Начало http://www.proza.ru/2015/03/15/1066
Предыдущая часть http://www.proza.ru/2015/03/18/1198
Вот уже и ночь наступила: звездная, летняя, тихая. Острый серп месяца над большаком неподвижно повис, словно уставший от праведных трудов крестьянин взял его и на гвоздь в сенцах повесил. Подруги Матрены Филипповной по домам разъехались, сама же она, выпив корвалолу – что-то сердце расшалилось – ушла спать в дом, за занавеску.
Тяжелый день выдался: всё народ и народ, закуски, тарелки, одного только газа два баллона спалили. Ей бы этого газа до Нового года хватило. Одно отрадно: вот уже сколько лет Николай беседы собирает – никто никогда не напился и не подрался. Даже деревенские пьяницы и те вели себя с достоинством. Все на своих ногах ушли, и пели, и плясали. Отвел народ душу. На что она за сыновей переживала Дмитрия и Григория, как бы они не опозорились перед народом, что один, что другой меры в водке не знают, но и те крепились. Эти-то свое наверстают ночью, посидят по-свойски, отведут душу – водкой-то половину чулана заставлено. Баянист домой не поехал, хотя и заплатили ему «девки» за один день – понравилась ему компания. Вот и сейчас на улице кто-то под его аккомпанемент задушевно и красиво выводит:
«Ах, зачем эта ночь
Так была хороша!
Не болела бы грудь,
Не страдала душа.
Полюбил я её,
Полюбил горячо,
А она на любовь
Смотрит так холодно.
Тра-ля-ля ля-ля-ля,
Ещё раз тра-ля-ля,
А она на любовь
Смотрит так холодно».
Мозолистая у Егозы ладонь, видно нелегко ей хлеб насущный достается. По деревенской дороге, особенно ночью в обнимку не пройдешь, да и провожатый, как-то не настроен обниматься. Вот и идут, как два пионера взявшись за руки. Хорошо хоть без охраны. Хотя и чувствуется чье-то незримое присутствие, нет-нет, а вроде бы как мелькнет в свете месяца за спиной чья-то тень, иной раз почудятся чьи-то осторожные шаги, то справа, то слева. Какое же это свидание!
Живет Зинка на другом конце деревне, далеко идти, долго. Две трети деревенских домов стоят пустые, лишь кое-где в окнах синеет свет телевизоров – дачники, многие свои деревенские – но уже дачники. Отрезанный от деревни ломоть. Но многие не хотят свои дома продавать. Чего-то выжидают. Москвичи-то хотят купить за бесценок, тысяч за двадцать пять. За одну получку и дом, и сад, и участок, а у иных угодья чуть ли не по гектару. Вот так и попадаются, метров триста непроглядной тьмы, где раньше дом к дому, как шеренга солдат плечом к плечу теснились. Иные по три дома под одной крышей – а теперь зловещая пустота – все поросло бурьяном, покосилось, покоробилось. Идешь словно, по кладбищу, где все воспоминания в прошедшем времени: тут жили эти, там те. Жили когда-то! Как это ужасно, когда в прошедшем времени! Тут ещё Егоза масло в огонь подливает:
– Коров у нас теперь в деревне нет. Осталось штук пять на новом поселке. А колхозных ни одной коровы нет. Было штук тридцать, гоняли их, гоняли, туда-сюда с фермы на ферму, из одной деревни в другую, на одной ферме света нет, а на другой нет воды – вот председатель наш, Анчуткин, и принял «соломоново решение» – сдать их на мясо.
– Анчуткин! – Николай рассмеялся, – при коммунистах только за такую фамилию ни на одну руководящую должность не утвердили бы. Если мне память не изменяет, то анчутка – это бес.
– Молоко мы теперь в магазине покупаем, в пакетиках. Яйца, кстати, тоже. У меня было десять кур – все сгинули. С неделю, наверное, один петух бегал по двору с вырванным хвостом, потом и он сгинул. С неба их ястребы бьют, а с земли лисы. Сам видишь, в таких джунглях зверью самое раздолье. Но на новом поселке ещё кур держат, правда, под сеткой рабицей, как на птицеферме. Я завтра тебе из поселка яиц деревенских принесу и банку парного молока – у меня там подружка живет из Осетии…
– Вот здесь когда-то был деревенский пруд. Огромный водоем по нему даже на лодках плавали. Не стало и этого пруда. Прорвало, как-то по весне плотину – ушла вода. Теперь на этом месте дремучий лес ивняка, лозинок, дикого огуречника. Тут не то что лисы – волки скоро заведутся.
