Уроки немецкого
(рассказ-эпопея)
I
Солнце медленно клонилось к верхушкам сосен, на Среднем Урале медленно темнело; собрание медленно подходило к концу; как и всегда к концу сентября, перед отжинками, докладывали о собранном урожае, о готовности к зиме, необходимом ремонте износившейся за лето сельхозтехники и о прочем, прочем…
Председатель колхоза, уже далеко не первый выступавший, докладывал, что, не смотря на сухое лето,— урожай больше прошлогоднего, силос для скота заготовлен с избытком, отдельная дополнительная силосная яма как в прошлом году тоже заполнена, площади под озимые (как лучше переносящие майский недостаток дождей) ещё увеличены, и что, может быть, план по хлебозаготовкам в следующем-то году будет перевыполнен… и т. п.
Директор МТС рапортовал о снижении средних затрат на обработку одного гектара, указывал на необходимость выделения средств и лимитов на ремонт изрядно поизносившейся за годы войны и послевоенное время техники…
Вообще собрание шло обычным чередом…
Начальник лесоучастка с гордостью говорил, что благодаря засушливому лету удалось проложить через болотца гати к дальним делянкам, что зимой и весной позволит перевыполнить план по лесозаготовкам, тем паче никто из пленных немцев, работавших на лесозаготовках, за лето не умер, благодаря известным собранию мероприятиям… (об одном уже сросшемся переломе и удачно подавленной вспышке дезинтерии в докладе следовало умолчать…)… и,— продолжал он: ввиду достаточности рабочей силы, дров на зиму, даже с учётом холодной зимы, опять заготовлено с большим избытком,— будут переданы сельсовету, больнице, школе и далее по обычной разнарядке; без тепла не останутся,— подытожил он свой доклад.
Следующий — недавно назначенный директор школы, благодарил: спасибо, что дровами помогаете, а то сами понимаете, нам самим никак… и опять шли обычные пункты доклада: к зиме подготовлены, дров на зиму, ежели подвезут по разнарядке, с избытком хватит, мостик через ручей у школы, чтоб детям с другого конца села не ходить в обход к большой дороге, починен; сторож, а он же истопник хоть и проболел лето, но уже выздоровел и исправно несёт службу; получили новые учебники для младшеклассников, цветные (а для старшеклассников, как он не просил в районо, ничего не дали, сказав, что у вас с довоенных времён хоть что-то осталось, а, сам понимаешь, в скольких школах всё пожгли, вот потерпите и до вас очередь дойдёт,— об этом конечно же на собрании было умолчано, но вот о следующем умолчать уже было невозможно…); по учителям для всех предметов комплект, за исключением учителя немецкого; хоть Районо обещало к началу учебного года, но уже сентябрь, а так никого и не прислали…
(Бывший учитель, демобилизованный по ранению в запас лейтенант проработал полтора года и в июле всё-таки был откомандирован через военкомат в Восточную Германию, где специалисты хорошо знающие немецкий были необходимы для налаживания мирной жизни,— как объяснили директору школы в районном центре в военкомате…)
…а к лету документы об образовании выдавать выпускным седьмым классам, и неизвестно как быть…
Собрание загудело лёгким гулом,— дело близкое,— их же дети учились в школе, но ничего посоветовать не могло,— может быть у самого Районо в этом ещё большая проблема (не будешь же на него жаловаться, да и жалобой проблему не решишь…).
— Будет школе учитель,— поднялся начальник лесоучастка,— есть там один "не пришей кобыле хвост", но по-нашему, по-русски, говорит почти без акцента, как мы с тобой,— небось своему немецкому и выучит,— только вы (кивая на председателя) его поселите у какой-нибудь одинокой старушки (чтоб соблазна молодух тискать не было), да паёк ему отдельно, от сельсовета, выпишите (не в барак же ему обедать ходить), ну и одеть — оденьте, чтоб детей не пугал.
