ДУХОВНАЯ АВТОБИОГРАФИЯ
Джозеф Харт (1759)
Поскольку я имел счастье родиться у верующих родителей, я впитал глубокие учения Евангелия с детства, но поскольку тем не менее они не затронули моего сердца, не поверяли собой совести и не изменили моих привязанностей через тайную работу Духа Божия, в пору моей юности они произвели на меня впечатления, которые, однако, не были глубокими и не оказали прочного внимания, и часто гасились суетой и пороками юности.
В 21 год я начал испытывать огромное беспокойство по поводу моей души. Дух рабства удручал меня, хотя я пытался (и думаю, что под законом большинство людей так делает) добиться Божией милости исправлением своей жизни, добродетельными решениями, высокой нравственностью и строгим следованием религиозным предписаниям. Я стремился подчинить мою плоть постом и другими актами строгого покаяния и умерщвления плоти, и, всякий раз, когда я был удручен и измучен своими похотями, я снова и снова пытался смириться пред Богом в скорби о моих грехах и пороках; и, молясь со слезами, я надеялся, что милость сойдет с небес, а потом я судил себя все снова и снова и пытался противостоять моим врагам - до следующего падения, которое, как правило, наступало вскоре.
Это было непростое, беспокойное время, когда я грешил и каялся, трудился и боялся, в течение семи лет, и когда меня постигла великая скорбь - и в ту пору я не сильно страдал, но был чудовищным грешником - я начал глубже и глубже убеждаться в зле в моей природе, в обольщении и твердости моего сердца, развращенности моей жизни, поверхностности моего христианства и слепоте моей преданности. Я видел, что я был в опасном состоянии, и что я нуждаюсь в лучшей религии, чем та, которую я имею, прежде чем я смогу с любой долей приличия называть себя христианином. Как я стремился к тому, чтобы приложить заслуги Христа к моей душе Духом Святым! Как часто прилагал я огромные усилия, чтобы назвать Бога моим Богом! Но увы! Я не больше мог это сделать, чем воскресить мертвых! Я нашел по горестному опыту, что вера не в моей власти, и вопрос был для меня не в том, был я христианином или нет, но могу ли я им быть, и не должен ли я покаяться и уверовать, но даст ли мне Бог истинное покаяние и живую веру.
После нескольких недель, проведенных в этом мрачном, ужасном состоянии, Господу было угодно успокоить меня немного, позволяя мне применить в какой-то мере, достоинства Спасителя к моей душе. Это утешение возрастало в течение некоторого времени, и мое понимание было также чудесно просвещено в чтении Священного Писания, так что я мог видеть Христа во многих местах, где раньше я мало надеялся найти Его, и мог надеяться, что я заинтересован в Его заслугах и в искуплении, приобретенном Им для Своего народа.
Это благословенное состояние мое продолжалось, однако же, недолго, ибо, бросаясь стремительно в объятия своего опыта, я поспешил сделать себя христианином через простую доктрину, принятую со слов других людей, прежде чем я пережил ее сам, и рассчитывал на большой свет в религии , не обращая внимания на внутреннюю работу благодати, начатую в моей душе Духом Святым. Эта свобода, взятая мной самовольно, а не данная Христом, вскоре выросла в распутство, в котором я стал преуспевать и дошел до ужасающих высот как в принципах, так и на практике. Одним словом, я впал в такую глубину плотской распущенности и злобы, что это ужаснуло даже неверующих, которые были потрясены моими ужасающими кощунствами и чудовищным нечестием. Жестокосердие и беспечность стали для меня признаками веры, пустые понятия - великим светом, сожженная совесть - основанием для уверенность, а дерзость - христианским мужеством.
Мои действия были в значительной мере созвучны моим понятиям, ибо по сути я решил, что получил от Христа свободу грешить, и, желая использовать ее, думал, что чем больше я впадаю в грех без всяких угрызений совести, тем больше я смогу упорствовать в вере. Нежность совести я считал слабостью; молитвы я оставил для новичков и ханжей, и сокрушенное сердце было для меня вещью слишком низкой и законнической сверх всякой меры. Не останавливаясь на частностях, скажу в итоге - ибо как ни страшно это вспоминать, это так и было! - что я предавался распутству с ненасытимостью.
