http://www.proza.ru/2015/02/27/840
-6-
У бабушки-хозяйки был брат Микита Горбенко. Он жил в своём доме с внуком Мишкой, который был чуть постарше нашей Мирты. Мама Мишки умерла, отец погиб на фронте. Дом дедушки Горбенко находился далеко от школы и от всего остального, так нужного нам. Село Васильевка растянулось на несколько километров, и жить нам теперь предстояло на самой окраине. Мы перебрались на нашу новую квартиру перед посадкой в огородах. Уже став взрослыми, мы догадались, что почти всё население Васильевки - это высланные с Украины люди во время раскулачивания 30-х годов. В своё время они пережили то же, что и мы сейчас, в 1945 году. Аржановы хорошо отнеслись к нам - они не дали нам, детям, умереть с голоду, не брали плату за проживание. Да и чем мы могли бы заплатить! Они договорились с дедушкой Горбенко о новом для нас жилье.
Дедушка разрешил пологорода засадить картошкой и овощами, семена для которых мама каким-то чудом достала. Те небольшие деньги, что получала мама, были распланированы ею уже на месяц вперёд на самое необходимое. Летней обуви у нас не было, её никто и не покупал, не считал нужным. Все ходили босиком с того времени, как сойдёт снег. Важнее было приобрести для всех зимнюю одежду и обувь. Требовалось много всего, начиная с мелочей. В этом домике, куда нас к весне поселили, даже кровати не было. Мы все спали на полу. Мама смогла в сельпо купить новую, крепкую ткань, сшила на руках большой матрас. Его набили соломой, взятой со скирды. Мы радовались этому, как могли, в нашем положении. Дедушка мордушкой ловил в озере карасей, приносил домой. Мама чистила и варила эту рыбу для нас и для наших хозяев.
В селе Васильевка жили и люди, которые не нуждались и не голодали. Это семьи председателя колхоза, бригадиров, бухгалтеров, завскладами и т. д. У местного населения почти у всех была во дворе скотина: коровы, свиньи, куры. Наша мама после своей основной работы ходила к этим, по нашему понятию, "богатым" людям наниматься на дополнительный заработок. Выкраивала время и до темна перебирала картошку, стирала, гладила, помогала по дому или работала в сарае у чужих людей за картошку, молоко, муку, пытаясь хоть как-то прокормить нас. Подоспели огороды. Для поливки овощей мы сами носили воду вёдрами из колодцев или с копанков у озера. Овощами запасались на зиму, да и питались ими всё лето. Мама, как и другие наши женщины, полола, окучивала большущие огороды с картошкой на стороне. А дети управлялись дома сами, в своих огородах.
На всю жизнь врезался в память один случай. В мою обязанность входило следить за братиком Федей, оберегать его, кормить. Я его всюду брала с собой, даже на отоваривание карточек мы ходили вместе. Дорога для нас казалась бесконечной. Выстояв очередь за хлебом, уставшие, голодные, мы еле-еле плелись домой. Неся хлеб в сумке, вдыхая его мутнящий сознание запах, касаясь руками и видя коричневую корочку, мы его не трогали, берегли для всей семьи и ждали, когда же мама разрежет эту дразнящую массу и разделит на всех.
Однажды хлеб долго не привозили. Мы устали неподвижно стоять возле магазина, принялись бегать и играть друг с другом. Через какое-то время я обнаружила, что в моём карманчике нет продовольственной карточки. Не описать, какой силы страх пронзил меня с ног до головы, особый страх, в котором смешалось всё: и страх голода, и боязнь наказания, и отчаяние, и беспомощность. Слёзы брызнули у меня из глаз. Искали карточку все дети, облазили каждый бугорок и ложбинку, но все наши усилия оказались напрасными. Мы, наивные дети, ещё верили, что продавец нас пожалеет и даст нам хлеба. Мы дождались повозки с хлебом, отстояли очередь, но... никто нам ничего не дал. Федя расплакался, моё лицо тоже заливали слёзы. Так ни с чем мы и пошли домой. Я чувствовала себя такой виноватой... Какое же это счастье - нести домой хлеб, зная, что его так ждут мама и Мирта. Мама его сейчас разделит пополам - на ужин и на завтрак, а затем каждый получит вечером свою порцию. Дедушка Горбенко, может быть, выделит нам рыбки, мы сорвём свой собственный лук на грядке, и такая радость вселится нам в душу. В огороде растёт редиска, мы каждый день проверяли, какая она становится большая. Вкус редиски мы уже не помнили. Теперь этой радости не будет по моей вине.