Директор кинулся было возражать, что как мол это фашиста, убийцу, допускать к детям, но его успокоили: нет на нём крови, из ополченцев он, не успел никого убить, сразу контузило, может быть от того и странный такой; от себя же отрываю,— продолжал начальник лесоучастка, писарем при себе держал, да школе видать нужнее.
— А не сбежит?— оживился уполномоченный.
— А куда ему из тепла и сытости бежать-то?— отшучивался начальник лесоучастка.
— А то смотрите, сбежит, оба: и ты, и директор школы,— вместо него лес валить пойдёте,— без тени шутки, настраивая на рабочий лад отрезал уполномоченный.
— На том и порешим,— подытожил секретарь парткома, и далее пошла речь о необходимости подписки на Государственный заём и о перспективах восстановления народного хозяйства Советской Родины…
Собрание закончилось уже в поздние сумерки…
II
Школа была построена в начале 30-х годов и оставалась добротной и тёплой. Школу строили всем колхозом. Местный умелец столяр по эскизу сделал парты с откидывающимися крышками, как в городе,— в младшие классы — поменьше, а в старшие — побольше, как для взрослых; тогда, до войны, и многие взрослые успели подучиться грамоте.
При школе жил сторож, он же истопник, пострадавший ещё в Гражданскую войну, хромавший подрубленной ногой. Мыть полы приходила уборщица вдовица, но осенью и зимой устраивались субботники, осенью вместе с учениками утепляли окна на зиму; весной мыли стёкла, парты, вымывая прочь накопившуюся грязь, так не соответствующую весеннему пробуждению и расцвету. Наводили прядок и в маленькой библиотеке, подклеивали и укрепляли переплёты книг (с книгами обращались бережно, и по ним ещё можно было заниматься). С довоенного времени учебников почти не поступало; большое поступление книг в 41 году было ещё из довоенного тиража; да вот этим летом директор привёз из Районо стопку новых цветных букварей (в отличие от довоенных чёрно-белых); но и довоенные сберегли про запас, поставив их на дальнюю полку.
В школьном коридоре тикали ходики, старые изношенные, уже с привесками к гире, но ещё годные. Школьный сторож отзвонив окончание уроков в колокольчик и дождавшись когда дежурные классы наносят дров на завтрашнее утро к печам, и когда учителя разойдутся по домам, шёл спать и спал до вечера, а потом сидел у себя в сторожке и бдел, а ранним утром начинал растапливать печи, чтобы к началу уроков в классах было уже чуть тепло. Мальчики и девочки учились раздельно, просторность школы и количество детишек позволяли это сделать. Ученики оставались в одном и том же классе, а менялись учителя. Портреты Ленина, Сталина висели над доской, а вдоль стены — карта мира и карта СССР.
Учеников, а особенно мальчиков, на общей линейке в школе директор предупредил, что послезавтра прийдёт новый учитель немецкого,— из пленных,— что крови на нём нет, и что немец этот сам пострадавший от фашистов, поэтому чтобы пакостей никаких новому учителю не строили и слушались его как самого директора. Вопросы есть?— спросил директор.
— А с праздниками нового учителя немецкого можно поздравлять?— раздалось из строя старших девочек.
— Разве что с международным днём трудящихся, 1-м мая; … а так: другие у них праздники; в общем не самовольничайте,— окончил линейку директор.
— Учить-то пусть учит, но на педсоветах ему делать нечего, понял?— а то не только тебе, но и мне лесоповал выпишут… — предупредил с глазу на глаз директора школы уполномоченный.
III
Немца определили на постой к одинокой ещё не древней, но уже старушке, работавшей на ферме; нашли ему портки, выходную рубаху, ношенный но ещё совсем целый костюм; вменили ему помогать старушке по хозяйству, а ей — готовить для него из полагавшегося ему пайка, обстирывать и иногда топить для него баню; объявили его обязанности по учительству; спросили как звать его отца, сказали вот и будешь зваться … …ич,— по отчеству (тут тебе не Германия) ученикам и всем остальным также и представляться; и наконец напутственно успокоили: вздумаешь бежать догонят и застрелят без предупреждения (хотя про это он уже и так хорошо знал…).
