Трагедия семьи Николая Второго.
Канун отречения.
Говоря о Гражданской войне, нельзя обойти молчанием трагическую судьбу семьи Николая Второго. Об этом сегодня написаны сотни книг и статей и даже снято несколько кинофильмов.
На мой взгляд, наиболее полно и объективно эти события изложены в книгах: следователя Н.А. Соколова «Убийство царской семьи» (изданной в 1925 г), генерала М.К. Дитерикса «Убийство царской семьи и членов Дома Романовых на Урале» (издана в 1922 г.), английского корреспондента газеты «Таймс» в Петрограде Роберта Вильтона «Последние дни Романовых», наставника цесаревича Алексея Пьера Жиляра «Император Николай II и его семья» и других источниках.
По понятным причинам, в советское время эти книги были недоступны для массового читателя. Сейчас их несложно найти в интернете. Для любителей истории чтение этих источников будет интересным.
Чтобы не пересказывать их содержание, построим рассказ на анализе нескольких «блоковых», основных вопросов, имевших решающее значение для нашей истории и разберем наиболее характерные легенды и заблуждения, связанные с ними:
отречение Николая, арест его и членов его семьи, высылка семьи в Тобольск, содержание под стражей в Тобольске, попытки «белых» освободить семью Николая, высылка в Екатеринбург, заключение в Екатеринбурге, расстрел семьи Николая Второго и расследование казни семьи бывшего императора.
Итак, первый ключевой эпизод, повлиявший на всю историю России ХХ века – ОТРЕЧЕНИЕ Николая Второго.
(Оно тоже достаточно подробно расписано в современной исторической литературе, но мифологии и спекуляций вокруг него много, поэтому важные узловые вопросы этого судьбоносного для России события необходимо вспомнить, а некоторые малоизвестные подробности и популярные мифы, возникшие вокруг него - обсудить).
Как известно, когда начались февральские события в Петрограде, царская семья была разделена: Николай Второй был в Могилеве, где находилась Ставка, Государыня с детьми (которые тогда болели корью) — в Царском Селе.
Это оказалось решающим фактором в принятии Николаем рокового (для него самого, его семьи, русской армии и всей империи) решения об отречении.
Скорее всего, если бы с ним рядом была царица, то она не допустила бы никакого «отречения» Николая.
О том, КАК она умела разговаривать со своим супругом видно из ее письма Николаю в Ставку, отправленного 16 декабря 1916 года:
«Н. П. Саблин... наслушался Петроградских ужасов и в бешенстве от того, что никто не защищает меня, что все могут говорить, писать, намекать на скверные вещи про свою Государыню, и никто не заступается, не делает выговоров, не наказывает, не ссылает, не штрафует этих типов. Только кн. Васильчикова пострадала, остальные все, Милюков и т. д. остаются на свободе. Да, не порадуешься на людей — трусы!..
Мой муженек должен был бы немножко заступиться за меня, так как многие думают, что тебе это безразлично и что ты прячешься за меня...».
Видно, что царица взвинчена и не особо выбирает выражения в письме своему «муженьку».
Она неплохо знала цену и многим царским генералам и его свитским приближенным.
Так, в письме 15 декабря 1916 года она пишет Николаю:
«...Почему генералы не позволяют посылать в армию «Русское знамя» (небольшая патриотическая газета)?
Дубровин находит, что это позор (я согласна), — а читать всякие прокламации им можно? Наши начальники, право, идиоты.
Новый клуб, устроенный Треповым (для офицеров etc.), не очень хорош, я разузнала о нем. Офицеры нашего сводн. полка ходят туда, и все они встречаются там с Родзянко, манифестируя и приветствуя его там, — в высшей степени бестактно...».
Вообще-то считается, что части расквартированные тогда в Царском Селе были вполне надежны и преданы царской семье. На самом деле, еще ДО февральских волнений, в 1916 году офицеры (!!!) Сводного полка, охранявшего царскую семью, ходили на встречи с Родзянкой (который не скрывал своей «демократической» ориентации) и там «манифестировали и приветствовали» думского лидера так, что об этом узнала даже императрица!
Ярый монархист, убежденный поклонник царской семьи, человек, хорошо изучивший личные письма, свидетельства очевидцев, приближенных и семейные дневники Романовых, следователь Н.А. Соколов в своей книге «Убийство царской семьи», подчеркивает:
«Я признал преобладание воли Императрицы над волей Императора. Это существовало с самого начала их совместной жизни и коренилось в их натурах.
