Воспоминания о несбывшемся

От автора
Воспоминания о  юности всегда светлы, и не потому, что плохое со временем забывается, а хорошее помнится. Юность - время мечтать и время верить. В любовь. В счастье. В будущее, которое ждёт впереди и непременно сбудется.
Эта маленькая повесть - воспоминания о несбывшемся, не случившемся, в которое когда-то так верилось... Мне  остались только воспоминания, в которые можно вернуться и немножко там побыть.
Не автобиография.
                *  *  *               
Вика приходила на работу раньше всех. Открывала тяжелые фрамуги полуподвальных окон и с минуту стояла у окна, подставив лицо под струю холодного воздуха. Потом принималась расставлять на полках пухлые пенсионные дела. В архив пенсионного фонда Вика попала случайно – когда металась в поисках работы на полставки, но на полставки ее нигде не брали. А сюда – взяли. Архивариусом. Важное и значительное слово «архивариус» применительно к собесу расшифровывалось просто: «принеси – отнеси – убери на место». Вика никогда бы не согласилась на такую работу, но у мамы отказали ноги, а ухаживать за ней, кроме Вики, было некому. Так уж сложилась жизнь: Вика с мамой остались вдвоем. Вика со страхом думала, что когда-нибудь мамы не станет, и она останется одна. Но такие мысли Вика позволяла себе редко.

Полставки – это четыре часа рабочего времени, которые Вика проводила в одиночестве. С сотрудниками пенсионного фонда она почти не общалась: брала оставленные для нее журналы приема граждан, подбирала по ним в архиве пенсионные дела и разносила по кабинетам. А те, что уже не нужны, уносила обратно в архив и расставляла по полкам. Единственными ее собеседниками были – эти самые дела.

За каждой картонной обложкой открывалась чья-то жизнь, чья-то судьба. Это было интересно, и Вика, когда у нее выкраивалась свободная минутка, заглядывала, словно в щелочку, в чужую жизнь…

«Трудовая книжка. Чечель Зоя Викентьевна. Место рождения – город Алушта, Республика Крым. Специальность: повар-кондитер. Окончила Алуштинское кулинарное училище.
1972 год – принята поваром 3 разряда в ресторан «Волна» Алуштинского треста ресторанов и столовых, в 1974 году присвоена квалификация повара 4 разряда.
1980 год – принята поваром госпитальной кухни войсковой части 3712. Присвоен 5 разряд.
1983 год – Алуштинский военный санаторий. Повар 5 разряда. Принято торжественное клятвенное обязательство…»

Вике стало смешно: ну какое клятвенное обязательство может дать повариха? Не разбавлять борщи сырой водой, а только кипяченой? Или – вообще не разбавлять… Но об этом никто не узнает: военная тайна!

А вот другое: «Никифорова Виктория Витальевна, год рождения 1957. Образование высшее. Профессия: инженер-механик...» – Надо же, она тоже Виктория, и тоже –Витальевна! Вика сунула любопытный нос в трудовую книжку. До 1991 года ее тезка работала по специальности – ведущим инженером в НИИЖТ. Потом уволилась.

Дальнейшая карьера инженера-механика соответствовала известному изречению: «Пути господни неисповедимы…»:
1991 год – принята киоскером в «Союзпечать», оплата сдельно-премиальная.
1993 год – зачислена на должность продавца винно-водочного отдела в ТОО «Мир».
1995 год – принята в школу № 413 города Москвы на должность воспитателя группы продленного дня, в 1999 году переведена на должность учителя физики и математики».

Учитель?! – Вика глазам своим не поверила! Но подпись директора школы и гербовая печать на справке впечатляли. Вике стало жалко учеников инженера-механика…или киоскера? Или продавщицы спиртного? Она их научит – «как в милицию попасть»…

А вот еще одно, совсем тоненькое – «Радванский Игорь Паулевич. Специальность: артист балета. Окончил Ленинградское хореографическое училище имени Вагановой в 1978 году. Работал с 1978 года – в Ленинградском театре оперы и балета…» Вика полистала трудовую книжку, и у нее захватило дух - неведомый Радванский танцевал во всех Викиных любимых ансамблях:
1980 год – принят артистом балета в ансамбль «Хореографические миниатюры».
1985 год – принят солистом балета в ансамбль «Ритмы планеты».
1988 год – принят солистом в ансамбль «Русский сувенир»…

Задохнувшись от восторга, Вика открыла страницу с копией паспорта. С фотографии на нее смотрел светловолосый парень – Викин ровесник. Пенсию по выслуге лет балетным платили с 36-ти.

Вздохнув, Вика с сожалением поставила дело на полку. Она была неравнодушна к тем, чьи профессии были творческими (как у самой Вики, окончившей редакционно-издательский факультет отделения журналистики). Темой ее дипломного проекта был очерковый жанр, а после окончания института Вика работала в журнале «Колос» - писала очерки о жизни села. Очерки у нее получались яркие, нестандартные. Вику хвалили. Но все это было потом. А сначала – в редакцию «Колоса» пришла 23-летняя выпускница журфака и гордо предъявила диплом. Диплом был – красный.

- Отличница, значит? – зачем-то спросил Вику главред. – Ну, поглядим… чему вас в институте учат. – И зачислил Вику в штат, корреспондентом в одну из редакций журнала. Вика очень гордилась тем, что она – штатный корреспондент, ее переполняли творческие идеи и грандиозные планы… Но оказалось, что все уже «распланировали» за нее, поручив ей написать серию очерков о сельских механизаторах.

 - А где они, механизаторы? – робко спросила Вика.
– Механизаторы? Знамо дело, на селе! – ответил зав. редакцией. Он был рад приходу молодого специалиста, потому что старый (в переносном и в прямом смысле) состав редакции ехать «на село», знамо дело, не хотел. А ехать надо – раз такую рубрику поставили в план.

