Принято считать, что планета, на которой мы живём, имеет форму шара — не совсем правильную, если соблюдать точность. Сотворив Землю, Господь, очевидно, преисполнился такого восторга, что на радостях игриво припечатал шедевр своей творческой дланью, отчего ещё не успевший остыть и затвердеть шарик немного деформировался. Совсем чуть-чуть, почти незаметно. По крайней мере, на его функциональность небольшое изменение параметров повлияло положительно, о чём свидетельствует Библия: «И увидел Бог, что это хорошо».
Действительно хорошо, даже отлично потому, что на планете, имеющей идеально правильную форму, и жизнь, скорее всего, была бы правильной, размеренной, а соответственно, лишённой стимула к развитию. Ведь идеальное можно поменять только на худшее, а это, с точки зрения тех, кто привык к вечной безупречности, — регресс. Причём в абсолютно безупречном мире и регрессивные процессы должны проходить без резких ускорений и замедлений, а уж тем более, поворотов вспять! Никакого инакомыслия, революций, волнений духа, погодных аномалий и мировых катаклизмов.
В таких условиях разумные существа могли бы появиться только из других миров, но это были бы уже не люди.
Строение человеческого тела свидетельствует в пользу теории Дарвина, которая, кстати, не опровергает библейский вариант происхождения человека, как думают воинствующие атеисты и ортодоксальные верующие. Судите сами, в Библии не говорится, как именно выглядели Адам и Ева. Они-де были созданы по образу и подобию Божьему, но у Бога-Создателя нет единственного, постоянного земного облика! Так что утверждение насчёт образа и подобия относится явно не к физическим телам, а к духовной сфере людей — к их потенциальной способности творить и изменять миры.
Экстрасенсы-романтики всё же надеются, что рано или поздно человечество сумеет доказать самому себе своё неземное происхождение. Тогда обезьяны Дарвина наконец-то займут скромное место в архиве ложных гипотез рядом со слонами и черепахами, на чьих спинах в древние времена покоился наш плоский мир, с краёв которого можно было сорваться то ли в океан, населённый жуткими тварями, то ли прямёхонько в пекло.
К экстрасенсам постепенно присоединяются и некоторые учёные, также озабоченные поисками «на пыльных тропинках далёких планет» следов своих звёздных предков. Однако вид человеческого эмбриона на различных стадиях развития и прочие свидетельства, против которых не попрёшь, доказывают печальную истину: если первые обитатели Земли были пришельцами из Космоса, значит, где-то в немыслимых далях Вселенной существует планета, на которой когда-то, немыслимо давно, обитали приматы — наши космические пращуры. Вполне вероятно, что инопланетные обезьяны выглядели симпатичнее земных и даже обладали красивыми крыльями. Возможно, их потомков, пришедших на Землю и положивших начало нашей цивилизации, действительно звали Адамом и Евой.
Полной картины мироздания в Библии нет, и уж конечно, там ничего не говорится о Дрейфующих землях. Не потому, что эта тема чересчур сложна. Просто обо всём не напишешь. Кому надо, сам узнает.
Поэтому принято считать, что планета, на которой мы живём, имеет форму шара — не совсем правильную, если соблюдать точность. Хотя на самом деле Земля напоминает гамбургер: сверху булка, снизу булка, внутри — многослойная начинка. Есть там и видимые слои, и невидимые, доступные для восприятия только шестым чувством, отсутствующим у большинства людей — выродившихся приматов. И, как свежий гамбургер, наша планета окружена тёплой смесью разнообразных запахов и ярких эмоций предвкушения грядущего райского пиршества.
Дрейфующие земли сотворены не Богом, а тёмным ангелом, поэтому о них и рассказывают всякий вздор. Их местоположение — предмет многовековых споров. Их поиски, как правило, завершаются полным провалом и возобновляются, едва подрастает новое поколение энтузиастов, готовых повторить глупости отцов и дедов. А повторять ничего не надо. Путь в Дрейфующие земли для каждого свой.
И вот наступает момент, когда молодой бездельник, живущий на деньги опекуна в Венеции последней четверти семнадцатого века, решается опробовать восточную диковинку — кальян, привезённый то ли купцами, то ли пиратами. И неожиданно приходит к выводу, что большой глобус, маячащий в дальнем углу многооконного зала, на полке, между фарфоровыми статуэтками, разноцветными ветками кораллов и причудливыми раковинами, не является точной моделью Земли. Если снять этот разрисованный шар с деревянной подставки и хорошенько пнуть, он покатится с парадной мраморной лестницы, подскакивая на блестящих ступенях, резво минует портал, вынырнет из пасти входной двери и уплывёт по каналу в море. То ли дело Земля! Она похожа на артишок. Плотная зелёная шишка, каждая чешуйка которой — видимый или невидимый слой, а пушистый розово-фиолетовый цветок над ними и есть Дрейфующие земли — мечта, легенда, первый круг рая. Время там не соответствует венецианскому. Естественно, ведь Дрейфующие земли — особое место, имеющее полное право на собственный набор меридианов, а также на их отсутствие. Вполне вероятно, что там время делает поворот, изгибается дугой или распадается на радужные полосы, проходит сквозь Дрейфующие земли как серп, а иногда и вовсе застывает. То есть ведёт себя непредсказуемо.
