Иван Иваныч, не первой молодости человек, ворочался на кровати, переворачивался с боку на бок всю ночь.
Сначала, сна его лишала старческая бессонница, отсчитывая каждый час приподнимаемой с подушки головой и пристальным взглядом глаз, привыкающих к темноте, в стремлении разглядеть еле фосфорицирующий циферблат часов. Час, два, три, четыре... Голова бессильно падала на подушку, руки неосознанными движениями подбивали пух с перьями под голову. Голова снова немного приподнималась и вторым падением улучшала своё положение в мягкости подушки, подстраивая оную под свои формы. Сон никак не шёл.
Потом в окно начал пробиваться, намечаться тенями рассвет. Постепенно светлело, мало заметно, однако достаточно, чтобы разум Иван Иваныча, зациклился на том обстоятельстве, что ночь прошла, прошла в бессоннице, а предчувствие скорого пробуждения природы, птиц, людей, города со своими утренними заботами, звуками уборки улиц, вывоза мусора, перебранки дворников, удерживало бессонницу в прежнем бодрствующем состоянии.
Иван Иваныч заставил себя поворочаться, в попытках уснуть, ещё около часа, всё более и более понимая тщетность своего предприятия.
Переворачиваясь в очередной раз с бока на другой, он крякнул, прислушиваясь к приглушённым, ноющим старческим болям во всём теле, особенно в рёбрах и суставах. Далее было решительно не в моготу лежать просто так, ощущать немощность своего тела, его старения, постепенного отмирания, частями, жизненно важных органов и сочленений.
Старик сел, поводил ступнями по полу, нащупывая тапочки. Кряхтя и постанывая, держась рукой за поясницу, не разгибаясь, поднялся с кровати. Постепенно выпрямляясь, хрустнул позвонками, поморщился, медленно сделал несколько наклонов в сторону, в другую, с отклонением в пару градусов. Произвёл вращательные движения торсом вправо-влево, приблизительно в таком же диапазоне измерений. Почувствовав некоторое облегчение, шаркая ногами, лениво, осторожно переставляя их, Иван Иваныч занялся тем, чем мы занимаем себя каждое утро, поэтому пояснениям, разъяснениям, описанию такие действия не подлежат, вы их сами хорошо знаете и представляете.
Кофеварка шипела, подмигивая красным глазком, готовила то, что единственно умела в своей жизни делать - готовила кофе и наливала в маленькую кофейную чашечку, двумя тёмно-коричневыми тонкими ручейками, распространяя вокруг чарующий, призывный аромат.
Иван Иваныч выключил кофеварку, в пору, в аккурат, когда чашечка наполнилась по края. Кофеварка несколько раз фыркнула, сплюнув в чашку пеной, которой вполне хватило возбудить волну на поверхности, захлестнуть край чашечки напитком, опрокинуть жидкость через край и, оставляя тёмный след, ниспадающим водопадом, заставить стечь по стенке чашки в специально предусмотренный для таких случаев поддон кофеварки.
"Плюнула в чашку, прямо, как обиженный официант в кафе или ресторане, недовольный претензиями клиента, отчаявшийся получить какие-либо чаевые." - подумал с улыбкой Иван Иваныч, глядя на пенку, покачивающуюся на поверхности приготовленного кофе.
Он осторожно взялся за ручку чашки: "Чашка! Она хотела чашку!" - вспомнилось ему, забытое им в суете повседневности, её, случайно обронённое в одном из разговоров, желание. Непременно, непременно надо найти и купить чашку, именно ту, которую она хотела. Гжель. Ей понравилась, да и всегда нравилась гжель. Не так давно он купил заварочный чайник и сахарницу. Изысканность, благородство изгибов, красота авторского рисунка, сине-голубой цвет в контрасте с белым, производили на неё магическое впечатление, привораживали взгляд. Обязательно нужно найти чашку такого же или максимально похожего рисунка, линий, сочетающихся с линиями и рисунком чайника, сахарницы, образующих единый ансамбль, составить чайный сервиз. Идея захватила его целиком, стала единственной целью жизни на ближайшее время, может часы, может дни, до времени воплощения её в жизнь.
