Тамаре было плохо. Ей казалось, что она умирает. Каждая жилка дрожала в горячем теле, а сердце болело так, что она боялась пошевелиться.
- Надо вызвать скорую, - подумала она, но замутненное высокой температурой и вирусной интоксикацией сознание не давало ей шагнуть к телефону, да и слабость была настолько сильна, что ноги задрожали, когда она попыталась сделать это.
- Да что такое! - причитала она, - никому я не нужна: у детей - дела, муж на выходные за город рванул, даже звонить ему не хочется. На дачу поехал в сорокаградусный мороз - снег у дома расчистить! А сам наверняка к любовнице пойдет. Просила же его не уезжать! Говорила, что плохо мне, но он, как одержимый, рвется на дачу. Совсем сдурел мужик!
От этих спутанных мыслей Тамаре становилось еще хуже. Она представляла, как её седовласый муж обнимает наглую соседку Нинку, которая, как только они приезжали летом на дачу, сбрасывала с себя старую дачную одежонку и щеголяла в таком купальнике, что можно было принять ее издалека за двадцатилетнюю сумасбродку. Правда, сейчас зима, но что Нинке холодный дом!
- Стринги, небось, перед ним новые демонстрировать будет, старая перечница! А мой дурак будет цвести и крутиться вокруг нее, как будто монахом жил всё это время и теперь у него «последний шанс» вкусить все прелести жизни!
Душа у нее выла от таких мыслей, тело болело, но сейчас она понимала, что если умрет, то ее благоверный достанется этой проклятой Нинке без труда. Тамара заставила себя сосредоточиться на вызове «скорой». Она с трудом приподнялась, села на край кровати и стала вспоминать, где лежит телефонная книжка. Оглядевшись, она ( слава Богу!) обнаружила книжку на комоде, дотянулась до нее и трясущимися руками набрала номер скорой. В городе была эпидемия свиного гриппа.
– Что за жизнь пошла! Ничего человечьего, что ли, не осталось в людях? В прошлом году птичий был грипп, в этом – свиной, - говорила она мужу, когда была здорова, но сейчас как-то ей не хотелось рассуждать на эти темы.
«Скорая» ответила на звонок. Раздраженный голос сказал: ждите, приедем в течение часа. – В течение часа! Да я умру за это время! – подумала Тома и жалость к себе захлестнула душу. Слезы брызнули из глаз, но она потихоньку, в полусогнутом состоянии опираясь руками о мебель, стала собирать вещи и документы в больницу.
Прошло полтора часа, и резкий дверной звонок разрезал мучительную тишину. Тамара, шатаясь, открыла тяжелую дверь. В квартиру вошли высокий парень, совсем не похожий на врача и худенькая девушка. Они критически с головы до ног оглядели растрепанную, усталую, немолодую женщину.
– Странные, - подумала Тамара, - ни тебе белых халатов, ни фонендоскопа. Но ей было почти все равно, кто это, лишь бы спастись. Парень громким безразличным голосом ( так, наверное, разговаривают с сумасшедшими, - подумала она ) стал задавать обычные в таких случаях вопросы: когда и как заболели, какая температура, что болит, и у неё было ощущение, что он как бы брезгует ею, даже не хочет дотронуться до нее хотя бы для того, чтобы измерить пульс или давление. Девчонка, пришедшая с ним, вдруг стала говорить ему о друзьях, которые ждут ее вечером и о том, что он мог бы пойти вместе с нею к ним. Парень встрепенулся и стал отпускать смачные шутки относительно будущей встречи. Девчонка похохатывала и так поглядывала на Тамару, что той стало казаться, будто она мешает всем на свете и никому-никому больше не нужна, и никогда уже у нее не будет спокойной счастливой жизни. Слезы стали душить Тамару, и появилась какая-то бессильная злоба на эти жизненные бесчинства, которые преследовали ее последнее время, как будто нечистая сила каким-то колдовским вторжением стала разрушать все доброе и хорошее, что у нее было.
- Так мне собираться в больницу или нет? - хрипло, но строго, прервала она веселую беседу парня и девушки.
- Зачем же? – не преминул обозлиться парень. – Сейчас сделаем вам укол, - и если опять будет плохо, то вызывайте снова «скорую».
Его надменный взгляд и уничижительный голос прорвали плотину Тамариных слез. Она что-то залепетала, унижаясь перед ним, потом стала говорить, что умирает, что сердце не выдержит и часа, если ей не поставят спасительную капельницу, которая, как говорят, за один час снимает страшную гриппозную трясучку. Он посмотрел на нее уже не надменно, а так, как смотрят на пресмыкающееся.
- Собирайтесь! Только по пути заедем еще к одному больному. Совести у вас нет! Где-то человек ждет скорую и может из-за вас умереть, если она не приедет вовремя, а мы обязаны ждать, когда вы соберетесь!