В последние годы ее воля подавляла его волю. Быть может, это было не всегда и не во всем, но тенденция этого несомненно была и проявлялась в фактах…
Ее мятежная душа, мужской склад ее ума вряд ли могли позволить ей удовлетворяться полностью жизнью семьи. С самых ранних лет своей жизни она была религиозна. Я не знаю, где был скрыт этот источник ее души. Быть может, потеря матери, когда она осталась совсем маленьким ребенком, надломила ее душу. Но мистически она была настроена давно. Мало-помалу, постепенно она вся ушла в эту область, и здесь, в одиночестве души, она стала видеть весь смысл жизни, строя на началах религии все свои принципы.
Этими настроениями она заражала других. Их не избежал прежде всего сам Государь. Свидетели подметили это и говорят, что его религиозное настроение стало гораздо более заметно в последние годы, чем раньше».
Этот февральский «урок разлуки» и его тяжелые последствия, Александра Федоровна усвоила твердо и старалась более не терять контроля за поведением своего супруга.
Более года спустя, когда царская семья уже находилась в ссылке в Тобольске, туда прибыл комиссар Яковлев, который организовывал переезд семьи Романовых в Екатеринбург. Там он встретился с полковником Кобылинским (который в то время отвечал за охрану семьи Николая Второго), и 25 апреля 1918 года они отправились на встречу с бывшим императором.
О том, как она происходила, рассказывает Н.А. Соколов в своей книге:
«Когда Яковлев с Кобылинским пришли в дом, их встретил камердинер Волков. Он показывает:
«…Государь пошел в зал. Яковлев также пошел в зал. Тут же был и полковник Кобылинский. Яковлев сказал Государю, что он желает говорить с Государем наедине. Я это категорически удостоверяю.
Государыня, услышав эти слова Яковлева, сказала ему: “Это еще что значит? Почему я не могу присутствовать?”
Я не могу сказать, было ли при этих словах Императрицы заметно смущение у Яковлева…
Я только помню, что он уступил и сказал, кажется, так: “Хорошо”. После этого он сказал, обращаясь к одному Государю: “Вы завтра безотлагательно должны ехать со мной”. Я тут же ушел и дальнейшего разговора Их Величества с Яковлевым не слышал”.
Тут возникла большая проблема. Дело в том, что в эти дни сын Николая Второго Алексей заболел и не мог никуда ехать. Николай ехать без него категорически отказывался, а комиссар Яковлев столь же категорически настаивал на немедленном отъезде.
«Он говорил Государю, показывает Кобылинский, следующее: “Я должен сказать Вам, — он говорил, собственно, по адресу одного Государя, — что я чрезвычайный уполномоченный из Москвы от центрального исполнительного комитета и мои полномочия заключаются в том, что я должен увезти отсюда всю семью, но так как Алексей Николаевич болен, то я получил вторичный приказ выехать с одним Вами”.
Государь ответил Яковлеву: “Я никуда не поеду”.
Тогда Яковлев продолжал: “Прошу этого не делать. Я должен исполнить приказание. Если Вы отказываетесь ехать, то я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Вы можете быть спокойны. За Вашу жизнь я отвечаю своей головой. Если Вы не хотите ехать один, можете ехать с кем хотите. Завтра в 4 часа мы выезжаем”.
Поклонившись Государю и Государыне, Яковлев вышел. С ним пошел и Кобылинский. Государь сделал ему знак остаться. Проводив Яковлева вниз, Кобылинский снова вошел в зал. Там у стола стояли Государь, Государыня, Татищев и Долгоруков.
Государь спросил Кобылинского, куда его везут...
Наблюдая Яковлева, Кобылинский понимал, что этот посланец центра, ведя борьбу с местными большевистскими элементами, исполняет директивы центра. Расчет времени, приведенный Яковлевым, убедил его, что он везет Государя в центр: в Москву.
Так Кобылинский и ответил Государю.
Государь сказал тогда: “Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам отсечь себе руку, чем сделаю это”.
Далее Кобылинский показывает: “Сильно волнуясь, Государыня сказала: “Я тоже еду. Без меня опять его заставят что-нибудь сделать, как раз уже заставили”, и что-то при этом упомянула про Родзянко. Безусловно, Государыня намекала на акт отречения Государя от Престола”.
