1927 год. Париж. В доме Гиппиус и Мережковского ждут к обеду Александра Фёдоровича Керенского.
И вот он приходит, человек, знаменитее которого весной и летом 1917 года не было никого.
Прошло 10 лет, но отблеск его прошлой славы всё ещё окружал его сиянием.
Керенский поздоровался с хозяевами, со всеми гостями, даже с теми, кого видел впервые, крепким рукопожатием. У него громкий голос и резкие движения.
Кстати, в июле 1917 года ему пришлось носить правую руку на перевязи после тысяч рукопожатий, таких же крепких.
Пожимая руки, он бросает властно и отрывисто, как будто отдаёт приказания:
- Здравствуйте! Как поживаете? Рад с вами познакомиться!
У Керенского прищуренные глаза, как две щели на большом, широком, массивном лице. Густые серо - стальные волосы бобриком и военная выправка, хотя до своей головокружительной карьеры он был штатским, помощником присяжного поверенного в Петербурге.
Александр Фёдорович чрезвычайно близорук, но из непонятного кокетства он не желает носить очки или пенсне. Вместо этого он пользуется лорнеткой. тоненькой дамской лорнеткой. Мужчина с лорнеткой так же немыслим, как женщина с моноклем. Лорнетка кажется особенно хрупкой, игрушечной в его увесистом кулаке. Когда он подносит её к глазам, его массивное лицо принимает какое - то странное, жалкое выражение - не то стариковское, не то старушечье.
Гости смотрят на него с уважением. Ведь это тот самый Керенский, воплощавший свободу, тот самый, кого боготворили толпы, тот самый, под чьей фотографией красовались слова:
Его, как первую любовь,
России сердце не забудет.