В тепле и относительной сытости к нему стали возвращаться отдельные воспоминания его мирной довоенной жизни. Работа учителем оказалась для него простой и знакомой,— будучи до призвания в ополчение немецкой армии доцентом университета на кафедре филологии он учил студентов славянским языкам, а тут наоборот требовалось русских детей учить немецкому…
Учебники были, и учение потихоньку продвигалось; выяснили, что ученики уже знают, закрепили пройденное и продолжили далее.
Учебники удивляли его (впрочем это было далеко не первое его удивление),— они были совершенно мирными, учили рассказывать о своей семье, своей стране, повседневных занятиях, отношениях с друзьями, касались основных событий истории своей страны (чтобы рассказать иностранцам о родной для учеников стране) и страны носительницы языка,— без тени милитаризма или какой-либо национальной исключительности,— как это всё разнилось со знакомыми ему по довоенной работе немецкими учебниками…
Другим удивлением были дня него народные песни, звучавшие широко по селу ещё тёплыми осенними вечерами; угадывался даже простой их смыл: тоска по любимому человеку, молодецкая удаль, радость встречи,— и множество оттенков настроения живой человеческой души, и в каждой песне свой и неповторимый, и всё это веяло тысячелетней, если не больше, историей, отсеявшей всё пустое и фальшивое и оставившей только подлинное. Как он ни силился вспомнить что-либо подобное из старых немецких народных песен,— ничего подобного не было, и лишь зимою всплыл в памяти фрагмент истории немецкой литературы (которую он сдавал для получения звания доцента), что католическая церковь жестоко преследовала за исполнение народных песен, поэтому от них у немцев почти ничего и не осталось, а известные — это сочинённые уже после реформации (после XVI века)… Народная стихия слышимых им песен не могла быть никак формально урегулирована и являла саму жизнь приютившего его народа, стоявшую над формальным порядком.
Вот в прошлом году возили они дрова по свежему осеннему снегу с лесосеки в село, по разнарядке (к сельсовету столько-то возов, к больнице, к школе, к учителям к таким-то домам… и т. д.); почти неделю и возили из наколотого с преизбытком запаса с лесосеки. На сани клали сетку из толстой пеньковой верёвки, накладывали дрова, сколько можно было увезти, закидывали оставшуюся спереди сеть на дрова сверху, и когда были привезены цепляли верхний конец сети верёвкой к столбу или вбитому колу, и лошадёнка поднатужившись и с их помощью выдёргивала сани из под груды дров, остававшихся лежать кучей; оставалось собрать сеть, верёвку и ехать порожняком обратно, а иногда и бежать за санями, чтобы согреться. (В безветрие деревья стояли укрытые свежим снегом,— так у них в Германии бывало только в самые суровые зимы, вспоминал он,— а тут ещё только осень…).
— В поленицы не складывайте, не ваше дело — сами разберутся,— был им дан наказ от начальства.
И когда в первый день, свезя положенное количество дров, измёрзшиеся, возвращались к вечеру обратно, он вспомнил как подростком гостил у двоюродного деда на ферме,— дед его брал с собой в деловые поездки, было тепло, лошади были упитаннее и бежали резвее, и за каждый обмен,— пары ли мешков муки, возвращения ли долга, аренды ли на неделю точила и т. п. хозяйственных обменов с соседями, дед брал (или давал) расписки внушая внуку, что соседи — соседями, доверие — доверием, но порядок есть порядок,— и совесть чиста, и никто потом не придерётся и обиды не затаит, и обмана построить не на чем будет.
