Вечер обещал ****ься в одной позе, отмываться в душе, менять постельное белье. Взрывались звезды. Мои мысли пятились, как это делает поначалу сука, повстречавшая кобеля.
Вглядываться в небо было бесполезно – все что могло произойти по его воле уже случилось.
Меня уговаривали фразами о семейных ценностях, робкими прикосновениями. Он не давал никаких обещаний, потому что у него их не было. У него ничего не было. У меня было почти все. Зачем мы вообще оказались в одной квартире?
Хотел вместе состариться. Я не хотела. С чего бы мне в двадцать с лишним хотеть состариться? Я хотела в Ирландию, на Байкал, в ближайший кабак. Он называл свои желания – планированием. Меня подташнивало. От него несло правильным, рассудительным, страхом. Я готова была затереть колени в кровь, унизить себя молитвой вслух ради того, чтобы на его месте оказался другой человек.
Лицо его походило на вечновопросительное. Руки висели, как плохо пришитые к плечам. Он бы с удовольствием превратился в ежа, если бы мог. Но не мог. Потому что он ничего не мог.
Я могла почти все.
Комнатное пространство наполнялось дыханием и бедой. Куда-то исчезли окна. Невозможно было проветрить помещение. Я молчала. От такого молчания случилось бы лопнуть, но находились силы не делать этого. И кто вздумал давать их? Я бы благодарила. Я ведь умею благодарить.
Он переваливался телом справа налево, как заведенный спрашивал: «По какой причине, по какой причине?» Поглядывая на собранные чемоданы, мне не хотелось открывать рта.
«Почему ты молчишь, почему ты молчишь?» «Куда уходишь, куда
уходишь?». Ей-богу, как зверушка какая с заводным ключом в заднице или мультипликационный персонаж.
Какая разница куда уходит человек, если он уже уходит? Будешь искать его там? Не проще ли сделать так, чтобы он не уходил?
Тусклым был вечер и совместная жизнь.
При встрече его родственники подсовывали мне семейные фотоальбомы для просмотра, как сектанты свои брошюры прохожим. Кормили салатами, залитыми майонезом и шипели в уши безграмотные рассуждения о политике и прочем. По возвращению домой мы были уже в ссоре, а утром он думал, что ночь сотворила волшебство, и мы примирились во сне.
Уже нечем было дышать, а он все продолжал говорить. Уберег бы немного воздуха. Как бы в этом расставании не задохнуться. Такого количества лишних слов не было со времен празднества по случаю моего восемнадцатого дня рождения.
Время настаивало уходить. Подхватив вещи я повернулась к двери. Хотелось в лоб ему произнести самое главное, да жаль было лишать последних признаков жизни. Так и ушла молча, пока он помирал в собственных сожалениях, возгласах, боли и принципах.