...Излётная пуля, срикошетировавшая невесть откуда, больно ударила в правую кисть. Руку резко повело в сторону до хруста в плече. Я сбросил варежку с левой руки, ухватил и с силой сжал запястье правой, не чувствуя её. Часы мешали, а потому пришлось быстро расстегнуть браслет и отбросить их в сторону. Солдаты кучей собрались около меня, не понимая, чем можно помочь.
Считай, легко отделался! - пробурчал взводный, рассматривая мои часы. Не будь этих "ходиков", военврачам пришлось бы кисть твою ковырять, пулю извлекая. Так что скажи при случае "спасибо" своему ангелу-хранителю. На учениях бывает всякое...
Боль немного поутихла, оставляя на запястье синее пятно. Я протянул руку за часами. Конечно, жалко - всё-таки генеральский подарок, а другой стороны - чудесное спасение. Вот кто теперь осудит меня за глупую привычку носить часы на правой руке? Видимо, обо всём знал только мой ангел! Солидная вмятина на задней стенке, растрескавшееся стекло с дырой практически посередине, разбитый жидкокристаллический индикатор; эти часы теперь стоили гораздо дороже, нежели целые...
Повторюсь, это был генеральский подарок. За что генерал может собственноручно наградить рядового японскими электронными часами? Нет, мы не служили вместе в Афгане, я не спасал его жизнь на учениях, не показывал лучших результатов ни на стрельбище, ни в любых других ипостасях боевой и политической подготовки. Этот подарок был жестом великодушия или малодушия, внезапным порывом чувств, - я сумел удивить несказанно видавшего виды генерала, но столь щедрой награды был всё-таки недостоин.
Июльское солнце быстро выскочило над таёжными кронами и начинало нещадно жарить. Я выносил бачок с остатками утренней каши за территорию нашего лагеря. Там, в прохладной тени меня ждали лесные крысы - полосатые бурундуки, разжиревшие на остатках солдатских харчей, а посему донельзя ленивые и наглые. Стоило только вытряхнуть кашу, как дружный косяк вываливался из ближайших кустов и налетал на горку вожделенной халявы. Я находился всего в метре, отчего казалось, что поймать ближнего бурундука можно резким прыжком; увы, моя попытка окончилась плачевно - нарочито ленивый зверёк включил полный форсаж и с мелким писком умчался в спасительную зелень, уводя за собой всю стайку.
Я - повар. Повар небольшого армейского лагеря, если можно это назвать так. Нас было около сорока человек - солдат мотострелкового полка, на время переквалифицировавшихся в военных строителей. По велению свыше, то бишь по приказу окружного штаба, из нескольких ближайших частей было сформировано некоторое подобие строительных бригад, которым были даны объекты и указаны сроки сдачи. В глухой тайге строился военный городок; по просочившимся откуда-то слухам, на случай советско-китайской войны здесь готовился запасной плацдарм для генеральского штаба - из таёжной глуши командовать удобнее и безопаснее. Скажу честно, что глубоких секретных бункеров из железобетона видеть не довелось, но и разгуливать по территории особо не давали. Наша территория ограничивалась стройплощадкой бокса для техники, который мы возводили, и дорогой к небольшому озерку, где наш полувоенный сброд иногда купался по вечерам.
Я никогда и нигде не учился на повара. Более того, до того лета я даже не умел готовить! Как же так получилось, что мне доверили судьбу сорока душ, включая наших командиров - капитана и прапорщика? А всё из-за сапог, будь они трижды прокляты! Из-за обычных кирзовых сапог, которые за год постоянного ношения разорвались вдрызг. Когда выпускались из учебки, получили по свежей паре "кирзы", с рекомендацией остаться пока в старых, которая в войсках сгодится после на подмену, в особо грязных нарядах ; на свинарниках, в котельных и т.п. Я взял себе 46-ой размер, с прицелом на холодную зиму и двойные портянки. В результате же новые сапоги без зазрения совести захапал "дембель", который на мои слабые возражения "вам они велики" спокойно парировал: "Я их всё равно ушивать буду." И ведь ушил! Распорол полностью задний шов, вверху вставил шнуровку в где-то надыбанные металлические колечки. Получилось изделие, выражаясь попечатнее, "a la condom", в которое ногу можно было втиснуть только сложив "лодочкой", зато плотное облегание вверху при ходьбе заставляло голенище сползать вниз, создавая эффектную "гармошку". Понты, одним словом, на первые три дня после демобилизации, после чего сие изделие пополняло груду обувного хлама, чтобы через пару лет найти приют на ближайшей свалке...