Между тем в другой точке капризного времени, в конце двадцатого века, в странном приморском городе, возраст которого в различных исторических документах колеблется между двумя сотнями и двумя тысячами лет, любопытная дама-экстрасенс погружается в глубокую медитацию. Мысленно отдалившись от родной планеты, она обнаруживает, что Земля более всего напоминает белокочанную капусту, изрядно попорченную личинками вредителя. Сам он беспечно порхает над кочаном, присматривая нетронутое место, подходящее для выведения потомства. Вредитель. У него тонкие нежные крылышки, компактное тёмное тельце и беспечный характер. Личинки его омерзительны — толстые, неповоротливые, бледные, бескрылые. А главное, их численность постоянно растёт. Лишь единицы из них не доживают до крыльев и не приносят потомства. Кочан большой, место пока есть и внутри, и снаружи — грызи или порхай. Словом, живи. Но чем дальше, тем теснее личинкам в хрустящей сердцевине, а их родителям — в воздухе, над потемневшими и быстро теряющими привлекательность капустными листьями. Всё больше шансов замечтавшись случайно укусить соседа за хвост или сломать кому-нибудь крылышко. В этой обстановке Дрейфующие земли кажутся просто необходимыми, хотя и почти недостижимыми для тех, кто не выносит тесноты и стадности.
И вот двое — одуревший от кальяна молодой человек и медитирующая особа — в разных точках на гибком лезвии серпа времени решают, что путешествие в Дрейфующие земли — их единственный шанс, и устремляются туда — один за неиспытанным блаженством будущего, другая за неизведанными тайнами прошлого.
Тогда серп превращается в магический круг, требующий жертвоприношения. Круг находит жертву внутри самого себя. Это ничего не подозревающий юный влюблённый простак. Он живёт в начале восемнадцатого века, в рыбацкой деревне то ли в Голландии, то ли в Зеландии. Его желания обыденны и бесхитростны и он, конечно, ничего не знает о Дрейфующих землях…
***
…Огни деревушки, занятой весёлыми свадебными приготовлениями, канули в ночь. Высокий парус лодки летел над вспененными волнами. Их растрёпанные гривы вздымались и опадали вокруг бортов. Порывы ветра обрушивали на людей ледяные брызги.
Людей было четверо. Один держал румпель. Двое других большими ковшами вычерпывали воду, которая не убывала, хотя работали они без передышки. Четвёртый — пожилой низкорослый толстяк — лежал на дне лодки, придавливая животом мешок, накрепко перевязанный верёвкой.
«Конец нам! Пропали мы! Господи!» — в отчаянии думал Йост, выливая за борт ковш за ковшом. Руки у него онемели от холода, спину ломило, но об отдыхе не приходилось мечтать. Его напарник, угрюмый человек с безжизненно висящей на повязке правой рукой, следил за ним, как надсмотрщик. Силам однорукого, казалось, не было предела. Движения его были размерены и точны. Никаких признаков усталости. Лишь заострились черты худого лица, обрамлённого короткой тёмной бородой.
Йост давно бы спустил парус, но однорукий не разрешал, хотя лодка каждую минуту могла перевернуться, и человек на корме не справлялся с рулём.
Смертельный страх сжимал сердце Йоста. Слёзы текли по его лицу вперемешку с водой. Там, в деревне, уже наверняка заметили его исчезновение, ведь все готовились к его свадьбе. Соорудили высокую праздничную арку, под которой должны были сидеть молодые за свадебным столом. И женщины выбрали цветы для гирлянды, чтобы украсить домик новобрачных…
Глава 1. БЕЗЫМЯННАЯ ШХУНА
На закате Йост вышел к пристани. Его лодка — лёгкая, с высокой мачтой, дремала поодаль за дамбой, поросшей редким чахлым кривым кустарником. Ветер к вечеру усилился, и облака тревожными серыми тенями протянулись по бледно-розовому полотнищу неба.
Взбежав по тропинке на дамбу, Йост оглянулся на рыбацкую деревушку, раскинувшуюся внизу:островерхие крыши немногочисленных домиков, маленькие огородики, шпиль церкви с флюгером на тонком острие. Чуть поодаль, на краю деревни, лениво взмахивала решётчатыми крыльями мельница. Светлая полоса дороги тянулась между лугами и одинокими деревьями к далёкомугоризонту, окутанному тончайшей сетью сумерек.За спиной у Йоста шумело море, отделённое от тихого сельского пейзажа широкой дамбой. По её верху пролегала тропинка, на которой и стоял парень, с удовольствием вдыхая запахи летнего вечера.