В этом отвратительном состоянии дерзкого отступничества и наглого бунта я оставался девять или десять лет, и не только предавался разврату сам, но и заражал других ядом своего заблуждения. Я опубликовал несколько своих переводов из древних язычников, к которым добавил свои предисловия, и, преуспевая в своей пагубной тенденцией, считал, что это свободомыслие, которое вполне допустимо для христианина. Но Бог, богатый милосердием, по Своей благодати не дал мне дойти до полного ожесточения и нераскаянности. Я чувствовал время от времени боль сердца и угрызения совести, и имел тайную надежду, что я не всегда буду идти этим страшным путем и не дойду отверженным до вечной погибели.
Семь или восемь лет спустя я начал постепенно меняться и жить более трезво и упорядоченно. Поскольку же я сохранил образец здравого учения, а также разделял доктрину благодати, оправдание по вере и другие ортодоксальные принципы, я был уверен тогда в доброкачественности моего состояния, особенно когда я смог добавить ко всему этому необходимое нравственное поведение. Конечно, думал я, хоть я и был долгое время столь распущен и осквернен, все же сейчас я смог измениться, и стал не только тверд в своих принципах, но и трезв и честен на практике, и если пойду дальше в этом правильном направлении, то смогу обрести Божье благоволение.
В течение еще нескольких лет я продолжал жить этой легкой, прохладной и ленивой жизнью, с теплой и пресной религией, но не без некоторого тайного шепота Божьей любви, заботы Его благодати и, время от времени, жарких обращений к Нему в личной молитве. Но, увы, все это время мое сердце было несокрушенным, и источники великой бездны моей греховной природы не были разбиты. Я уже сознавал, что письменное слово Божие было против меня, особенно те его части, которые представляют детей Божьих как бедных, скорбящих, удрученных, с сокрушенным сердцем людей; поскольку я не относился к таковым, это значило, что Кровь Христа не могла действенно применяться к моей душе. Я на самом деле считал Его смерть великой жертвой за грех, и всегда думал о Нем с уважением и почтением, но не видел неоценимое значение Его крови и праведности достаточно ясно, чтобы отречься от самого себя и считать все свое мусором и навозом. Напротив, когда я читал Священное Писание (которое я сейчас читаю постоянно на английском и иврите), мой разум часто был сокрушен, и мое понимание просвещено множеством мест, где говорилось о Спасителе, но я был крайне далек от того, чтобы видеть необходимость Его смерти и придавать ей столь бесконечную ценность. Часто я решал для себя (о, ужасная глубина падения и отчаянное нечестие сердца человеческого!), что я никогда не смогу поверить, и говорил Богу, что Он не может заставить меня, не раня мой разум и не насилуя мое понимание.
Примерно через три или четыре года я впал в глубокое уныние ума, потому что я никогда не испытывал великих откровений и чудесных открытий. Я был в крайней меланхолии, и избегал любых компаний; я ходил задумчиво один и находился в очень печальном и темном настроении, не имея в мире ни одного друга, с которым я мог бы поделиться бременем моей души, которое было настолько тяжелым, что я иногда даже колебался в вере под ним. Но после многих мрачных, скорбных часов, проведенных в одиночестве и печали, не без сильных и частых воплей со слезами к Богу и мольбы Ему о том, чтобы Он яснее показал мне мое состояние, я почувствовал, как в самый разгар одной из моих молитв Он спросил меня: приму ли я Откровение, о котором я создал самые дикие идеи, или буду пробавляться своим низким пренебрежением к тайне Распятого? Как долго я предпочитал последнее и чувствовал себя прекрасно, рассчитывая на утешение и в будущем!
Но мрак ума и дух уныния все еще часто одолевал меня; я хотел освободиться, изливая свою душу Христу и просил Его с криками, стонами и слезами открыться мне, молясь в то же время, чтобы это совершилось без боли, ибо я был настолько труслив, что хотел облегчить себе награду. Бог отвечал мне такими местами Писания, как: "Что имеешь, держи, пока приду"; "Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною". При последних словах я закрыл руками лицо и плакал и взывал: "Приди, Господь Иисус, приди скорее". Ибо, хотя я ожидал посещения больного; но веруя, что Христос принесет силу и власть Свою, я ждал и жаждал Его прихода.
За неделю до Пасхи 1757 года у меня было такое удивительное видение агонии Христа в Гефсиманском саду, что я не знаю, как его описать. Я буквально потерялся в удивлении и обожании, и впечатление, которое это произвело, было слишком глубоким, чтобы когда-нибудь его можно было стереть. Я не буду говорить больше об этом, но должен только заметить, что, несмотря на все, что я говорил о страданиях Иисуса, никто не может знать ничего о них, но Духом Святым, и я убежден, что о них слышало большинство, но по-настоящему знают о них очень немногие. Именно об этом я написал начало своего первого гимна, "О страстях", которое, впрочем, позже я сократил и изменил.
