Принеси мне, ворон, слёзы
Из глубоких вод блестящих!
Калевала
Год 895
Шипит вода за дубовыми досками бортов. Вёсла, упруго изгибаясь, рвут тело моря.
Свен Два Топора – лучший кормчий на весь Упланд. Находит путь по запаху тумана, по пению ветра, по цвету воды. Еле уговорился, не хотел идти в поход. И сейчас глядит мрачно, что-то сердито бормочет под нос.
Опёршись на мачту, сидит Торд Кривой. Держит в руках последнее своё богатство, добытое в набеге – помятый серебряный кубок. Разглядывает единственным глазом.
Раньше он звался Тордом Скальдом. В прошлом походе потерял глаз, а раздробленная германской палицей рука висит неподвижно, потому и новое прозвище. Теперь уже ни в бой, ни на вёслах. Эрик взял калеку с собой из жалости и уважения к прежним заслугам, да в тайной надежде, что о новых подвигах увечный певец сложит вису, которая прославит имя ярла в веках.
Свен гортанно закричал, тыча рукой в небо. Эрик поднял глаза – над драккаром летела крупная чёрная птица. Сделала круг и отправилась к берегу, уже недалёкому.
- Плохой знак! – прохрипел кормчий, - говорил я тебе – неудачным будет поход. Кто сейчас грабит земли наследников ютландского Рёрика? Зря я согласился.
Эрик поморщился. Эх, не те нынче времена! Викинги предпочитают перевозить товары на толстобоких кноррах, наниматься в гвардию к королям или, подобно Рёрику, самими становиться конунгами диких земель. А эпоха лихих набегов уходит в прошлое.
Нет! Никакие богатства, почёт или корона не заменят настоящему бродяге вольный ветер моря, которое всё – твоё, от края до края. А замок конунга или лабаз из толстых брёвен, в котором хранятся бочки с вонючей селёдкой и пыльные связки мехов – не место для воина.
Эрик скривился, сплюнул за борт. И тут же обмер: нельзя оскорблять презрением стихию! Не простит.
Огляделся. Вырвал из скрюченных пальцев Торда Кривого серебряный кубок, бросил в зелёные волны, бормоча извинения богу моря Ньёрду. Калека заверещал было, но ярл оборвал:
- Тихо, друг. Вдвое получишь из новой добычи.
Не помогла жертва. Когда уже подходили к заросшему тёмным лесом острову в устье реки Ниен, из протоки выскочили две новгородских ладьи.
Напрасно кричал Свен, призывая развернуть корабль. Стремительный драккар легко ушёл бы от русов. Но Эрик, раздувая ноздри, уже стоял на носу, сжимая меч и желая схватки.
Потом были меткие новгородские стрелы, треск бортов сцепившихся кораблей, рёв и лязг боя…
Ярл спрыгнул в море, когда остался последним. Долго выгребал одной рукой. Солёная кровь викинга смешалась с солёной водой. Выполз на берег. Чувствуя, как вытекает жизнь, увидел чёрную тень на песке. Понял: это ворон кружит над ним, посланник Одина. Эрик выплюнул кровавый сгусток, улыбнулся.
Значит, скоро придут валькирии. Славная смерть для бойца.
Год 1300
Встречное течение в горле залива было сильным, словно могучая река не хотела пускать к себе чужаков. Гребцы изрядно вымотались, прежде чем смогли вытащить корабль на берег.
Епископ посмотрел на стену серого насупленного леса, мокнущего под свинцовым небом. Вонзил меч в сырой песок, встал на колени и вознёс молитву, прося удачи в благом деле обращения язычников в истинную веру Христову.
Магнус поскрёб заросший бородой шрам, зябко передёрнул плечами. Пробормотал:
- Дурное место. Не зря предки здесь не высаживались никогда, а спешили подняться по реке, до Белого озера. Я читал в записях ярла Харальда. А людям надо дать отдохнуть прежде, чем пойдём. Дурное место…
Епископ мрачно посмотрел на старого вояку, сжал в узкую полоску посиневшие от холода губы:
- Наши предки были разбойниками и нечестивцами, пока не узрели свет христианства. А отдыхать некогда. Командуй.
Голодные и злобные, пошли в лес на запах жилья, звякая железом. Деревенька чуди в полтора десятка избушек из почерневших брёвен сопротивлялась недолго. Деревянные вилы да три ржавых меча против полусотни бойцов… Крытые мхом убогие домишки горели плохо, злой дым выедал глаза.