Приехавши на лесосеку доложилось начальству о количестве ездок, и по выученной в юности науке, страхуясь от наговора, мало-ли чего, робко полувопросом сказалось:
— Расписки биы надо биыло взьять…
— Какие такие расписки?— начал раздражаться начальник…
— П-порядок такой есть,— недоумея и извиняясь лепетал немец.
— Вот поди-ж ты, и в мирной жизни они со своим уставом лезут…
Тьфу на твой порядок, вот что.
По распискам из отдельной силосной ямы вы брюкву весной выковыривали на приварок всей лесосеке? или по распискам сопрелое зерно из остатков зернофонда на каши себе возили? или по распискам вас фельдшера лечили?— каким это местом вы к больнице приписаны? а?...
Но, видя, всё более недоуменное лицо немца (что с убогого взять…) спросил:
— Они видели как вы дрова привезли?
— Видели…
— Так и что переживать? кто украдёт-то? у каждого на дворе дров на две зимы припасено, свои все кругом… Ступай себе…,— махнув рукой и успокоившись отправил его от себя начальник.
Когда же он стал жить в селе, то этот, ясный только самим жителям порядок, оказывался более видимым, но не находящим никакого формального основания. Часов почти ни у кого не было; утром били в било (рельсу, висящую на цепи) к началу рабочего дня, потом к обеду и к концу обеда, и к окончанью дневных работ, однако, как виделось со стороны люди ориентировались во времени как единый организм, который в целом знает, что ему потребно, что ему делать, а отдельные его части стремятся это без противоречий в единстве исполнить и тем самым и живы.
Почувствовал же он это на себе, когда приютившая его старушка через неделю постоя, в выходной привлекла его копать огород. Под навесом лежала гора срезанной капусты. Вот отсюда и до-низу,— подавая лопату сказала она ему: ты здесь станешь а я рядом с того краю, так и пойдём… Сначала, с непривычки, было тяжело, потом было полегче, но за старушкой ворочавшей землю большими комками, угнаться он всё равно не мог.
— Ты крупнее копай, не разбивай, пусть зимой промёрзнет поглубже,— учила она его.
— Эх, баушка, батрака себе нашла,— шутили редкие прохожие видя их работу.
(Батраку бы хозяин дал задание, да и ушёл по своим делам,— думал он: а здесь сама хозяйка работает, да ещё больше сделает…).
К концу дня огород наполовину вскопали, и хозяйка сказала: сейчас я в баню пойду, а после меня ты хоть ополоснись, бельё тебе в предбаннике оставлю, а остаток на следующий раз докопать придётся.
В конце ноября, когда подморозило, квасили капусту.
— Не жалей её, мельче руби, и для себя же делаешь…— подначивала хозяйка: до лета-то дожить собираешься?
И он неуклюже помогал ей то в одном, то в другом, носил воду, колол дрова на щепу для растопки (ему как учителю тоже выделили от колхоза дрова, выложил поленницу), и постепенно понимал, что тот нравственный покой, который он начал ощущать в окружающей жизни, к которому он едва-едва мог прикоснуться, основывался на том, что всё дело делалось людьми не то что как для самих себя, а именно для самих себя, для будущего, которое должно было продолжаться и после них, в их детях, в вышнем порядке жизни, дающем ей смысл, и саму возможность жить.
…
Писем он не получал. Хотя и писал иногда на старый домашний адрес и родне (разрешалось раз в месяц отправить одно письмо). Но ответа ни от семьи, ни от других родственников не было.
Он старался не смотреть в глаза учеников и учениц, смотрел поверх, спрашивал по журналу. Когда учили названия ближних родственников, то выяснилось, что практически в каждой семье кто-то погиб, кто-то умер от голода, кто-то был ранен или покалечен. Поэтому смотреть в глаза ученикам ему было бы вдвойне стыдно.