Прежде меня крайне ужасали слова: "А негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов". Стих же Мтф.25.30 погружал меня иногда почти в полное отчаяние, хотя затем снова я получал некоторое утешение. Наконец, отчаяние начало свою ужасную войну против меня; моя надежда слабела, а страх и ужас становились все сильнее и сильнее, причем последние еще возросли, когда я получил письмо от моего верного друга, который, как и я, долгое время преуспевал в безбожии, а теперь был восстановлен. Состояние, которое я теперь испытывал, не было похоже на мои прежние законнические убеждения, но оно было гораздо хуже, было невыразимо ужасным. Я смотрел на себя как на страшного грешника, который попирает Кровь Иисуса и для которого не остается более жертвы за грех. Я не буду здесь преувеличивать - ибо могу скорее преуменьшить - тяжесть моих страданий, да и что они значат рядом с Христовыми, но будет верным сказать, что то, что я чувствовал, было крайне тяжело. Ибо так глубоко было мое отчаяние, что я нашел в себе некое желание быть проклятым вместе с другими нарушителями закона Божия. О, я думал, что самое жаркое место в аду должно быть моим уделом! Все евангельские обетования были очень далеки от того, чтобы стать моим утешением; напротив, они были самым большим мучением для меня, ибо я считал, что они только увеличат мое осуждение. Эта скорбь и теснота души также сопровождались большой немощью тела. Однажды утром я проснулся с невыносимой болью, ибо мои внутренности горели как в огне. Среди этой мучительной пытки, которая длилась около часа, одной из первых вещей, о которых я думал, было то, что я пронзил Иисуса и теперь чувствую боль адских мук. Вскоре после этого огненного удара меня охватила вечером ледяная дрожь, и я заключил, что умираю, и что после этого должно прийти вечное проклятье. Прежде чем это прошло, в этом состоянии я лег в постель, но не осмелился закрыть глаза, думая, что я проснусь уже в аду.
В то время как эти ужасы оставались со мной, я бегал взад и вперед к местам религиозного поклонения, особенно к скинии в Мурфилдсе и часовне на Тоттенхэм-Курт Роуд, где действительно я получил некоторое утешение, и каким бы малым бы оно ни было, я очень высоко ценил его, настолько оно было мне необходимо. И все же почти все вокруг было готово осудить меня и заставить жалеть самого себя. Порой я завидовал тем детям Божьим, у которых с момента обращения все было благопристойно и чинно. Я не хотел, чтобы кто-либо из людей учил меня своим представлениям о религии; у меня было достаточно знания доктрины, но пережитый горестный опыт говорил, что сухое учение, даже самое глубокое, ничем не поможет душе в день суда.
В этом печальном положении я - что неудивительно - вновь впал в меланхолию и почти утратил надежду, а вскоре, на Троицу 1757 года, был вновь поражен облаком ужаса, когда пошел во второй половине дня в моравскую часовню на Феттер-лейн, где я был несколько раз прежде. Служитель проповедовал там на слова: "как ты сохранил слово терпения Моего, то и Я сохраню тебя от годины искушения, которая придет на всю вселенную, чтобы испытать живущих на земле" (Откр.3.10). Хотя текст и почти все, что было сказано об этом, казалось, было против меня, но я слушал с большим вниманием, и чувствовал себя глубоко впечатленным им. Когда все закончилось, я думал вновь поспешить в часовню на Тоттенхэм-Курт Роуд, но вскоре все вновь переменилось и я отправился домой.