Пришли мы домой уставшие, заплаканные, голодные. Конечно, мама меня ругала, горевала, как же мы теперь проживём. Нужно сообщить о нашей пропаже в сельский совет, так как мама записана там рабочей. И только через время привезут нам карточку из села Алексеевки, когда приедут по делам из сельского совета. Колхозники получали карточки в колхозной конторе. Мама попыталась там же попросить для нас на несколько дней временную карточку. Даже и слушать не стали. Маме как-то удалось договориться в детском саду, чтобы нас с Федей приняли на несколько дней. Мы кушали там суп и кашу, но без хлеба. Свои кусочки мы приносили домой, и мама их делила на четыре части для всех.
-7-
Летом 1946 года во время школьных каникул наша мама пошла вместе с другими немецкими женщинами-колхозницами резать серпом камыш и связывать его в пучки. Она надеялась заработать в колхозе трудодни и в конце года что-то на них получить. Этот камыш шёл на постройку домиков. Работали в озере по колено в воде. Если какая-то женщина выбьется из сил, отдохнуть у неё не было никакой возможности. По берегу озера часто появлялся председатель колхоза Попов верхом на коне. Большой кнут висел у его пояса, рядом шагала огромная собака-волкодав. Кнут часто выручал председателя. Да, да, он этих смертельно уставших, озябших в воде женщин, стегал кнутом! Попадало и нашей маме. Тогда нам, четверым, было так плохо, так жалко маму! Через всё её измождённое, сухонькое тельце тянулись багровые, плохо заживающие полосы от ударов кнутом. Невозможно это описывать!
Бывали дни, когда все колхозники, в основном женщины, могли вздохнуть свободно. Каким-то образом до каждого доходило, что Попов со своими волкодавами уехал верхом на коне далеко на пастбище, где пасли молодняк и овец. В тех местах появились волки и стали нападать на животных. Наш председатель имел страсть: он любил ловить или пугать волков. У него была специальная петля, которую он накидывал на волка. Собака ему помогала, перекусывала волку глотку, не портя при этом шкуру. Вечером или рано утром, до выгона скота, чтобы все его видели, въезжал он в село победителем. По бокам лошади висели шкуры убитых волков. Иногда, для устрашения, и целого волка привозил. Шкуры с мёртвых волков снимали на дальнем выгоне пастухи или пастушки. Бывали случаи, когда волки кусали собак. Тогда они зализывали свои раны дома, а Попов в это время разъезжал по деревне без своих волкодавов.
Много лет спустя я вспоминала и сравнивала двух таких похожих и таких разных людей - нашего председателя колхоза Попова и бывшего руководителя немецкой колонии в селе Шумляу в Польше. И тот и другой ходили с плёткой, которую могли пустить в ход в любой момент. По внешнему виду Siedlungsf;hrer выигрывал: элегантный, аккуратный, интеллигентный. Чего стоили его форма, красивые сапоги и фуражка! Из рукава его кителя выглядывал вместо руки протез в красивой чёрной перчатке. Израненное тело и больная душа! Попов был на него похож, такой же высокий. Но зло, гнев, ненависть постоянно перекашивали его изуродованное, обожжённое лицо. В таких же шрамах были его руки и тело: он горел в танке и чудом остался жив. Может поэтому он с таким удовольствием пускал в ход кнут и хлестал им этих ненавистных ему людей второго сорта. У него тоже было изранено тело, а ещё больше душа!
-8-
С наступлением тепла моя сестра совсем разболелась, каждый день повторялись приступы малярии. От меня с мамой эта болезнь ушла, а Мирта слабела всё больше. Идёт на огород пропалывать грядки, упадёт там и засыпает. По утрам мы с мамой шли на озеро дёргать рогозу. Росла эта трава в камышах: высокая, стебель внизу возле корня белый, съедобный. Если удавалось выдернуть и корень, съедали и его. Наберу я этой рогозы и несу домой для Мирты и Феди. Иногда среди травы подальше от берега я находила щавель. Его тоже ели сырым или варили суп. Позже собирали кашку - тоже съедобное растение, и всякие цветы. Федя находился дома и следил за Миртой, чтобы не уснула на огороде.
