Халдей
«Осторожно, двери закрываются, следующая станция – Улица Тысяча Девятьсот Пятого Года!»
Ах, я опять проспал свою, «Краснопресненскую»! Придется снова пройтись обратно. Пешком обратно на Краснопресненскую, к стадиону. Я уже три года сюда хожу, с октября девяносто третьего года! Может быть, сегодня что-нибудь узнаю о своем Андрюшке и подружке его Оленьки, они где-то там должны быть. Не может быть, чтобы такие молодые и умные, оба красивые, сильные, и чтобы исчезли без следа! Сегодня я уж обязательно узнаю, где они, как они – мои дорогие дети!
Товарищ, гражданин! Я хочу рассказать вам: о себе, об Андрюшке, об Оленьке – это мои жильцы, они комнату у меня много лет снимали, может быть, вы что-нибудь слышали, знаете о них, может быть видели их здесь тогда, в октябре? Они ушли тогда и не вернулись! О них ничего мне неизвестно, уже больше трех лет! Гражданин, чтобы вам было понятно кого я ищу, я с начало расскажу вам о себе, а потом уж и об них обоих, - выслушайте меня! Я так одинок, так несчастен, что мне порой даже жить не хочется. Ну ладно, ладно, вы простите меня, расчувствовался я - сейчас так трудно найти кого-то, чтоб выслушал, помог…
Я сейчас, сейчас! Я начну с самого начала. Простите меня, я вам не представился – зовут меня Михаил Яковлевич. Я человек совершенно мирный и выдержанный при моем физическом развитии, шестьдесят два года мне тогда в девяносто третьем стукнуло и, можно сказать, что в самом своем расцвете сил был. Тогда у меня с моим соседом по лестничной площадке скандал вышел и после его слов я места себе не находил. Если бы он мне сам один на один сказал, а то ведь кричал на весь подъезд. Если бы один на один, то ладно уж с ним дураком, - я бы скоро и позабыл бы. Что с него возьмешь с сатрапа, подумаешь, в охране работает! А ведь он тогда на весь подъезд орал, да еще и при Андрюшке…
- Не имеешь ты права свою кошку в наш подъезд выпускать. На это есть песок и твой туалет – вот пусть туда и ходит, тварь лохматая. Обоссала весь подъезд, не зайдешь, как нашатырем воняет! Привык, старая ты жопа в своем ресторане всякую блевотину и тухлятину нюхать, да еще и обсчитываешь там всех поголовно!
Разве тут удержишься! Схватились мы с ним тогда не на шутку. Да еще его жена, стерва, выскочила, как черт из под печки, да давай орать ему в след:
- Милиция! Милиция! А помощь, убивают!
Это кто кого из нас-то убивал, ему под сорок, а мне уже на седьмой десяток пошел. Но я еще о, какой крепкий, любому сдачи дам! Вот она эта, его жена, как начала орать, так он и сам остыл и говорит ей:
- Ну, хватит, хватит!
А она ни в какую, орет и все:
- Ты хотел его убить! – и все тут, что ей скажешь? – Это все из-за нее стервы весь сыр-бор разгорелся! Она, Лариска, своего мужлана постоянно на нас натравливала.
А раньше, как вспомнишь, как мы все вместе дружили-то, не поверите, не разлей вода были, вот как. А закончилась наша дружба, на самой-то мелочи, на копеечном, можно сказать, деле – на их мне долге. Полгода не отдавали пятьдесят рублей, а брали всего на месяц! Правду, говорят, хочешь заиметь врага, дай в долг другу, вся дружба на этом и кончиться. В лучшем случае, больше никогда своего должника-то и не увидишь.
Вот и хорошо бы не видеть, да куда денешься? Соседи мы ведь и уже давно-о-о-о!
И все ведь из-за кошки! Приволок ее с улицы сам Андрюшка, еще совсем котенком, грязным, больным, голодным и сказал он нам тогда с Ольгой, что, мол, этот самый котенок будет нам залогом любви и процветания! Так и получилось, с пяток лет мы все вчетвером прожили, так сказать душа в душу и, я в них так просто растворился, как рафинад в чае. Тогда, да и сейчас все для них готов сделать.
