«Он сказал…»
Фраза повисла на строке, уставилась на меня мигающим курсором, ожидая продолжения. Он сказал, ответил, прошептал, пробормотал, обронил… Удаляю «сказал», набираю «ответил». Подумав, удаляю «ответил» и возвращаю первоначальный вариант. Что он хотел сказать?..
Я знал, взяться писать роман на заказ — дохлая затея. Но занозой сидела мысль о погашении кредита с неприятными нулями. О тянущемся больше года ремонте у Лены. О том, что надо, наконец, сделать это — провести воду на даче у матери. Думал, чем писать в стол, лучше использовать способности с пользой. Впрочем, писать в стол — побитый молью архаизм. Все пишется и хранится на флэшках, hdd, в облаке. Рукописи не сжигаются, а удаляются в два клика — быстро и без лишних сантиментов. Никаких огня, золы и пепла на память. Процесс, сократившись до минимума, перестал быть таковым.
Так вот, в «столе» в виде килобайтов нулей и единиц у меня «валялись» незаконченные статьи и злобные заметки о писательском призвании, таланте, совести автора, «масскульте» и прочих сложностях творческой профессии; незаконченный перевод детектива, к середине которого даже ребенку становилось понятно, что «убийца — дворецкий»; только начатый и потому еще любимый мистический роман под рабочим названием «Последнее пророчество»; на три сотни страниц фэнтези «Врата», настоятельно требующее нудной вычитки; фантастическая повесть «Эхо из прошлого» и в своей стотысячной редакции вызывающая лишь смущенное хмыканье прочитавших ее друзей. Все эти файлы, папки, архивы никогда ни в одно издательство не отправлялись. Я сторожил рукописи, как Цербер, временами предаваясь фантазии, что вот однажды настанет их время, и тогда…
Где-то там же пребывали наброски совместной — с Костей Фишером — книги под многообещающим заголовком «Проблемы этики и ответственности в современном информационном обществе». Сто раз мы с Костей встречались — благо живем в соседних домах — обсуждали, спорили взахлеб, клятвенно обещали: как только разойдемся — немедленно начнем писать. Составили содержание и единогласно на ура его приняли… Но дальше плана дело так и не продвинулось. На белом word’овском листе — большим красивым шрифтом название, дотошный перечень разделов и подпунктов с пометками: кто что пишет. Дальше — чистое, не запятнанное ни единым словом пространство: то я чем-то занят, то Фишеру некогда.
«Он сказал…»
Выхожу на балкон, открываю окно, закуриваю. На скромной детской площадке под домом с кособокой каруселью и крохотной песочницей в этот ранний час возится молоденькая мама с ребенком, уговаривает его пойти домой, но тот артачится. У женщины лопается терпение, она дергает малыша, пытается натянуть ему на голову шапочку. Ребенок ударяется в слезы и крики. Мамаша нервно, панически озирается, страшась случайных свидетелей, в чьих глазах могла бы выглядеть плохой, жестокой матерью. Впопыхах она кое-как умудряется завязать шапку, бросает игрушки в ведерко и поспешно утаскивает рыдающего малыша с площадки.
Справа к контейнерам на углу подъезжает мусорка. Из черного хода продуктового магазина, на бегу накидывая спецовку, выскакивает смуглый жилистый парень. За ним — второй. Они громко, заглушая работающий двигатель, перекидываются короткими, каркающими, смазанными фразами на чужом языке. Что-то ломают, собирают, закидывают. Водитель стоит рядом, не участвует: его очередь — выворачивать в бездонное нутро машины контейнеры — пока не подошла. Недавно зацветший ухоженный газон рядом с контейнерами покрывается слоем мусора: щепок, бумажек, пластика. Парни продолжают тащить что-то тяжелое, поднимать, вытряхивать, напоминая с высоты моего балкона суетящихся рабочих муравьев.
Эту до боли знакомую картину теперь наблюдаешь повсюду: город за последние лет десять окончательно превратился в большой муравейник. Вначале казалось, все это временно — единичные случаи, стечение обстоятельств. Потом, когда миграция приобрела масштабный и неконтролируемый характер, мы потопали ногами в чатах и на форумах, потому что тогда еще можно было топать, повозмущались в очередях, хотя возмущаться смысла уже не имело, посудачили в кофейнях и на кухнях, потому что, кроме как судачить, нам больше ничего не оставалось. Город изменился, и пугающая, но отдаленная перспектива стала свершившимся фактом нашего сегодня.