Появление Вики было очень кстати: ей и поручили новую рубрику. И для домашней девочки Вики началась новая, «взрослая» жизнь и бесконечные командировки – да не в обжитое уютное Подмосковье, а в самые забытые уголки земли русской, где и обретались сельские механизаторы…

Тяжело приходилось Вике: она-то думала, что всему научилась и все умеет, а пришлось ей привыкать к трудностям, учиться терпению и изобретательности, осваиваться в новой обстановке (каждый раз – в новой!) и самой, без подсказок, принимать решения. Как говорил главред, «поднимать целину». Вика привыкла. Но свою первую командировку запомнила на всю жизнь. Не зря говорят – первый блин комом…
… Поезд давно ушел, а Вику так никто и не встретил. Она топталась по занесенной снегом платформе и ждала. К платформе примыкала будка. Железнодорожный вокзал местного разлива – определила Вика. "Кто-кто в теремке живет?" – она подергала дверь, но в будке никого не оказалось, а на двери висел замок.

К приходу «станционного смотрителя» Вика успела замерзнуть и впасть в отчаяние. Негнущимися пальцами выудила из рюкзака направление из редакции, в котором значилось название села – Рождество. «Смотритель» прочитал направление и надолго задумался.
- Далеко ехать? – потеряв терпение, спросила Вика.
- Недалече. Километров 10. Да ты не дойдешь, куда тебе… Чего ж там, в журнале вашем, не нашли никого постарше? Девчонку прислали! – возмутился «смотритель».

Вика проглотила «девчонку» (обижаться было глупо) и повторила вопрос:
- А доехать – нельзя?
- Доехать можно, только не на чем. Машин-то сегодня не будет, ушли машины-то, - втолковывал Вике «смотритель». – А ты думала, ждать тебя будут? Эх, ты… горе! Ну сиди, грейся, а я пойду… за трактором.

Вику разморило в жарко натопленной будке, и она нечаянно заснула. Разбудил ее мужичок в лохматой шапке и полушубке – тоже лохматом. Он здорово смахивал на медведя, и Вика решила, что он ей снится. И тут медведь снял шапку и ухватил ее за плечо огромной мягкой лапой. Вика дернулась из цепких медвежьих лап – и проснулась…
- Вставай, вставай, дочка! Ехать пора, - бормотал «медведь» и тряс Вику за плечи. – Отвезу тебя в Рождество, раз такая надобность. Счастье твое, что я в мастерских задержался, а то уехал бы, и топала бы 10 километров на своих двоих. Или – домой воротилась?..

Слова сыпались из него, словно разноцветные бусинки, и Вика улыбнулась. Мужичок ей чем-то нравился, с ним Вика чувствовала себя под надежной защитой. Он так заботился о ней (а ведь впервые встретил!) Как папа, – подумала Вика.

- Нет, мне домой никак нельзя! Мне очерк написать надо – о трактористе из вашей деревни. Дементьев Иван Арсеньевич. Знаете такого?
- Как не знать… - ответил мужичок и распахнул перед Викой дверь. За дверью стояла новенькая «Нива».
- А я думала, мы на тракторе поедем, – сказала изумленная Вика. Мужичок вздохнул. – Ты вот что, дочка. Жить будешь у меня. Жена тебе утресь блинцов напечет, она у меня по этому делу мастерица… Ты блинцы-то любишь? ("Утресь, блинцы… это все арготизмы, надо бы в очерк вставить" - соображала Вика, у которой всегда были пятерки по стилистике).

- Поживешь, поглядишь… - продолжал между тем мужичок, - как оно, в деревне-то, зимой-то. А трактора в ремонтных мастерских зимуют. Захочешь поглядеть – отвезу. А без меня – даже не думай! Здесь, видишь, барышень-то городских не очень…любят. А со мной – везде можно, хошь в мастерские, хошь куда…

Вика сразу поверила, что с ним – можно: от него дружелюбными теплыми волнами исходили надежность и спокойная уверенность.
- А к Ивану Арсеньевичу Дементьеву меня отведете? Или одну отпустите? – пошутила Вика. – Мне о нем очерк написать поручили.
- Ну, раз поручили, пиши, - согласился мужичок. – Пиши, дочка. Я тебе газетки летошние найду, там все про него прописано – и про рекорды, и про премию… Пиши!

-То есть как – пиши? Вы мне что, газеты переписывать предлагаете?! – Вика порозовела от возмущения. – Я интервью у него хочу взять! От него хочу все услышать, а не из старых газет!..

- Да какие ж они старые? – летошные газетки, поискать токо надо… - Мужичок словно не слышал Вику. – Счас приедем, поужинаем, да и спать пора. А утресь баньку истоплю! Бани-то деревенской ты небось не видала? Ну вот, значит, попаришься… Денег с тебя не возьму, живи – сколь надо. А с разговорами ко мне боле не приставай. Я это – Иван Арсеньевич. Я самый и есть. И чтобы никаких интервью, и не заикайся об этом! – прикрикнул он на изумленную Вику. – Осс-споди! И как тебя родители отпустили одну, в нашу глухомань!

Вот так бесславно все и закончилось: не помогли ни уговоры, ни слезы. Даже Зоя Степановна, жена знаменитого тракториста, ничего не смогла сделать. – «Он у меня такой! – с гордостью объяснила она Вике. – Как скажет, так и будет все по его… Ты не реви, я газетки тебе найду, там все про него прописано!»
И Вика взялась за газеты…
О том, как писала свой первый очерк, Вика не рассказывала никому.

 Иван Арсеньевич уезжал, когда Вика еще спала, домой возвращался затемно. Сквозь сон Вика слышала, как он расспрашивал жену – о ней, Вике. – Ну, как она тут?
- Цельный день по деревне бегала, с разговорами приставала ко всем. Мужики говорят, настырная девка-то, прям проходу не дает, все выспросит и в блокнотик свой запишет. Да вопросы-то задает дельные, не в бровь, а в глаз – вопросы-то! Мужики говорят – в корень смотрит девка, а ведь только вчера приехала!

Еще Иван Арсеньевич интересовался, хорошо ли Вика ест, не замерзла ли она, ведь весь день – на морозе, не забыла ли жена положить на печку Викины валенки (валенки были «командировочные», выданные Зоей Степановной). «Как о ребенке заботится!» – улыбалась Вика. А Иван Арсеньевич тихо входил в ее комнатку и  укрывал Вику поверх стеганого одеяла тяжелой меховой дохой. Доха пахла сеном и почему-то парным молоком, которым Зоя Степановна «отпаивала» Вику. И всю ночь ей снились поросшие высокой травой луга в теплом солнечном свете...