Наставник Цесаревича Алексея Пьер Жильяр тоже впоследствии вспоминал об этом:
“Я прекрасно помню эту тяжелую сцену. После ухода Яковлева Государь ушел гулять. Государыня в четвертом часу позвала меня к себе. Она была в будуаре. С ней Татьяна Николаевна. Она была так взволнована, так страшно расстроена, как никогда раньше. Ничего подобного я не видел раньше, даже в Спале во время болезни Алексея Николаевича, даже при перевороте и при известии об отречении Государя. Она не могла сидеть. Она не находила себе покоя, ходила по комнате, нервно сжимая руки, и говорила вслух сама с собой. Вот были ее мысли.
“Государь уезжает. Его увозят ночью одного. Этого отъезда не должно быть и не может быть. Я не могу допустить, чтобы его увезли одного. Я не могу его оставить в такую минуту. Я чувствую, что его увозят, чтобы попробовать заставить сделать что-нибудь нехорошее.
Его увозят одного потому, что они хотят его отделить от семьи, чтобы попробовать заставить его подписать гадкую вещь под страхом опасности для жизни всех своих, которых он оставит в Тобольске, как это было во время отречения в Пскове.
Я чувствую, они хотят его заставить подписать мир в Москве.
Немцы требуют этого, зная, что только мир, подписанный Царем, может иметь силу и ценность в России.
Мой долг не допустить этого и не покинуть его в такую минуту. Вдвоем легче бороться, чем одному, и вдвоем легче перенести мучения, чем одному. Но ведь я не могу оставить Алексея. Он так болен. Я ему так нужна. Что будет с ним без меня?
… Вдруг она сказала: “Ну, это решено. Мой долг — это ехать с ним. Я не могу его пустить одного. И вы будете смотреть за Алексеем здесь”.
Государь вернулся с прогулки. Она пошла ему навстречу и сказала ему: “Я поеду с тобой. Тебя не пущу одного”.
Государь ответил ей: “Воля твоя”.
Они стали говорить по-английски, и я ушел».
Этот пример хорошо демонстрирует как степень политической наивности Николая Второго и Александры (которые, почему-то были уверены, что большевики нуждаются в подписи отрекшегося царя под Брестским договором), так и силу влияния Александры на сознание Николая (скорее всего, именно Александра Федоровна внушила супругу сумасбродную идею о том, что большевикам в Москве зачем-то была нужна его подпись под Брестским договором).
Она же определяет и действия Николая Второго в кризисной ситуации.
Решение по серьезнейшему вопросу (уезжать ли от тяжело больного сына) в семье принимает сама Александра Федоровна. Николай, без всякого обсуждения, сразу соглашается с ней характерной фразой: «Воля твоя».
Горничная, помощница няни царских детей Елизавета Николаевна Эрсберг свидетельствовала: “Княжны передавали мне со слов, конечно, родителей, что Яковлев везет Государя в Москву. И Государь и Государыня, по словам Княжен, думали, что большевики хотят перевезти его в Москву, чтобы он заключил мирный договор с немцами.
Из-за этого Государыня и страдала.
Она знала слабый характер Государя. Алексей Николаевич болен. Значит, на Государя там они и могли подействовать в желательном для себя направлении, угрожая ему благополучием сына и оставшихся с ним. Вот почему Императрица и решила ехать сама с Государем, думая, что она может воздействовать на него”.
Так она и сделала: их больной сын Алексей Николаевич был оставлен в Тобольске, а сама Александра Федоровна отправилась в Екатеринбург вместе с Николаем Вторым.
После этого отступления вернемся теперь к событиям Февраля 1917 года.
О том, что происходило в Петрограде, императрица как правило, узнавала во время докладов министра внутренних дел Протопопова, который был ставленником Распутина и которому царица слишком доверяла.
«Будучи занята детьми, она принимала эти доклады от Протопопова по телефону через своего камердинера Волкова» - отмечает в своей книге следователь Н.А. Соколов.
«Общий тон этих докладов был лжив. Протопопов преуменьшал значение событий и уверял Императрицу, что он “не допустит ничего серьезного”. Когда же движение приняло грозный характер, он растерялся, струсил и вынужден был сознаться, что “дела плохи”.
Благодаря Протопопову, Императрица не имела правильного представления о характере движения. Когда даже камердинер Волков, передавая очередной доклад Протопопова, усумнился и указал Императрице, что он не соответствует действительности, что даже казаки в Петрограде ненадежны, она спокойно ответила Волкову:
“Нет, это не так. В России революции быть не может. Казаки не изменят”.