Я едва вернулся домой, когда почувствовал в себе странную, мягкую привязанность, которая заставила меня броситься на колени перед Богом. Мой кошмар сразу же рассеялся, и такой свет и утешение потекли в мое сердце, что этого не выразить никакими словами. Господь Духом Своим в любви пришел ко мне, и это была не фантазия, вспыхнувшая в моем мозгу, но такая Божественная сила и энергия, влившаяся в мою душу, что я затерялся в блаженном изумлении. Я вскричал: что я Тебе, Господи? Его Дух ответил мне: да, ты со Мной. Я возразил: но я так невыразимо мерзок и зол! Его ответом было: "Я простил тебя полностью и свободно. Твоя праведность (я передаю Его слова, как могу, пытаясь избежать изменений) не может спасти тебя, но Я совершу все дела твои в тебе и для тебя и проведу тебя безопасно через все превратности". Перемена, которую я почувствовал тогда в своей душе, была так внезапна и ощутима, что они могла лишь ошеломить меня; то бремя, под которым я уже тонул, было внезапно снято с моих плеч. Слезы текли ручьями из моих глаз довольно долго, и я был так поглощен радостью и благодарностью, что я не знал, где я бы;, я бросил мою душу добровольно в руки Спасителя; я лежал и плакал у Его ног, полностью смирившись с волей Его, и просил лишь о том, что если бы Он милостиво позволил это, я мог бы хоть немного послужить Его Церкви и людям.
С тех пор я наслаждался сладким миром в моей душе, и со мной были такие четкие и частые проявления Его любви ко мне, чтобы я не жаждал никакой другой и небесах. Мои ужасы были изгнаны, и не думаю, что они когда-либо вернутся в равной силе. И хотя я вижу лишь очень малые знаки Его ответа на мою просьбу о том, чтобы я был полезен Ему, хотя я крайне бесплоден, почти лишен добра и полон зла, хотя в моей душе много болезненных испытаний и искушений, все же Господь благоволил раскрыть Себя во мне, открыть мне тайны Креста Своего, и позволить мне верить в Его драгоценную Кровь. Это не просто изменило меня; я мог бы назвать это повторным обращением. Я был ужасающим образом заражен мыслями, столь чудовищно непристойными и кощунственными, что на них нельзя даже намекнуть; я думаю, что подобное никогда не приходило на сердце человеку, хотя и допускаю, что большинство детей Божьих иногда подвергается подобным нападениям; но те гадости, которым подвергся я, были, можно сказать, шедеврами ада. Они преследовали меня несколько месяцев, и заставили горько плакать и искренне взывать к Богу моему, чтобы Он удалил их, и, наконец, Он благоволил в значительной мере сделать это, и хотя они часто могли возвращаться по-прежнему, им уже не было позволено вторгаться с такой силой. Короче говоря, я чувствую себя сейчас столь же бедным, слабым, беспомощным и зависимым, как и прежде, но теперь моя слабость - моя самая большая сила, и если я радуюсь, то радуюсь с трепетом.
Вскоре Дух Божий посетил меня иным образом, нежели я когда-либо испытывал. У меня было постоянное общение с Ним в молитве. Страдания Христа, Его раны, агония Его души впечатляли меня удивительным образом. Я чувствовал теперь, что мое имя сокрыто глубоко в груди Господа Иисуса, и написано буквами, которые никогда не будут стерты. Я видел Его очами веры, склоненного под тяжестью моих грехов, измученного в Гефсиманском саду за меня. Воплощенный Бог был все больше и больше открывался мне, и у меня появлялись совершенно иные понятия о Его страданиях, нежели были когда-либо раньше.
Теперь я увидел, какое горе Христу причиняли мои грехи и боль моего сердца; что его раны были раны Всемогущего Бога, и мельчайшие капли Его крови представлялись мне более ценными, нежели десять тысяч миров. Если прежде я думал о Его страданиях слишком низко, теперь они казались мне слишком великими, и я часто мог возопить в блаженном изумлении: "Господи, это слишком, слишком много, моя душа не стоила такой цены! И мне был дан такой дух сострадания и любви к Господу Иисусу, что после того, как я перестал печалиться о себе, несколько месяцев я горевал и оплакивал горько, когда я смотрел на Него, на Того, Которого пронзил, и чувствовал такие угрызения совести, смешанные в то же время с состраданием, что боль и радость, которые я испытал гораздо лучше можно почувствовать, чем выразить.
Иисус Христос, и притом распятый - единственное, что я желаю знать ныне. В этой дивной тайне сокрыты все богатые сокровища Божественной мудрости. Это глубина величия, к которой я желаю приникнуть. Это Чаша спасения, от которой я хочу пить все больше и больше. Это знание, в котором я желаю расти, ежедневно возрастая в то же время в истинной благодати и благочестии. Все обязанности и таинства только тогда являются для меня богатыми, когда они обогащены Кровью Агнца, по сравнению с которой все остальное - плевелы и шелуха.