Весной снова выдали сапоги. Я их поносил примерно неделю, после чего отправился на полигон в старых, опять же из чувства жалости к новой "кирзе". А в армии, как известно, ничего не теряется - там всё профукивают (опять же заменяя сленговый нецензурный термин литературным!). Через месяц, вернувшись в родное расположение, я опять горько сожалел о собственной рачительности - сапог давно уже след простыл. Узбек-каптёрщик по поводу таинственного исчезновения моей законной обувки ничего внятно пояснить не мог, потому что на русском умел говорить только две фразы - "здрявия желяю!" и "пошёль нах...!" И тут приспела командировка в тайгу, на строительство. Ротный, увидев меня праздно шатающимся по части, спросил: "Класть умеешь?" Я браво ответил: "Так точно! Шишку на полку!" и был отослан на неопределённый срок неизвестно куда и непонятно почему. Речь шла, конечно, о кирпичной кладке, но мои взаимоотношения с ротным были таковы, что если бы где-то срочно потребовался гинеколог, он не задумываясь, отправил бы меня - с глаз долой, из сердца вон. А посему я был просто сослан под видом каменщика. Каменщик из меня был как из Остапа Бендера художник, а посему после первых манипуляций с непослушным кирпичом я был переведён капитаном Тарасенко, начальником строительства, в подсобные рабочие, на замешивание раствора.
Казалось бы, причём тут приготовление пищи? Однако, дорога в повара была не столь долгой и тернистой. Когда прибыла техника - автокран, экскаватор и бульдозер, а к ней ещё несколько человек для обслуживания оной, плюс несколько солдатиков-ряботяг в помощь - количество людей увеличилось с тридцати до сорока пяти. Тарасенко выстроил нас в шеренгу и критически осмотрел. Если бы не мои разорванные сапоги...
- Марш на кухню! - скомандовал он мне. - Салажонок не справится с такой оравой. Будешь ему помогать. - И добавил, ещё раз презрительно осмотрев мою обувь: "С такими сапогами чтобы на стройке я тебя не видел!"
Повар Серёга Салагин, прозванный Салажонком из-за своей фамилии и маленького роста, поначалу даже не поверил своему счастью. Я был старше по призыву, руководить мной было нельзя по неписанному армейскому закону, поэтому в его глазах я выглядел удачливым солдатом, который получил своего рода отпуск без оставления части. Он наверняка подумал, что я не стану делать ничего и никогда, а посему на мой вопрос, чем помочь, тихо пробормотал: "Да я...вроде справляюсь. Вот если только...дров наколоть?" Я посмотрел на жалкую охапку около печки ; хватит от силы на пару часов. "Где пила?" - "Да я...это, ножовкой пилю!" - "Понятно, почему дров так мало. Где пила двуручная, чудо ты в перьях?"
Пилы тупее я в жизни не видывал. Благо, что понаехало технарей, у которых есть инструменты. Трёхгранный напильник не первой свежести, взятый напрокат у кранового, всё-таки справился с трудной задачей и придал пиле-двуручке приличную заточку. На опушке нашёлся хороший сухостой, который я без труда свалил и распилил на кругляки. Потом на свободном "ЗиЛе" подвёз дрова к кухонной палатке и шустро наколол. На всё ушло не более трёх часов. С Салажонком договорился о разделении труда: он только готовит, я мою посуду, запасаю воду и заготавливаю дрова. Это было многовато для взаимоотношений "черпак" – "салага" по армейской иерархии, но сидеть без дела я просто не мог. У меня и так оставалась уйма свободного времени, в течение которого велись разговоры с Серёгой "за жизнь", за которыми я наблюдал за процессом приготовления пищи, не вмешиваясь в оный. Как позже оказалось, глазами тоже можно научиться.