Епископ внимательно осмотрел трупы мужчин, покачал головой.
- Волхва нет.
Магнус , перемазанный копотью и кровью, кивнул. Присмотрелся, выхватил из толпы пленных рыжеволосую в полотняной рубахе, поставил на колени, прижал к хрупкому горлу тяжёлое лезвие сакса. Спросил, вспоминая финские слова:
- Где ваш шаман? Как его, «лойтсия». Ну?
Женщина молчала, только прозрачные слёзы скользили по веснушкам. Магнус хмыкнул. Ткнул пальцем:
- Вот этого пацана сюда.
Ландскнехт схватил завизжавшего от ужаса мальчонку, подтащил. Командир прижал коленом извивающееся червячком тельце, ножом одним движением вспорол ребёнку живот. Начал высматривать следующего.
Рыжая завыла, забилась. Прокричала:
- Не надо! Покажу дорогу.
Сквозь мрачный еловый лес шли осторожно, арбалетчики по флангам. Хлюпала болотная вода под ногами.
Колдун – длинный костистый старик в грязном рубище – ждал у землянки с приколоченным к двери медвежьим черепом. Солдаты крутили ему руки с тайной опаской, стараясь не касаться пришитых к балахону мышиных косточек и совиных крыльев.
Выволокли пленника на берег, поставили перед епископом.
Слуга божий махнул дланью в сторону замороженной ужасом кучки оставшихся в живых:
- Вели своим людям смиренно принять крещение. И сам покайся, откройся истинному свету.
Колдун посмотрел на скрюченные тела убитых, вдохнул горький дым догорающей деревни. Распрямился, оказался вдруг очень высоким. И пророкотал неожиданным басом:
- Не будет вам жизни на нашей земле. Проклинаю на века. И лес, и болота, и холодная вода Невы – всё будет против христиан - чужеземцев. В страшных муках умрёте все…
Магнус заткнул рот волхву рукой в стальной перчатке, поволок к берегу моря, доставая сакс из ножен.
Епископ покачал головой. Вынул из-под кольчуги деревянное распятие, подошёл к язычникам, затянул:
- In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti…
Магнус вернулся, стащил бацинет с кольчужной сеткой, склонил голову.
После окончания таинства спросил:
- Что с ними теперь?
- Неисправимы. Дети сатаны, - пожал плечами церковник, - в избушку всех и сжечь. Теперь хоть души их спасены.
Командир, отводя взгляд, пробормотал:
- Колдун перед смертью сказал, что только волшебный ворон Корппи может спасти эту землю от проклятия, гнездовье здесь у него. И то, если захочет.
Епископ прищурил глаза:
- Слаб ты в вере Христовой, солдат. Суеверен. Всякую ерунду слушаешь. Подберу тебе епитимью построже.
***
Лихорадка началась через неделю. Ландскнехты, измученные кровавым поносом, выползали из леса на прибрежный песок и умирали, захлёбываясь собственной чёрной рвотой.
Когда показался флот Торгильса Кнутссона, на берегу ждал последний, оставшийся в живых.
Магнус сделал крест из кривых стволов болотной осины, привязал к нему сутану покойного епископа. Стоял, покачиваясь. Размахивал руками и хрипел:
- Здесь смерть! Нельзя высаживаться.
Шведы поняли, пошли вверх по реке, к устью Охты – строить крепость Ландскрону.
Магнус лежал на спине. Мрачное небо плакало серой моросью.
Ветер раздувал плащ на кресте, как крылья огромного чёрного ворона.
Год 1792
На Выборгскую сторону из Литейной части переехали по наплавному мосту. Генерал-поручик Никита Иванович Рылеев доверительно сказал:
- Вы, Карл Николаевич, будьте посмелее. Ея величество ценит в молодых людях бойкость. Мыслю, что понравился матушке ваш прожект, так и берите быка за рога. То, что пригласили вас в Охотничий домик, есть доброе предзнаменование, не всех там принимают.
Скромное деревянное строение пряталось в соснах. В двух десятках саженей блестела Нева, спеша на соитие с Финским заливом.