Уж больно они хороши все, что Андрей, что его подружка Ольга, что наша Мурка и, все лучше и лучше с каждым годом делались. Андрей, так он с самого начала был красавцем - чистый розан. Ольга, конечно, была поскромней, но тоже похожа на цветок; если Андрей - так розан, то она – цветочек шиповника при нем. Но краше всех показалась бы вам - наша Мурка: маленькая, черненькая, с белой грудкой и кончиками лапок, с голубыми глазами, а уж умница, ласковая такая, как ребенок.
Вот значит, тогда сосед-то мой и пошел и пошел скандалить! И странно даже, что он в тот день и пьяным-то не был вовсе. А тут жена его, стерва Лариска, ему накурочила, что, мол, ей и гостей нельзя позвать, вонища стоит в подъезде. А что в подъезде грязь у мусоропровода и полы не моют уже как месяц, это все не в счет значит, - это все значит, наша кошка виновата. Я тогда подумал, что это они из-за долга может быть? Да бог с ними с этими деньгами! Я бы и больше им простил! И про нашу кошку тоже сказал, что, мол, не одна она в нашем подъезде живет, да и с улицы много когда котов к нам ходят погреться и там разные еще дела у них. Но все это было бесполезно - как об стену горох! Ну тогда я не выдержал, взял, значит, да и сказал им о их долге.
Ну, тут еще больше разгорелось, да началось, лучше бы не говорил, как масла в огонь добавил. Лариска, как это услышала, так взвизгнула и бросилась к себе в комнату, принесла полтинник, плюнула на него и бросила мне прямо в лицо! Даже ее благоверный и тот сразу же охладел и уже на нее разозлился и стал силой заталкивать ее в дверь, а она пущей ведьмой сделалась. И как раз в это время с учебы мои Андрюшка и Ольга с учебы возвращались, а Андрей парень сильный, высокий, темпераментный и справедливый до ужаса. Да и Ольга тоже, как страстная революционерка, от него не отстанет, это они оба, наверное, от своей студентской бедности были такие. Ну, думаю, если они сейчас сюда встрянут, то ночевать нам всем в самом ближайшем «аквариуме» милиции. Я скорей к ним, что вот, мол, соседи жалуются на нашу кошку, надо бы ей в туалете новый песочек поставить, да почаще его менять, и так вроде бы и ничего и разошлись бы по-мирному. Но нет, в это время Лариска вырывается из рук мужа и кидается уже к нам троим:
- Ага! И эти твои оглаеды, студентики и тоже сюда? Так я вам, всем троим, вот что еще скажу – педики вы все! Эти двое старый и молодой в жопу трахаются, а ты им милочка их жопы вазелином мажешь, а? – кричала Лариска им обоим, от неожиданности ошарашенным. Ольга даже к стенке спиной прижалась, и портфельчик свой к груди прижала. Но когда наш Андрюшка пришел в себя, то он тоже ей в ответ высказался: о ее любовнике, что к ней каждый день ходит под видом электрика, когда ее муж на своих дежурствах сохнет. Да еще бы если просто сказал, а то ведь с прибамбасами, да по-блатному что-то. И опять у нас началось, да такое, что, в конце концов, все мы впятером оказались в милиции и в одном «аквариуме» с подбитыми глазами и в рваной одежде. Сержант, что вел протокол, очень смеялся, когда посчитывал: наши синяки и осматривал, сколько и у кого и что порвано. Нас всех оштрафовали и под утро выпустили.
А мне ведь утром на работу к 10 часам в ресторан и еще весь день до ночи бегать там с подносом. Пришли, значит, мы все домой, сержант, что протокол наш вел, обещал нам на работу не сообщать, хоть какая-то радость. Я конечно сразу в ванную комнату, наводить марафет и шею о карябаную Лариской платком завязывать. Ну, вроде бы и ничего – поехал. Я ведь официант большого ресторана и уже много лет этим промыслом занимаюсь. Я еще начинал помощником повара и вот с 15 лет там служу и в армию из него уходил и туда же через три года вернулся.
Ох, как я рад с кем-нибудь поговорить! А вы товарищ кто будете по профессии? Да вы психолог! Ну, значит, вас мне сам бог послал! Так вот: - Андрюшка, мой жилец, значит, студент Бауманского института, а Оленька его подружка, значит, будущая пианистка в Гнесенском училище учится и скоро сама будет учительницей музыки. С начало у меня комнату снял Андрей, а потом только через два года появилась вот у нас и Оленька. Да они мне даже уже и не жильцы, а больше, как дети оба. Но с Андреем у меня более близкие отношения, чем должны были бы быть между хозяином квартиры и его жильцом.
