Всю следующую неделю Иван Сергеевич старался жить так же, как прежде – разве что из его расписания исчезли уколы, а из списка необходимых продуктов к столу – бананы, которые теперь навсегда связались у него с болезнью жены.
Иван Сергеевич так же просыпался в начале седьмого на своём диванчике, шёл ставить чай, смотрел утренние эфиры одного из московских телеканалов, потом немного отдыхал, занимался домашними делами: постирушкой, мелким ремонтом одежды, уборкой. После обеда, почти всегда состоявшим из пельменей или вареников, Иван Сергеевич ложился отдыхать, а ближе к вечеру шёл в магазин, чтобы пополнить запас провизии – даже если ему не было нужно, он всё равно выходил из дома, уговаривая себя, что это не пустой поход, а необходимая ему физическая нагрузка. Из таких «походов» он обычно возвращался или «пустым», или, купив какую-нибудь мелочь – булку хлеба или пакет молока, а иногда и полнейшую глупость – шоколадку или длинную жевательную конфету, к которым он потом не мог подступиться несколько дней.
«Девять дней» делал так же, как и похороны – при активной помощи соседки Татьяны. К той Иван Сергеевич после отъезда Натальи специально заходил, чтобы поблагодарить за всё добро, сделанное ею, и чтобы извиниться за поведение дочери. Татьяна благодарность и извинения приняла и даже вызвалась помогать иногда пенсионеру с его домашними делами. Собственно «девятины» стали первым обращением к соседке после её предложения.
С утра Иван Сергеевич съездил на кладбище, чтобы оставить жене-покойнице букетик купленных в магазине ритуальных принадлежностей пластиковых цветочков, после чего отправился домой.
На поминки пришло ещё меньше народу, чем на похороны – только соседи, да ещё коллега Валентины по работе приехала из пригородного посёлочка. Дочь подъехать не смогла из-за работы в школе и дороговизны перелёта – просто позвонила поговорить, узнать, как дела у отца. Так же, как и на похоронах, готовили кур и пельмени, выставили несколько бутылок водки. После того, как гости разошлись, Татьяна помогла вдовцу с мытьём посуды и уборкой. А тот, немного выпивший, едва дождался, когда она закончит, чтобы лечь пораньше спать.
Проснувшись утром следующего дня, Иван Сергеевич вдруг понял, что он совершенно не хочет вставать с дивана. Не то, чтобы у него что-то болело или его что-то беспокоило. Наоборот, он просто осознал, что ему совершенно не для чего подниматься сегодня с постели. Валины «девять дней» он вчера справил, в холодильнике полно еды, посуда в буфете – чистая, бельё (так получилось) перестирано и даже выглажено. Да, даже если бы оно было грязным, и вся мойка на кухне была бы забита грязной посудой, что с того? Кого это могло бы заинтересовать или побеспокоить, кроме тех, кто живёт в квартире? А поскольку живёт он сейчас один, то и касается это только его одного. Поэтому Иван Сергеевич, позёвывая, посмотрел телевизор, потом поспал, и проснулся только после двух часов. Проснулся лишь от того, что ему захотелось есть. Повалявшись ещё немного и поняв, что голод становится всё нестерпимее, пенсионер прошлёпал на кухню, открыл холодильник и увидел там огромную глубокую тарелку со сваренными пельменями, прикрытую тарелкой мелкой. Потом заметил открытую бутылку водки и попытался вспомнить, куда делось невыпитое спиртное после похорон, но нет, вспомнить это оказалось невозможно – он тогда целиком и полностью был занят мыслями о ссоре с дочерью на поминках. Может, прибрал кто похозяйственнее, вроде той же Татьяны, а, может, и правда, всю выпили – мужиков-то за столом хватало…
Решив, что разогретые на сковороде пельмени будут чудесным обедом (или уже ужином), а початой бутылке водки совсем незачем пропадать зря, Иван Сергеевич решительно достал всё это из холодильника.
Пельмени он обжарил на сливочном масле до появления кое-где на тесте поджаренной корочки, а водку налил в маленькую стопочку. Расставив всё на столе, Иван Сергеевич посмотрел на получившуюся композицию и вдруг вспомнил свою утреннюю меланхолию – когда ему показалось, что жизнь лишилась смысла. Да нет же! Пусть его пенсия совсем невелика, пусть он, то ли разругался, то ли нет, с дочерью, пусть Господь не дал пожить его жене ещё немного, но рюмку водки под тарелку пельменей у Ивана Сергеевича никто сейчас отобрать не сможет! И эта вкуснотища, явившаяся к тому же на голодный желудок – стоила того, чтобы продолжать жить.