Вскоре произошло несчастье. В жаркий день нужно было полить грядки на огороде. Воду из колодца часто помогал вытаскивать дедушкин внук Мишка. В этот день мама была на работе, Мишка ушёл в совхоз к своей тёте. Мы с Миртой решили со всем управиться сами. Мы очень хотели помочь своей маме, чтобы она могла после работы немного отдохнуть. Железная ручка на колодце вделана в вал, на валу - цепь. Когда крутишь ручку, вал вращается и цепь с ведром, наполненным водой из колодца, поднимается наверх. Мирта изо всех своих хрупких сил крутила ручку. Я должна была быстро схватить ведро, как только оно поднимется на определённую высоту, подтянуть на сруб колодца и поставить. Затем слить немного воды в колодец, а остальную - вылить в вёдра, что стояли рядом. У взрослых сил много, они одной рукой ручку крутят, другой - ведро вытаскивают. А у нас, маленьких, и сил нет, и рост не позволяет. Приходится под ноги ложить камень, чтобы быть повыше. В этот раз камень пошатнулся, ручка под тяжестью ведра, которое неслось вниз в колодец, вырвалась из рук Мирты. Крутящаяся всё быстрей ручка угодила Мирте в лицо. Она упала от такого ошеломительного удара. Из носа, из разбитой брови, со щеки побежала кровь. На мой громкий крик сбежались дети, соседи со всех сторон - все, кто был в то время дома.
На Мирту без слёз невозможно было глянуть. Казалось, время тянулось бесконечно, пока сошла опухоль на лице у сестры. Цвет кожи постоянно менялся: по-очереди - сначала чёрный , потом лиловый, синий, зелёно-жёлтый. Красные, налитые кровью от лопнувших сосудов, глаза, нос распух так, что невозможно дышать. Фельдшерица как-то определила, что переносица не перебита. Люди говорили, что нам повезло, ещё легко отделались, так как ведро мы успели поднять невысоко с поверхности воды. Если бы оно летело вниз с самого верха, нам обеим пришлось бы гораздо хуже. Колодец оказался глубоким. Больная Мирта лежала в прохладе в комнате, на улицу выходила лишь погреться на солнышке. На огороде делать она ничего не могла, да мы бы и не разрешили.
Зацвела, затем и отцвела картошка. Мама её подрывала, находила и отщипывала клубни покрупнее. Какой вкусной нам казалась собственная картошка, мы её теперь наедались вдоволь. Зелёные перья лука, редиска - наши витамины в голодные годы. Я выпалывала в картошке каждую травинку, оставляла только паслён. Мы уже знали, что скоро появятся чёрные ягоды, которые можно кушать - это будут наши единственные фрукты. Кустики паслёна я бережно сохраняла, убирала вокруг траву, рыхлила под ними почву. И однажды меня ждала награда! Я нашла крупные, бурые, почти поспевшие ягоды, принесла их Мирте. Она так на них накинулась, словно организм сам сигнализировал о том, что это и есть спасение от малярии.
Постепенно мы знакомились с соседями. Через дорогу в своём домике жила семья: мать, мальчик Ваня - постарше нас, и белокурая девочка Валя, которая вскоре стала моей подружкой. Я просила Валю сходить к себе на огород и поискать спелый паслён для Мирты. Все соседи были в курсе того, что в нашей семье до сих пор болеет малярией девочка. Да тут ещё этот несчастный случай с колодцем. Валина мама говорила, что если кушать много паслёна, то малярия уйдёт. У нас, кроме Мирты, прекратились приступы малярии благодаря хине. Это лекарство мама и себя и нас заставляла принимать насильно. Только Миртин организм не поддавался лечению, и никто уже не мог впихнуть в неё эту гадость.