Через четыре дня Вика уехала, увозя с собой багаж знаний о том, «как оно – на селе живется и работается». Багаж был приличный, хоть и уместился в небольшом блокноте. О том, сколько всего за эти четыре дня «уместилось» в Викином сердце, она не рассказала никому.

На станцию ее отвез Иван Арсеньевич. Зоя Степановна на прощанье расцеловала Вику в обе щеки и сунула ей узелок. – «На вот, пирожков горяченьких на дорожку тебе напекла». И Викино сердце дрогнуло, словно прожила она здесь не четыре дня, а четыре года… Трудно уезжать навсегда от хороших людей, поняла Вика нехитрую истину.
В поезде Вика развязала узелок. Кроме пирожков, в узелке обнаружился шарфик с затейливым орнаментом, связанный из козьего пуха, и такие же варежки. Варежки и шарфик хранятся у Вики до сих пор.

Принимая «работу», главред похвалил ее: «Молодец! Очерк поставим в номер. Стиль хороший, и фактический материал богатый! Пиши, Виктория. Будем печатать». От похвалы главреда у Вики словно выросли за спиной крылья, и хотелось взлететь. Теперь в каждом номере журнала (ну, пусть не в каждом, пусть через один) будет ее, Викин, очерк. На молодого автора обратят внимание читатели. О ней будут говорить: «Коробову читали? – Здорово пишет! Не просто говорит о проблемах, а предлагает перспективы их решения! Молодец!». – "Да это не я, это механизаторы предлагают", - скажет им Вика…

Но время шло, а Викины очерки в журнале так и не появлялись. – "Опубликуем, не переживай! – говорил ей главред – Ты давай, пиши…"
И она писала. Моталась по командировкам, тряслась в разбитых грузовиках по ухабистым проселочным дорогам. Ночевала в сельских клубах, в помещении школы, а однажды – в правлении колхоза, на деревянной скамье. К трудностям Вика не то чтобы привыкла, скорее – притерпелась. И с упоением писала… Ничего, ее время еще придет. Напечатают!…

Напечатали. Все одиннадцать очерков – в одном номере! «В этом номере мы публикуем подборку статей молодого автора В.Коробовой о жизни и проблемах села» - с ужасом прочитала Вика. И далее – петитом (самым мелким, самым трудночитаемым шрифтом, мельче которого не бывает), наполовину сокращенные (о чем Вику даже не потрудились поставить в известность) – все ее одиннадцать очерков подряд…
"Кто же их будет читать? – уныло думала Вика. – Даже если начнут, прочитают один-два и бросят. Это как съесть сразу десять пирожных – вкусно только первые два, а потом в тебя уже не лезет… Отчего же главред этого не понимает?"

 Вике хотелось плакать. Несколько месяцев работы – в одном номере. Петитом, чтобы сразу читать расхотелось! А она-то мечтала, как в каждом номере будут мелькать ее очерки – яркие, красочные, интересные! Вика потратила столько времени, столько сил, чтобы – были интересными, чтобы хотелось дочитать до конца и ждать с нетерпением следующего…
И вот – «гуртом» все одиннадцать, петитом и в сокращении. Вика присмотрелась – и охнула: очерки «порезали» жестоко, оставили голую схему. А детали – изъяли. Вырезали все человеческое, живое, доброе из Викиных очерков – словно душу вынули. В них остались одни сухие факты. А жизни – не было!

- Ну, Виктория, рада? Напечатали тебя, как обещали! – преувеличенно бодро приветствовал Вику начальник. – А чем это мы недовольны? Чего же ты хотела – на первой странице себя увидеть?

– На развороте она хотела. С портретом! – услужливо подсказали сотрудники. И Вика не выдержала, заплакала. Ее обступили, тормошили, расспрашивали: «Вик, да что с тобой? Может, дома что случилось?». Никто ее не понимал. Никто не сочувствовал. Ведь напечатали! Эка беда – петитом…

- За тобой, Виктория, фуршет – с первой публикации! Как говорят, лиха беда начало! – улыбались коллеги.
Лиха беда… У нее – беда. А они радуются, фуршета ждут. Им бы только праздновать. Ведь не с ними такое сотворили, - с ней, Викой! Вика вытерла слезы, огляделась растерянно – в улыбках ей привиделась тщательно скрываемая ненависть.

Привиделась ли? Вика посмотрела внимательней. – Злорадствуют, улыбаются, переглядываются за ее спиной, - мол, знай свое место, тоже еще очеркист нашелся… Получил, фашист, гранату?

- А знаете, кто вы? Вы все? – вдруг спросила Вика.
- Ну и кто же? – проявил интерес коллектив редакции, не ожидавший такого от Вики.
- Вы все – сволочи!
- Круто! – «оценил» в наступившей тишине старший редактор. – А главный редактор у нас кто?
- А главный редактор – главная сволочь! – мстительно улыбнувшись, довела до сведения сотрудников Вика. И стала собирать вещи...

Из «Колоса» она ушла. И очерков с тех пор не писала - ни одного, хотя именно по очерку с блеском защитила диплом. – Отбили охоту…

После истории с «Колосом» Вика два месяца пролежала пластом. Не хотелось ни есть, ни пить. Ни жить. И невыносимо болела голова. "Классическая депрессия  - определил врач. – Ты пойми, депрессия это вовсе не хандра, это болезнь! Тебе нужна немедленная перемена обстановки. И нечего тут умирающего лебедя изображать! Не в постели валяться, а работать! Иначе – не выздоровеешь. Нашла, понимаешь, из-за чего переживать… А повеситься не пробовала? Говорят, от депрессии первое средство!" – улыбнулся врач.
Вика подняла на врача злые глаза и процедила: «Не дождутся! Такого удовольствия я им не доставлю».