– Анчуткин в этом году колхозную сушилку сдал на металлолом. В прошлом году он сдал старую, а в этом году – новую. А зачем она нам, если в колхозе ни трактора, ни комбайна своего нет, всю землю вокруг кому-то продали. А что не успели продать, то березами заросло. Вот так, Коля, мы и живем. А как нам ещё жить, если самые светлые головы подались, кто в летчики, кто в космонавты? Давай, присядем у школы.
Уже закрытая к тому времени школа, лет десять назад, как сгорела. Не осталось в деревне ребятишек – некого стало учить. Сделали начальную школу из здания бывшего интерната (в средней никольской школе училась вся округа) – тот поменьше, дешевле отапливать. Да и то в каждом классе сидело за партами по пять человек. Вскоре отпала необходимость и интернат содержать – поразъехались родители с маленькими детьми.
Сами же деревенские стали разорять бывшую двухэтажную бесхозную школу, срезать хускварнами теперь уже никому не нужные батареи и сдавать их в металлолом, от искр загорелись полы и школа выгорела. Железная крыша упала вовнутрь, деревянные лестницы превратились в обугленные бруски. Вот и стоит бывшая белокаменная школа, в которой некогда на доске почета висела фотография Николая Коршунова, словно после бомбежки. По белым стенам потянулись в небо языки копоти, сиротливо пустыми глазницами смотрят на синеву летней ночи черные окна. В школу теперь, наверное, и не войдешь, да и нет в этом нужды, память сама водит по её гулким коридорам. Вот крайние два окна от бывшей террасы – раздевалка, далее три окна – кабинет химии и биологии, где Зинка и получила свое прозвище, следующие шесть окон – спортзал…
А ведь тогда никто и подумать не мог, что из Зинки-Егозы, из долговязой, угловатой девчонки, у которой на тощих ногах-спичках, всегда смешно на коленках пузырились колготки, к девятому-десятому классу такая красавица выйдет. И бедра округлятся, и ноги нальются соком и силой молодости, грудь девичья вызреет, и глаза заблестят как-то совсем по-другому.
Давно уже не осталось у школы ни лавочек, ни загородки из штакетника, лишь темнеет и сонно шумит ветвями дикий запущенный сад, да ухает филин. Чуть в стороне от дороги кто-то свалил березовые дрова – огромные стволы, чуть ли не в обхват. У деревенского сельсовета несколько лет тому назад поставили таксофон, чтобы крестьяне в случае необходимости могли вызвать экстренные службы. Хороша идея, только она лет на тридцать запоздала – у всех сотовые телефоны появились. Теперь обещают провести природный газ, откладывая это «чудо» из «пятилетки» в «пятилетку». До этого мы Чечню восстанавливали нашими же войсками разрушенную. Потом олимпиаду готовили, теперь будем восстанавливать Донбасс и Луганск, а попутно и всю восточную часть Малороссии, а там, на подходе чемпионат мира по футболу – а русская деревня подождет. Она умирает тихо и безропотно, и нет никому до неё никого дела.
– Коль, скажи, а у тебя женщина есть для души?
Вопрос непростой, с подвохом, нечто вроде выходца цыганочки. Егоза повернула к нему лицо, он почувствовал её горячее дыхание и даже щекой на расстоянии уловил сочность и аромат полураскрытых для поцелуя губ. Ему хотелось, поддавшись природному инстинкту, заключить её в объятья и поцеловать – на какой-то миг, что-то дрогнуло в его душе, куда-то в пустоту провалилось сердце, и сладким дурманом наполнилась голова. Но он собрался и с улыбкой ответил ей:
– Есть! Даже целых четыре: мать, жена и две дочери.
