Зато какой немыслимой любовью ты меня окружила! Ещё бы: твой свет в окне…
В детский сад я «ходила» полдня. Когда, забежав после обеда узнать о ситуации, ты обнаружила своего ребёнка плачущим, это решило исход дела…
В дошкольном возрасте зимой я лежала в стационаре Славгородской районной больницы. Ты выпросила на ферме коня, запряжённого в сани, и приехала из Архангельского за 7км проведать, привезла гостинцев и куклу.
А я как раз в процедурном кабинете «на экзекуции»: над зажженным факелом подержав медицинскую банку, исхитряются поставить её мне на тело в области сердца, чтобы потом из образовавшейся гематомы взять анализ крови. Попытки срываются, потому что, едва этот огненный ужас приближается ко мне, удержать меня невозможно. Дверь в процедурный открылась: ты встала на пороге…
Ту злополучную «операцию» надо мной всё же совершили. Кровь брали тогда специфическим «карандашиком»: от нажатия сверху снизу выскакивало острое пёрышко, вонзавшееся в тело и оставлявшее прокол, - тоже не пустяковое испытание для ребёнка.
И вот, наконец, измученную и то и дело всхлипывающую меня оставили в покое да ещё рядом с тобой. Расставаться я ни за что не соглашалась: смеркалось уже, когда меня от тебя отодрали. Ты вышла: коня нет…
Ты читала нам вслух «Кобзаря» Тараса Шевченко: мне и безграмотной бабусе (ты-то сама полтора класса закончила: первый полностью, а второй – до холодов, пока можно было обойтись без тёплой одежды и обуви).
Бралась обучать меня грамоте по своему разумению:
- Яка буква?
- Мы.
- ?
- А, - дважды повторялись азы.
- Шо напысано?
- Мыамыа…- до гнева доводила я тебя непонятливостью…
Учила писать печатные буквы. Так что к поступлению в 1 класс у меня была своеобразная подготовка…
Моя леворукость досталась учительнице Полине Тихоновне. В малокомплектной школе (один ряд – первый класс, другой ряд – третий класс) та не сразу заметила мою хитрость: я быстро писала очередную строчку палочек и крючочков, едва она отворачивалась к другому классу. Переучивая, Полина Тихоновна оставляла меня после уроков. В очередной раз, потеряв всякое терпение, она поставила под моими каракулями жирную «2» и выпроводила из школы…
Потрясение было несказанное. Улица притихла от моего рёва, когда я шла домой. Ты выбежала навстречу в клеёнчатом фартуке с отжатой после стирки вещицей в руках:
- Хто тэбэ? Собака спугала?
- Неээ…
- Набыв хто?
- Неээ… «Двойку» получила…
Тряпка в руках пригодилась: ты нахлестала меня за непотребный вой. Это было мне наукой в дальнейшей учёбе: больше никогда не ныла, всегда ответственно училась.
Уже по весенней распутице угораздило меня подхватить ветрянку. Ты успевала купать меня в корыте в травяных отварах, после чего расцвечивала зелёнкой. Учёба не отменялась: по дороге на ферму ты заносила в школу завёрнутые в газету мои тетради с выполненными заданиями, а после дойки заходила туда снова за проверенными тетрадками и за новыми заданиями, только потом возвращаясь домой.
- Надо же, какие слова подобрала для проверки непроизносимой согласной: пастбище – пасти, - с удовольствием повторяла ты слова учительницы, высказавшей похвалу моей находчивости. Может, я бы давно забыла про те слова, но живо помню, как ты их повторяла…
- Учись, учись хорошо, чтоб не пришлось потом коровам хвосты крутить, как твоей мамке, – по мере моего продвижения к вершинам знаний ты всё больше переходила с хохлацкого на русский, это не всегда удавалось, и ты тушевалась. Забегая наперёд, скажу: к моему окончанию средней школы мы с тобой говорили уже только по-русски, а за годы моего студенчества ты на хорошем уровне овладела письменной грамотностью – бросалось в глаза только своеобразие написания, напрочь лишенное прописных букв.