- Да я уже собрана! – тихо огрызнулась Тамара, - где-то вас ждет человек, а я не человек для вас, что ли!?
Но, как ни странно, эта неравная перепалка дала ей небольшие силы сопротивляться немощи и одеваться, и идти ровной походкой к машине скорой помощи, хотя для того, чтобы надеть зимние сапоги сил не хватило, и она в стареньких летних туфлях шла по оледеневшему снегу. У нее не было сил даже ненавидеть этого наглого парня, который был, вероятнее всего просто практикантом из мединститута.
Старая обшарпанная машина скорой помощи дернулась, взвыла, задребезжала и, наконец-то, поехала по обледенелым улицам. Парень с девчонкой сели рядом с шофером и продолжили свой игривый разговор. Кабина шофера была отделена от Тамары толстым грязным стеклом. Не слышно было, о чем они говорили, но судя по тому, как наклонялась вбок голова девушки к парню и по ее улыбке, было понятно, что они продолжили разговор на вечную тему «любви». Сиденье, на котором Тамару просто до боли перетряхивало в машине из-за нечищеной дороги, было таким же рваным, грязно-омерзительным, как и вся эта ситуация, отягощенная болезнью и сдобренная личными неурядицами. Пробки на улицах не давали ехать быстро, в машине не работала печка, и когда Тома поняла это, продрогнув за полчаса до самых косточек, то ужаснулась всей страшной жизненной правде. Ей казалось, что жизнь ее кончена. Она сидела в заледеневшем салоне старой разбитой «скорой» и плакала навзрыд. Стесняться было некого. Страх смерти, жуткий холод, боль души и тела рвались рыданиями наружу, сотрясая ее тело, подпрыгивающее в машине на дорожных колдобинах. Она с любовью и острой жалостью, с каким-то чувством вины вспомнила редкие рассказы отца об эшелоне, который увозил его с матерью и родственниками в годы войны в немецкий концлагерь. Тогда эти рассказы были никому не нужны, особенно в застольях. Зачем вспоминать о трагедиях, портить себе и другим праздничное настроение? Для детей они были какими-то будто бы нереальными событиями из другой жизни. Родители словно понимали это и почти не делились воспоминаниями о войне. Как хорошо она понимала их сейчас! ...Отцу с его матерью повезло тогда чуть больше, чем другим. На остановке эшелона в Латвии их выкупил какой-то латыш для работы на подворье. Многим немцам хотелось вернуться с войны не с пустыми руками, а здесь - живой товар! Все-таки « подворье » звучало не так страшно, как «концлагерь». Отцу тогда было двенадцать лет и ютился он в холодном латышском сарае с матерью три года до прихода наших войск в Латвию, работая, голодным, с утра до позднего вечера. Вспомнилась ей и мама ( царствие небесное!), вспомнились ее рассказы об эвакуации на Алтай. Страшный голод и холод, хлеб по карточкам, люди умирали прямо в холодных вагонах, кто - от воспаления легких, кто – от голода. Так умерли в вагоне, не доехав до алтайской тишины, и прабабушка Евдокия, и прадедушка Григорий... Но это было в войну, это была война с фашистами! А что же происходит сейчас?! Она даже не подозревала, что такое может с ней случиться! Ведь эти люди, которые сидят в кабине «скорой» - не фашисты! Разве так можно вести себя? Ведь уже 2012 год, а не какое-нибудь послевоенное или перестроечное время!
Вдруг машина остановилась, и Тамара вспомнила, что в больницу надо было забрать еще одного больного. В этот момент у нее, как у отчаявшегося человека, стал лихорадочно работать мозг: может выскочить из машины в теплый подъезд или даже пойти с доктором погреться в квартиру к больному? Но из-за болезненной слабости она упустила момент, когда можно было открыть дверь машины и окликнуть парня, направлявшегося к пациенту, да и не было уверенности, что хватит на это сил. Она снова обреченно зарыдала. В этих рыданиях как будто уже была боль не только ее, но и всех настрадавшихся в военные годы родных людей.
Парень вернулся один и заглянул в салон машины, где сидела Тамара.
- Почему вы плачете? – искренне, удивленно спросил он. Она уже не увидела в его взгляде неприязни, не услышала насмешки в его голосе и, стуча зубами, ответила: я замерзла, боюсь, что будет воспаление легких.
– Так почему же вы не сказали, что у вас печка не включена?
– Я думала, что она не работает.
Оставшиеся пятнадцать минут Тамара ехала почти в комфорте, печка быстро нагрела салон «скорой» и жизнь уже не казалась ей такой страшной, какой казалась несколько минут назад. Впереди маячило спасение!