Я тушу сигарету. Балкон собственной квартиры — теперь одно из немногих мест в городе, где остается право курить, не рискуя нарваться на солидный штраф или что похуже. Нам, курильщикам, повезло, что законодатели в какой-то момент переключили внимание на лица нетрадиционной ориентации и принялись уже им портить жизнь. Тем, кто подпадает под обе статьи, наверно, приходится совсем несладко. А если ты вдобавок атеист… Или агностик… Но вряд ли, лежа лицом в асфальт со скрученными за спиной руками, удастся объяснить этим архаровцам тонкую грань между атеизмом и агностицизмом…
Срочно бросить курить, узаконить отношения с Леной, сменить гардероб на банально-брутальный и начать напоказ носить религиозную атрибутику. Правда, сложно сказать, принадлежность к какому из религиозных течений даст гарантию неприкосновенности. Вчерашнее большинство уверенно переходит в разряд сегодняшнего меньшинства. Чей пророк наберет в финале большее количество очков, видимо, одному Богу известно.
Машина, поглотившая отбросы человеческой жизнедеятельности, медленно заворачивает за угол. Я возвращаюсь в комнату. Ноутбук за время моего отсутствия успел переключиться в спящий режим. Нажимаю «power», иду на кухню варить кофе.
«Он сказал…»
Что мог сказать главный герой, когда ему, по сути, и сказать нечего? Главный персонаж — назовем его Икс — менеджер среднего звена в компании N, случайно сталкивается с фактами (намеками, уликами?) мошенничества (воровства, коррупции?). В общем, в его складно и правильно устроенном мозгу все кричит «караул!» и «полундра!». Естественно, как и полагается положительному герою хорошего приключенческого романа, наш Икс ввязывается в противостояние с мошенниками, разоблачая и низвергая их по дюжине на главу. По ходу пьесы Икс заодно завоевывает расположение секретарши Игрек — классической сногсшибательной блондинки, о которой прежде мечтал лишь в своих незатейливых эротических снах. Бурный секс на несколько страниц — в перерывах между эпизодами завершающих схваток со злодеями — и предчувствие свадебного банкета под занавес. Вот такой вот мейнстрим…
Дурацкая идея — взяться за подобный сюжет, но второй вариант, предложенный по старой дружбе Войцеком, — патриотический детектив про взаимную любовь честного политика и родины; из двух зол, думалось мне, я выбрал меньшее… Конечно, моя профессиональная совесть взывала одуматься, давила на больную мозоль, напоминая о «Последнем пророчестве», о Фишере… Но у автора имелись смягчающие вину обстоятельства: кредит, ремонт, водопровод. Автор — живой человек: надо чем-то питаться, платить по коммунальным счетам. А у Войцека — аванс и реальная, осязаемая перспектива. И мысль о романе про «героя наших дней» с бьющей в лоб идеей борьбы добра со злом — в лице честного Икса и бесстыжих «казнокрадов» — не казалась такой уж абсурдной. Наоборот, с умеренным процентом пропаганды на единицу текста и минимальными потерями для писательской совести. И максимальной надеждой на то, что все это быстро купят, прочтут и, даст Бог, забудут.
Наливаю кофе, возвращаюсь в комнату. Восстанавливаю свернутое окно. Курсор выжидающе мигает.
«Он сказал…»
Он сказал, он сказал, он сказал… По замыслу, дальше события должны принимать динамичный оборот и переходить в сцену драки между главным героем и очередным негодяем — неким Эм — без тяжелых травм и увечий с обеих сторон. Небольшая потасовка, заканчивающаяся, разумеется, безоговорочной победой Икса.
Он сказал, он бросил, выпалил, рявкнул, прорычал, прокричал… Дальше — глухой, безыдейный тупик. Похоже, моя фантазия на тему, как в сотый раз выразить мысль о том, какие негодяи — негодяи, к двенадцатой главе саги безнадежно иссякла.