Рядом с нами жила семья казахов, дочка которых Камила тоже стала моей подружкой. По другую сторону дороги, на горке, стоял убогий домик, где жила многодетная семья чеченцев. Мы с Валей ходили и к тем, и к другим с просьбой разрешить нам собирать поспевший паслён. У нас не хватало терпения дождаться, когда же он почернеет. Приносили мы эти драгоценные ягодки Мирте. Она оживала от радости, даже вечно сонные глаза просыпались. Лицо и глаза у Мирты - всегда жёлтого цвета; тело, руки, ноги - очень худые, а живот большой. Когда болезнь прогрессирует, увеличивается в размерах селезёнка. Сестра всё больше приобретала черты рахитика.
Через несколько дней паслёна назрело столько, что его хватило всем. Мирта ела чёрные ягодки всю осень, даже ходить далеко не пришлось, достаточно своего огорода. Добрые люди, наши соседи, кто мог, приносили нам молоко. Мама разрешала пить его Мирте, сколько организм примет. Варили молочные каши или супы. Казахи приносили нам съедобное блюдо - «ремшик». На время голод от нашей семьи, благодаря участию соседей, отступил. Мирте становилось лучше с каждым днём: и трясло её пореже, и жар не такой сильный, и приступы проходили быстрее. К осени зажили у неё раны на лице, порозовели щёки. Подошла пора копать картошку, а её на корню осталось совсем немного. Мама весь август подрывала кусты, и мы съедали ещё не доросшие клубни.
Перед уборкой картофеля с огорода, мама нас собрала в школу. Мне сшила платье из красной ткани. Где она его взяла, неизвестно, может приберегла из остатков германских вещей. Сшито оно было мамой на руках, но как же я радовалась этому «новому» платью. Мирте тоже что-то сообразили. И пошли мы с ней в школу - в тёплый солнечный день первого сентября 1946 года. Я - в первый класс, Мирта - в третий. Внук дедушки Горбенко Мишка тоже пошёл с нами.
Путь в школу дальний, чем-то нужно занять время в дороге, а просто идти и молчать для детей - непривычно и скучно. Мы с Миртой знали много немецких песен. Особенно прочно остались в памяти те, что мы пели в Польше в 1944 году в селе Шумляу, когда мы, фольксдойче, жили вместе с солдатами. Всю эту длинную дорогу до школы мы горланили Мишке эти песни. Пели мы и другим нашим ровесникам политические марши, застольные, жалобные песни. Мы слышали их от солдат и от нашего отца, когда он по вечерам играл на гармошке и развлекал солдат своим пением. Солдаты часто устраивали застолья в своей нелёгкой походной жизни. Мы всегда находились рядом с отцом и быстро запоминали слова и мелодию. О чём мы теперь поём детям, никто не понимал и нас не ругал. Но мама быстро отучила нас от немецких песен, сказав, чтобы мы раз и навсегда о них забыли и больше не вспоминали.
В школе мне очень понравилось. Меня интересовало всё: и новая обстановка и рассказы нашей учительницы. Быстро появились друзья, в том числе Валя Коржова, что жила по соседству с нашим домиком в своей землянке с мамой и с братом Ваней. Её отец и старший брат погибли на фронте. Валя мне показывала похоронки, но мама, надеясь на чудо, продолжала ждать их возвращения. Они так и не вернулись.
-9-
Шло время. Наступила вторая страшная зима с трескучими морозами, буранами и нескончаемыми снегопадами. Мы всё лето и осень готовились к этой зиме: таскали домой всё, что только могло гореть. Ходили мы и к плотникам, где работали пожилые мужчины. Они разрешали нам брать домой стружки, отходы от распилки досок. Мама в полночь уходила в школу топить печки. Нам она строго наказывала - перед выходом из дома завязывать платком друг другу лбы, чтобы не обморозиться. Я так старалась завязывать лоб и не смела ослушаться маму, что думала и правда: «Мозги в голове замёрзнут». Лица тщательно закрывали, так что едва виднелись глаза. Руки и ноги мёрзли постоянно. Несмотря на такие меры предосторожности, мы всё-таки нередко обмораживались. Последствия этого я ощущаю и сейчас.
Брату Феде исполнилось шесть лет. Ему теперь приходилось оставаться дома одному и ждать прихода с работы мамы, а нас из школы. Он всегда смотрел на нас такими грустными глазами и завидовал.