Я никогда не был женат и к женщинам относился всегда опасливо, особенно, тогда когда вышел в зал уже официантом. Уж там я так насмотрелся на них миленьких, не приведи господи. Что могут эти бабы вытворять, когда от мужиков своих сбегут или напьются до визга. Это я вам скажу, у любого охоту на них отобьёт. Но я надежды никогда не терял и все присматривался к ним. Своих из общепита мне что-то брать не хотелось, мне все казалось, что от них всех кухней, консервами пахнет. Вот вы смеетесь, а мне было не до смеху. Хоть об этом и не принято говорить, но этот проклятый онанизм меня чуть в могилу не свел. Ослабел я сильно, захирел и вообще, еще тогда мать моя была жива, так она меня по врачам затаскала. Врачи разводят руками – ваш сын абсолютно здоров! И надумала она меня женить, вот как! До этого она меня по врачам, да по бабкам таскала, а теперь к нам они в дом стали таскаться, и незнамо кто. Еще хуже стало. Но это вам должно быть известно, потому что об этом многие наши классики писали.
В это время к нам в ресторан на должность старшего метрдотеля пожаловал француз по имени Жан, это как наш Иван, значит. Для организации так сказать еще большего и лучшего сервиса, как в Европе. Этому Жану, иностранцу, очень к тому же молодому и красивому было не больше 30 лет. Высокий, стройный брюнет с совершенно правильными чертами лица, шикарной прической и ни слова незнающий по-русски. Но он брал всех и наше начальство своей солнечной, голливудской, улыбкой, знанием дела, и никогда не был серьезным в смысле того что грустным или озабоченным и прочее. Так вот этот самый Жан был настоящим голубым или как сейчас говорят - геем. Нас официантов в смену по залу работало 20 человек и столько же было на кухне и все мы были молодыми, сильными мужчинами (нас всех специально, даже, представьте себе поваров) подбирали и по внешнему виду тоже. Мало того что ты специалист с красным дипломом: у тебя должен был быть рост - 180 см., вес - 80 кг. – очень приличная внешность, да что там говорить, походка, даже состояние ногтей на руках и то имели значение для поступления в наш ресторан. Вот и представьте себе, доктор, какое раздолье раскинулось перед этим самым Жаном – у него оказалось в подчинении полсотни отборных, молодых, самцов, из которых он, кстати, любого, мог уволить без объяснения причин. Нас, конечно, не увольняли, а переводили в филиалы пониже рангом. В некоторых из этих филиалов официантстких чаевых было даже больше чем у нас. Но все это было уже не то!
В общем, я оказался в его гареме двенадцатым. И он, этот самый Жан задержался на мне и в прямом и в переносном смысле дольше всех, аж на целых шесть месяцев. Больше ни у него, ни у меня сил и интереса не хватило. Меня там скоро заменили. Но эти полгода были для меня сущим раем. Это чувство можно было сравнить с полетом в космос. – У меня были самые лучшие гости, самые большие чаевые, самые лучшие места партера в разных театрах и залах, и конечно, роскошная кровать в люксовом номере Жана, на которой мы «летали», да по нескольку раз в день, конечно не в космос, но по всему центру Москвы - так это точно. Благодаря Жану я вошел в круг очень состоятельных людей, богемы, не говоря уже о разной там мелочевки, как директора магазинов и модные врачи. Я после этого и квартиру свою купил в центре и обстановку и все прочее, а это было в то время очень непросто. Все это надо было - «доставать»!