Йост подумал о своей невесте и улыбнулся. Ему определённо повезло. Лучшей девушки он не мог бы найти. И, разумеется, он заслужил своё счастье. Высокий, румяный, светловолосый, он считался самым красивым парнем в деревне. Родители души в нём не чаяли, но не избаловали его. С двенадцати лет он выходил с отцом в море. Теперь, к восемнадцати годам, у него была собственная лодка, которой он очень гордился. Его отец, владелец маленькой рыболовной шхуны, был предприимчивым человеком и сбывал свой улов не только в ближайших городках, но даже в Амстердаме, где завёл выгодные знакомства. В родном селении его уважали за то, что однажды ему довелось побеседовать с царём московитов Петром. Свидетелей этого события не было, но отец Йоста с такими подробностями рассказывал о том, как беседовал с иностранным монархом о ловле сельди, что не поверить было просто невозможно. Слава отца бросила отблеск и на Йоста, хотя сам он в Амстердаме не бывал и с великими людьми не общался.
Улыбка ещё не сошла с его губ, но что-то уже изменилось вокруг. Он вздрогнул — чужая тень лежала рядом с его собственной, перечёркивая тропинку. Человек, незаметно подошедший к нему, был не из деревни. Его одежда из дорогой материи, щедро расшитая серебром и кружевами, была сильно потрёпана и мешком висела на худой костлявой фигуре. Волнистые светлые волосы спускались ниже плеч. Изжелта-бледное, небритое лицо в тени полей высокой шляпы казалось мертвенным. Тем страннее, тревожнее сверкали на нём большие, ярко-синие глаза.
Неизвестный молча смотрел на Йоста, опираясь на чёрную лакированную палку. Деревенский парень не знал, что такое трость — благородный атрибут человека с достатком, но сразу понял, что вещь эта тяжёлая и дробить ею кости одно удовольствие. Не желая связываться со странным бродягой, Йост отвернулся и начал спускаться к морю. Незнакомец пошёл следом. Парень ощущал спиной недружелюбный взгляд, от которого ему вдруг стало жарко. Как нарочно, на маленькой пристани в этот час не было никого из деревни, и сторож, обычно дневавший и ночевавший здесь, куда-то запропастился. Лодка покачивалась возле причала. У Йоста захватило дух: в ней сидели двое нищих. Он хотел обругать наглецов, но один из них окликнул его.
— У нас к тебе дело, женишок. Надеюсь, мы договоримся. — Он поднялся во весь рост, прыжком перемахнул на причал и приблизился к Йосту. Человек был худощав, но высок и широк в плечах. Правая рука его, видимо парализованная, неподвижно висела на чёрной перевязи, однако левой ему было вполне достаточно, как подумалось парню, когда однорукий взял его за плечо.
Третий бродяга сделал неуклюжую попытку выбраться из лодки, но упал на четвереньки и не смог встать. Он был немолод, толст и тяжёл. Его барахтанье и натужное сопение в другое время повеселили бы Йоста, но сейчас парню было не до смеха.
— Чего вы хотите? — хрипло спросил он, переводя взгляд с однорукого на его синеглазого приятеля. Сбить с ног тощего щёголя в помятых кружевах было, пожалуй, нетрудно, а там — лишь бы успеть спуститься с дамбы. От неё до деревни — рукой подать.
— Нам нужна лодка и тот, кто умеет ею управлять, — сказал однорукий. — Ты поможешь нам добраться туда, где нас ждут, и мы отпустим тебя, если ты…
Тут Йост попытался удрать, но синеглазый ловко перевернул трость и набалдашником, сделанным в виде хищной птицы, зацепил его за щиколотку. Падая, Йост успел заметить мелькнувшую рядом узкую тень. Удар тяжёлой трости пришёлся ему в затылок.
Йост опомнился в лодке далеко от берега. Синеглазый уверенно налегал на вёсла, толстяк и однорукий возились с парусом. Заметив, что парень пришёл в себя, толстяк молча кивнул на него.
— Вставай и помоги мне, — приказал однорукий. — А вы, доктор, отдохните. Мы с мальчиком справимся сами.
Толстяк, дыша как буйвол, перебрался на нос лодки и примостился там, устремив заворожённый взгляд в воду.
Синеглазый опустил вёсла. Лодку раскачивало на острых ветровых волнах. Йост оглянулся на берег. Недалеко. Можно добраться вплавь, но жаль бросать лодку — она для рыбака сокровище.
— На вашем месте я бы не выходил сегодня в море, — сказал он, с последней надеждой глядя в зелёные, как болотная трава, глаза однорукого. — Ветер крепчает. Взгляни вон туда.
Однорукий и его сообщники в раздумье смотрели на низкие тёмные облака, быстро заволакивавшие горизонт.
— К ночи шторма не миновать, — говорил Йост. — Лодка стара. Она не выдержит.
Нет, ему было не под силу убедить этих сумасшедших. Если они засомневались, то лишь на миг. Толстяк умоляюще взглянул на однорукого.
— Годсхалк не будет ждать, — тихо обронил синеглазый и снова взялся за вёсла.
— Ставь парус! — приказал однорукий, толкнув Йоста ногой…
***
…Шквальный порыв накренил и развернул лодку. Над головой Йоста раздался треск разорванного паруса. Верхняя часть мачты обрушилась в воду. Лодка содрогнулась от удара волны, перехлестнувшей через борт. Слабый возглас толстяка затерялся в лавине рёва, гула и шипения. Среди рваных туч мелькнула луна, озарив море, покрытое движущимися холмами огромных валов.