Маме так и не заплатили за её работу , за то, что она всё лето с другими женщинами косила камыш в озере, делала кизяк, принимала участие в строительстве, обмазывала глиной снаружи и внутри дома. За это начисляли трудодни, но за них почти ничего не платили. Всё заработанное шло на восстановление разрушенной войной страны. Так нам объясняли. У кого накопилось много трудодней, получили после Нового года немного пшеницы.
Зимой произошёл случай, произведший на меня впечатление. Однажды утром мы втроём шли школу и оказались невольными свидетелями такого происшествия. Рядом с дорогой располагался скотный двор и выгон, где ночью содержались быки. На быках проводились все колхозные работы, в то время они заменяли лошадей. Утром женщины запрягали их в сани и отправляли на необходимые участки. Не доходя до выгона, мы услышали крики, удары по железу и остановились. Женщины кричали и били по железу палками, тем самым отгоняя волков. Зимой эти хищники наглели, голодные ухитрялись водить за нос местных жителей. Кое-как удалось женщинам отогнать волков от несчастных быков, но было уже поздно. Отовсюду прибегали люди с фонарями, так как было ещё темно. Мы тоже подошли поближе, залезли на прясла и разглядывали сквозь темень растерзанных быков. Пар валил из разодранных волчьими зубами брюх, некоторые животные били ногами. Женщины подходили к ним и перерезали горло, чтобы вышла кровь, и мясо можно было использовать в пищу. Как из-под земли вырос председатель Попов и принялся на всех кричать. Ему пытались объяснить, что волков оказалось слишком много, один сторож не мог с ними справиться. Так поздно, т.е. не глубокой ночью, а рано утром волки ещё не приходили. Женщины помогали отогнать волков, когда пришли на работу. Председатель не слушал ничьих доводов и посадил сторожа в тюрьму. Это был весь израненный, хромой мужчина, только что вернувшийся из госпиталя. Когда нагрянули волки, он колотил и колотил в железку, пока сам не изнемог и не упал рядом со столбом, снаружи изгороди. Другие сторожа в посёлке так и не пришли к нему на помощь.
В школу мы приходили рано. Никто из нас не знал, сколько сейчас времени. Часов ни у кого не было. Наша мама уходила первой, затем на ферму шла Валина мама. Вскоре собиралась Валя, приходила к нам, и мы втроём уходили в школу. Мишка ещё спал. Как угадывали наши матери время для себя? Это загадка. Только у Мишкиного дедушки были часы на цепочке, но он часто отсутствовал, гостил у своей сестры Ганны на первой ферме Соколовского совхоза.
К весне 1947 года дедушка Горбенко предупредил нас, что будет продавать свой домик и переедет с Мишкой к своей сестре. Первая ферма - это небольшое село, где все знают друг друга. Там же жили наши хорошо знакомые люди, с которыми свела нас судьба в Германии, и с кем мы вместе приехали в сентябре 1945 года в город Кустанай. Они тогда выбрали совхоз, а мы - колхоз. За эти два года они хорошо узнали дедушку Горбенко. Он не скрывал, что мы живём у него на квартире, и приходится нам очень тяжело. Куда же мы пойдём опять, когда он продаст домик?
-10-
После окончания войны в степной казахстанский край, где нашла и для нас пристанище Советская власть, привозили людей из разных мест, разных городов. В основном, это были семьи "изменников Родины", их жёны и дети. Мужья, отцы пропали в войну без вести или были в плену у немцев. Выжившие в плену ещё долгое время находились в советских тюрьмах и лагерях. Эти события никогда не афишировались, а самими участниками замалчивались. Их семьи увозили из родных мест и селили в разных местах необъятной страны. Например, у нас в Васильевке, на первой ферме, в центральной совхоза Соколовский, в других посёлках отбывали "наказание" под комендатурой жёны и дети за своих мужей и отцов. Может быть, это были семьи тех, кого мы видели, бредущих под конвоем из лагерей в мае-июне 1945 года. Теперь почти в каждом доме жили квартиранты. Следующим летом они принялись сами себе строить землянки.