 И Вика устроилась редактором в НИИ водного транспорта. Институт издавал научные труды, при нем была аспирантура, и работы у Вики хватало. Даже домой приходилось брать, когда не успевала.
Теперь она работала с другим контингентом – с аспирантами, с кандидатами и докторами наук, с начальниками крупных отделов. Вика даже перечитала институтские лекции по курсу редакторской этики – ведь ей приходилось работать в тесном контакте с авторами научных трудов…

Авторам нравилась тихая сероглазая девушка, под руками которой преображались и обретали ясность и изящную композицию их тяжеловесные научные мысли. Редактируя текст, Вика никогда не настаивала на своем варианте, она всегда говорила «мы».

– «Мы с Вами сделаем вот что…». «Давайте попробуем поменять композицию и переставить эти части местами. Вы мне поможете? Одной мне не справиться!» - улыбалась Вика, и ее хотелось слушать, с ней хотелось работать.

- Да Вы просто волшебница! – говорили авторы, читая свои статьи, отредактированные Викой. – Как Вы здорово пишете!
-Да это не я, это Вы пишете, – смеялась Вика, – а я – так, помогаю…

Вика привыкала к кандидатам и докторам наук, как когда-то к сельским механизаторам. И приводила в «божеский вид» их научные труды, забыв, что когда-то писала сама.

Она проработала в НИИ пять лет, когда грянули «веселые» девяностые… Финансировать госпредприятия новое правительство не хотело: они, по его мнению, были убыточные, и их спешно перевели на самоокупаемость, превратив в акционерные общества. А сотрудников, соответственно, в акционеров.
Вике тоже полагались акции предприятия. Она с нетерпением ждала – сколько ей дадут за пять лет работы. Дали «щедро»: 70 процентов зарплаты в рублях, а 30 процентов – акциями. Иначе институту не выстоять, сказали Вике. О том, как выстоять на таких условиях самой Вике, руководство НИИ не думало.

Для Вики это было ударом: их редакционно-корректорская группа в перешедшем на самоокупаемость НИИ стала обузой, балластом, который выбрасывают при перегрузке. «Выбросили» и их: корректоров уволили по сокращению штатов, а редакторов не тронули, но зарплату установили такую, какую получали корректора!

Больше всех повезло машинисткам: их разобрали по отделам – на инженерные должности (с соответствующими окладами). Машинисток сократить не получалось: кому ж тогда печатать? Зато от редактирования отказались с легкостью.
"Сами отредактируем, невелика наука!" – заявили уважительные когда-то аспиранты и любезные когда-то доктора наук, путавшие стилистику с орфографией, а о композиции текстового материала не имевшие никакого понятия (оно и понятно, у них другая специальность). – И получили полное одобрение со стороны директора института.

Но и это еще не все! Из урезанной наполовину зарплаты 30 процентов платили акциями, не имевшими пока никакой ценности и не дававшими дохода. «Надо потерпеть, товарищи! Иначе НИИ не подняться, не будет ни денег, ни госзаказов, - объяснили на собрании акционерам. – А тем, кто этого не понимает, лучше из института уйти.

Вика – не понимала. И устроилась в издательство «Современник», где после окончания школы полгода работала корректором. И тут Вике невероятно повезло: все редакторские ставки были заняты, но одна редакторша уехала с мужем в загранкомандировку, на три года.
- Пойдете на временную ставку? Только учтите, через три года придется уволиться,- предупредила Вику инспектор по кадрам, но ей было уже все равно.

 Редактор в «Современнике»! О такой карьере можно было только мечтать: «с улицы» в издательство брали только корректоров и машинисток.

А Вику взяли редактором! Пусть временно, за три года много воды утечет. Увидят, как она умеет работать, и наверняка оставят в штате!
И Вика «показала класс»: сказались и полгода работы корректором, и пять лет редакторской практики в НИИ. Вика работала на совесть, начальник был ею доволен. Но через год неожиданно объявилась сотрудница, на чью ставку временно оформили Вику: что-то там не сложилось с командировкой – и они с мужем вернулись из Лаоса в Москву.

Зав. редакцией развел руками:
- Место придется освободить, тебя ведь оформили на период отпуска нашей постоянной сотрудницы. Так что ты у нас больше не работаешь...
- А куда же мне теперь?
- Ну, если только в корректорскую… Там ставка есть. Пойдешь?
- Пойду, - неожиданно для себя самой согласилась Вика. Уходить из «Современника» не хотелось. Ничего, поработает пока в корректорской… она еще свое возьмет!

Вика проработала в корректорской три месяца. Больше не выдержала: ей хотелось настоящей работы, а приходилось «тупо» сверять машинописный текст с оригиналом. Еще хуже была вычитка рукописей, а от корректуры типографского набора Вику просто тошнило. От ненавистного «петита» уже через час тяжелела голова, в глазах мельтешило и рябило… И еще – было очень обидно: корректор с красным дипломом журфака! Золотыми слитками гвозди забивают, сказал бы Викин бывший начальник.

И Вика пошла в отдел кадров.
– Переведите хотя бы младшим редактором, у меня же диплом. Я согласна.
- Согласна она! – передразнила Вику кадровичка. – А ставка занята. Вот когда освободится – приходи…

Но никто из издательства не увольнялся, и вожделенная ставка не освобождалась… И однажды Вику вызвали в отдел кадров.
– Вы на младшего редактора перейти хотели? Ставка есть, пишите заявление, - сказала Вике инспектор по кадрам. И другим, притворно-дружелюбным голосом, спросила:
- Ты Аллочку-то видела?
- Какую Аллочку?
– Что значит, какую! – возмутилась кадровичка. – Аллу Корягину, писательскую внучку. Все издательство гордится, что она у нас работает! Ты одна ничего не знаешь…
- А она что окончила, литературный или МГУ?
- Да какой литературный… Дед у нее писатель, лауреат! Эдуард Корягин.