Резкий, как взмах хлыста, выкрик однорукого рванул ужасом сердце Йоста. Волна глыбой обрушилась на корму, швырнув в лодку обрывок мокрого паруса. Йост отчаянно забарахтался под тяжёлым полотнищем. Толстяк помог ему высвободиться.
— Мерзавцы! — прохрипел парень, жадно хватая ртом воздух, наполненный водяной пылью. — Из-за вас я пропаду, будьте вы прокляты!
Однорукий ударил его по лицу, сунул ему черпак и начал пробираться на корму. Оттолкнув плечом своего тощего приятеля, он вцепился в румпель, налёг на него, стараясь развернуть лодку. Синеглазый бродяга не выпустил руля. Однорукий что-то грубо крикнул, но ответа не было или Йост не расслышал его в грохоте шторма.
Только железные силы и упорство однорукого спасли их четверых в эту ночь. Он удерживал лодку, как необъезженного коня, не давая ей опрокинуться.
Перед рассветом ветер начал ослабевать. В спутанных чёрных космах туч блеснул лунный глаз и с холодным злорадством оглядел мечущиеся волны. Белую пену на их загривках осыпало фосфорическими искрами.
Синеглазый вычерпывал воду, громко ругаясь по-немецки. Наконец волна вырвала ковш из его ослабевших рук, и гнусный ублюдок повалился на дно лодки, скрежеща зубами: всё тело у него сводили судороги.
К утру усталость одолела и Йоста. Боль притупилась, страх угас. Ни жестокость однорукого, ни угроза гибели больше не могли заставить его продолжать работу. Выронив черпак, он заснул, как убитый, и проснулся в испуге, словно от толчка, не понимая, где находится.
В тесной тёмной каюте, пропахшей дёгтем, смолой, сырым деревом и человеческим потом, всё шаталось и скрипело на разные голоса. Йост лежал на жёстком топчане, укрытый грязным отсыревшим одеялом. Он смутно помнил, как его, полумёртвого, поднимали на борт неведомого судна, как лодка качалась над палубой в оранжевом свете фонаря и неизвестные люди под руки вытаскивали из неё толстяка.
Тяжёлая дверь каюты открылась. В её проёме появилась высокая фигура. Вошёл однорукий и, громко зевнув, опустился на что-то, скрипнувшее с душераздирающим отчаянием.
— Где моя лодка? — прошипел Йост, не справляясь со своим осипшим голосом. Однорукий не ответил. Морщась от боли, Йост осторожно приподнялся и сел. Одеяло сползло с его голого плеча.
— Лодка твоя наверху, — сказал однорукий, — и не в лучшем состоянии. Кстати, — помолчав, добавил он, — ей уже давно требовался ремонт.
Йост ничего не успел ответить, так как в этот момент появился синеглазый приятель однорукого, кутаясь в длинный, явно чужой плащ.
— До чего же мне скверно!— пробормотал бродяга. — Хуже, чем после попойки.
Он плюхнулся на скромно прячущийся в темноте стул.
Однорукий хмыкнул.
— А ты, мальчик, как себя чувствуешь? — спросил он неожиданно дружелюбным тоном.
— Как он себя чувствует! — проворчал синеглазый. — Твоя заботливость просто умилительна. А как, по-твоему, должен чувствовать себя человек в компании мерзавцев, которые разбили его лодку и едва не утопили его самого?
— Пойду-ка я посмотрю, что с доктором. — Однорукий встал и прошёлся по каюте.
— С доктором всё в порядке. Поверь мне на слово, так как вряд ли сможешь убедиться в этом сам. Мы, видишь ли, арестованы. Годсхалк запретил нам выходить на палубу.
— С чего это? — в насмешливом тоне однорукого прозвучало беспокойство. — Разве мы мало заплатили ему?
— Не знаю. Возможно, наш капитан считает, что мы могли быть щедрее. Впрочем, он поступил совершенно правильно. Согласись, что когда трое с виду благополучных людей находят его в дешёвой таверне, извлекают из жарких объятий пьяной шлюхи и уговаривают тайком доставить их на Сандфлес, это выглядит необычно. Удивляюсь, что он всё же решился взять нас с собой, а не улизнул с задатком. Будем надеяться, что он не попытается вытрясти из нас больше, чем мы ему обещали. Ты расплатился с ним?
— Нет. Плату он получит на берегу, да и то если заслужит. Эти деньги понадобятся нам самим. Мы не знаем, как нас встретят на Сандфлесе.
Йост внимательно прислушивался к разговору своих похитителей. Сандфлес… Что это? Где это? В голове у него стоял гул, мысли путались. Он никак не мог сосредоточиться на услышанном. Одно было ему понятно до исступлённого крика отчаяния: он похищен накануне собственной свадьбы и с каждым мгновением всё больше отдаляется от своего дома и близких, которым, возможно, не суждено узнать, какая беда с ним приключилась.
— Что такое Сандфлес? — глухо спросил он, едва сдерживая слёзы.
Похитители обернулись.