Он уже, как минимум, полчаса топтался перед стеллажами с чашками, рассматривая, беря в руки, пробуя на вес, примериваясь к удобству ручки, озадачиваясь объёмами, вместимостью. Вот, эта хороша, но большая. Та не хуже, но маленькая. У вон той, ручка простенькая, зато, удобная. Трудно выбрать. Рисунок, рисунок, ах, забыл про рисунок, а про линии, стиль исполнения, рельефные изгибы. Снова сравнения, сопоставления, сомнения. Наконец: "Будьте любезны, упакуйте, пожалуйста, и, чем обязан, какою суммою?"
"Дорога, дорога, ты знаешь так много..." - напевал Иван Иваныч знакомый мотивчик, - "Но не знаешь одного, что я везу для неё!"
Он вёл машину по трассе, всё дальше и дальше от одного дома и всё ближе и ближе к другому: "Хорошая чашка, хорошая. Ей должна понравиться. Не может быть, чтобы не понравилась. Дорога, дорога, ты знаешь так много... Теперь знаешь и то, что я везу для неё. Но до сих пор не знала бы, если бы я не проболтался! Дорога, дорога...."
- Привет! - вошёл он в дом, протягивая перед собой небольшой горшочек с невысокими бело-розовыми цветами, звёздочками, выглядывающими из густой шапки молодой, сочной зелени.
- Какие цветочки!!! - с неподдельным удивлением и радостью воскликнула она. - Какие необычные! И пахнут, какой тонкий, нежный аромат! А зеленюшки какие! Ух, ты, такие приятненькие! - она провела пальчиками по зелёной шапке растения, - Здорово! Спаси-и-ибо...
- И мне понравились необычностью, потому и решил купить. Но не думал, что тебе так понравятся. Маленькие.
- Красивые, красивые! - приговаривала она уже из комнаты, пристраивая горшочек на середину стола, посекундно покручивая его разными сторонами к себе и любуясь.
- Тут ещё, к празднику, тебе подарки передали...
- Подарочки?! Подарочки я люблю! - оставив прежнее занятие, она подбежала, и, принимая сумку из рук Иван Иваныча, нетерпеливо приоткрыла её, заглянув во внутрь, - Ух, ты! Пода-а-а-арочки!
Пристроившись на диване, положив рядом сумку, пузатостью своей, несомненно, вселяющую в обладателя ею, предвкушение многих приятностей, стоит только запустить руку в её тайны, одаренная вниманием друзей и родственников, хозяйка дома приступила к выуживанию содержимого.
- Пижамка! Брючки! Кремики! Заколочки, какие я хотела! Шоколадочки!.. - сумка худела, а рядом росла горка из разных нужных вещей и вещиц, - Ты не забыл сказать всем спасибо? - между делом, с интересом рассматривая всё подаренное, спросила она; ненужного совсем не оказалось, всему была обозначена неплохая перспектива, соответственно предназначению.
- Обижаешь. Конечно. Поздравил от нас с тобой. Все ждут в гости. - улыбался Иван Иваныч, не менее пребывая в блаженстве и радостных чувствах, чем она, умиляясь её детской непосредственностью.
"Наверное, я до сих пор её люблю, раз радуюсь её счастью больше, чем своему..." - думал он, стоя в проёме двери, облокотившись о косяк. Глаза его увлажнились, преломляя свет и деля его на множество цветов и оттенков, вырисовывая мир и её в радужные цвета. Так, бесцветный луч солнца, проникая в утреннюю росинку, преломляясь ею, рассыпается всеми цветами, которые только может видеть человек.
Иван Иванычу очень и очень нетерпелось достать чашку с блюдечком и в дополнение, в комплект, купленную им понравившуюся розетку для варенья или другой вкусности, способной уместиться в ней.