Егоза тряхнула головой, словно смахивая какое-то наваждение, хлестнули Николая по щеке пряди золотых волос, она вырвала свою руку из его руки и встала с бревен – гордая, злая:
– Какой-то ты стерильный, Коля! Настолько стерильный, что даже плюнуть хочется! У тебя не душа, а хирургическая операционная, в которой все живое кварцевой лампой убито, все хлоркой промыто и спиртом протерто. Не надо, дальше не провожай меня! Сама дойду. Боюсь, что твои «друзья» в кустах всех клещей соберут. Спасибо, за приятный вечер…
Зинаиде ещё хотелось наговорить ему много гадостей, например, спросить, правда ли, что лётчики, которые летают на сверхзвуковых самолетах, со временем из-за чрезмерных перезагрузок на организм становятся импотентами – это она сама лично читала в журнале. Спросить, тяжело ли ему такому праведнику жить промеж грешных людей? Да много ещё чего! Но она просто шагала в темноту, мимо сгоревшей школы на свет далекого одинокого фонаря. Вскоре слилась с синевой ночи её темно-синее платье, как дым растворились в темноте золотые волосы.
Он не стал её догонять, а растерянный и подавленный остался сидеть на бревнах. Что ей объяснить? Что их прежнее чувство нельзя, как в рассказе Стивена Кинга, закопать на кладбище умерших животных, чтобы оно вновь воскресло, приобретя при этом уродливую патологию. Рассказать о том, что он, действительно, любит свою жену и будет любить всегда, что он однолюб по природе. Поведать ей о том, что даже, когда у них на завтрак, обед и ужин были одни пельмени и впереди не было никаких перспектив, жена не оставила его, не забрала детей и не уехала к своим родителям – кстати, людям обеспеченным – в Воронеж. Егозе никогда не понять, что такое НАСТОЯЩАЯ ОФИЦЕРКАЯ ЖЕНА! Она не знает, что это такое мотаться с двумя детьми и с двумя чемоданами личных вещей по гарнизонам, жить в офицерских общежитиях с крысами и клопами, подавать мужу «тревожный чемоданчик» в случае тревоги и вечно ждать, ждать, ждать – молиться и ждать.
Но главное не это. Главное, что он почувствовал в себе острую потребность отблагодарить своего небесного покровителя Николая Угодника – самого почитаемого на Руси святого. Вспомнил, как перед поступлением в летное училище зашел он в Краснодаре в церковь Георгия Победоносца и поставил три свечки: Спасителю, Георгию Победоносцу и Николаю Угоднику. И помолился им своими словами, как умел, робко и искренне. Принял Бог его мольбу. Он ведь Бога не о богатстве просил, а просил, чтобы тот благословил его встать на защиту родной земли.
Идея с церковью пришла в голову не случайно, сколько раз он ходил по обезглавленной поруганной церкви, осматривал полутораметровой толщины стены, сложенные на века – нигде ни трещинки не пошло, хотя и стояли эти стены с 1950 года под открытым небом. Цел фундамент, целы стены и из такого же кирпича (битого) самодельного вся деревня сложена: покупай любой дом на слом – вот тебе и материал. Купола возвести можно и богомазов найти тоже. Церковь, кстати, раньше была Николы Чудотворца, и название деревни от неё пошло. А тут Егоза-обольстительница со своей любовью. От кого церковь-то тогда получится, от прелюбодея? Примет ли её Святой Николай Чудотворец?
Зинка жила одна. Родители её умерли, дочерей она выдала замуж, пристроила. Сын райцентре прижился у какой-то бабы, говорят, что такой же беспутной, как и он сам. Не видела, не интересовалась. Пусть живет, с кем хочет, только бы глаза не мозолил в деревне, хотя и ныло по нему материнское сердце, только ведь не малый ребенок – скоро четверть века разменяет, но голову ему свою не отдашь.
Не такой ночи ждала Егоза, разочаровал её Колька, а она ради его приезда десять дней по двенадцать часов работала, чтобы на эти дни выходные выпали. Как последняя дура, три тысячи рублей за прическу отдала – хотела понравиться. Вина хорошего купила и даже ароматические свечи. Зинка открыла холодильник, достала бутылку водки и, налив половину граненого стакана, залпом выпила, макнув в соль редиску, закусила. Пошла в спальню, где у широкой кровати на столике, на фарфоровых блюдечках, стояли эти самые нетронутые ароматические свечи – увидев их, она засмеялась. Потом ничком, не раздеваясь, рухнула на кровать и зашлась безутешным женским плачем. Плакала от жалости к себе…
У дома Коршуновых народ затеял жарить шашлык. Машин у дома поубавилось, зато в и саду, и прямо перед домом люди поставили палатки. Баянисту «девки» постелили в амбаре. Увидев Николая, братья его оживились:
– Что-то ты, братуха, быстро управился – мы тебя раньше обеда не ждали! Зинка баба темпераментная, в её послужном списке только одни благодарности.