Я конечно в ресторане остался, и даже с повышением разряда, и все было бы хорошо, но эти мои новые познания «жизни» совсем отбили у меня интерес к женщинам, и стал вот таким, каким стал – чистым геем, голубым, педерастом. Потом умерла мать, потом были более или менее постоянные связи с мужчинами. И так, я тащился по жизни, пока вот, уже на шестом десятке, не встретил Андрея. Как у нас там все получилось, что сейчас вспоминать – как-то все само собой сложилось. Но Андрей не стал как я чистым геем, он в свои двадцать с лишком годков был очень темпераментный и, женщин, тоже не забывал. Я, конечно же, его ревновал к ним, даже брезговал, но он, как человек умный, тактичный и очень чистоплотный во всех пониманиях, никогда их в наш дом не приводил, даже когда я был на работе. Он сидел дома и просто занимался своей наукой. Если бы он стал таскать их к нам в дом, то мы сразу бы расстались – и он это прекрасно все понимал. Любил ли он меня? Я думаю что любил! А вот уважал ли? Вот тут я вам точно сказать не смогу, скорее больше жалел, как многие из нас русских жалеют совсем даже им - и не знакомых. А мы все-таки прожили с ним больше пяти лет вместе. Так вот стал я потихоньку на своей работе уставать, - да, да, просто физически уставать. Если раньше я брал с утра шесть шестиместных и шесть четырехместных столов для обслуживания, то постепенно я скатился, до двух и двух. Конечно, другие бы сделали карьеру метрдотеля, но для этого надо было учиться и учиться и учиться, хотя бы иностранным языкам, а я как был со средним специальным, так и остался с ним до конца жизни – впереди светила пенсия и в лучшем случае работа в нашем гардеробе. Да и уставать я стал не только на работе, но и по делам в доме у меня тоже уже сил не хватало. И… вот в это самое время и появилась в нашей квартире, появилась как дюймовочка из семечка, наша Оленька.
Как-то я прихожу с работы, а приходил я всегда очень поздно, свет в доме горит, и стол наш раздвинут, накрыт белой скатертью и на нем разложены: закуски, стоит вино и все прочее, что должно стоять на столе, если хозяева дома кого-то к себе ждут. В квартире полный порядок: вымыто, вытерто, начищено и даже цветочки в вазочке торчат. Так всегда было у матери. Значит, думаю, в нашей квартире появилась женщина? Так и есть! - подводит Андрей ко мне этакую фарфоровую куколку и говорит мне, смущаясь, что вот, мол, это Оленька, и она нам всем очень поможет. Эге, думаю, это она тебе больше «поможет», ха-ха-ха! Ладно уж, пусть остается. И вот, Ольга осталась жить в нашем доме. Хорошей девочкой она оказалось, незаметной, как белая мышка и правда, по дому – очень нужной. А уж как она любила Андрея, то чего уж говорить, если она, узнав о нашей с ним связи, пропустила это все через свое сердечко и никогда и никакого виду ни мне, ни кому, не подавала и не рассказывала. Описывать я ее вам не буду, а только скажу с нее, как раз писать фарфоровые статуэтки. У нее и свой характер, конечно, был, но все что ей говорил Андрей или я выполнялось беспрекословно. Они как-то еще умудрились оба так тактично себя повести, что меня эта их почти семейная жизнь совсем не раздражала. Я никогда не видел, чтобы они спали вместе. Андрей всегда спал или со мной или на моем диване в моей комнате, а она в его комнате на его одноместной, деревянной, кровати. Был ли у них секс? Конечно, был! Оба люди молодые, здоровые, любители покушать и, как это и, без него-то. Но я мог, к счастью, об этом только догадываться.
Бывали у нас и конфликты, конечно! Вот хотя бы после этого скандала: Андрей уже был в аспирантуре и готовился защищать свою первую диссертацию, а тут и «халдей», и «трахаются» и «обсчитывает» и…., что тут скажешь? Будущему профессору и при гражданской его жене услышать все это вряд ли кому, понравиться. Он мне как-то об этом и высказался, что я, мол, ему и не пара делаюсь, вроде бы как позорю их перед людьми. Тут я задумался, и не на шутку.
Мы конечно с соседями помирились тогда, сначала ко мне во дворе наш сосед подошел, попросил закурить, молча покурил и так же молча ушел к себе. Зная, его паршивый характер я тогда подумал, что это их первый шаг к примирению. А потом как-то я вхожу в свой подъезд и тут мне на встречу выходит из своей квартиры сама Лариска и, она стерва, как ни в чем не бывало так ласково спрашивает меня, какая, мол, погода на дворе Михаил Яковлевич, может мне обратно вернуться да зонтик взять? Вот и все!
С этим-то все, да вот с другой стороны: слова Андрея ко мне в душу крепко засели. Мы даже некоторое время не разговаривали и спали отдельно друг от друга. Но надо же было как-то выходить из этого положения, а как? У меня еще к тому же стали мучить большие сомнения, и даже страх, что как бы он совсем от меня не ушел бы, вот хоть к Ольге в комнату спать.