Фарисейская гордыня и самонадеянность и антиномистская безопасность являются двумя жерновами сатаны, которыми он перемалывает церкви во все времена, и я уже оказывался между этими жерновами. Пространство между ними гораздо уже и его труднее найти, чем большинство людей могут себе представить. Это путь, который не разглядит и глаз орла, и никто не может показать его нам, но лишь Дух Святой. Пусть же никто из нас не доверяет своему сердцу или любому другому человеку, чтобы не погибнуть, ибо, избегнув одного, он может попасть под другое. Это различие слишком тонкое для человека, чтобы почувствовать его самому, поэтому предоставим его определение Богу. Эти два отвратительных монстра постоянно беспокоят меня и вводят душу в заблуждение, хотя при других, нежели у меня, условиях первое, формальная святость, могло бы быть более одиозным, чем последнее.
Таким образом, благодаря дивным отношениям Бога со мной я пытался сделать следующие замечания.
С одной стороны, я хотел бы отметить, что все это не от желающего и подвизающегося, но от Бога милующего, и никто не может сделать человека христианином, кроме Того, Кто сотворил мир. Это слава Бога - обратить зло в добро, и тех, кого Он любит, Он любит до конца; и хотя все люди будут искать, более или менее, того, чтобы рекомендовать себя Божьей милости своими делами, тем не менее, не делающему, но верующему в Того , Кто оправдывает нечестивого, вера его вменяется в праведность. Кровь Спасителя, примененная к душе его Духом, есть для нас то, что единственно нужно.
Молитва - это задача и труд для фарисея, но честь и радость для христианина. Бог не дает ответов на молитвы Своих людей потому, что они молятся, но потому, что Он замыслил ответить на их мольбы. Любая самоправедность и подзаконная святость удерживает душу от того, чтобы обратиться ко Христу; те, кто ищет спасения, не должны гнаться за тенями, минуя великий Конец закона, тем самым уклоняясь от Пути, Истины и Жизни, ибо замыслом Бога было прославить только Своего Сына и унизить совершенства всякой твари. Никакая правда, кроме праведности Иисуса, то есть праведности Божией, не подготовит нас к принятию Им. Можно быть высоконравственным человеком, мужем ревностным и благочестивым, но не быть христианином. Око веры взирает более на Кровь Иисуса, нежели на победу души над ее повреждениями. Дела Бога в Своем народе, хотя в целом подобны друг другу, тем не менее, настолько разнообразны, что путь любого из детей Божиих не похож на путь другого; нет никакого общеприемлемого плана христианства, христианского хождения, служения и жизни, но лишь воля Божия является единственным стандартом всего правильного и хорошего. И только излитие Крови распятого Спасителя на совесть, Духом Святым, освящает человека, без чего самая воздержанная жизнь и строгая дисциплина будут нечестивыми. И наконец, вера и святость, как и любые другие благословения, приобретены через Кровь Искупителя, и только Он имеет право давать их таким способом и в такой мере, как Он считает нужным, хотя Его Дух Тот же у всех возлюбленных Им.
С другой стороны, я хотел бы отметить, что это не так легко быть христианином, как некоторые люди, кажется, думают, ибо живая душа действительно может верить во Христа, когда она ничего не видит в себе, но лишь зло и грех, и это столь же сверхъестественно, как для Петра ходить по морю. Ибо простая доктрина, хотя бы и очень глубокая, не будет изменять сердца, следовательно, перейти от одного набора принципов к другому не является христианским обращением. То, что Лазарь вышел из своей могилы и почувствовал себя возвращенным к жизни, отличается от опыта тех, кто лишь видел это чудо или поверил, когда им сказали о нем другие; и именно так велико различие между душой, что реально получила праведность Христа,, вмененную через драгоценную веру избранных Божиих, и той, что просто по-человечески поверила в доктрину вмененной праведности, ибо нашла ее в Писании и одобрила, ибо это соответствовало ее пониманию. Ученик может иметь лишь небольшое общение с сердцем Господа, но кто Духа Христова не имеет, тот и не Его; и немолящийся дух не есть Дух Христов. Молитва для христианина столь же необходима и естественна, как еда для естественного человека. Обычный путь в рай лежит через многие скорби. Никто не обратился ко Христу, не зная прежде, что он грешник, но для этого недостаточно чувствовать раскаяние, ибо вера есть помазание от Святого. Истинный христианин так же соединен со Христом, как моя рука или нога с телом, и, следовательно, он страдает и радуется вместе с Ним; так верующий общается и беседует с Богом. Мертвая вера не больше может оживотворить душу, чем мертвое тело подать признаки жизни. Там, где истинная вера будет послушание и страх перед Богом. Тот, кто жив верой в Сына Божия ест Его плоть и пьет Его кровь; имеющий Сына имеет жизнь, и тот, кто не имеет Сына, не имеет жизни. Многие воображают себя великими верующими, хотя практически не имеют истинной веры, и многие, что считают себя лишенными веры, смогли прилепиться к Христу верою в силу Божию. Эта вера должна быть как золото, огнем очищенное, прежде чем мы сможем безопасно положиться на нее. Христиане запечатлены Святым Духом на день искупления, и той печати они доверяют свое вечное благо; это не голое знание и не спекулятивные понятия, как бы глубоки они ни были. Они боятся мечтать, что они богаты, когда они слепы и бедны, имеют имя, будто они живы, и все же мертвы, и они не будут полагаться на сомнительную схему спасения для всех, кто захочет спастись, как и не думают, что никто не будет потерян.