Это мнение императрицы оказалось в корне ошибочным: как раз казаки-то и изменили ПЕРВЫМИ.
Вот как описывал это событие генерал П.Г. Курлов в своей книге «Гибель Императорской России»:
«Вначале сборища рассеивались войсками, хотя последние действовали, видимо, очень неохотно. Мало-помалу настроение воинских частей приняло явно противоправительственный характер,— так, на Выборгской стороне при столкновении толпы с чинами полиции, когда был тяжело ранен полицеймейстер, полковник Шалфеев, находившийся тут же небольшой воинский отряд активного противодействия демонстрантам не оказал.
Казачьи части, на которые возложена обязанность не пропускать рабочих через мосты в город, нисколько такому проходу не препятствовали, а на следующий день на Невском проспекте казаки сопровождали толпу манифестантов в виде эскорта до Знаменской площади, где один из казаков, в ответ на требование пристава Крылова рассеять толпу, по приказанию офицера ударами шашки убил названного пристава.
Затем произошло серьезное столкновение лейб-гвардии Павловского полка с полицией на Конюшенной площади, причем среди полицейских чинов оказались раненые и убитые. С этой группой мятежников удалось, однако, справиться, несмотря на то, что они встретили стрельбой даже своих офицеров. Задержанные были водворены на гауптвахту Зимнего дворца, откуда ночью бежали».
Хорошо же была организована служба караула в Зимнем дворце (!!!) если с его гауптвахты арестованные сразу же «сбежали»…
«Когда грозные факты встали воочию перед Императрицей, а связь с Государем была порвана, в душе ее родилась тревога... Она пыталась бороться с событиями и не верила слухам об отречении Государя, считая их провокационными.
В конце концов, она пришла, видимо, к выводу о необходимости некоторых уступок и пыталась снестись письменно с Императором. Эта попытка не имела успеха и являлась уже запоздалой: Государь отрекся от Престола» - подчеркивает Н.А. Соколов.
Напомним краткую хронологию событий.
(Все даты в книге Н.А. Соколова приведены по старому стилю. Для получения даты по новому стилю надо «отнять» 13 суток):
«8 марта Государь отбыл из Царского в ставку, куда прибыл днем 9 марта.
10 марта там впервые была получена телеграмма военного министра Беляева, извещавшая, что на заводах в Петрограде объявлена забастовка и что среди рабочих, на почве недостатка в продуктах, начинаются беспорядки».
Сейчас среди современных псевдомонархистов стало модно рассуждать на тему того, что продовольствия мол, в Петрограде тогда было полное изобилие, и лишь какие-то загадочные «германские агенты» каким-то образом сумели помешать продавать его населению города, чем вызвали появление знаменитых хлебных «хвостов» и, тем самым, они и «подбили» народ на беспорядки и восстание.
А вот что писала 26 февраля 1917 года из Царского Села об этом «изобилии» императрица в ставку Николаю Второму:
«...Необходимо ввести карточную систему на хлеб (как это теперь в каждой стране), ведь так устроили уже с сахаром, и все спокойны и получают достаточно. У нас же — идиоты».
Не правда ли, жесткая и точная оценка царских управленцев тут дана императрицей?! Жалко, что она поздно это поняла.
На следующий день Император писал из Ставки: «Нежно благодарю за твое милое письмо. Это будет моим последним. Как счастлив я при мысли, что увидимся через 2 дня! У меня много дела, и потому письмо мое кратко. После вчерашних известий из города я видел здесь много испуганных лиц.
К счастью, Алексеев спокоен, но полагает, что необходимо назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов: продовольственного, железнодорожного, угольного и т. д. ... Беспорядки в войсках происходят от роты выздоравливающих, как я слышал. Удивляюсь, что делает Павел [Великий Князь Павел Александрович, генерал-инспектор войск гвардии]? Он должен был бы держать их в руках».
Тут очень хорошо видно, НАСКОЛЬКО ПЛОХО знал Николай Второй истинное положение дел в столице.
Еще 25 февраля казачий офицер (!!!) прилюдно (!!!) на Знаменской площади столицы приказывает казаку зарубить полицейского пристава (тоже офицера!!!) и казак убивает пристава на глазах толпы!