Вика запоем читала Эдуарда Хруцкого. Об Эдуарде Корягине она слышала впервые. Писатель! Знает она таких «писателей». Издадут с грехом пополам сборничек, который и читать никто не станет, и пыжатся всю жизнь: писатель!
Озвучивать свои мысли Вика не стала. Она согласна на все, на любую работу, лишь бы уйти из корректорской. Вика стояла и молча слушала…

Эту самую Аллу Вика должна была «взять под крыло» и обучать всем премудростям работы редактора – «ненавязчиво», чтобы не обидеть внучку именитого дедушки. "А институт она, конечно же, окончит – дадим направление от издательства, и примут ее в МГУ как миленькие, - решила проблему кадровичка. – Вне конкурса примут! С такой фамилией."

…И для Вики начался настоящий ад. Работать приходилось за двоих, и Вика едва справлялась. Писательская внучка приходила на работу когда вздумается, чаще всего – к обеду. Садилась за стол и принималась красить ногти, накладывая слой за слоем перламутровый и розовый лак. (Запах в комнате стоял невыносимый, но Вика молчала).
Потом Алла шла в буфет – пить кофе и строить глазки всем мужчинам моложе 50. Потом листала журналы, а когда и это ей надоедало, обзванивала подружек: «Ирка, привет! Ну как ты, где работаешь?.. А я в «Современнике» пашу, редактором… Что?.. Тяжело? – Нет, нисколько мне не тяжело, все тип-топ! Все говорят, я прирожденный редактор, дедушкины гены по наследству передались. И зачем пять лет в институте учиться, не понимаю!»

Не понимала Алла многого. Она даже писала с грамматическими ошибками. Вика вспомнила институт, где два года шел курс «Современный русский язык» (совсем не тот, что учат в школе, а гораздо, гораздо сложнее…), и еще три года они раз в полугодие писали диктант – повышенной сложности, вместо зачета.
 Диктантов боялись все. За три ошибки (любых, включая пунктуацию) полагалась оценка «удовлетворительно» с обязательной пересдачей диктанта. За четыре ошибки ставили «неуд» и исключали из института.
 Ребят на факультете было мало, они учились в основном на ХТОПе – художественно-техническое оформление печатной продукции, говоря человеческим языком - художники-иллюстраторы. На редакционно-издательском факультете их было всего семеро, а к пятому курсу остались одни девчонки – и все из-за  проклятых диктантов! Последних четверых ребят отчислили на четвертом курсе – к ужасу всего факультета. Вот какое значение придавалось грамотности будущих редакторов и журналистов.

Писательская внучка не утруждала себя работой и развлекалась, вписывая в красивый, с золотыми уголками, ежедневник свои неотложные и важные дела. Как-то ежедневник остался лежать раскрытым на ее столе, Вика из любопытства в него заглянула – и ужаснулась. В ежедневнике значилось: «16-го позванить Юле. Идем в Илюзион на «Земленичную поляну». 20-го – иду на вечер Марка Лисицкого закадрить его племяника. Юльку не возьму пойду луче с Иркой».
Читать дальше Вика не стала…

Работать Алла не любила. Когда Вика в десятый раз принималась объяснять ей обязанности младшего редактора (кстати, несложные и ничего общего с редактированием не имеющие), Алла обижалась и принимала оскорбленный вид:
- Ну знаю я, знаю! Что ты ко мне привязалась!
 - Ну, если знаешь, почему же не делаешь? – не отступалась Вика.
 – Если тебе не нравится, как я работаю, делай тогда сама! – вспыхнула Алла и вышла из комнаты.

А через час Вику вызвали к начальнику.
 – Ну, что там у вас с Аллочкой? Ты ей создаешь невыносимые условия. Она уже плачет от тебя! Нельзя же так на нее давить! Ты последи за собой. Помягче, Виктория, помягче…
Вика не поверила услышанному.

- Я?… создаю невыносимые условия? Это она мне создает невыносимые условия! Да она вообще неграмотная! Не хочет работать, да и не может! Я все за нее делаю, работаю за двоих, а Вы…
- И правильно! Ты и должна работать! – остановил разошедшуюся Вику начальник. – А обижать внучку Корягина мы тебе не позволим! Тебе что велели? Учить ее работать! Не можешь научить, делай сама. Это твои проблемы. В общем, так, Виктория. Еще одна жалоба – и будем решать вопрос о твоей работе в издательстве.

Вика вернулась от начальника с пылающими щеками. Алла торжествующе улыбалась. На столе перед ней лежал толстый каталог фирмы «Эйвон», над которым Алла усердно «работала» с самого утра. «Это твои проблемы» - сказал Вике начальник. С проблемой по имени Алла Корягина ей, пожалуй, не справиться, - поняла Вика. И пошла в отдел кадров.

- Переведите обратно в корректорскую, - кусая губы, попросила Вика.
- Ну, милочка, тебе не угодишь: то она в редакторы хочет, то в корректоры… - выговорила ей инспектор по кадрам голосом учительницы, распекающей нерадивого ученика. И Вика вернулась в корректорскую. «Теперь уже навсегда» - тоскливо думала Вика.

Но она ошибалась. Из «Современника» пришлось уйти через два года, – когда у мамы отнялись ноги. Они болели с самого детства, которое пришлось на военные годы. Маме было семь лет, когда в бомбоубежище, в котором ее семья пережидала воздушную тревогу, попала бомба – и их завалило.
Мама осталась жива, но с того времени плохо слышала, и у нее сильно болели ноги. Потом боль отступила, но глухота осталась. И вот теперь, почти через полвека после войны, мамины ноги вдруг отказались ей служить. Врачи говорили, что со временем паралич «отпустит» и она сможет ходить. – И отводили глаза. Врачи ведь не боги…

- Держись, дочка! – сказал тогда Вике отец. – Мы-то с тобой на ногах. Справимся! А мама…ничего, купим ей коляску и будет разъезжать на ней – в лучшем виде!
И ушел в ванную. Вика стояла под дверью. Сквозь шум льющейся воды из-за двери слышались рыдания, и Вике стало страшно.

…Через год мама передвигалась по квартире на костылях, волоча за собой непослушные ноги. Дальше дело не шло, хотя Вика ухаживала за мамой изо всех сил: натирала лечебным бальзамом, утром и вечером делала массаж (пришлось записаться на курсы и, выложив немаленькую сумму, научиться всем приемам и премудростям массажа…). Она готовила витаминные салаты, бегала по аптекам в поисках лекарств и даже научилась делать уколы… Вика билась за мамино здоровье, отец вкалывал на двух работах и надолго уезжал в Ленинград, в командировки.