Со своей стороны я признаюсь, что я по-прежнему грешник, и хотя я меньше искушаюсь многими внешними делами беззакония, но внутренние повреждения и духи злобы постоянно преследуют и вводят в недоумение мою душу, и часто заставляют меня кричать: «Бедный я человек, кто избавит меня от сего тела смерти "! Оно еще не удалено от меня, хотя я когда-то надеялся, как и многие другие, что я в ближайшее время должен избавиться от него. Все, что я могу сделать, это посмотреть на Иисуса поверх него, цепляться за Его израненные плечи, снова и снова облекаться в правду Его, просить, чтобы Он рассудил мое дело против духовных врагов, восстающих на меня, и, хотя я чувствую себя прокаженным с головы до ног, я верю, что очищен через слово, которое Он говорил мне. Короче говоря, я радуюсь не потому, что духи всегда зависят от меня - увы, я считаю, они часто слишком сильны для меня! - но тому, что мое имя написано на небесах.
Я ежедневно все больше и больше убеждаюсь, что обещания Бога к своему народу являются абсолютными, и я хочу строить все свои надежды на свободном избрании любовью Божией во Христе Иисусе моей души до начала мира, и я могу по опыту и с полным основанием сказать, что Он спас меня от самых глубин ада, и вырвал как головню из огня. Хотя мои пути были ужасны до самой последней степени, но Его взор всегда пребывал на мне. Он возлюбил меня очень много, если простил мне столько. Он открыл мне и с тех пор ежедневно продолжал открывать отвратительный обман, похоть, вражду и гордость моего сердца, и немыслимые глубины Его милости; открыл, как глубоко я пал и какого пота и крови стоило Ему вытащить меня оттуда.
Он явил мне Себя сильнее, чем я мог себе представить, и Его добродетель превосходит все мое недостоинство. Он дает мне знать, а также чувствовать, что без Него я не могу делать ничего. Он говорит мне, и Он позволяет мне в это верить, что я прекрасен, и но мне нет пятна. Хотя я был Его врагом, Он назвал меня Своим другом; хотя я предатель, Он считает меня Свои ребенком, хотя я блудный сын, Он облек меня в лучшие одежды и надел перстень бесконечной любви и милости на мою руку. И хотя я постоянно удручаем духовными врагами и злобой их, которая причиняет мне скорби и избивает почти до смерти, если я чувствую свое бесплодие, неблагодарность и склонность ко злу, Он тайно показывает мне Свои кровоточащие раны и мягко, но мощно шепчет моей душе: Я твое великое спасение!
Его отличительная и свободная благодать - это основание, на котором стоит моя бедная, усталая, истерзанная искушениями душа. В ней вся моя надежда, даже если она не подкреплена никакими доказательствами, кроме Духа усыновления, Которого я получил от Него. Он избрал меня от вечности, чтобы открыть мне неисчерпаемое богатство Своей благодати и долготерпения. Хотя я чужд всем, я удивлен тем, что знаю Его или, скорее, что я познан Им. Нищий сам по себе, я достаточно богат в Нем. Когда моя сухая, пустая и бесплодная земля стонала от жажды, Он любезно приказал мне прийти к Нему, и пить от Его источника. Одним словом, Он дает мне на опыте познать, что там, где изобиловал грех, благодать преизобилует гораздо больше. Аминь и аминь.
Перевод (С) Inquisitor Eisenhorn