Дни занятий текли мирно и размеренно. Поначалу он удивлялся тому, что акцент (особенности произношения) учеников, когда они говорили на немецком, был ему откуда-то знаком. Для постановки произношения пришлось провести не одно занятие. Потом ему вспомнилось, что он же ездил в научные экспедиции по Восточной Германии в деревни лужицких сербов (малого остатка народа, когда-то более тысячи лет назад до германцев, населявшего те земли), говоривших по-немецки с почти таким же, наверное общим для славян, акцентом.
Однажды он задал ученикам написать короткий рассказ на немецком о каком-либо эпизоде из истории их страны, и проверяя выполнение домашнего задания сказал: а теперь поучимся понимать устную немецкую речь.
— Вы рассказывайте на немецком,— кивнул он лучшей ученице: а вы,— всем остальным: слушайте и потом дополните.
Отличница рассказывала, что из их края Ермак пошёл в поход и покорил Сибирь; Хабаров и Муравьёв-Амурский дошли до Тихого океана, Русские цари приняли под защиту малые народы Сибири и Дальнего Востока, но только при Советской власти этим малым народам была дана письменность и они получили возможность обучения на родном языке…
— Хорошо, где ты это взяла?
— В учебнике истории.
— Нет, про письменность?
— В газете Правда, брала подшивку довоенную читать, увидела про письменность малых народов и написала,— отвечала ученица, смотря ему в глаза.
И он вспомнил, 1935 год. Младшей дочери уже было 2 года (две дочери-погодки), а глаза у неё были уже как у взрослой, смотрели пристально и осмысленно (дочери-то почти ровесницы сидящим ученицам, также наверно подросли, если живы…).
В университет приезжал представитель рейхсканцелярии для координации задач научных исследований. До этого полугодом раньше в университете из рейхсканцелярии тоже бывали люди, но чином поменьше и вели более частные беседы в индивидуальном порядке,— всё крутилось около одной темы, когда и каким образом были онемечены лужицкие области. Он отвечал, что мало что может ответить как филолог по этому вопросу, так как древнелужицкой письменности того периода не сохранилось, и для полноты картины следует спрашивать историков и археологов. Новоприбывший же большой чин выступал в зале перед не малой аудиторией; были и историки, и археологи, и юристы, и филологов, в том числе и его, настоятельно пригласили на эту встречу. Речь приезжего была простой и краткой: немецкое государство несёт культуру остальным народам, и для того, чтобы продолжать это делать, необходимо знать, как и каким образом (ebenso) оно распространило свою культуру на современные немецкие земли; для этих исследований выделяются средства, и долг каждого истинно немецкого учёного послужить своему государству.
Это "как и каким образом" стояло у него в голове как эхом. Через год они готовили итоговый отчёт по заказанной теме, он не видел всего, но некоторые заголовки содержания смог прочитать: § Северные крестовые походы…, в частности § Крестовый поход против славян, § Папская булла Divini dispensatione (разрешение), § Natio deleatur (отмена нации) как разрушение властных структур…, и от филологов § Уничтожение языческих книг, § Ограничение обучения на родных языках, § Обязательное обучение немецкому языку…
Картина тысячелетнего похода на Восток и уничтожения целых народов только сейчас, а не тогда, когда он радовался своей семье, успехам по службе, встала у него перед глазами. А на него смотрела русская девочка, глазами, похожими на глаза его дочери (может быть и в нём текла часть крови лужицких сербов?), и он не в силах был всё это сразу осознать, и, не мигая глазами, без слёз беззвучно плакал не в силах остановить этот бессмысленный поход Запада на Восток, к которому и он оказался причастен…
— Контуженный,— шептались на задних партах…
Но он не слышал этого…
___________
Чечулин Виктор Львович.
28 нояб. – 6 дек. 2014/7523 г. ок. 22 час. 02 мин.
______________________________________________
Примечания:
МТС — машинно-тракторная станция,— основная хозяйственная единица обеспечения колхозов техникой, выполнявшая заказы колхозов на пахоту и т. п.
Районо — районный отдел народного образования.