— Любопытный мальчик, — улыбнулся синеглазый, облизнув пересохшие губы. — Задаёт неглупые вопросы. Сандфлес — замечательное место. Надеюсь, нас там не повесят.
Однорукий недовольно заворчал, но приятель решительно перебил его.
— Ты напрасно считаешь нас проходимцами, — с воодушевлением обратился он к Йосту. — Мы приличные, обеспеченные и уважаемые граждане нескольких государств. Вот, к примеру, мой друг Виллем Мансвельд — замечательный художник, пишет свои картины левой рукой, и в этом есть что-то возвышенное. А Эдвард Янсен, которого, к сожалению, поселили отдельно от нас, — хороший врач. В Амстердаме у него не было отбоя от клиентов. Иные из них выживали. Что касается меня, то я, в некотором роде, священник, хотя давно мечтал открыть ювелирную мастерскую. В юности я пел в церковном хоре. Это было в Италии. Там всё располагало к занятиям музыкой, но я предпочёл море и оказался на службе в торговой компании. Мне даже удалось написать книгу о своих путешествиях. Если бы не наш вынужденный отъезд, я бы непременно издал её. Мир много потерял, когда моя рукопись погибла в огне...
Йост молча слушал эти чересчур сложные для него рассуждения, и жалел о том, что напомнил о себе.
— Мой существенный недостаток — нелепая забывчивость, — доверительно сообщил синеглазый бродяга. — С некоторых пор я стал забывать самые обычные вещи: к примеру, собственное имя. Впрочем, этому есть причина. Я жил в разных странах, и у меня было так много имён, что со временем я перепутал их все и теперь не помню, которое из них дали мне родители. Можешь называть меня Ушедшим в бездну. Не имею понятия, откуда взялось это прозвище, но убеждён, что оно соответствует истине.
— И всё же попробую-ка я найти Янсена, — сказал однорукий. — Буду рад, если ты пойдёшь со мной.
Похитители вышли из каюты, оставив Йоста одного.
— Не пойму я, какого чёрта ты изливаешь душу этому деревенскому болвану?! — набросился на друга Виллем Мансвельд. — Удивляюсь, что ты ещё не додумался извиниться перед ним за то, что вчера огрел его тростью!
— Имело ли смысл вытаскивать меня на холод, чтобы задать мне глупейший вопрос? — Ушедший в бездну устало прикрыл глаза. — Лучше бы мы утонули! Лежали бы сейчас на дне, дружные, как близнецы, и подводные твари жрали бы нас…
— Эта возможность у нас пока имеется. Не накличь беду, — хмуро отозвался его спутник. Придерживаясь за релинг, он смотрел на тёмные вспененные валы, которые надвигались на шхуну, как косматые чудовища. — Что за нелепый приступ откровенности? Зачем мальчишке знать, кто мы такие?
Мелкие капли дождя яростно секли лица собеседников. Нос шхуны то вздымался к небу, то стремительно уходил вниз, и тогда раздавался звук, похожий на удар громадной пустой бочки, сброшенной в воду с обрыва. На палубу летели брызги и пена.
— Очевидно, я должен объяснить тебе моё странное поведение, — быстро проговорил Ушедший в бездну, оглянувшись на вахтенных, уже заметивших присутствие на палубе посторонних. — Там, куда мы направляемся, нам не простят захват лодки и издевательство над её владельцем. Я хочу убедить его присоединиться к нам.
— Положим, две-три затрещины, которые мне пришлось дать упрямому гадёнышу, нельзя назвать издевательством. Лодку мы захватили, это верно, но что ещё нам оставалось? Я не намерен ползать в пыли и посыпать голову пеплом, вымаливая прощение у этого юнца. Ночи сейчас тёмные, и если в одну из них он исчезнет, никто не удивится.
— Бог с тобой, Виллем, ведь он совсем ещё мальчишка! Я знаю, как заставить его молчать.
Однорукий не успел ответить. Подошли вахтенные и приказали обоим собеседникам вернуться в каюту: капитан Годсхалк запретил пассажирам свободно расхаживать по шхуне, обещая в случае неповиновения заковать их в кандалы и запереть в трюме.
— Придётся подчиниться, — сказал Ушедший в бездну. — Кандалы плохое украшение.
Когда они спустились в тёмное, гудящее нутро судна, Йост, уже одетый, сидел на топчане и без особого внимания слушал их пожилого спутника доктора Янсена. В руках у обоих были медные котелки с каким-то варевом. Поглощая еду, Янсен успевал вдохновенно разглагольствовать, хотя для того чтобы в таких условиях без потерь донести полную ложку до рта, требовалась жонглёрская ловкость.
— Какая несправедливость! — заметил Ушедший в бездну. — Пока мы мокли и мёрзли наверху, обсуждая наши блестящие успехи и строя лучезарные планы на будущее, здесь шло пиршество, на которое нас не соизволили пригласить!
— Увы, это скромная пища арестантов, — вздохнул толстяк, отхлебнув из горлышка бутылки, стоящей перед ним на столе. — Вы явились вовремя. Мы ещё не успели добраться до ваших порций.
— Где вы пропадали, Янсен? — спросил однорукий.
