрашнего суда?
- Боюсь? Нет, что ты, скорее волнуюсь.
- Почему?
- Завтра я дам свидетельство сотням людей! А может и тысяче!
Я был поражен ее верой, а ведь ей всего семнадцать!
- Ты замерзла, иди ко мне.
И она, найдя в себе сил прижалась ко мне. Ее ледяные руки, коснулись моих. Я почувствовал, как ее дыхание становилось спокойным, а ее сердце стало бить размеренный такт. Она засыпала, засыпала как котенок, ее волосы ластнились на моей руке. Но вдруг она вздрогнула и открыла глаза. Я увидел ее щенячий взгляд, в ее глазах был страх.
- Меня завтра казнят....
- Не посмеют, тебе всего семнадцать.
- Нет, завтра мне.... Завтра.... Мне.... Восемнадцать.
- Уже завтра?
- Завтра.....
И я понимал, что я должен ей сказать, сказать о том, что так искусно скрывал.
- Я слышал, что любовь дает надежду.
- Любовь?
- Да, именно любовь.
- Любовь долготерпелива и добра, она не ревнива, не хвастлива, она не превозносится, не ведет себя неприлично, не ищет своего, не раздражается, не ведет счет обидам, не радуется неправедности, а радуется истине....
- Все переносит..
- Всему верит...
- Все стойко претерпевает. Любовь никогда не проходит! Я люблю тебя!
- Правда? - сказав эти слова, в ее глазах загорелась надежда. Я видел в них, что она меня тоже любит. - Ты, слышишь колокол? Полночь, мне.... Мне.... Мне восемнадцать...
Она закрыла глаза, и заплакала.
- Жаль, что у нас всего-лишь одна ночь. - с грустью произнес я.
- Нет, у нас впереди вся вечность!
Наутро ее казнили. Но я до сих пор, просыпаясь по утрам, надеюсь увидеть перед собой ее глаза, а не едва побеленный потолок одиночной камеры тюрьмы...