Вика с тревогой вглядывалась в его постаревшее за этот тяжелый год лицо… Отца было жалко. Сама Вика теперь работала сдельно – брала на дом корректуру из того же «Современника». Вика сидела над корректурой до поздней ночи, но платили ей до смешного мало. Жили на заработки отца. «Бедный папа, - думала Вика, – работаешь один за троих… Надолго ли тебя хватит?»

Отца «хватило» на один год. А через год он уехал в Ленинград. Насовсем.
- Ты должна меня понять, - сказал Вике отец. – Я мужчина. Я жить хочу, чтобы была нормальная семья. А мама, понимаешь… Это теперь на всю жизнь. А в Ленинграде у меня сын. Ему уже год, ему нужен отец. И я решил жить с ним и с его матерью… А тебе бы хотелось, чтобы я про жил всю жизнь с инвалидом? – И, не дождавшись от дочери ответа, вдруг закричал ей в лицо. – Я и жил-то с ней из-за тебя! Ты взрослая уже, у тебя теперь своя жизнь, а у меня будет своя!

- А у мамы? – разлепила сведенные  губы Вика. – У мамы – какая будет жизнь?
Отец задумался.
– Ну… есть специальные интернаты для инвалидов. Там о них заботятся. Ты в собес сходи, скажи, что работаешь, что ухаживать за ней некому. А ты ее будешь навещать. И не смотри на меня так! Это не тюрьма, туда пускают… посетителей.

Отец все говорил, говорил, и каждое его слово хлестало Вику как плеть...
Маленькую Вику никогда не наказывали. Даже когда заслуживала. Отец садился с ней рядом и объяснял, почему не следует делать то-то и то-то. Объяснял терпеливо, обстоятельно, приводил примеры, убеждая упрямую дочь.
 Вику даже в угол никогда не ставили - отец не позволял! Он так любил ее, так боялся обидеть, оттолкнуть от себя… За что же – теперь?! Вике хотелось его спросить, за что. Но она не спросила. И молча обняла отца, прощаясь.

- Доченька моя, хорошая моя! Я напишу… я буду часто писать. И ты поймешь когда-нибудь… - целуя Вику в мокрые щеки, бормотал отец.
 Вика понимала только одно: отца у нее больше не будет! – не будет папы, не будет детства. Все это будет теперь в Ленинграде, у маленького мальчика – ее сводного брата, с которым она никогда не увидится.

«Понять» отца Вика так и не смогла. – Не отвечала на письма. Отсылала обратно в Ленинград денежные переводы. Из «Современника» пришлось уйти: зарплаты корректора на двоих не хватало. И для Вики началась новая жизнь: без отца.

Отец объявился через десять лет. Прислал письмо на старый адрес, и новые жильцы переслали его Вике. Отец писал, что остался один – молодая жена уехала в Мурманск, с новым мужем. Сына она увезла с собой. Отцу написала, что подала документы на развод, что не имеет к нему никаких претензий и ребенка вырастит сама.
Объяснялось все просто: отец к тому времени был серьезно болен, лежал. А кому же понравится жить с больным? Вот она и уехала. Теперь он – один в трехкомнатной квартире. И если Вика захочет, она может переехать к нему. Будет за ним ухаживать, уточнял обстоятельный отец. Если Вика согласится – квартиру отец перепишет на нее.
"Подумай, дочка, и напиши, когда приедешь. Я ведь тебя вырастил, неужели ты захочешь, чтобы за мной ухаживали чужие люди? Да и квартира вам с мамой пригодится. Не захочешь жить в Ленинграде, продашь, жилье теперь в цене. А мне уже недолго осталось. Врачи говорят, года три протяну…"

Вика долго сидела и гладила пальцами конверт, которого касались папины руки.
Потом опомнилась, и отругала себя: разнюнилась, попалась на удочку, пожалела… А он нас с мамой не пожалел… Вот и сейчас думает только о себе! Ведь так, папа? Что ж ты сыну квартиру не завещал? Потому что он маленький и ухаживать за тобой не может? Молодец! Все рассчитал, все продумал…

В комнату заглянула мама – она уже ходила с палочкой, без костылей. И до магазина могла дойти, и до рынка. Смеялась – врачи-то как в воду глядели! Вот – хожу! Услышав о предложении отца, мама задумалась. Может, Вике поехать? Все же – ленинградская квартира! (Они с мамой к тому времени жили в маленькой смежной «двушке» в подмосковном Щелково: московскую квартиру пришлось продать, когда Вика осталась без работы).

- А как же ты? У тебя же сердце больное, как ты будешь без меня? – спросила Вика.
- Да ничего... Ну, вызову скорую, если прихватит. Ничего… Поезжай, дочка. В Ленинграде будешь жить, там – театры, музеи… Ты ж у меня театралка!
- Никогда! Никогда я тебя не брошу!

И Вика написала отцу письмо.
Одно-единственное: «Здравствуй, папа. Спасибо за приглашение, но приехать не смогу. Может, тебе лучше переехать в специальный интернат? Помнишь, ты хотел, чтобы мама там жила? Есть же в Ленинграде такие интернаты, и хосписы есть. И не надо бояться: это ведь не тюрьма, там лечат, и посетителей пускают. Если они захотят к тебе приехать. А можешь продать квартиру и нанять сиделку. Я не хочу тебе больше писать, надеюсь, что и ты не будешь меня больше беспокоить. Прощай. Вика».

Узнав о решении дочери, мама огорчилась.
 – Жила бы в Ленинграде, а я бы здесь. Ленинград не Магадан, приезжала бы ко мне… Я так-то здорова, только сердце… Что ж ты из-за меня от квартиры отказалась…

- Ну что ты заладила: квартира! Не нужна мне его квартира. Мне ничего не надо от него, мама! У нас с тобой все хорошо... 
Вика так и думала, что все у них хорошо, и так будет – долго-долго. Всегда. Может, это и есть счастье…

 Вспоминая эти годы, Вика понимала, что это и было – счастье. Счастье ведь бывает разным. У Вики было такое – когда мама поправилась, встала на ноги. А она не понимала тогда, что это счастье, и все ждала чего-то…

И вот теперь «счастьем» была эта работа в собесе, на полставки, в часе езды от дома. Потому что мамины ноги отказали совсем: из больницы ее привезли на каталке.