— Сам не знаю. Я спал в кромешной тьме. Несколько минут назад за мной явился человек в немыслимо грязных штанах, грубо растолкал меня и привёл сюда. Садитесь, почтеннейшие. На четверых нам дали всего две ложки и два котелка. Ну что, Йост, уступим остатки нашего пира этим господам?
«Господа» подсели к столу и сменили первую пару едоков, неохотно расставшихся с наполовину опустошёнными котелками.
— Я узнал, что капитан распорядился взять нас под стражу, — продолжал Янсен. — Меня взяло сомнение, действительно ли это судно — та самая безымянная шхуна, а капитан — тот самый Питер Годсхалк, с которым мы договаривались в Амстердаме, но мой сторож подтвердил, что мы попали именно туда, куда стремились, то есть в маленький ад, где единолично распоряжается демон по имени Питер Годсхалк. «В таком случае, — сказал я, — передай своему капитану, что хотя он по непонятным причинам лишил нас доверия, отказывать нам в пище и питье он не должен, поскольку мы заплатили ему достаточно». Как видите, Годсхалк согласился со мной.
— Будем надеяться, что он вскоре перебесится и выпустит нас. — Мансвельд протянул синеглазому приятелю бутылку, которую все четверо передавали друг другу, поочерёдно отхлёбывая из горлышка.
Покончив с едой, бродяги решили вздремнуть. Синеглазый прилёг на топчан. Мансвельд и Янсен устроились на полу, постелив себе одеяло. Йосту пришлось спать, сидя на стуле и облокотившись на стол, так как лечь ему было негде.
***
Невыносимо долго тянулся этот серый ненастный день. В каюте было холодно. По углам копошились тараканы. Воздух, пропитанный смесью тяжёлых запахов, одурманивал. К вечеру всех четверых мучила головная боль.
Спутники Йоста почти не разговаривали друг с другом. Возможно, им не хотелось, чтобы их слушали сторожа.
Сидя у двери, двое вооружённых палашами матросов играли в кости и переговаривались на странном языке, более мягком и протяжном, чем голландский. В их одежде не было ничего необычного, кроме широких, вышитых крестообразным узором кушаков, поверх которых красовались кожаные пояса с большими пряжками.
Глядя на чужеземцев, Йост думал не о них. Мысли его метались между покинутыми родными и своим неизвестным будущим. Он представлял себе недоумение, тревогу и горе, царящие сейчас в его доме и в доме его несчастной невесты. Но страх за собственную жизнь терзал его сильнее, чем жалость и сочувствие к близким.
Доктор и однорукий не заговаривали с Йостом. Их синеглазый приятель временами обращался к нему с разными вопросами и при этом улыбался очень доброжелательно. Странным был этот человек, слишком изнеженный и утончённый для бродяжьей жизни и морских приключений. Потрёпанный житейскими бурями аристократ или наглый авантюрист, а вернее всего, и то и другое вместе, он старательно делал вид, что подчиняется однорукому.
Ближе к вечеру ещё раз принесли пищу. Поев, Мансвельд и Янсен снова уснули. Ушедший в бездну не вставал с постели, и было заметно, что каждое движение стоит ему больших усилий. От ужина он отказался в пользу Йоста.
Когда стемнело, матросы зажгли фонарь, качающийся под потолком на цепи, и дикий рыжий свет беспокойно заметался по каюте. Сторожа продолжили игру, не обращая внимания на пленников.
Ушедший в бездну подозвал Йоста и приказал ему сесть рядом.
— Я должен кое-что тебе сказать. Наклонись ко мне, я не хочу, чтобы нас слышали.— Он судорожно вздохнул и больно стиснул горячими пальцами запястье Йоста.— Мы бы оставили тебя на берегу, если бы могли справиться с лодкой без твоей помощи. Ты заслужил награду, и я хочу отблагодарить тебя. Я расскажу тебе о тех краях, куда мы направляемся. Шхуна идёт на остров Сандфлес. Это земля счастливых. Люди там живут свободно и богато. Если правда то, что я о них слышал, то они добры и щедро одаривают тех, кого невзгоды приводят в их страну… Сам я её, наверное, не увижу. Мне трудно дышать, всё внутри болит…
— Я разбужу ваших.
— Не надо. Они мне ничем не помогут. Слушай. Тот, кто увидит Сандфлес, избран судьбой.
Йост усмехнулся. Очевидно, бродяга принимал его за неотёсанного деревенского дурака, верящего небылицам, которые рассказывают рыбаки, когда хорошо выпьют.
— Я слышал эту ерунду про неведомый остров, где всегда светит солнце и не бывает штормов. Там ещё что-то есть, и чего-то нет. Дома из золота, улицы вымощены серебром, ну и всё в том же роде. Только никто не знает, где искать эту красоту, иначе её давно бы растащили по камешкам.
— Сандфлес действительно не обозначен на картах, во-первых, из-за своих небольших размеров, во-вторых, из-за отсутствия постоянного местоположения. Ты никогда не слышал о Дрейфующих землях?
— Дрейфующие земли? — недоумённо переспросил Йост, силясь вникнуть в смысл удивительного сочетания слов. В его представлении земля была неподвижной субстанцией, которая никак не могла перемещаться по воле морских течений.