Лафа продолжалась около трёх недель. Внезапный утренний визит некоего майора на военном "козлике", короткий "гав-гав" с капитаном Тарасенко и вердикт старшего по званию: "Ты мне можешь п...деть о чём угодно, но Салагина я забираю на полигон! У меня там оба повара отравились, жратву готовить некому!" и Серёга, даже не зная, радоваться или плакать, собрав нехитрые манатки, покорно сел в "УАЗик" и уехал вместе с грозным майором. Тарасенко вновь выстроил всех нас в шеренгу, комментируя свершившийся факт.
- Итак, бойцы, мы остались без повара. - Выдержав театральную паузу, капитан окинул взглядом строй и повторил только что сказанное. - Мы остались без повара. Я знаю, что среди оставшихся нет никого, чья военная специальность в штатном расписании называется "повар". Поэтому, пользуясь своим служебным положением, спрашиваю всех присутствующих: кто с сегодняшнего дня и на веки вечные хочет стать поваром? Кто хотя бы умеет готовить еду?
Надо отдать должное Тарасенко: в столь сложной ситуации он продолжал оставаться самим собой, блистая театральным мастерством и излучая врождённое хладнокровие. А ведь ситуация была аховая: в лагере оставалось около сорока человек, которые рано или поздно захотят кушать... Вслушиваясь в гробовую тишину, можно было подумать, что мы играем в старую детскую игру "кто первый слово скажет, тот..." Так и было - никто не хотел становиться ответственным за приготовленную пищу, а посему притаились и молчали в тряпочку, ожидая развязки. Капитан разрубил гордиев узел, как и подобает военному человеку.
- Значит, хлопцы, решаем так, как положено в армии: если не находится добровольцев, будем их самых назначать. То бишь, если никто не желает быть поваром, то я его определю сам. - Он взял паузу, и тишина стала ещё более отчётливой. - Кошкин! - Стоявший рядом со мной боец содрогнулся и аж присел от испуга, - поваром назначаю тебя! - и ткнул в меня пальцем! Нет, не в в Кошкина, с которым так пошутил, а в меня!
- Товарищ капитан! Я не умею готовить!
- Не умеешь - научим! Не хочешь - заставим! Ты в армии или кто? Ты солдат или где? – Плоско сострил Тарасенко напоследок и зычно скомандовал: "Разойдись!"
Я добрёл до кухонной палатки и плюхнулся на скамью. Первым желанием было умереть на месте. Ну вот как это можно? То меня назначают класть кирпич, то готовить пищу, а я не умею ни того, ни другого. Эх, армия! Воистину, чем больше здесь "дубов", тем крепче будет оборона!..
В палатку забежал Серёга Жук. Он быстро оценил обстановку, двумя-тремя фразами ободрил, вкратце рассказал, что и как приготовить и быстро слинял, на мой вопрос "а сам чего не вызвался?" только мотнув головой. Замоченный накануне горох был поставлен в бачке на плиту - предполагался супец, во втором закипала вода для каши. Я что-то делал, но словно плыл в тумане, происходящее наяву казалось дурным сном. В результате гороховый суп слегка подгорел и горчил, рисовая каша оказалась пересолена. Только разве что компот получился достойным...
Скривив морду от первой пробы супа, я втайне позлорадствовал: вот теперь Тарасенко отстранит меня от кухни, как не оправдавшего возложенных надежд, назначит другого! Не тут то было! И капитан Тарасенко, и прапорщик Куроедов слопали обед и виду не подали, что невкусно! Может, старались виду не подавать, но получилось артистично! Благо, что свои ребята-солдатики успокоили, что, мол, для первого раза вполне. Мол, ты готовь, а то мы всё равно не хотим и не будем... Впрочем, надо отдать должное Жуку и Ване Клюеву: оба чуток смыслили в поварском деле и щедро делились со мной нехитрыми секретами, которые я впитывал как губка и сразу же воплощал в жизнь. Да и невольно подсмотренное у Салажонка вовремя вылезало наружу и направляло процесс в нужное русло. Словом, через неделю я уже без робости подходил к плите, через две начал смело экспериментировать, а через месяц уже никто не вспоминал об истории моего назначения на должность.