 – А как же твоя работа, как же твоя журналистика? Ты же не сможешь там… - слабо возражала мама. Вика заставила себя улыбнуться.
– Ничего страшного, поработаю пока в пенсионном фонде. Вот поправишься, встанешь на ноги, вернусь тогда в издательство, или в газету устроюсь, корреспондентом, меня везде возьмут, - увлеченно врала матери Вика. – Ты только делай упражнения, как врач велел, и обязательно поправишься!
 – Я встану, обязательно встану! – уверяла мама, и обе знали, что это неправда.

Платили в собесе копейки, в издательстве Вика получала гораздо больше и привыкла каждую неделю ходить на выставки и театральные премьеры, а отпуск проводила на море. Теперь о море пришлось забыть.
В издательстве Вика общалась с интересными, незаурядными людьми – писателями, художниками, переводчиками… Да и с коллегами «по цеху» было о чем поговорить. На новой работе был совсем иной «контингент». Здесь любили бразильские сериалы и обсуждали до хрипоты телевизионное ток-шоу «Что, где, когда» (по мнению Вики, постановочное и довольно примитивное), а театрам предпочитали магазины.

- А на журфаке чему учат? Какие там предметы? – спросили Вику.
– Не предметы, а дисциплины. Лингвистика, история искусств, логика, эстетика, философия, современный русский… - перечисляла Вика, но ее остановили вопросом:
- А русский-то зачем, у вас там что, неграмотные все?
Вика улыбнулась:
- Да это не тот русский, не школьный.
– У вас там все «не то», сплошная заумь, в жизни не пригодится! – подвели итог сотрудники. Спорить с ними Вика не стала: зачем?..

Викиным теперешним сотрудникам не нужна была этика (которую они путали с эстетикой), они не интересовались живописью, никогда не были в консерватории, не читали даже знаменитую «Монахиню» Дени Дидро (Вика как-то обмолвилась, и ее подняли на смех: читаешь всякую дрянь, покупала бы лучше любовные романы, там такие сексуальные сцены, зашибись!), а в существование второго тома «Мертвых душ», который Вика обожала и над которым смеялась до слез, вообще не поверили:

«Гоголь его сжег, это в учебнике написано. Ты даже этого не знаешь… А еще журналистка!» Вика пыталась сказать, что второй том существует, что он восстановлен, и можно взять в любой библиотеке… Но никто ей не поверил. Она словно оказалась в вакууме, где нечем было дышать, нечем было жить.
Вместо живых людей ей приходилось работать с пенсионными делами. Дела стояли на полках – и молчали. А ей так хотелось общения! И когда выдавалась свободная минутка – то есть все было подобрано по журналам и расставлено по полкам – Вика наугад брала с полки пенсионное дело и погружалась в чтение.
 Иногда попадались интересные дела… И однажды Вика прочитала на обложке знакомую фамилию: «Петерсон Ирма Генриховна. Пенсия по случаю потери кормильца на ребенка Косова Константина Сергеевича». Адрес Вика помнила наизусть…

С Ирмой они учились на одном курсе, хотя она была старше Вики на десять лет. И вот – пенсия на ребенка, их с Сережей сына! Но почему она до сих пор Петерсон? Почему не Косова? И что за пенсия такая – по случаю потери кормильца?
На Вику нахлынули воспоминания…

На редакционно-издательском факультете отделения журналистики их было семеро – восемнадцатилетних, поступивших в вуз после окончания школы. Все остальные были гораздо старше, успели окончить полиграфический техникум и имели за спиной несколько лет работы в издательствах, журналах, газетах.

 Маленький кружок Викиных ровесников как-то сразу сплотился и сдружился. Исключая Ирму. Она была немногим старше их, но не настолько, чтобы отнести ее к разряду «тетенек», как они прозвали студенток возрасте от двадцати трех до тридцати. А как еще их было называть вчерашним школьницам? Между ними была пропасть: в двадцать три года они уже окончат институт, а этим под тридцать, а туда же – первокурсницы!

Ирму приняли в свой круг безоговорочно. – Сколько тебе? Девятнадцать? Двадцать? Двадцать один?.. – Двадцать один, подтвердила Ирма, усмехнувшись, и ее усмешка девчонкам показалась высокомерной, как и сама Ирма.

Надменная, как английская королева, и изящная, как фарфоровая статуэтка, Ирма знала себе цену, хотя ничем не подчеркивала своего превосходства. Впрочем, его и не нужно было подчеркивать…
В компанию ее приняли, но дружить с ней не получалось ни у кого, кроме Вики.

Уже тем она отличалась от них – наивных и восторженных первокурсниц, ничего еще не пробовавших в жизни, что была замужем. Точнее, собиралась замуж (в их компании – еще никто не собирался!). И с удовольствием делилась подробностями личной жизни. – Мой Сережа… Мы с Сережей… Сереже не нравится это платье, и я его больше не надену… - рассказывала Ирма.
Сережа был для Ирмы средоточием жизни, и она ни от кого не скрывала, что у них с Сережей – «отношения». Это во-вторых. А во-первых, Ирма была хороша собой, да что там хороша, - очаровательна! Худенькая, легкая, изящная, как фарфоровая балеринка из старинной табакерки, она обладала к тому же необычной внешностью: огромные, в пол-лица, глаза, капризно изогнутые губы, как-то не вяжущиеся с чертами ее полудетского лица, и длинные иссиня-черные волосы (Вика знала секрет: Ирма красила волосы …штемпельной краской. Обыкновенной штемпельной краской для печатей, которая продается в канцтоварах, восемь копеек пузырек. «Она хорошо держится, только под дождем нельзя, и я всегда зонтик таскаю! Зато цвет офигенный! Скажешь кому-нибудь – тебе не жить» – пообещала Ирма Вике).

