Наши вопросы Богу

Григорий Хубулава
Предлагаемое ниже рассуждение не является опытом теодицеи. Напротив, мне хотелось бы отметить, что претензия к Создателю, ставшая в европейской культурной традиции независимым жанром, протирающимся от ассиро-вавилонского эпоса о Гильгамеше и ветхозаветной книги Иова многострадального до «Фауста» Гете и «Потерянного рая» Мильтона, имеет вполне рациональные корни, отсылающие нас к детским комплексам.
Суть претензии человека Творцу может быть изложена просто: «Как Ты, Всемогущий, Всезнающий и Благой посмел допустить страдания невинных людей? Как можешь ты безучастно взирать, к примеру, на мучения детей с врожденными тяжелыми и, хуже того, подчас, неизлечимыми и смертельными заболеваниями? Неужели эти страдания так необходимы Тебе?»
Эти «проклятые» вопросы, которыми, по словам Достоевского, нас «мучает Бог», по сути, являются вопросами агностика, «сироты» или «блудного сына», уверенного в своей, а значит, и всемирной обделенности любовью.
Те же сомнения в справедливости мира, сотворенного Богом, порождают как христианский, так и атеистический экзистенциализм, с присущим ему отождествлением жизни и страдания. (Огромная традиция, идущая от Кьеркегора и Сведеборга до Сартра и Чорана). Согласие с неотделимостью жизни от страдания нередко откликается в нас не столько отрицанием Божественного Бытия сколько наивным богоборческим пафосом, в котором Создатель выглядит как «злобный, эгоистичный маньяк». Так характеризует его личность британский актер и писатель Сэр Стивен Фрай. Стоит сказать, что в своей характеристике он не изобретает ничего нового. Пруст и Джойс почти в один голос утверждали, что хотели бы задать Творцу всего один вопрос: «Как же тебе ни стыдно?»
Причиной обиды на Создателя нередко является травмирующее, жестокое поведение отца по отношению к детям. Бог как патерналистская фигура просто не может быть милосерден, поскольку мой отец ограничивал мою свободу, унижал, травмировал меня, был груб и жесток. Тем понятнее и ближе становится бунт Ивана Карамазова, нуждающегося в «справедливом» Боге после смерти «подлого» отца.
И все же, почему мы столь охотно возлагаем ответственность на Бога за собственные страдания? С детства мы привыкаем идеализировать личность родителя. Мы воспринимаем фигуру отца, как покровителя, защитника, «подателя всякого блага» (Притч.7:9). Монотеистическая традиция учит нас подобному отношению и к Личности «Отца Небесного». К Нему мы возносим молитвы, уповая на Его Мудрость и благосклонность. При этом, как представляется мне, мы упускаем важный негативный аспект подобного отношения. Воспринимая себя как «детей Божьих», мы сами, подобно детям, стремимся снять с себя всяческую ответственность за собственное существование. Причем здесь мы? Это отец, некто невидимый и всесильный, должен (именно должен!) взять любые заботы о нас на себя.
Таким образом, и гнев за всякое наше страдание или даже несоответствие мира нашим представлениям и стремлениям, также безответственно изливается нами на Отца, личность которого, несмотря на весь возложенный на Нее груз ответственности, заблаговременно признается нами «трансцендентальным Субъектом», то есть неким непознаваемым Другим, диалог с которым невозможен.
В попытке оправдать свою мнимую беспомощность, мы сами отрицаем наличие у нас свободной воли и способности творить – уникальных качеств, прямо роднящих нас с Богом, делающим нас Его подобием.
Иначе говоря, мы все время пытаемся сказать: - Ты – отчим. Ты нам не родня, поскольку мы в твоей власти, но Ты сам не даешь нам ни единой возможности справиться с хаосом, в котором мы вынуждены существовать.
Так из Образа и Подобия Божьего мы по своей воле превращаем себя в «послушную куклу» Творца (Платон), к тому же, посылающую проклятья на голову Того, кого привыкли считать плохим родителем и изощренным кукловодом.
Имеет место восхитительный в своей инфантильности парадокс: мы требуем от Бога свободы, а получив свободу мыслить и поступать, ропщем на то, что свобода может вести к страданию.
Как в детской игре в обмен на исполнение ритуала, мы требуем и свободы и беззаботности: "Я всю жизнь был хорошим. Где мой собственный рай?"
"Хочу сам кататься на велосипеде. Но я набил шишку. Ты жесток и не справедлив ко мне! Почему ты не думал обо мне ? КАК ПОСМЕЛ ТЫ ПОЗВОЛИТЬ МНЕ УПАСТЬ? ТЫ - САДИСТ. И ТЕБЯ ВООБЩЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ!"
Врожденные онкологические заболевания - это страх и боль. Но именно мы свободны выбирать: попытаться облегчить страдания ребенка или негодовать на Бога за сам факт появления ребенка на свет. Чаще мы выбираем второе.
Мы упорствуем в идее своего бессилия вопреки тому, что Христос, говорящий «Отец Мой во мне, и Я – в Нем» и «Вы - боги», прямо утверждает нашу потенциальную божественность и данное нам от Отца право и обязанность творить космос из хаоса, превозмогая страдание и смерть.
Тут мы приближаемся к одной из самых важных, на мой взгляд, евангельских максим: «Не всякий восклицающий мне: “Господи! Господи!” войдет в царствие небесное, но только исполняющий Волю Отца Моего».
Исполнение Воли Отца состоит отнюдь не только в исполнении заповедей, которые явился «не нарушить, но исполнить» сам Христос. Исполнение Воли Отца – не в слепой покорности Ему, но в активной, осознанной (то есть ответственной) попытке жизнетворчества, создания собственной жизни. Это глубокое личное усилие человека, не отделяющего себя от собственного поступка. Возрастание и совершенствование человека на его пути к Богу может быть как ежедневным совершенствованием в профессии и любимом деле, так и преодолением давней обиды или страха. Так или иначе, дар (жизне)творчества, постепенного создания нового себя, а значит изменения мира, дар, предполагающий исполнение Воли Божьей, увы, редко отделим от риска неудачи и от боли. Однако страдание, каким бы невыносимым оно ни было, не лишает нас возможности действовать, делать зачастую очень непростой выбор и нести за него ответственность. Подобный выбор и ответственность за него может касаться, как нашей участи, так и участи других. При этом выбор и действие или бездействие являются нашим решением, а не прихотью Создателя. Решение – это поступок, способный повлечь за собой страдание. Страдание, тем не менее, не лишает каждого из нас права быть достойным своей божественности.