Потом Лёшка Лисиц, потомственный охотник, купил необходимую снасть и начал расставлять хитрые силки. Первым уловом был заяц, а потом кто только не попадался в ловушку! По разу угодили даже белка и куница, а уж бурундукам было несть числа! Лёшка выбрасывал всю эту живность с досадой - ну не идёт она в пищу! Благо, зайцы периодически угождали в силки, отчего мы практически не оставались без свежатины. В июльской жаре завёрнутое в полиэтилен мясо хранилось в холодной болотной воде, под слоем толстого мха, которое с лёгкостью выдерживало вес человека. Толщина мха была сантиметров семь, не меньше, и чтобы добраться до воды и сделать такой "холодильник", приходилось вырезать этот пласт сначала ножом, а потом и ножовкой. Вода была настолько холодной, что руки моментально стыли до судороги, и принести охлаждённую ношу до лагеря было весьма непросто - приходилось опускать её на землю и согревать зябкие руки.
Мясо я научился готовить неплохо. Потом, уже окончательно осмелев и поднаторев в кулинарии, заказывал разные приправы, которые мне привозили из города. Банки тушёной говядины стали постепенно складироваться в углу палатки, пока кто-то не подал светлую мысль - менять её на самогон. В семи километрах была деревушка, где можно было затариться самодельным алкогольным продуктом, а заодно и пошерстить местные огороды на предмет капусты и моркови. Впрочем, всё хорошее заканчивается быстро: в один прекрасный момент зайцы, по выражению Лисица, "ушли" и перестали попадаться в расставленные ловушки. Бурундуки же до того задолбали Лёху, что он однажды снял все силки и спрятал до лучших времён, в оправданье пробормотав, мол "не сезон". Тоска по свежему мясу и по обмененной на тушёнку самогоночке однажды реализовалась весьма странным образом: в ночной поездке в деревню под колёса "ЗиЛа" угодил щенок. Скрывая следы преступления, водитель забросил его в кузов, по дороге выбросить забыли, а вспомнили только в лагере... И тут уже вмешался Тон Пак, обрусевший и призванный на службу в Советскую армию кореец: он встречал машину и несказанно обрадовался собачьему трупику. Быстро освежевал его, приговаривая "вкусно-вкусно, будем сегодня кушать".
Честно сказать, я не знал, что это мясо, которое мне утром подсунули - собачатина. Даже не спросил, что именно - молча взял, разделил на части и принялся готовить обед, спрятав "резерв" в болотный холодильник. И пробовал, не зная! И ребята не все знали, съели за обедом, странно переглядываясь под вопросы Пака "ну, правда ведь вкусно?", а когда ночные заговорщики признались, что за продукт мы ели... Странно, никто не побежал в кусты опорожнять содержимое желудка. Все пожимали плечами и сошлись во мнении "мясо как мясо". С той поры некоторым деревенским щенкам и был подписан приговор...
...Ну вот спросите меня, зачем я прыгал за этим бурундуком? Лёшка Лисиц их из силков с презрением выпутывал и выбрасывал, а мне вот поймать и приручить захотелось... Локоть содрал и коленом больно по земле проехался. Будет впредь наука. Вымыв бачок, я наполнил его водой и поставил на печку. Осталось только развести огонь.
Надо сказать, что кухонная палатка была далеко не стерильным помещением. Учитывая жаркую погоду, в целях проветривания стенки её были скатаны и зафиксированы примерно в полуметре над землёй. Слева от входа располагалась большая трёхконфорочная печь, за ней была поленница из заготовленных впрок дров. Напротив печи располагался небольшой стол, приспособленный под разделочный, вдоль его длинных сторон стояли две скамейки. За ними находилось всё наше продовольствие – мешки с крупами, бочка с жиром, приправы в небольшом ящике и прочие ингредиенты для моих нехитрых кулинарных изысков.
А теперь представьте картину: я, голый по пояс, развожу огонь в печи, как вдруг входной полог откидывается и через порог шагает...генерал-майор! На мою попытку встать и вытянуться "во фрунт" он резко бросает "вольно, солдат!" и спрашивает, куда можно присесть. Я киваю на скамью вдоль стола, генерал садится на неё, снимает фуражку, утомлённо вздыхает, утирает пот со лба и смотрит на меня в упор. Я стою, окаменевший, жду! Огонь плавно разгорается и начинает охватывать жаром мои ноги.
- Солдатик! Скажи мне, есть у тебя чем перекусить?
Я делаю шаг в сторону, уходя от нестерпимого жара и начинаю робко оправдываться, что завтрак уже закончился, остатки скормлены лесным крысам, а бачки стоят на плите в ожидании обеда.