Этот юмор Николаю не понравился:
– Вы особенно на водку-то не налегайте, к обеду пойдем к клубу обелиск смотреть. Ноутбук мой в шалаш принесите, – обратился Николай к одному из «друзей». Шалашом называлась будка в саду. В ней были две кровати, стол, кресло, два стула и было даже проведено электричество, – Палыч, пойдем со мной, нужно мне кое-что тебе показать, – он взял со стола несколько шампуров мяса, кетчуп, хлеб и початую бутылку коньяка. Бывший агроном Митрохин был кристально трезв и, опираясь на костыль, подволакивая левую ногу, пошел за Николаем. Митрохин отпил свое: инсульт, язва желудка и ещё целая куча всяких болячек.
Николай пил коньяк маленькими глоточками, закусывал шашлыком и ждал, пока загрузится ноутбук.
– Вот смотри! Мне специалисты прикинули, сколько будет стоить восстановить только одну нашу деревню. Видишь эту таблицу? Тут все цены в валюте. Выгоднее всего у нас заниматься животноводством. Скажем, поставим мы свинарник на 1000 голов, разумеется, с импортным оборудованием, полностью механизированный с переработкой навоза – экологически чистый. Все импортное, включая свиней. Россия-то ничего уже давно не производит. Вот его цена!
Палыч свистнул, считая нули.
– Мясо продавать невыгодно. Поэтому ещё нужен мини мясокомбинат! Из одной свинины колбаса получается не ахти. Значит, ещё нужен коровник и телятник. Нужна кормовая база. А это мельницы, сушилки, элеваторы, комбайны, трактора, сенокосилки, силосные ямы, и так далее. Опять же если продавать молоко, то, к примеру, молоко стоит по закупке 10 рублей литр, 10 рублей на него накидывает молокозавод, чтобы простерилизовать и закатать в пакеты, 10 рублей перевозчики и 10 рублей магазин, словом, наживаются на бедном крестьянине все, кому ни лень. Есть разница, содержать корову, накормить её, подоить и просто тупо продать молоко? Поэтому, чтобы как-то свести концы с концами – нужно напрямую договариваться с магазинами, с ресторанами, а ещё лучше иметь в каждом городе свои торговые точки. Молоко уже должно перерабатываться на месте. Нужна реклама.
– Ну, ты, Коль, размахнулся, прямо, как Наполеон! А нельзя просто, к примеру, картошку сажать и продавать? – Митрохин все ещё никак не мог осознать чудовищную пропасть этих цифр, все эти нули казались ему астрономическими.
– Можно! Но у нас зона рискованного земледелия и сам знаешь, что картошка может и не уродиться, а свиньи рождаются при любой погоде и в ливни и засуху. Короче, смотри дальше, на восстановление только нашего колхоза в его прежних масштабах нужно без малого полмиллиарда долларов: это дороги, газификация, дома специалистам, хорошие дома – коттеджи, иначе не поедут: агрономам, зоотехникам, ветеринарам, технологам, экономистам, электрикам, трактористам… Да-да, не смейся и трактористов тоже придется приглашать, на немецкий комбайн, стоимостью в 10 миллионов рублей нашего деревенского дурака не посадишь и зимой эту технику на улице не бросишь. Старые механизаторы такой техники и в глаза не видели, а молодежь кроме стакана с самогоном вообще ничего не знает и не умеет, да и знать не хочет. Это потерянное поколение, способное лишь на самую примитивную работу. Нужны гаражи, станции технического облуживания, АЗС, школа, клуб, медпункт, детский сад, ясли…
Палыч задумчиво смотрел в монитор – бесконечные нули катились на него, как камни горного обвала, не оставляя надежды на спасения.