— Добраться до этого острова почти невозможно, — с трудом произнёс бродяга, превозмогая новый приступ боли. — Его берега постоянно меняются, оплывают, как края свечи, а затем море вновь намывает их. Вокруг — мели и зыбучие пески. Море над ними бурлит, волны бегут навстречу друг другу, образуя водовороты. Временами происходят землетрясения, и тогда часть суши опускается на дно, а из воды встают подводные скалы, покрытые ракушками и водорослями. При таких условиях чужаки на Сандфлесе появляются редко. Живущим там людям не угрожает ничто, кроме самой природы, но с ней-то они умеют ладить. Лоцманы у них в большом почёте. Мало кто может провести судно по меняющемуся с каждым штормом фарватеру, поэтому хороший лоцман — почти что маг. Наш капитан, судя по всему, дружен с одним из этих полубогов, так как не боится торговать с жителями Сандфлеса и часто заходит в их гавани.
Йост не замечал, что Ушедший в бездну отвечает на его мысленные вопросы, которые он ещё не успел задать. Тихий, прерывающийся голос бродяги постепенно становился всё более ровным, навевал покой и умиротворение. У Йоста внезапно закружилась голова.
— Теперь я вспомнил, — проговорил он, оглядываясь. Вокруг него всё было по-прежнему: та же грязная тёмная каюта, спящие пленники, бездельничающие матросы. Перемена произошла с ним самим. Он будто проснулся. В его памяти возникли смутные образы и картины. — Сандфлес это остров, о котором рассказывают, будто он поднимается из моря и снова уходит под воду, если какое-нибудь судно пытается подойти к нему. Море там всегда тихое, а небо ясное, как бывает у нас летом. Это правда?
— Разумеется, нет, но это богатый край. Многие мечтают о нём. Зависть порождает суеверия. Рассказывают, что сандфлесские корабли можно увидеть на всех морях, но встреча с ними предвещает несчастье. Так говорят некоторые, а другие верят, что это знак удачи. Жителей Сандфлеса считают неприветливыми и нелюдимыми. Они избегают чужеземцев и не допускают их в свою страну. Но те, кому выпадает счастье увидеть её, возвращаются домой с хорошими деньгами. Наш капитан — голландец. Несколько лет назад его корабль разбился у берегов Сандфлеса. Те, кто спаслись, вернулись на родину, а сам Годсхалк и большая часть его экипажа остались на острове. По словам Годсхалка, если, конечно, ему можно верить, их привлекло не богатство, а доброта и щедрость жителей Сандфлеса.
— Всё, что вы мне рассказываете, очень заманчиво, — сказал Йост, отчего-то не решаясь назвать бродягу его диковинным прозвищем. — Я бы, пожалуй, радовался, что побываю в тех краях, но, говоря по правде, у меня сейчас только одно на уме — как бы поскорее вернуться домой. Мои пропадут без меня.
— На Сандфлесе трудно остаться… Ты вернёшься домой вместе с Годсхалком, когда тот пойдёт в новый рейс. Ладно, уже поздно, поговорим завтра.
— Я не хочу спать! — Йост ужаснулся при мысли, что ему придётся лечь рядом с двумя разбойниками.
— Дело твоё, а я постараюсь уснуть.
Больной вздохнул и закрыл глаза. Йост сидел возле него, поёживаясь от холода и неуютного тревожного чувства, навеваемого плачем ветра, шумом моря и скрипом старой шхуны.
Уставшие от игры матросы, зевая, устроились около двери и задремали. Йосту нестерпимо хотелось спать. Стул, на котором он провёл прошлую ночь, терпеливо ждал его, и парень уже собрался было занять своё неудобное место, но бродяга беспокойно заметался, и с его губ сорвалось несколько слов, шелестящих, как сухая трава на ветру. Наклонившись над ним, Йост понял, что тот бредит. Он окликнул больного и потряс его за плечо. Бродяга застонал и тихо прошептал что-то по-немецки. Поколебавшись, Йост решил разбудить доктора. Толстяк спал некрепко и, вздрогнув, со страхом уставился на парня, едва тот коснулся его плеча.
— До чего же ты напугал меня, мальчик! Что случилось?
— Простите меня, господин доктор, я бы не стал вас будить, но ваш друг… как бы ему не помереть до утра…
Янсен встал и приблизился к Ушедшему в бездну. Йост ухмыльнулся. У доктора были мягкие, вкрадчивые кошачьи движения. Продолговатое лицо с двойным подбородком украшали рыжеватые усы. Длинные, но слегка поредевшие светло-каштановые волосы шевелились от проникающего в каюту ветра, как шерсть на загривке пушистого зверя.
— Плохо дело, — сказал Янсен, взглянув на больного. — У него сильный жар. Надо бы пустить ему кровь, но как? Эти людоеды обшарили наши карманы, едва подняли нас на борт. У тебя нет ножа?
— Попросим у них, — Йост кивнул на сонных сторожей.
— Думаешь, они согласятся одолжить нам один из своих замечательных сандфлесских клинков?
Йост протянул руку, чтобы вытащить палаш у ближайшего матроса.