- Жаль, конечно! – Генерал опять тяжело вздохнул. – А обед у тебя когда? Накормишь голодного генерала?
Вообще-то по распорядку обед был в тринадцать тридцать, но нашим офицерам я накрывал на стол в начале второго, следовательно, к часу дня огонь в печи уже прогорал, а обед томился на плите. К этому времени я и пригласил своего незваного гостя. Впрочем, он совсем не торопился уйти, присев на свежие уши. Собеседником для него я был никудышным, от робости чаще повторяя только фразы из уставов "так точно!" и "никак нет!", а вот слушателем стал благодарным, ненавязчивым и бессловесным. Он посетовал на свою тяжёлую генеральскую долю (а как же иначе, кому сейчас легко?), на стерву жену, которая "нет-нет, да и с****нёт", а на кухне – шаром покати, на весь "грёбанный штаб округа, где меня человеком не считают", на этого повара-узбека Хасана, травящего его национальными блюдами, от которых язва открывается, и ещё на массу вещей, устроенных по его мнению, абсолютно неправильно.
; Думаешь, генеральская служба – мёд? – устало вопрошал он, ведя эту риторическую беседу. – Да уж лучше бы мне прапорщиком сдохнуть на вещевом складе! Это же не жизнь, а полная собачатина! В штабе округа – собачусь, дома, с женой – собачусь, на объектах, опять же, если не собачиться, то и толку не будет! Вот так и живу, по-собачьи, с постоянным "гав-гав"!
Короче говоря, минут за двадцать выплеснул накопившийся пар и ушёл. В палатку просунул голову Жук. Он видел, как в палатку заходил столь высокий чин, а разговор подслушать постеснялся, потому его логичный вопрос я понял, но немного съехидничал.
- Ну, и чё?
- Ну и хвост через плечо!
- Не, а чё генерал заходил?
- Похавать хотел. В обед придёт!
Присвистнув, Жук скрылся за палаточным пологом.
Генерала-майора Кобзева, занимавшего пост одного из заместителей командующего округом, за глаза давно прозвали "генералом песчаных карьеров". Он был главной затычкой в любой прорывающейся плотине. В основном, это были стройки, которые не успевали завершиться к сроку – именно там Кобзев дневал и ночевал, буквально подгоняя солдат и офицеров. Подгоняя – в прямом и переносном смыслах, потому что немного прихрамывая, генерал опирался на трость, в гневе же эта трость служила главным орудием правосудия, нередко опускаясь на плечи и спины нерадивых солдат и даже офицеров.
В городке строилось ещё несколько боксов, подобных нашему. Соседний возводили стройбатовцы, преимущественно узбеки, под командованием лейтенанта. Бедный летёха, получив высшее образование, предпочёл полутора годам рядовым два года офицером, даже не представляя, какую ношу взваливает на себя. Азиаты, большинство из которых имело "ходку" по "лёгким статьям", молодого офицера в упор не замечали, работали с откровенной ленцой и часто попросту уходили с объекта, чтобы зашкериться и подрыхнуть. Странно, но у подразделений строевых войск работа шла куда лучше, нежели у "главных специалистов" – военных строителей. В результате боксы, срок сдачи которых приходился на декабрь, планомерно росли вверх, кроме одного. Понимая, что ситуация выходит из-под контроля, округ натянул поводья, отправив генерала песчаных карьеров Кобзева для поднятия боевого и трудового духа.
Кобзев лихо закручивал гайки. В первые пару дней трость неласково гуляла по многим ленивым спинам, но вожделенного эффекта эта мера не принесла. Генерал поменял тактику. Он построил солдат, выбрал самого сносно говорящего по-русски узбека, приказал ему переводить на доступный и родной для этого нестроевого войска, и начал пламенную речь. Чтобы догнать остальных, он просто установил норму – стена должна ежедневно подниматься по периметру на четыре ряда (мы выкладывали по три). Узбеки про себя подумали "мели, Емеля", работали как обычно, то есть, не особо напрягаясь. К наступлению сумерек была возведена пара полноценных рядов – и это было уже рекордом, но не для Кобзева. Он приказал подогнать кран и экскаватор и включить мощные прожекторы, чтобы осветить стену. Сам встал у палаток и никого ни под каким предлогом не пускал внутрь, аргументировано помахивая тростью. Узбеки были сами не рады, что так много потеряли днём. Работа закипела – и к трём часам ночи четвёртый ряд был выложен. Отпустив всех спать, генерал-майор улёгся на заднем сиденье своего "УАЗика", а в семь часов его зычный командный голос гремел набатом, пробуждая и своих, и чужих. После пары ударных ночей (вторую завершили в час ночи) боевой дух был поднят на небывалую высоту: строители ухитрялись укладывать норму к девяти вечера, после чего дико матерясь на своём языке, расползались по палаткам и спали без задних ног.