У чеченцев совсем пропала надежда на то, что с окончанием войны их отпустят на «Родину». Они так же, как и мы, немцы, стояли на учёте в спецкомендатуре. С центральной усадьбы в отделения приезжал комендант и семьи немцев, чеченцев и «изменников Родины» должны были у него отмечаться. Чеченцы тоже пытались как-то налаживать жизнь на чужой для них, неприветливой земле. Строили избушки, землянки. Чеченские семьи - в основном многодетные. За прошедшие тяжёлые годы большинство их детей умерло от холода и голода. После двух лет проживания на первой ферме до нас дошли слухи, что в Васильевке не осталось ни одного чеченца. Они все нашли себе последний приют на кладбище. "Большое Спасибо" за такое сомоотверженное служение Родине нужно сказать несгибаемому коммунисту товарищу Попову.
В Соколовском совхозе насчитывалось четыре отделения и одна хозяйственная часть. В общей сложности - пять небольших посёлков плюс центральная усадьба совхоза. Усадьба - большое село, где размещались контора, рабкооп, магазин, столовая, школа, детский сад, клуб, бараки. В бараках обитало очень много людей, в основном, спецпереселенцев. В маленьких домиках жило начальство и небольшое количество местных жителей. Директором этого непростого, пёстрого хозяйства был в то время И.Л.Гаранин, добрейший на земле человек. В этом совхозе не умер от голода ни один чеченец, ни один спецпереселенец. И.Л.Гаранин руководил предприятием со дня его основания, с 1930 года.
Наши старые знакомые, в том числе моя крёстная тётя Лотта, которые жили на первом отделении, и наш дедушка Горбенко поговорили о нас с директором совхоза. Тот в свою очередь договорился с комендантами - васильевский нас отпускает с учёта, а соколовский принимает. Таким образом, мы в очередной раз счастливым образом избежали неминуемой гибели. Председателю Попову ничего не оставалось, как только отпустить нас. За нами приехали на телеге, запряжённой лошадью. Мы погрузили свои нехитрые пожитки, сундучок и поехали на первую ферму. Вроде бы совсем рядом располагались посёлки друг от друга, всего в 10 км, но порядки на первой ферме существовали, в отличие от Васильевки, как в другом государстве.
Управляющий отделением Миргородский принял нашу семью, дал нам комнатку в доме, разделённом на четыре квартирки. У каждой семьи - комната, сенцы и пристройка, что-то вроде сарайки. Эти пристройки мастерили сами жильцы, как могли, из подручного материала. Там размещали, что у кого было: корова, коза или клетка для поросёнка, для овец.
Большое облегчение испытала наша мама, избавясь, наконец, от васильевского коменданта. Он был под стать нашему председателю колхоза Попову, которого за глаза люди называли Волкодавом. Особенно комендант издевался над людьми, приехавшими в 1945 году. Он вызывал на допросы по ночам и задавал постоянно повторяющиеся вопросы. Несчастные люди не понимали, чего добивается этот человек. Например: «Зачем вы с фашистами уехали в Германию?» Что можно на это сказать? Много вопросов задавал маме об отце. Бесился, что его нет с нами. Какие только фантазии не приходили в злобную голову этого человека.
Однажды мама сквозь слёзы стала просить его поискать нашего отца, ведь она была уверена, что он тоже в России, и мы с ним просто потерялись. О тюрьмах мы тогда ещё ничего не знали. По наводке одной поволжской немки мама осмелилась на эту просьбу: "Может быть вы найдёте мужа где-то в России через комендатуру? Может быть он живой? Все люди после войны ищут своих родственников". Но после этого случая комендант стал вызывать маму на разговоры ещё чаще, чем обычно. Повестку приносила уборщица из конторы, отдавала под роспись. Случалось это поздно вечером или рано утром, когда мама топила в школе печки.
Подавал ли комендант на розыск, никто не знал. А мы так надеялись, так ждали, что отец отыщется. Следующие допросы проходили с угрозами, а однажды комендант сказал с издёвкой: "Если твой муж в России, то он давно уже в тюрьме, а из тюрьмы он не выйдет, так что вы не надейтесь и не ждите". На отметку в спецкомендатуру обязаны были приходить подневольные люди, рождённые до 1935 года включительно. Наша Мирта попадала в их число. Больную Мирту мама за руку уводила и приводила домой после подтверждения, что она ещё не умерла и никуда не убежала. Спасибо, хоть над Миртой комендант не издевался. К сожалению, я не помню фамилии этого человека.
http://www.proza.ru/2015/05/25/1437