В Петрограде бунтует практически весь гарнизон, идут уличные бои, а император даже 27 февраля не имеет об этом ни малейшего представления, думая, что «бунтует» только какая-то жалкая рота выздоравливающих.
Но вот про то, что в стране уже остро стоит продовольственный вопрос Николай, судя по его письму, хорошо знает.
24 февраля Николаю II приходит телеграмма из Царского Села, от императрицы: «Вчера были беспорядки на Васильевском острове и на Невском, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разбили Филиппова, и против них вызывали казаков. Всё это я узнала неофициально. АЛИКС».
Продовольственная проблема в Петрограде зимой 1916/17 года отнюдь не была каким-то секретом и для остальных современников.
Генерал А.П. Будберг в своем дневнике 18 октября 1917 года (он тогда командовал армейским корпусом на Северном фронте), записывает:
«Приказал не жалеть никаких денег, чтобы покупать муку и сало; нельзя доводить войска до голодного бунта; усмирение всех беспорядков, возникающих на почве требований брюха, были всегда очень трудны, ну, а при современной обстановка это может быть смертельной и окончательной катастрофой.
Ведь, если бы в феврале этого года в Петрограде была бы мука, было бы мясо и был бы уголь, и их во время дали бы населению, то мы не сидели бы теперь у того полуразбитого корыта, которым является Россия».
Как видим, и у него нет НИКАКИХ сомнений в том, что одной из главных причин Февральской революции было отсутствие хлеба в Петрограде.
Вполне возможно, что где-то на складах он действительно имелся. Но вот большая часть населения города продолжительное время его не видела. Возникли хлебные «хвосты» к петроградским магазинам, а администрация столицы не сумела ни организовать подвоза, ни толком объясниться с населением, что и вызвало озлобление у жителей города.
Между тем, события в Петрограде развивались стремительно:
«11 марта тот же Беляев и главный начальник петроградского военного округа генерал Хабалов доносили телеграфно, что в некоторых войсковых частях были отказы употреблять оружие против рабочих, к которым присоединяется чернь.
Беляев продолжал успокаивать, что приняты все меры к прекращению беспорядков. Хабалов же просил о присылке подкреплений, указывая на ненадежность петроградского гарнизона.
11 марта была получена впервые телеграмма председателя Государственной Думы Родзянко. Он сообщал, что солдаты арестовывают офицеров и переходят на сторону рабочих и черни, что необходима присылка в Петроград надежных частей.
Вечером в тот же день и утром 12 марта от Родзянко были получены на имя Государя Императора еще две телеграммы. В них указывалось, что единственная возможность водворения порядка — Высочайший Манифест об ответственности министров перед Государственной Думой, увольнение в отставку всех министров и сформирование нового кабинета лицом, пользующимся общественным доверием».
К тревожным телеграммам Родзянки, Беляева и Хабалова неожиданно присоединился и РОДНОЙ БРАТ Николая Второго, Михаил Александрович, который посоветовал царю пойти навстречу требованиям об «ответственном министерстве»:
«12 марта, около 12 часов дня, генерала Алексеева вызвал к прямому проводу Великий Князь Михаил Александрович. Он подтверждал сведения, сообщенные Родзянко, поддерживал необходимость указанных им мер и называл имена Родзянко и князя Львова, как тех людей, которым следовало бы поручить составление кабинета».
Учитывая, что в.к. Михаил Александрович сыграл в тех событиях немалую роль, надо сказать о нем несколько слов.
Великий князь Михаил Александрович был младшим братом царя. В 1917 году ему было всего 39 лет.
До самого рождения цесаревича Алексея (в 1904 году) он считался Наследником престола.
Беда была в том, что Михаил «всеми фибрами души» ненавидел власть, категорически не желал быть царем и мечтал прожить свою жизнь в качестве простого обывателя.
Для осуществления этого он совершил незаурядный поступок.
В 1912 году, в Спале, цесаревич Алексей серьезно заболел. Его состояние было крайне тяжелым.
Узнав из бюллетеней о критическом состоянии Алексея Николаевича, великий князь Михаил поторопился вступить в Берхтесгадене в морганатический брак с дважды разведенной дамой — женой своего однополчанина, поручика «Синих кирасир» В. В. Вульферта.
Эта дама, дочь московского присяжного поверенного Шереметевского, до этого побывала замужем за московским музыкантом Сергеем Мамонтовым. В 1910 году она родила великому князю сына.