Кобзева в этом радостном событии напрягал единственный минус: он не выезжал с объекта уже неделю, спал и питался кое-как. В поисках лучшей доли он и набрёл на нашу кухню. Понимая, что генералу надо как-то угодить, я задумался. Конечно, это был "не наш" генерал, то бишь не по нашу душу приехавший. Что с того – всё равно начальство, которое не пошлёшь на три весёлых буквы! Поэтому надо накормить. Накормить вкусно. Благо, накануне ночью ребята нащипали на огородах картошки, свёклы и капусты – борщ на первое напрашивался сам собой. А что на второе? Кашку? Банально как-то, особенно после борща. Я подскочил к нашим "старикам", перекинулся парой слов – и вот уже на помощь мне выделено два человека, всего на час, но и этого вполне достаточно. Картошку на всю ораву я пожарить собрался – вот и расщедрились старослужащие с помощью. И случай подходящий – Жук уже успел всем растрепать ; всё-таки не каждый день генералы в гости шастают... Мясо к картошке я тушил с овощами, для чего пришлось развести паяльную лампу под небольшой таганок – конфорок не хватало.
Мясо... Кроме собачатины и презираемой нами тушёнки другого белкового продукта не имелось. Чёрт! Генерал – шишка не маленькая, кормить его собачьим мясом как-то не по рангу, но и консервы при его статусе – не фонтан. Смущало одно: не предупредил. А как? "Товарищ генерал! В наличии имеется свежая собачатина! Не желаете откушать, Ваше благородие?!" И провалиться под землю от его перекошенного лица и фразы: "Да я тебя, сволочь, в дисбате сгною!" Нет, ни за что не призн;юсь в содеянном! В конце концов, если уж он сам свою жизнь называет "собачатиной", так пусть настоящей собачатины отведает! Авось, не загавкает!
...Генерал-майор, как человек военный, дисциплинированный и аккуратный, переступил порог нашей кухни ровно в тринадцать ноль-ноль. Пресёк на корню мою попытку встать по стойке "смирно" отмашкой руки и коротким "вольно!" Пока я накрывал гостю, тот неожиданно спросил: "Откуда родом?" Я ответил ; из Астрахани. Генерал посмотрел вверх, словно пытаясь на закопчённом потолке палатки отыскать карту Советского Союза.
- Говорят, хороший город? Рыбалка там знатная?
Я утвердительно кивнул, ожидая закономерного продолжения – про арбузы, потому что у большинства Астрахань именно так и ассоциируется, с рыбалкой и арбузами. Но генерал резко свернул тему.
- А я вот – ни рыбак, ни охотник. По грибы-ягоды – люблю, но редко бывает возможность...
Тем временем я уже нарезал ломтики хлеба и налил борща в белую фарфоровую тарелку. Три комплекта этих "неуставных" тарелок лежали на полке в моей кухни, в двух я подавал обед капитану и прапорщику, а третью приспособил для себя. Впрочем, это случилось уже после того, как я научился прилично готовить и начал экспериментировать с продуктами – после этого я уже не мог заставить себя поглощать собственные изыски из железной солдатской посуды.
Генерал накинулся на еду с такой жадностью, что было даже больно смотреть на этого немолодого изголодавшегося человека. За едой он не проронил ни слова, но опустошив тарелку, осторожно попросил добавки. Я ответил, что без проблем, но есть ещё и второе блюдо. Кобзев секунду подумал, но быстро принял решение: "Ещё чуточек первого, а потом и второе можно! Ладно?" Я не возражал, потому что всегда готовил с небольшим запасом, не ограничивая ребят в таком удовольствие, как полопать от души, учитывая особенности нашей тяжёлой работы. Когда добавка первого и второе были полностью съедены, и на мой немой вопрос в движении половника над пустой миской "ещё?" генерал отрицательно покачал головой и попросил только попить, я налил ему нашего фирменного чая, который научили заваривать ребята-таёжники; они же насобирали и насушили разных трав – зверобоя, душицы, чабреца и каких-то ещё, объяснили, в каких пропорциях надо сыпать и как настаивать. Он залпом выпил полуостывший чай, недоуменно посмотрел на пустую кружку и спросил: "Это – чай?"