Иван Сергеевич ещё раз взглянул на дымящееся яство с запотевшей стопкой и одним махом опрокинул последнюю внутрь. Водка прокатилась по горлу, одновременно обжигая и остужая его, отозвалась чем-то неприятным во рту и уютно улеглась в желудке. Пенсионер поморщился и наколол на вилку пельмешек. Тот ещё дымился, поэтому Иван Сергеевич перед тем, как отправить в рот, подул на него. Съев пять или шесть штук, Иван Сергеевич «повторил» со стопочкой водки – та прошла существенно мягче и ласковей, чем первая…
Доев пельмени, пенсионер спрятал так и недопитую бутылку водки в холодильник и отправился в гостиную к телевизору. Неубранная с дивана постель вновь напомнила Ивану Сергеевичу об утренней меланхолии, но сейчас его настроение было совсем иным. Нет, его не переполнял какой-то нелепый энтузиазм или излишний оптимизм, просто он вдруг почувствовал себя хорошо. Он был сыт и немного пьян, он отогнал от себя все дурные мысли – и Валентина, и Наталья вспоминалась теперь исключительно с теплотой, которую можно испытывать только к очень близким людям. Иван Сергеевич вдруг подумал, что хочет поставить на телевизор или куда-нибудь рядом с ним большой портрет покойницы-жены. А ещё, – подумалось вдогонку, – не мешало бы повесить несколько фотографий дочери (была одна смешная детская, где она так нелепо держала около уха телефонную трубку) и внука… А ещё надо бы до холодов успеть памятник Валентине на могиле поставить…
***
После того памятного вечерка жизнь, показалось Ивану Сергеевичу, вновь обрела смысл. Он, действительно, откопал в старинных и пыльных фотоальбомах нравившиеся ему фотографии Валентины Тимофеевны и детские – дочери. Потом нашёл какое-то письмо, десятилетней, не меньше, давности от Натальи, в которое была вложена цветная фотография, где она сидела с пупсом-сыном, одетым в вязаный костюмчик. Фотография была сделана на каком-то празднике, но у обоих главных героев на ней ярко светились красные глаза, потому и было к ней в семье пенсионеров всегда какое-то странное отношение: вроде и фотография хорошая, и лица родные, но чего ж глаза-то красные, как у вурдалаков?
Иван Сергеевич отложил отобранные фотографии и спрятал семейный архив обратно в ящик комода. Ладно, надо будет сходить на днях в фотоателье (или как они там сейчас называются?), чтобы сделали из двух – нормальные фотографии на подставочках, ещё из одной – фото на памятник, а на этой, с праздника, может, получится, и глаза как-нибудь в нормальный вид приведут?
Идея сделать Валентине памятник и заказать фотографии, чтобы украсить ими дом, с тех пор стали новыми целями Ивана Сергеевича. Он планировал успеть всё к «сороковинам», тайно надеясь, что его порывы оценит приехавшая на поминки дочь. И, может, тогда она простит своего непутёвого отца, обиду на которого таила, как выяснилось, чуть не с самого детства…
Но не только этими мыслями жил пенсионер. Он вновь постарался вернуться в размеренный ритм: просыпаться рано, заниматься немного домашним хозяйством, гулять хотя бы до магазина и назад. Единственное, что отличало его нынешний быт от того, что было раньше, это неизменная стопочка (а иногда и две) на ужин перед приёмом основного блюда – пельменей или борща какого (Иван Сергеевич даже к приготовлению «сложных блюд» решил иногда возвращаться). Сначала пенсионер допил бутылку, оставшуюся после «девяти дней», а потом купил себе новую – специально сходил за ней в один из «дальних» магазинов, в котором был приличный выбор спиртного. В магазине он долго рассматривал ассортимент, консультировался с удивлённой продавщицей и, в конце концов, выбрал из «недешёвого набора» бутылку кристально чистой водки, привезённую откуда-то с материка – то ли с Алтая, то ли из Омска. Он ведь не собирался просто так – «взять и выпить» эту бутылку за раз, Иван Сергеевич намеревался приберечь её на какой-то продолжительный период, выпивая иногда из неё грамм по 50-100, поэтому и водка должна была быть достойной.
Фотографии удалось сделать довольно быстро. Правда, городское фотоателье уже не работало, зато на его месте в окружении палаток, торгующих одеждой и разнообразной мелочью, сидел за огромным монитором компьютера паренёк, совсем ещё, казалось, мальчишка, который (и об этом извещали красочные распечатки вокруг) занимался обработкой фотографий и их распечаткой в любом виде и формате – хоть плакатом, хоть на керамической кружке, хоть на магните. Этот же мальчишка не только взялся сделать фотографию Валентины Тимофеевны на надгробие, но и предложил вдовцу изготовить сам памятник – оказывается, таким образом одна из городских контор, занимающихся этими самыми памятниками, находила себе дополнительных клиентов. Иван Сергеевич не стал торговаться и брать паузу, для того чтобы справиться о ценах в других конторах, а просто взял и заказал один из вариантов – как уверил паренёк, «оптимальный по соотношению цена/качество», из мраморной крошки и такой, какой «люди часто заказывают». Парнишка даже пообещал установить памятник в требуемый срок – до сороковин, нужно было только встретить бригаду на кладбище, чтобы проводить на могилу и оформить какие-то бумаги в кладбищенской конторе, что он, родственник покойной, не против установки.