Вот однажды в мой выходной день, а мы официанты всегда работали день через день, а этот день, как раз выходил на воскресенье и все были дома, у нас после обеда с Андреем случился довольно серьезный разговор. Он начал первым:
- Видишь, Миша, как ты со своим «халдейством» позоришься! Всякая там… может тебя оскорбить и унизить, а вспомни еще, как ты лебезил в милиции перед тем сержантиком, что протокол на нас составлял, противно было смотреть. Сам мне это говорит и глаза свои от меня отводит к окну. Ольга, как всегда молчит? Значит на его стороне! Ну милые мои – не на того нарвались! - подумал я, и даже встал с дивана.
- Ах, ты, - закричал я ему, - мерзавец и дармоед! На чьи ты деньги выучился?! На чьи деньги мы с тобой по курортам все эти годы шлялись? Да я только за одну Турцию и за ваш заплыв на байдарках по каким-то там горам почитай целую машину отдал! И на что вы накупили себе эти все одежды – дети министров хуже ходят! Откуда это все у вас? На ваши, скажите, стипендии – на них только вы себе слабительного купите и, то, не хватит ее, даже на это, у вас! Гады вы оба, змеи подколодные отдавайте мне все цацки, что я вам дарил, отдавайте все тряпки импортные и свои шубы тоже отдайте! – хлопнул я дверью и ушел на кухню. Там на кухне у нас диванчик стоял небольшой, что- то подобия кушетки. Вот лег я на него, вздохнул, задумался и как-то незаметно, заснул.
Просыпаюсь! Вхожу к себе в комнату и вижу, что стоят посередине ее два больших наших чемодана и какой-то небольшой узелок лежит на столе. Сам же Андрей одетым спит на моем диване, книжка валяется на полу, и рука его свесилась с дивана. Рука его, красивая, большая, молодая, чистая – сколько раз я целовал ее, терся об нее щекой, сколько раз…, и так жалко мне их всех стало, да и себя тоже, что прямо хоть - до слез…
Посмотрел на книжку, ничего себе, думаю, читает – Ф. Достоевского - «Преступление и наказание». Это что же выходит? Это значит, сам Раскольников сейчас валяется у меня на диване, а я тогда кто выхожу? Старухой процентщицей что ли? Нет, так дело у нас, не пойдет! Надо мне с ними мириться – вот что. Ничего думаю, пойдут оба работать, хватанут лишку – зарплатки у них буду чуть может побольше их «степух», тогда может что-нибудь и поймут себе и оценят.
Пошел я в комнату Ольги. Она сидит бедная у окна и плачет.
- Ну что ты детка, успокойся, - говорю я ей и целую ее в макушку, - в семьях, а мы ведь деточка, семья! А в ней все-е-е-е, бывает!
- Вы нас Михаил Яковлевич не выгоняйте уж! Я вам все буду делать по дому и если надо…
- Я и не думал вас выгонять! – перебил я ее и еще раз погладил по головке, - ты вот что? Ты вроде бы с утра пирог какой-то там затевала? Иди тогда, ставь чайник, накрывай на кухне стол, подрежь там: ветчинки, рыбки, маслица к ней и…, подожди ты, - поставь ты нам бутылочку коньячку. А я пойду будить нашего «Раскольникова» - надо же? Читает его «Преступление и наказание», - бормочу я уж про себя. Вот и все! Чемоданы были распакованы, золото, что в узелке лежало на столе, было опять одето и, наша жизнь, пошла снова, и очень даже хорошо!
А все-таки неприятный осадок где-то все же свербил у меня в душе. Все мысли у меня разные стали появляться, правильно ли я жизнь прожил, все так ли, как надо. А как надо? Ну и что, что я официант, халдей по-ихнему? Такая у меня, значит, судьба-планида, и я ей благодарен, должен быть, что я не шоферюга какой и не слесарь-сантехник и не охранник склада с мылом, как мой сосед обалдуй. Я всю жизнь с малолетства, с пятнадцати лет в чистоте, тепле и сытости: с начало учеником - повара, потом - поваром, затем учеником - официанта, потом – официантом и в буфете стоял и в баре помогал и если бы захотел, стал бы метрдотелем. Чем это плоха моя-то служба? Да ничем! Каждый день к тебе все новые и новые гости приходят, а ты им делаешь праздник, стараешься угодить, ну и получаешь за это, ну, может быть чуть побольше, чем бы они хотели мне дать на чай, чуть и не больше. А те хапуги из молодых, которые к нам приходят со школы и сразу не разобравшись в характерах клиентов, начинают с них три шкуры драть, то они у нас долго не задерживаются, а некоторых и за «казенный счет» отправили, посадили то есть.