"Нет. Потерплю. Подарю в праздник, утром, как проснётся, а то праздник каким-то заочным получается. Потерплю." - твёрдо решил он, вопреки душевному порыву немедленно сломаться в угоду нахлынувшим нежным чувствам к столь трогательному созданию с блестящими радостью глазами, к очарованию, восседающему на диване, окружённому подарками.
Холодная, равнодушная ночь постепенно поражалась в своих правах на владение и распоряжение вверенным ей земным имуществом. Медленно, но настойчиво, неумолимо, с пылким убеждением в единственно своей значимости и правильности понимания ведения земных дел, предъявляя неоспоримые факты, наступал рассвет. Сначала восток озарился красно-розовым светом, постепенно белея, явил миру солнце, затем, небо, сбросив с себя сонную прохладу ночи и покрывало из облаков, заботливо окутало теплом землю. Утро своей свежестью, ласковым дыханием ветерка, пробудило всё живое, звало радоваться жизни, приветствовать солнце, голубое небо, новый день.
Иван Иваныч, проснувшись, пребывал в сладком, беззаботном томлении, предаваясь без остатка душевному блаженству. Весенняя капель и весёлый щебет птиц за окном усиливали и без того хорошее настроение. Но… Пора вставать и раньше, чем проснётся она, и так, чтобы не разбудить, не попортить тем задуманное…
Утро, зарождение нового дня, новых тайн, радостей, приключений для оптимистичных, ищущих натур и возрождение старых проблем, болячек, недовольств, поводов побурчать и посопеть носом для пессимистов. Для Иван Иваныча утро наступило скорее первое, чем второе, но и второе не забыло напомнить о себе скрипом с похрустыванием старого, заржавленного механизма его тела, впрочем, что мало отвлекало Иван Иваныча от намеченного на кануне дела, приятных забот, желаний, мыслей.
Она проснулась. Вместе с ней проснулась и вошла в дом беспорядочная суета, которую всегда, непонятным нам, мужчинам, образом создают и привносят в нашу размеренную, спокойную, плавно текущую жизнь эти прелестные создания, покоряющие нас красотой, своей нежной, женской слабостью (наивно думаем мы), невинными глазками.
О, женщины! Искуснейшие охотницы за нашими головами, безукоризненно владеющие всеми способами ловли, от простых до экзотических, приручения, дрессировки мужчин, как на службу им, так и в качестве друга-компаньона на выгулах по дорожкам жизни, где они демонстрируют своих любимцев подружкам, нахваливая или журя те или иные качества характера, пристрастия, привычки, стать породы или свою любовь к питомцу, наградившей его, через усердие заботой, животом волочащимся по земле, короткой шеей, тройным подбородком, бульдожьими щеками, сытым взглядом, необычайной ленью даже зевнуть. Одновременно, обладая всеми качествами добродетели, бывают на столько жестоки, что годами, на протяжении всей жизни, десертными ложечками, способны выедать наш мозг по живому, не умерщвляя его и не приготовляя его. Поражает их способность всегда не вовремя, всегда не к стати появляться в нужных для нас местах именно в те моменты, когда их присутствие никак не ожидается и, казалось бы, не могло случиться по всем признакам: "я просто хотела спросить, попросить, напомнить, сказать…" - и, вот, дело ваше расстроено, ещё одна десертная ложечка вашего мозга съедена. Женщины, женщины… И, всё равно, мы подобострастно стелим свои тела ковриками под ваши хорошенькие, чувственные ножки, в изящных туфельках на аккуратных, маленьких каблучках, а, то, и на длинных шпильках с металлическими набойками на концах, причиняющих нестерпимую боль, но вид и созерцание ножки, заставляют достаточно быстро забыть о боли, в предвкушении возможности, прикоснуться, приласкаться к предмету бесконечного обожания.
Иван Иваныч сидел на диване, откинувшись на спинку, расслабленный и довольный успехом своего мероприятия, требовавшего скрытного, секретного исполнения, несомненно, удавшегося. Теперь оставалось только ждать его окончательного разрешения. Томительные чувства ожидания давно сосали под ложечкой, возбуждая, будоража сознание:"Как оно будет?"