Николай Второй, в ответ на это, лишил своего брата регентства и даже запретил ему возвращаться в Россию.
С началом Первой мировой войны этот запрет был снят. Две недели спустя после начала войны, великий князь Михаил Александрович вернулся в Россию через Скандинавию — Норвегию, Швецию и Финляндию. Он был назначен начальником Дикой Дивизии, сформированной на Северном Кавказе. Через четыре месяца ее отправили на австрийский фронт.
Михаил Александрович имел огромный рост и обладал немалой физической силой, он был храбр и имел большой авторитет среди всадников своей дивизии, которым было лестно находиться под началом брата императора России.
Михаил никогда не занимался политикой и был совершенно безграмотен в ее хитросплетениях. Так что его вмешательство «в политику» в эти кризисные дни стало неприятным «сюрпризом» для царя.
Следователь Н.А. Соколов в своей книге так описывает ход дальнейших событий:
«Великому Князю Михаилу Александровичу Государь ответил через генерала Алексеева, что он благодарит его за совет, но что он сам знает, как ему следует поступить…
В тот же день была получена телеграмма от председателя Совета Министров князя Голицына. Она была аналогична с указаниями Родзянко и Великого Князя. В ней говорилось также, что нахождение у власти министра внутренних дел Протопопова вызывает всеобщее негодование.
В результате телеграмм Беляева, Хабалова и Родзянко по повелению Государя генерал Алексеев телеграфировал 12 марта главнокомандующим северного и западного фронтов приготовить к отправлению в Петроград некоторые воинские части.
Генерал-адъютанту Иванову было приказано принять на себя руководство подавлением мятежа.
По поводу телеграммы князя Голицына Государь сказал Алексееву, что ответ на нее он составит сам.
После этого Государь около часа говорил по телефону с Императрицей, а затем вручил генералу Лукомскому собственноручно написанную им телеграмму на имя князя Голицына.
Государь указывал в ней, что при создавшейся обстановке он не находит возможным производить какие-либо перемены в составе Совета Министров и требует подавления революционного движения и бунта среди войск.
Генерал Лукомский отправился с этой телеграммой к генералу Алексееву. Последний пытался склонить Государя к уступкам, на которые указывали Родзянко, Великий Князь Михаил Александрович и князь Голицын. Его попытка успеха не имела, и телеграмма Голицыну была отправлена.
Свидетель Дубенский, имевший возможность видеть в эти дни Государя, показывает: “Он был покоен и ничем положительно не проявлял и тени беспокойства”.
Если бы Николай Второй во главе войск направляемых в Петроград назначил какого-нибудь энергичного генерала, то возможно тот и сумел бы подавить восстание в столице. Это было, в общем-то, несложным делом.
Ни серьезных военных лидеров, ни боеспособных частей тогда в Петрограде не было. Полуанархические сборища восставших солдат запасных полков не смогли бы оказать сопротивления регулярным частям.
Но выбор Николаем Вторым кандидата в военные «диктаторы» Петрограда был КРАЙНЕ неудачным. Генерал Николай Иудович Иванов совершенно не подходил для этой роли. Он был еще в марте 1916 года отстранен от командования Юго-Западным фронтом (после Горлицкого прорыва германских войск и Великого отступления русской армии).
Одним из его знаменитых решений в то время было распоряжение о … взятии ЗАЛОЖНИКОВ из числа немецких колонистов:
«Во второй половине июня 1915 года на посту главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта «дал распоряжение главному начальнику Киевского военного округа взять из числа немцев-колонистов заложников, большей частью учителей и пасторов, заключив их до конца войны в тюрьмы (соотношение: 1 заложник на 1000 человек населения). Также предписывалось реквизировать у населения колоний все продовольствие, оставив лишь небольшую часть до нового урожая, а в места компактного проживания немцев поселить беженцев. За отказ выполнить это распоряжение заложникам угрожала смертная казнь.
Это редчайший в истории пример, когда заложников брали из числа собственного населения» (С. В. Фомин Золотой клинок Империи // Граф Келлер М.: НП «Посев», 2007, стр. 414)
После отстранения от должности главнокомандующего ЮЗФ генерал Н. И. Иванов пребывал «не у дел», числясь членом Государственного совета и генерал-адъютантом при Особе Его Императорского Величества.
Продолжение следует.
На фото: Николай Второй и король Англии Георг, 1908 г.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/03/27/483