Вот так-то доктор дорогой, в нашем деле бывает, здесь нужен опыт, знание психологии, внешний вид и чтобы так изогнуться перед одной, чтобы ей сексуально показалось, другому чтобы – честно, третьему – побыстрей, вот тут и попробуй без навыка-то? А я ведь шутка сказать полвека на одном месте прослужил и думаю, что и еще поработаю. Ведь наш директор, которого бояться все, даже Жан его боялся и который здесь уже лет так сорок пять всем заправляет и тот только меня зовет, когда обедать в наш зал приходит. Я его помню еще мальчиком на посылках у центральных швейцаров и тоже, дай бог, хватанул он там себе горя у них. Его тоже и соблазняли, и спать ему приходилось незнамо с кем, но он не стал таким как я, а скоро женился на дочери нашего шеф-повара китайца и стал со временем нашим директором. Он старел и все становился - жестче, а жена его, потом дочки, потом уже и внучки становились все - толще и толще.
Посетитель у нас сейчас стал ходить к нам отборный, дамы, все в мехах да колье с кольцами на пальцах, от которых ослепнуть можно, какие там бриллианты! А мелочь там да всякая «салака» из спекулянтов и фарцовщиков, валютчиков и аферистов всяких мастей теперь нас стороной обходит, стороной, потому что это сейчас уже не в моде и никому не нужно. Сейчас к нам такие бизнесмены стали ходить, да что там, - приятно стало работать. Твою работу и заботу так могут отблагодарить за один раз, что раньше за это надо было бегать с подносом не меньше месяца. Сейчас даже на цены не смотрят, а надо им, чтобы было красиво, вкусно и изящно быстро.
Сейчас и поросенка целиком и дичь в пере заказывают и не просто там «перепелку в горшочке», а фазана и если рыбу, то стерлядь или осетра и тоже целиком. Сейчас все это стало как бы должным, и нас, кто может это все подать, разделать и «обнести и облить» очень немного из старых официантов осталось, которые раньше работали по высшему разряду на специальных обслуживаниях иностранных послов и других элитных персон.
Да это тебе не портвейн «три семерки» в граненые стаканы разливать, и не жареных цыплят похожих на ношеные лапти подавать под видом цыпленка-табака – здесь требуется искусство, смелость и навык и все равно ошибки бывают, даже много лет проработаешь и то всего не учтешь, не предскажешь. Как-то недавно попросил мой гость подать им с его дамой устриц и, чтобы живых, да с шампанским, и с самым дорогим у нас. Устриц у нас стали завозить из самой Франции совсем недавно, и я их в своей жизни еще ни разу не подавал. У нас до этого их никогда не было – они даже для французов очень дороги, как впрочем, и их знаменитые грибы. Их подают к столу дюжинами, и вот получив их в количестве двенадцати штук на кухне, я решил их сам подготовить к подаче. Я мог бы позвать нашего метрдотеля для большей так сказать смелости, но не стал этого делать. Я положил эти похожие на плоские блюдца существа на лед в мельхиоровое ведро и спросил для них в сервизной специальный ножичек для их разделки. Нож, для открывания раковин устриц похож на мелкую ложку и, им надо, просто резко провести между краев раковины и все – получиться «сезам откройся», потом этим же ножичком зачерпнуть сам моллюск и к себе в ротик запустить, запить шампанским и вот и все…тебе блаженство вкуса. Впрочем, вкус у нее на любителя, сырое яйцо напоминает, но только как бы этот вкус ее более насыщенным выходит и все же экзотика к тому ж, да. Что тут долго говорить все это не для новичка. И пришлось мне как бы это сказать кормить этими устрицами моего гостя прямо с ложечки, то есть с ножичка. И ни чего и первую проглотил и вторую и еще мне тыкает пальцем в ведро, дескать, давай открывай еще. А дама его вся сверкающая от бриллиантов смотрит на нас и видимо ее зависть стала брать, вот она один раз шампанское свое всухомятку пригубила, второй, а на третий так брезгливо и говорит:
- Она ведь живая и пищит фи! – встала и пошла к выходу. Мы оба бросились за ней. Мужик ее, ну этот, что с удовольствием глотал моих устриц, уговаривает ее и обещает, больше их не есть никогда в жизни, я же в спину ему бормочу насчет: икры свеженькой, вологодского масла на горячем лаваше, и балычка, и семги малосоленой и… это только насчет закуски под шампанское. Как я дошел до заливной стерляди с хреном, так она резко остановилась и прямо на свою грудь приняла нос своего ухажера, а ему прямо с разбега еще и в спину сунулся. Чуть не повалились все втроем. Потом у нас разговор был и про самые дорогие наши блюда: это блюдо «ласточкино гнездо» и «бульон из трех ароматов» и еще о чем-то и вроде бы и ничего, хорошо тогда они мне на чай дали и все обошлось. Даже наш метрдотель не проснулся.