Открываю браузер, проверяю почту. Ничего интересного: горящие путевки, распродажи, акции, скидки, оповещения из соцсетей, тактичное напоминание издательства о сроках сдачи рукописи, сомнительное предложение желтой газетенки, приглашение на встречу, уведомление о презентации. Разом отмечаю все сообщения, удаляю, закрываю браузер. Достаю из ящика стола мобильник, ввожу пин-код, тем самым вторично нарушая сегодня собственный негласный запрет: никаких почт, соцсетей, телефонов до обеда — только работа, только рукопись. Откладываю телефон в сторону, жду, когда загрузится.
Он сказал…
Выдавил, процедил, выплюнул…
Телефон несколько раз пищит, предупреждая о полученных сообщениях. Листаю список. Два раза звонила Лена, не желающая мириться с тем, что по утрам я работаю и «недоступен», один пропущенный от бывшего одноклассника (похоже, это он писал про какую-то встречу), два — с незнакомых мне номеров, один — от Фишера.
Нажимаю его номер. В трубке успевает раздаться несколько гудков, прежде чем я слышу бодрый Костин голос:
— Але, привет! Работал?
— Так, немного… Пытался…
— Слушай, как у тебя с нашей «Этикой и ответственностью», сочинил что-нибудь не-тленное-вечное?
— Нет, по нулям.
— Тогда расслабься и не начинай. Вчера разговаривал с Ракчеевым. Закинул удочку, будто мы с тобой пишем потрясающую книгу, которую у нас вот-вот с руками и ногами оторвут. К тому же ее можно тиснуть под эгидой нашего института. — Косте, социологу по образованию, при его неуемном характере и остром языке до сих пор как-то удавалось сохранять место в заметно поредевшем преподавательском составе института.
— И?
— Он сказал, пусть рвут себе на здоровье, — вся эта мораль и этика ему на фиг не сдались, он их видел, сам знаешь где. Подобный бред он печатать не собирается.
— Почему бред? Почему не собирается? — искренне оскорбился я за наш проект. — Актуальная же тема — новые технологии, законодательство…
— Нет. Ракчеев очень доходчиво объяснил, что с нашими новыми законами никакой морали и ответственности не требуется. Есть закон. Шаг вправо, шаг влево от него — попытка к бегству, прыжок — попытка улететь. Заморачиваться на этические темы нынче вредно для здоровья. Во всех смыслах…
Я хмыкнул:
— И что теперь?
— Ну, этот вариант выкинь из головы. Про политические, экономические, этнические и все остальные, как аккуратно выразился Ракчеев, «вопросы» можно тоже забыть. Настоятельно советовал именно это нам с тобой и сделать.
— О! То есть исключительно нейтральные темы? Так я, извини, ни в минералогии, ни в биологии не разбираюсь. Конечно, я понимаю, что это было бы самое то — никакой политики, неудобных вопросов…
— Не волнуйся, про животных писать пока не требуется, — хохотнул Костя. — И у меня, кстати, есть классная идея, у которой, уверен, хорошие шансы на долгую и прибыльную жизнь.
Я усмехнулся. В этом весь Костя: ходячий генератор идей, фонтанирующий ими направо и налево. Очертя голову врывается в сотню самых невообразимых проектов, кипучей деятельностью и неуемной энергией вытягивая даже самые несбыточные из них. Если говорят, что выхода нет и все двери закрыты, он, не задумываясь, перемахивает через стену. Кажется, Костя просто легко и беззаботно продолжает играть в свои мальчишеские игры, но только уже во взрослой жизни, словно ему забыли сказать, что детство закончилось и теперь все серьезно и «по-взрослому». Фишер никогда и ни при каких обстоятельствах не сдается — это, судя по всему, противоречит его природе.
— Ты где сейчас, дома? Один?
— Да, один, — подтвердил я.
— Тогда ставь чайник и режь бутерброды: через десять минут — я у тебя.
Я нажал «отбой». На экране монитора по-прежнему вопросительно висела строка, издевательски подмигивая курсором. «Ну, уж нет, Войцек, — злорадно подумал я, — так просто вы меня не получите», — и набрал:
«Икс ничего не успел сказать, отброшенный к стене мощным ударом кулака Эм в челюсть».
Нажав «сохранить», я закрыл ноутбук и отправился ставить чай.
Продолжение следует...
Иллюстрация:
Эдвард Мунк
"Отчаяние", 1892 г.