– Чай из трав, товарищ генерал-майор! – с гордостью ответил я. – Наши солдаты насобирали. Настоящий, таёжный – такой охотники в тайге пьют.
– А-а-а... Ну, раз охотники пьют, то и нам можно. Вкусно! Налей-ка ещё!
Было видно, что Кобзев настолько расслабился, разомлел от вкусного обеда, что на время даже позабыл, кто он и где. Он начал рассказывать истории из своей жизни, на тему где и когда он так вкусно кушал. Я был вынужден остановить его. Капитан с прапорщиком с утра укатили в город и обещали вернуться вечером, но подходило время обеда у бойцов. Генерал смущённо пробормотал "конечно-конечно, не смею задерживать" и вдруг откровенно заявил: "А знаешь, солдатик, ты готовишь лучше, чем моя жена, да и все наши окружные повара, чёрт их дери! Пойдёшь ко мне служить, поваром?" Я чуть не поперхнулся от неожиданного предложения, попытался оправдаться, что у меня нет поварского образования, что готовить я научился месяца полтора назад, что у меня так случайно вкусно получилось... Кобзев откровенно улыбался, покачивал головой и весь его вид говорил, мол "ври, да не завирайся!"
– Ну ладно, не хошь – как хошь, насильно мил не будешь. Однако, за такой шикарный обед я хочу тебя, солдатик, отблагодарить. Честно скажу, что не ожидал такой трапезы в здешней глуши.
С этими словами он снял с руки электронные часы и вручил мне. Я поначалу застыл окаменевший, а потом спохватился, начал отнекиваться, что не стоит такой подарок какого-то там обеда, но генерал нахмурил брови, грозно произнёс: "Когда командование награждает, что говорить надо?"
– Служу Советскому Союзу! – выпалил я.
– Молодец. Вот и служи! – резюмировал Кобзев. – Ещё раз спасибо от всей моей генеральской души! Ну, а вот если, к примеру, без предупреждения зайду? Накормишь, как сегодня? – лукаво спросил он.
– Так точно, товарищ генерал-майор! – выпалил я.
Как только наш важный гость покинул расположение, ко мне ворвались ребята с немым вопросом "ну как?" Я гордо повернул правую руку с надетыми часами в их сторону. Восторгу не было предела, оценивались сами часы, их множественные функции и предполагаемая стоимость. "А почему на правой?" – неожиданно для всех спросил дедушка Советской Армии Витька Альчин. На этот вопрос я никак не смог ответить – я всегда носил хронометр на правой руке.
Я до сих пор помню эти часы. Они были чисто японскими, для внутреннего пользования, с иероглифическими символами, непонятными русскому глазу. В середине восьмидесятых несказанно удивляло, как на крошечном дисплее япошки ухитрились расположить кучу полезной и бесполезной информации – часы, минуты, секунды, число, месяц, год и день недели? А кроме этого в часах присутствовал секундомер, таймер и куча других функций, так и оставшихся неизученными.
Да, "убитые"рикошетной пулей часы многократно поднялись в цене! Скажу честно: у меня их всё-таки спёрли! Спёрли нагло, из тумбочки, пока я был на обеде. Наверняка, кто-то потом, на гражданке, хвастал перед друзьями и любимой девушкой, как именно его руку спас этот чудесный хронометр...
Я много раз пересказывал эту историю изустно, пока не созрел до изложения таковой в виде рассказа. Слушатели, как правило, улыбались необычному сюжету, не задавая лишних вопросов. И только один, чересчур назойливый и придирчивый, спросил: вот ты всё со смехом воспринимаешь, а не было ли тебе стыдно? Нет, не было! Ведь у истории вполне логичный конец: цена была несоизмеримой – ну никак не стоили те часы обеда из собачатины – вот и почили в бозе до срока!
май 2012 г.