Николай, наблюдая реакцию друга, грустно улыбался:
– И заметь, все эти влияния в обозримом будущем не окупятся. Возможно, они не окупятся никогда. Во всем мире сельское хозяйство дотационное. Ты знаешь, кто уничтожил русскую деревню? Наш российский бизнес! Вернее, коррупция, которая породила этот бизнес. Поехали за границу, купили за копейки мяса, какой-нибудь замороженной тухлятины, переправили документы и отдали на родной мясокомбинат, а там красители, усилители вкуса и вот тебе сервелат. Вложил доллар – получил десять! Выгодно, ещё бы! Заметь, скотины в округе нет, а все мясокомбинаты работают на полную мощность, коров нет, а молокозаводы и молоко, и сметану, и сыры всех видов производят. А что надо-то? Порошок, загуститель, краситель, пальмовое масло и таблица периодических элементов Д. И. Менделеева. Если русская деревня каким-нибудь чудом вдруг воскреснет, эти люди потеряют миллиарды долларов, им придется перестраиваться, менять правила игры, а кому это надо?
– Развеселил ты меня, Коля! А у тебя столько денег нет?
Коршунов расхохотался. Его умиляла наивность Палыча.
– Даже те деньги, которые у меня есть, невозможно изъять из строительного бизнеса. Меня просто ухлопают за них, и меня, и мою семью, и любого, кто протянет к ним руки. Мне позволено лишь снимать пенки с этого навара, хочу ли этого или нет, но эти деньги будут перетекать из проекта в проект, они будут приумножаться, пенки станут жирнее, но никто не позволит мне достать мозговую кость из этого бульона. Своих денег я никогда не увижу – таковы правила этой игры. А мое благосостояние – это компенсация за небо, которое у меня отняли.
– У меня была надежда, что про деревню вспомнят, когда против нас санкции объявили.
– Ага, вспомнили! На одну «помойку», европейскую, мы обиделись, подались на другие рынки: в Аргентину, в Индию, в Китай. Но никто не приехал сюда строить коровники, свинарники, парники. Ни одному американцу не объяснишь, почему помидоры в Голландии вырастить дешевле, чем в Подмосковье. Ты знаешь, почему в городах пропали тараканы?
Митрохин удивленно посмотрел на Николая. Действительно, даже в его коммунальной квартире, которая ему досталась после всех семейных неурядиц, в доме, где на первом этаже был гастроном и поселковая столовая, и тараканы там не просто жили, а царствовали – это был их заповедник; вот уже последние лет десять никто не видел в глаза ни одного таракана.
– Тараканы от модифицированных продуктов, которые мы употребляем в пищу, не дают потомства. Голландские помидоры или китайские огурцы, способные месяцами храниться в холодильнике – стерилизуют их.
– Что ж такая безнадега-то, – вздохнул Митрохин.
– Рыба тухнет с головы! – Николай засмеялся, вспомнив чью-то шутку. – А голова хотя и отдает команду ногам, куда им идти, но все команды идут через задницу. Давай, спать!
– Ну, а обелиск-то ты хоть поставишь?
– Обелиск, Палыч, это мелочь! Конечно же, поставлю, у меня самого дед погиб и три его брата. – Николай разделся, сложил на стуле аккуратно одежду, и залез по одеяло, с улицы уже тянуло предрассветной свежестью. – Я думаю, что на нем нужно выбить имена не только тех, кто во время войны погиб, но и имена всех ветеранов из нашей деревни – все они достойны «книги памяти».
– Логично!
– Болит у меня в душе деревня. Такое чувство, что я как будто куда-то за границу эмигрировал и живу там сытно и весело, а тут у меня мать осталось, братья, друзья, родные мне с детства места, могилы и нельзя ни мне к ним, ни им ко мне. В нищей воровской стране стыдно быть успешным человеком…
Николай запнулся, словно собираясь с мыслями, что-то хотел сказать ещё, но Палыч услышал лишь его ровное дыхание. Уснул.
Митрохин вышел покурить в сад, сел на лавочку возле будки и стал любоваться ночным небом, небо на востоке уже начинало бледнеть. Как хорошо в деревне, столько раздолья кругом, простора, казалось бы, живи, да радуйся. Много ли человеку нужно? Нет, почему-то не умеют жить люди. Почему? Тихо и грустно о чем-то своем, вечном, шумел сад…
Продолжение http://www.proza.ru/2015/03/30/77