Задолго до ожидаемого события, точнее, с момента пробуждения, прикосновения одной ногой пола, затем первого шага на цыпочках, боязни кашлянуть, чихнуть, не дай бог, споткнуться, зашуметь, в груди его всё нарастала и нарастала, вызывая приятное брожение крови, эйфория.
Глаза его гуляли то вправо, то влево, не отрываясь сопровождали её мелькание с озабоченным видом на лице, мимо него: что хотела сделать, что сделала, что забыла, к чему придраться… Что-то не сходилось в её голове, не клеилось, заставляло делать много лишних движений, будто она надеялась через метод хаотичного "тыка", пусть по случаю, но придти к искомому неизвестно чему.
Неожиданно она остановилась в недоумении. Взор её обратился на стол. Ей казалось всё знакомым, однако, что-то всё-таки было не так.
- О, чашечка!!! – она быстрыми движениями отодвинула стул от стола, присела, придвинула к себе блюдечко с возвышающейся над ней на круглой ножке чашкой, - Вот, это, да-а-а-а, какая красивая…
Опущу описание того, как Иван Иваныч, млея, утонул в море удовольствия, сладко жмуря старческие глазки и улыбаясь во весь рот, а, возможно, и шире, сам он не видел, ибо зеркало, во весь рост человека, находилось на стене слева, маленькое на стене справа, а в воздухе, на мебели и стенах отражения изображений Иван Иванычу, ну, никак видеть не дано, разве, что отражения призраков.
Она крутила, вертела, поднимала, опускала, разглядывала чашечку, щупала изгибы, дивясь рельефу поверхности, красоте росписи, восхищаясь мастерством, умением, способностями мастеров, сотворивших такое чудо.
- Сейчас чайку заварю, попьём! Терпеть не могу, как хочется попробовать из этой чашечки! Ну, спасибо, ну, спасибо! Угодил, так, угодил! А я думала, что вчера все подарки получила, а тут тако-о-ое… Спаси-и-ибо!.. – вытягивая гласные звуки, лепетала она, из раза в раз повторяясь.
- А и нечего терпеть. Вон на столе чайник, заварен стоит. Наливай и пей вприкуску.
Только теперь она обратила внимание на сервировку стола. Глаза её округлились, руки согнулись в локтях, напряглись до дрожи, ладони сжались в кулачки на уровне плеч, а из груди вырвалось восторженное:
- Ви-и-и-и-и!!! – не совсем точное описание звука, но было, что-то похожее на визг довольного, счастливого поросёнка, - Вот, это да-а-а-а!..
Со дня праздника минуло никак не меньше недели. Иван Иваныч, сытый, изнеженный лежал на диване, пузом указывая направление в сторону, где находился потолок, подобно стрелке компаса указывающей постоянно на север. Он увлечённо читал книгу, русскую классику, кому интересна конкретика, могу и её пожаловать, читал «Воскресение» Льва Николаевича Толстого. Читал не в первый раз и не в первый раз не уставал удивляться, восхищаться, поражаться способности человека столь ясно, умно, красиво излагать свои мысли. Удивлялся широте возможностей русского слова, русского языка, а через них возможности познания широты русской души. Читая, и одновременно витая в сложной запутанности своих философских мыслей, он не сразу услышал:
- Фу-у-у-у… Упила-а-ась!
- Так, в чём проблема? Не пей. – не отрываясь от книги, прокомментировал он услышанное.
- Ага, тебе легко говорить. А мне каково? Смотрю на чашечку, любуюсь, ну, и как же удержаться из неё не попить? Так и тянет, так и тянет!
- Беда какая. Спрячь в буфет, за дверцей. Все дела. Не видно и соблазна нету.
- Вот ещё решил. Будто бы я не буду знать, что она там спрятана.
Иван Иваныч оторвал взгляд от книги. Он улыбался и губами, и глазами, и всей душой.
"Надо же. Всего лишь чашка. А сколько удовольствия привнесла в жизнь, сколько эмоций и таких, вот, маленьких, милых, чудесных забот ни о чём…" - думал он.