Стареющая императрица встретила приветливо и просто, сама налила гостю кофий в фарфоровую чашечку. Берд оглядел развешанные по стенам охотничьи трофеи. Отметил неуместное здесь чучело огромного ворона. Неужели в России охотятся и на них? Похвалил охотничий костюм:
- Ваше величество, вы в нём подобны юной богине Диане. Ни лесная дичь, ни сердца подданных не ускользнут от ваших метких стрел.
Самодержица рассмеялась, погрозила веером:
- А вы, оказывается, дамский угодник. Признайтесь, что многие петербургские красавицы вздыхают о вас.
Шотландец ответил:
- Ну что вы, ваше величество, мне не до утех Амура, много забот. В столице я недавно, шесть лет занимался литейным делом на пушечном заводе в Петрозаводске.
Екатерина кивнула:
- Я читала записку. Приятно, когда молодые талантливые иноземцы выбирают для своей карьеры Россию, благословенную землю с бескрайними возможностями. А правда ли, что ваш прожект будет иметь для вас самые печальные последствия на родине?
- Да, государыня. Паровая машина Уатта запатентована в Королевстве, и её строительство вне Британии карается смертной казнью. Я навсегда закрою себе дорогу домой.
Императрица вскрикнула:
- Но это же ужасно! Зачем такие жертвы, Карл Николаевич?
Берд ответил не сразу. И со всей серьёзностью:
- Ваше величество, мне уже двадцать шесть лет, я немало прожил и способен оценивать перспективы своих поступков. Моя первая родина, которую я покинул – Шотландия, власть в ней узурпирована ганноверской династией. Моя вторая и последняя родина – Россия. Если солдаты без малейшего сомнения жертвуют жизнью ради славы и процветания отечества, то чем же хуже иные ваши подданные?
Екатерина промокнула шёлковым платком навернувшиеся слёзы.
Казавшийся чучелом ворон внезапно открыл глаза. Подпрыгнул, взмахнул огромными, в сажень, крыльями. Подлетел и уселся на плечо поражённого шотландца, вцепившись грозными когтями. Берд только крякнул: в птице было добрых четыре фунта.
Императрица рассмеялась:
- Карпуша, ну разве можно так пугать гостей? Познакомьтесь, Карл Николаевич, это Карп. Он уже был старым, когда я юной девицей приехала в Санкт-Петербург. Предание гласит, будто его, ещё птенца, спас сам Пётр Алексеевич во время строительства Петропавловской крепости, отбив от морских чаек. Великий венценосец посчитал это добрым знаком, мысля, будто чайки символизируют собою шведов, владеющих морем, а птенец ворона – юную Россию, пришедшую из дремучих лесов отсталости. Сие – забавный анекдот, вряд ли имеющий правдивую основу, ведь тварь небесная не может жить сто лет.
Екатерина посмотрела на портрет Петра Великого, украшающий стену.
- Пожалуй, и мы с вами увидели добрый знак. Я подпишу ваше прошение. Стройте свой литейно-механический завод на Галерном острове. А будет тесно, и Матисов остров берите.
***
Карл Николаевич Берд проживёт славную, насыщенную жизнь и умрёт в возрасте 77 лет. На его заводе построят первую в России паровую машину и первый пароход, сделают всю работу по бронзовому литью для Исаакия и для Казанского собора…
На вопрос «Как дела?» петербургские заводчики, поскребя в затылке, неизменно отвечали:
- Как у Берда, только труба пониже, да дым пожиже.
Очевидцы рассказывали: когда Александровскую колонну в 1834 году водрузили на Дворцовой площади, на плечо бронзовому ангелу, отлитому на заводе Берда, уселся огромный чёрный ворон.
Год 1942
Надюшка поверх цигейковой шубы напялила старый пуховый платок. Кряхтя, с трудом завязала узел. Натянула валенки, захлопнула дверь и начала осторожно спускаться по обледенелым ступеням. Подражая бабушкиной интонации, проворчала:
- Вот ведь ироды, поганое ведро до улицы донести не могут - всё расплещут, криворукие.
Бабули давно уже нет, месяц как. Мама, пряча глаза, сказала, что она уехала далеко, к подруге в Вырицу, и скоро вернётся.
Да только это враньё. Бабушка умерла. Надя точно знает, видела свидетельство. А те, кто умер, больше не возвращаются.
И про боженьку, и про небеса – всё враньё. Любой октябрёнок это вам скажет.