А ещё незадолго до сорокадневной даты Иван Сергеевич вдруг вспомнил, что по народной примете после покойника нужно было побелить стены и потолок. Он почему-то забыл об этом, поэтому решил срочно исправиться. Стены пенсионер решил не трогать, поскольку на них были наклеены, в общем, довольно свежие обои – им всего года три-четыре было, не больше, а вот потолки решил перекрасить. Для этого он купил в хозяйственном магазине водоэмульсионной краски, кисть и валик, а заодно полиэтиленовой плёнки – чтобы укрыть ею мебель, которую он не собирался никуда двигать. Так в довольно однообразной жизни пенсионера появилось ещё одно дело, ещё одно занятие, которым можно было заниматься какое-то время. Правда, сделанный за два дня «ремонт» ещё через пару дней пришлось переделывать – отсыревшая от свежей тяжёлой краски и неубранная с потолка старая штукатурка обвалилась, поэтому Иван Сергеевич был вынужден вернуться в магазин, чтобы докупить и шпатель, и штукатурку, и даже какую-то грунтовку всучили ему ушлые продавцы. Зато на сей раз потолочек получился прямо загляденье – чистенький, ровненький, беленький. В квартире даже дышать стало легче – так показалось Ивану Сергеевичу.
***
«Сорок дней» Валентины Иван Сергеевич решил вновь справлять дома, для чего снова попросил помочь ему соседку Татьяну. Правда, та, узнав, что Наталья тоже собирается приехать, язвительно спросила, не будет ли она опять критиковать её, Татьянин, энтузиазм и желание помогать соседям. В ответ на это Иван Сергеевич покраснел и пробурчал, что, дескать, нет, не будет…
В эти дни на Сахалин обрушился снежный циклон – настоящий, пришедший откуда-то со стороны Камчатки. На улице свистал ветер, а снег валил, словно где-то в небе потерпела аварию огромная фура со снегом, и теперь её содержимое сквозь изорванный тент вываливалось на землю. Иван Сергеевич страшно боялся, что из-за циклона не сможет прилететь Наталья: не оценит фотографии – её самой и материны, которые расставил-развесил по всему дому Иван Сергеевич, не увидит, как замечательно он выбелил потолки во всей квартире, не посмотрит на памятник, установленный на могиле Валентины Тимофеевны буквально перед самой непогодой, когда после осенних дождей и первого снега внезапно вернулись солнечные деньки – совсем уже не тёплые, но хотя бы сухие.
Наталья, действительно, прилететь не смогла, но вовсе не из-за циклона, который к «сороковинам» как раз утихомирился, и на небе засияло круглое солнышко. Помянуть мать на Сахалине ей помешала работа, а вернее, проверка, нагрянувшая из Москвы. Во всяком случае, так она сказала отцу в коротком телефонном разговоре за день до предполагавшегося вылета. Сказать, что Иван Сергеевич расстроился после этого известия, это значит, ничего не сказать. Сначала он слонялся по пустому дому, как тень, и не мог себе найти ни места, ни занятия, потом он включил телевизор и посмотрел какой-то сериал. Осознав минуте на десятой, что ничего не понимает ни в сюжете, ни в героях, он выключил телевизор и снова стал прохаживаться по квартире. Дойдя до холодильника, он автоматически открыл его, и первое, что увидел – это бутылку водки. Иван Сергеевич понял, что это знак, и решительно достал её, а заодно кусок докторской колбасы, которой на этой неделе завтракал, и булку хлеба. Вечер прошёл в задумчивом и одиноком распитии этой бутылки под колбасу и хлеб.
«Сороковины» прошли, в общем, примерно так же, как и «девятины» – пришли знакомые по сахалинской жизни, соседи. Подтянулся кое-кто из мужичков, поэтому Ивану Сергеевичу было не так одиноко за столом. Из инцидентов был только один, да и то не инцидент, а так, мелочь, на которую обратил внимание только вдовец. Узнав, что на поминки не прилетела Наталья, одна из присутствующих старух, не то осуждая её, не то просто констатируя факт, заметила:
– Ну правильно, после того разноса, который устроила тут отцу на похоронах, видать, и на глаза показываться не хочет!
В общем, примерно эта же мысль была и в голове у Ивана Сергеевича, но он её от себя гнал, однако высказанная вслух посторонним человеком она произвела на него впечатление и дала повод для того, чтобы, невзирая ни на что, основательно набраться – тем более что компаньоны за столом у него были. Иван Сергеевич даже не помнил, как и чем закончился вечер – видимо, под конец его совсем развезло, и добросердечные соседи отправили вдовца спать.