— Погоди, — сказал Янсен. — Твоя решительность может плохо обернуться для нас. Разбуди его.
Однако растолкать матроса оказалось непросто. Йост хлопал его по колену, тряс за плечо, но тот спал, как убитый. Переглянувшись, пленники рассмеялись.
— Да, охраняют нас усердно, — заметил доктор.
— Эй, что там у вас? — осведомился потревоженный вознёй Мансвельд.
— Мы пытаемся растолкать наших бдительных стражей. Мне нужны нож и чистая вода.
— Стоит ли будить этих ослов, если вы можете выйти без их согласия?
— Чтобы к утру оказаться в кандалах? Ты забыл, чем нам угрожал капитан?
— Хорошо, я сам пойду к нему. Надеюсь, он согласится с тем, что у нас имеется серьёзная причина нарушить его запрет.
— Упаси Бог, Виллем! У тебя дар наживать врагов. К Годсхалку пойду я, и если он выполнит своё обещание, прошу тебя, не вмешивайся!
Едва доктор крадучись вышел из каюты, один из матросов проснулся, обвёл пленников суровым взором, но не заметил, что их стало меньше.
— Болван, — сказал Мансвельд, дружески улыбаясь стражу. — Благодари небо, что мы не отрезали твою никчёмную голову твоим же палашом.
Матрос не понял слов голландца, но хмуро усмехнулся в ответ на его улыбку и вновь сомкнул тяжёлые веки.
Некоторое время спустя нерадивых сторожей сменили двое других, которые тотчас заняли их место на полу и завели шумную беседу, прерывая свою речь взрывами хохота. Причина их отличного настроения стала ясна, когда по каюте расползся запах перегара. Неудивительно, что отсутствие Янсена не было замечено и этими двоими. Поначалу они не обращали внимания на пленников, но затем один взглянул на Йоста и, указав на него пальцем, что-то шепнул другому. Оба заржали.
— Похоже, капитан всё-таки выполнил свою угрозу, — тихо проговорил Мансвельд. — Лучше бы к нему пошёл я.
Матросы корчили рожи Йосту. Присев рядом с ним, Мансвельд положил руку ему на плечо. Это было настолько неожиданно, что парень отпрянул. Разбойник чуть приметно улыбнулся.
— Я прекрасно слышал всё, о чём вы шептались, — он кивнул на Ушедшего в бездну. — Мой друг величайший мечтатель. Мы с ним давно знакомы. В Амстердаме я жил у него. Мои картины хорошо раскупали, вероятно, потому, что они были написаны левой рукой. Необычное всегда привлекает. Пожалуй, я должен благодарить за свой успех мерзавца, который искалечил меня на дуэли. Что ж, может быть на Сандфлесе мне суждено разбогатеть…
***
Казалось, ночи не будет конца. Пленники измучились, ожидая рассвета. Пьяные охранники не давали им спать и развлекались, стараясь поточнее плюнуть на носок сапога Йоста. Мансвельд тоже не остался без их внимания. Глумливо улыбаясь, они обращались к нему с какими-то вопросами и заливались идиотским хохотом, видя, что он не понимает их.
— Даже если бы мы могли безнаказанно проучить этих скотов, не стоило бы тратить на них силы, — сказал художник. — Будем терпеливы. Утром мы увидим Сандфлес.
Утомлённые своим дурачеством пьяные, наконец, задремали. Мансвельд погасил фонарь, скользящий свет которого донимал пленников, и тогда они заметили, что в чёрную глубину ночи пролилось уже немало синевы зарождающегося утра.
— Ты слышишь? — проговорил Мансвельд.
Йост вопросительно взглянул на него и внезапно понял: наверху всё пришло в движение. Под тяжёлыми торопливыми шагами скрипели доски палубного настила, звучали слова команды, что-то скрежетало и взвизгивало, и море шумело как-то по-особенному глухо и устало.
— Они легли в дрейф, — сказал Мансвельд.
Йост смотрел на тёмные, в белесых подпалинах, волны.
Всю ночь прометавшийся в бреду синеглазый бродяга на рассвете заснул крепким спокойным сном. Жар вышел обильным потом. Подушка больного совершенно промокла, пряди волос прилипли ко лбу и вискам.
Скоро наверху тяжело заворочался медлительный кабестан, разматывая толстое тело каната, и якорь с шумом ударился в волны, но прошло немало времени, прежде чем его когтистые лапы прочно зацепились за дно.
— Чертовский холод, — проворчал Мансвельд, кутаясь в отсыревшее одеяло.— Прошлая ночь удалась на славу. Остатка сил мне едва хватает, чтобы дышать, говорить и кое-как передвигаться. От жратвы, что нам приносят, недолго протянуть ноги. На желудке у меня такая тяжесть, словно я проглотил десяток пуль. Будь я проклят, если Годсхалк получит от меня ещё что-то сверх того, что я ему заплатил. Он, верно, не знает, каково спать на голых досках, когда все кости болят, но его подлость ему даром не пройдёт.
«В это можно поверить», — подумал Йост, украдкой взглянув в измученное злое лицо однорукого.