Наде даже стыдно: когда ночью плакала тихонько, чтобы мама не услышала, ей привиделось, будто бабушка сидит на облаке рядом с бородатым весёлым старичком и болтает ногами, словно маленькая. Неправильный сон. Советская второклассница и ленинградка не должна такие сны видеть.
На улице встретила тётю Варю – почтальоншу. Та с трудом ходит, ноги распухли от голода. Стоит, опираясь на стену, отдыхает. Увидела Надю, подозвала:
- Возьми, деточка, письмо. Маме отдашь. Горе-то какое, господи.
Девочка поморщилась: опять про бога. Необразованные они, эти взрослые. А конверт красивый, прямоугольный, с печатью войсковой части, не то что обычный солдатский «треугольник». Надя обрадовалась:
- Вы, тётя Варя, путаница. Это же от папы письмо, с фронта! Какое же горе, когда радость!
Почтальонша охнула, заплакала. Странная она, всё-таки. Надя улыбнулась и пошагала очередь за хлебом занимать.
***
Хлеб чёрный и липкий. И очень вкусный, а пахнет чудесно. Надя малюсенький кусочек отщипнула, а больше не стала – надо маму дождаться со смены. Мама работает на заводе, где делают снаряды для фронта.
Воронёнок Карп в клетке проснулся, завозился. Посмотрел одним глазом, потом повернул голову – и другим. Надя вздохнула, ещё кусочек отщипнула и ему отнесла. Карп – птица казённая, из живого уголка. Когда школу закрывали, Наде Авдеевой поручили за ним ухаживать, потому что отличница и вообще пример.
Дверь заскрипела. Девочка встала со стула и чуть не упала – голова вдруг закружилась. Думала, мама. А это сосед. Он почему-то не на фронте. И глаза у него недобрые.
Сосед попросил газету для растопки. Увидел Карпа и говорит:
- А вы что, ворону не съели ещё? Вот дурные. Если вам не надо – мне отдайте.
Наденька аж задохнулась от возмущения:
- Нельзя, он же школьный! Что я учительнице скажу?
- Кому?! Сдохла уже давно, небось, твоя учительница. И все мы сдохнем. Не город, а кладбище.
Надя даже заплакала от обиды. Соседа прогнала, дверь закрыла. Села на стул и незаметно заснула. Увидела сон, будто сосед в комнату на цыпочках вошёл и тянет к Карпуше крючковатые пальцы.
Вздрогнула, проснулась. Взяла половину хлеба, воронёнка накормила. Вытащила из клетки, открыла форточку. Сказала:
- Лети отсюда. А то сосед придёт, суп из тебя сварит.
Птица расправила крылья и спрыгнула вниз, ложась на воздух.
А мама так и не пришла. Её осколком убило.
Год 2014
Город поджигает небо праздничными огнями.
Город ругается в пробках, давится в метро, месит бурую грязь итальянскими сапожками на шпильках и дырявыми стоптанными говнодавами.
А Толику папа подарил на Новый Год пневматический пистолет. Только сам стреляет. Чудные они, эти взрослые.
- Па-ап, ну дай!
- Погоди, я вот сейчас по голубю.
Голубь от боли подпрыгнул. Упал на бок и затих. А от воробьишки только облачко перьев осталось.
Толик закричал сквозь слёзы:
- Папочка, не надо, пожалуйста! Давай выбросим этот пистолет.
Папа прицелился в ворона. Тот крылья расправил, коротко каркнул. И с ветки упал кубарем.
- Чего ревёшь, сопляк? Ты - будущий мужик. Привыкай.
***
Взрослые пьяные все. Не заметили, как Толик на улицу убежал. Долго фонариком в кустах светил. В небе взрывались весёлые фейерверки, хохотали шутихи.
Разноцветные огни расплывались в слезах, не давали присмотреться.
Нашёл ворона. Поднял, прижал к груди.
Птица благодарно ткнулась тяжелым клювом в ладошку. Мальчик шептал, гладя жёсткие перья:
- Ты его прости. Папа не злой. Просто обиженный на всё.
***
Ворон набирал высоту, кружа над Городом.
Над копошащимися в мусоре повседневности студентами и гастарбайтерами, депутатами и проститутками, ментами и бомбилами.
Его крылья, отливая синим, становились всё больше, пока не сравнялись размахом с промороженным ночным небом.
Укрывая Город. Защищая.
Тимур Максютов (c) 2015