Он заблудился. Это следовало признать и перестать хорохорится. Он заблудился, и это было тем более обидно, что поворот находился где-то здесь, рядом, скорее всего сразу за трансформаторной будкой. Ёё-то он помнил превосходно, хоть и не приезжал в сюда лет десять, а то и больше. Да, верно, дорога должна уходить в сторону, потом вниз и дальше уже - ступеньками до скверика, за которым и должна быть улица со съемной квартирой.
Будка была – поворота не было. Зато щурился окошками какой-то «Шик и Дым», судя по названию - магазинчик с двумя радостями курортной жизни - вином и сигаретами. Спрашивать дорогу – последнее дело, когда больше нечего пить: местные на идиотские вопросы не отвечали принципиально. Он сам когда - то числился и местным, и принципиальным.
Ржавое чудовище украшал лист А4. Строгими буквами бумажка извещала всю не успевшую опорожниться общественность: «Здесь туалета нет! Здесь бьёт током на смерть!»
«Насмерть» - пишется вместе, - отметил Сан Саныч. Нет, это точно та будка. Только в детстве на выкрашенной в сурик поверхности никакого запретительного листка не было. Писай, где хочешь, мальчик, это твой дом, это твоя страна. Где так вольно дышит человек, подумал Городецкий, вытирая распаренный лоб.
Воздух стоял неподвижной стеной, придавив все жалкие попытки тени отвоевать для людей хоть малую пядь прохлады. Звуки южной природы испеклись заживо в этой курортной макроволновке; и только визгливый голос адского существа неопределенного пола-возраста выл и выл о том, что у любви у нашей - села батарейка.
Городецкий повернул налево, потом опять налево, по-другому не получалось. Следующий поворот, на углу которого стоял незнакомый дом, опять вёл налево. Так до пенсии по кругу будешь ходить, как ослик Иа, подумал он. Так, тут у нас - переулок «Конечный». Черт, как переулок – и может быть «конечным»? Конечным может быть только тупик.
Присевшие на корточки домики прятались в кучерявую зелень. Орех, айва, и прочие сливы-яблоки поджались за заборчиками и не соглашались даром высовывать на улицу ни веточки с угощением, ни кусочка бесплатной тени.
Ничего, как ручей впадает в реку, так и переулок воткнется в какую-нибудь улицу. Ну, а улица выведет к морю.
С ума сойти, он не чувствовал, в какой стороне море!
Переулок опять загнулся и, повернув, Сан Саныч уткнулся в забор. Заботливая рука щедро оплела его поверху колючей проволокой, а другая – окрасила в недружелюбный бордовый цвет. За забором виднелись недостроенные кирпичные пирамиды. Несмотря на рабочий четверг, калитка была украшена замком противотанкового размера и облеплена табличками про количество злых собак и полное отрицание прохода именно здесь. Тьфу, блин, всё-таки тупик.
Плюнуть было только совершенно нечем.
Сан Саныч посмотрел на жестянку киоска, выдвинутого на полкорпуса из-за забора, как дот из окопной линии. Пыльные окна с выставленным нехитрым курортным скарбом породили прохладную надежду. Так, спокойно. Сейчас ты купишь запотевшую бутылочку. И она придет к тебе. Придет она большая, как глоток. Глоток воды во время зноя летнего.
По центру, на уровне покупательского пупка, чернело небольшое прямоугольное отверстие, сантиметров пятнадцать на тридцать. Одинаковые уродцы, клепают вас на единственном местном заводе; из стратегического запаса танковых люков. Городецкий согнулся и, развернув голову так, чтобы она плашмя вошла в узкую амбразуру, засунул ее внутрь железной коробки.
Да, как сказал бы сейчас Боря, в этот день Штирлиц был как никогда близок к провалу.
Сумрак ударил по глазам, а музыка - по ушам. Дипперполовский дым над водой накатывал рывками и перемешивался с реальным: судя по едкости – это была прима и тлела она в блюдечке прямо под носом у Сан Саныча. Затхлый мир ночного киоска не оставлял никаких сомнений: недавно тут выблевали что-то очень недорогое и очень спиртное. Правда, и замыли после себя, но без толку; этот душок невыводим для смертных.
- Что вам, мужчина? - музыка стихла, и обозначилось новое амбре – потная кислятинка в левом углу пещерки.
- Тут. Прохода. Нет? – Сан Саныч, с трудом проталкивал слова через перекрученную глотку, - На Челюскинскую, к пятиэтажкам?
- Тут прохода нет, - эхом отозвалось нечто давно немытое.
- А через стройку. Нельзя?
- Через стройку нельзя... – монотонно согласилось оно.
Блин, влепили тут объект соцкультбыта! Придется возвращаться. Дурак твоя фамилия. А, пить! – вспомнил Городецкий.
- А фанта. У вас. Есть? – Сан Саныч вытащил голову из железяки и развернул ее, чтобы вздохнуть, - Апельсиновая, - опять заткнул он амбразуру теменем.
Глаза начали привыкать к сумраку. В глубине схрона уже можно было рассмотреть нечесаную кучерявую шевелюру, точно такую же, как у хулигана Конякина, гонявшего Сан Саныча в детстве в этом Славном городе. Нью-Конякин полулежал в продавленном креслице, задрав не очень свежие ноги на прилавок. Утренний взгляд сноба из ночного киоска – сутки через сутки, семьдесят рублей смена – утвердительно мигнул.
- Да, есть. Миринда.
- А фанты что, нет?
- Миринда, мужчина, - она как фанта.
Сан Саныч закрыл глаза. В кошельке, в заднем кармане джинсов, в оттопыренной для всего мира заднице - были деньги. И была кредитная карточка. Он мог бы купить весь этот кекс-шоп, со всем товаром. Оптом и не торгуясь. И ему еще дали бы сверху этого немытого бурундучка. На поход дали бы.
- Она. Не как. Фанта, - выразил Сан Саныч свое кредо грязным Конякинским шлепкам.
- Да мне без разницы. Не покупаете - так голову уберите себе назад, мужчина.
Согнутый, но не сломленный. Идентичность бренда. Назад по жаре. Затылок насухую щелкнул затвором три бронебойные мысли. Всю жизнь, всю жизнь – язык в заднице! Даже с таким недомылком! Сан Саныч открыл глаза и, перестав напрягать шею, лег щекой на прилавок. Раскаленное железо пахло предательством и почему-то свежей кровью; в ушах стоял обидный поминальный звон. Ему стало так невыносимо жалко эту маленькую невинную бутылочку, бутылочку с родным острым вкусом, с пробежавшей слезой на запотевшем боку.
- Она как фанта, - бубнил паренёк, - ее из одного порошка делают, мужчина, поэтому она как фанта, одинаковая химия, только наклейки разные, а так она как фанта, - методично, как живодер сто первого кузнечика, препарировал Конякин апельсиновую любовь Сан Саныча.
Городецкий закрыл глаза, переждал, пока перестанут плавать красные круги и сказал:
- Хорошо. Давайте. Что есть.
В этот миг на его телефоне и тренькнула эсэмеска.
...продолжение следует.