Я тогда на те, чаевые - Андрюшке перстенек золотой подарил, а Оленьке серебряную цепочку с кулоном. Что ту еще скажешь: работа моя хорошая, денежная, сытая, а что иногда мне приходилось обманывать гостей, так это им только во благо. И то это только случайных гостей, постоянных же никогда. Я давно работал и уже работал с кухней, а когда у тебя с кухней все тип топ, то и обсчитывать не надо.
Стал к нам похаживать некий Петр Иванович, это уже после моей отставки у Жана. Я тогда скучал, ревновал его и мог натворить всяких там дел непотребных, как появился этот очень богатый гость. Жан его видимо специально ко мне подсадил, чтобы я поскорей его забыл и не смотрел на него обиженной овцой. Петр Иванович, был директором, очень большого магазина и денег у него было без счету, да и сам он был очень даже и ничего мужчина. Над нами, то есть над рестораном, находилась семиэтажная гостиница и, в ней, у Петра Ивановича был свой отдельный номер. Из ресторана имевшего свой отдельный парадный вход, наверх прямо к служебному лифту вела винтовая лестница для официантов, что обслуживали номера.
Вот тогда и закрутилась у меня моя молодая жизнь, стал я тогда каждую смену не меньше сотни домой носить и всегда был в самой модной одежде и всегда домой приезжал с цветами. Так и пролетели мои годочки».
Рассказчик задумался и, вздохнув, посмотрел на меня. В глазах его были слезы. О чем он думал и о чем горевал? О своей ли одинокой старости или жизни, как думалось ему прожитой не зря. Или может быть о пропавших в те лихие времена своих любовника и его подруги - кто его знает? Молчал и я. Через некоторое время старик вздохнул, платком вытер слезы и уже снова улыбаясь, посмотрел на меня.
- Не утомил я вас?
- Нет, нет! Только у меня к вам вопрос, как же это так получилось, что ваш…друг и вдруг стал революционером?
- Да, да! Прозевал я! – Понимаете что получилось: стала к нам ходить одна девица с его кафедры и по моему опыту я думаю, что лесбиянка она была. Всегда была одета, как мужчина в брюки и пиджак или в кожаную куртку. На голове шляпа наподобие кепки и вообще она была похожа на Гавроша. Говорила низким голосом, и звали ее Валя. Имя такое и туда и сюда можно. Андрей подцепил ее хмельным где-то на своем капустнике. Притащил ее пьяную к нам в дом и познакомил с ней Ольгу и меня. Мне она сразу не понравилась. А Ольга как всегда была на стороне Андрея. И стала эта Валя ходить к нам каждый день, а потом уже и ночевать.
Вот эта самая девица и увела потом моего Андрюшу в свою, как она называла «партию» и за ними пошла и Оленька. Они где-то там бастовали, чего-то себе требовали и чаще всего приходили с разбитыми носами и синяком под глаз. Вот и тогда они все ушли и… больше не вернулись…
Вот и все что я хотел вам рассказать товарищ, невидали ли вы их где? – Старик, сидя на лавке и не услышав от меня ответа как-то осунулся, сгорбился и, отвернувшись всхлипнул…