- У тебя фигура просто класс! – восхищались девчонки. – Ты, может, гимнастикой занималась?
- Танцами, но это так, непрофессионально. Это хобби. – отмахнулась от расспросов Ирма.
Вика знала, что – не хобби. Ирму отчислили из выпускного класса хореографического училища, что-то там у нее случилось с ногами, стало больно – от резких движений. Ирма никому не говорила, занималась через боль, но ее направили ко врачу… Рентгеновский снимок показал воспаление сустава, и Ирму отчислили «за профнепригодность». Об этом знала только Вика – одна из всего курса.

Откровенность Ирмы объяснялась просто: они с Викой жили на одной улице, через два дома друг от друга. Это было удобным для обеих: когда Вика болела, Ирма приносила ей тетради с лекциями, и Вика переписывала (иначе было нельзя, на экзаменах их «гоняли» по лекционному материалу, спрашивали все до мельчайших подробностей!), а Ирма сидела, помешивая ложечкой кофе.
Кофе в Викиной семье всегда подавали с пирожными. Вот и сейчас на столе перед Ирмой стояла тарелочка с эклерами (Викина мама пекла их сама, у нее они получались лучше ресторанных!). Но Ирма к пирожным не притрагивалась, пила только кофе.

- Не любишь? – огорченно спросила Вика. – А какие любишь, корзиночки? или наполеоны? Я – все люблю!
- Не знаю… - пожала плечами Ирма. – Я от пирожных отвыкла давно, столько лет было нельзя (вот тогда – хотелось), а теперь можно, а почему-то не хочется. И ты не увлекайся, подруга, в них знаешь сколько калорий! Вика ее не поняла – она в свои восемнадцать уминала все подряд…

Вика любила эти посиделки с Ирмой: они рассказывали друг другу обо всем, делились самым сокровенным, не боясь, что об этом станет известно в институте: обе умели хранить чужие тайны.
Вика побывала у Ирмы дома и познакомилась с ее мамой, Виолеттой Германовной – чопорной, холодно-вежливой дамой, словно сошедшей со страниц старых дореволюционных журналов, которые Вика любила листать, сидя в читальном зале Исторической библиотеки, где они собирали материал для курсовых по русской литературе…

- Мама у меня – полька, - объяснила Вике Ирма. – А у отца намешано всяких кровей: латыши, поляки, австрийцы… Он с 1909-го года, на десять лет старше мамы, и она во всем его слушалась, даже когда он был не прав. ("Девять плюс десять это будет 1919-й год, а сейчас у нас 1979-й – соображала Вика. Значит, Виолетте Германовне шестьдесят. Никогда бы не подумала!")

- Значит, ты поздний ребенок. Тебя мама в сорок лет родила?
- Почему поздний? И не в сорок, а в тридцать три. В тридцать три – это поздно? – простодушно ответила Ирма. И – попалась!
- Так значит, тебе… двадцать восемь?!
- А что, не тяну? – улыбнулась Ирма.
 – Не тянешь, - выдохнула Вика. – Ты и на двадцать не тянешь! И как это у тебя получается…
- Я по жизни такая, - рассмеялась Ирма. – Поймала ты меня, подруга…
- А отец… ушел от вас?
- Папа умер два года назад.
-Прости, - сказала Вика.
 – Ничего. Вообще у меня… с родителями сложные отношения.

Ирма каждую зиму болела ангиной, и Вика стала в их доме частым гостем. К ее приходу Виолетта Германовна накрывала в комнате дочери маленький столик – и исчезала.
 На столике в изящных вазочках – абрикосовое варенье и Викино любимое курабье. Сливки в нарядном сливочнике. Серебряные витые ложечки. Чашки из тонкого фарфора, похожие на драгоценные цветы… Все в этом доме было словно из прошлого века! Особенно нравились Вике салфетки с затейливой ручной вышивкой «ришелье». –

-Сколько же труда вложено! – восхищалась Вика. – Это мама твоя вышивала?
- Мама. А это – я! – Ирма распахнула дверцы шкафа, и перед изумленной Викой предстало расшитое блестками старинное бальное платье.

- Это что, настоящее? Красота какая! А куда же в нем? Его же никуда не наденешь!
- А это мы в училище устраивали вечера… У вас в школе были вечера?

– Да-ааа…(Вика не любила вспоминать о школьных вечерах, с подвыпившими развязными мальчишками и непременной потасовкой в конце…). – Ну, вот и у нас были… Мы с девчонками шили платья, ну, то есть, платья брали в костюмерной и расшивали блестками, бусами…И танцевали менуэты. Весело было! – вздохнула Ирма.

- Менуэты – это как? Покажи! – потребовала Вика, и Ирма, встав с кровати, неуловимым движением выпрямила спину, присела в изящном реверансе (Вике на миг показалось, что на ней не длинная ночная сорочка, а бальное платье!) – и нырнула обратно в постель.

 – Все, хватит с тебя. Я болею… По телевизору посмотришь, на «Культуре» - безапелляционно заявила подруге Ирма. Вика вздохнула: «Здорово!».
- Да… Танцевали менуэты, мазурки… И к каждому вечеру – новые платья! Мальчишки тоже изощрялись как могли: парики, камзолы…  туфли с золотыми пряжками – вспоминала Ирма.
- А померить можно? – попросила Вика.
- А ты влезешь? Я и то в него теперь не влезаю... Если только выдохнуть?
- А ты выдохни! – загорелась Вика. Ирма влезла в платье «на выдохе», и Вика торопливо застегивала многочисленные крючки на спине. Платье сверкало, блестело и переливалось в огнях хрустальной люстры.
 – "Света должно быть много! - предупредила Ирма, и они зажгли все: люстру, торшер настольную лампу и бра…
 И в сиянии света, отражаясь в огромном стенном зеркале, перед Викой предстала спящая красавица. Или это была – Жизель?

Пока Вика думала, спящая красавица стала красной, как помидор, и молча показала Вике – расстегни! Вика возилась с крючками, которые никак не желали расстегиваться, Ирма нетерпеливо топала ногой: она была уже багровой…

- Фу-у-у-у! – выдохнула Ирма. – Я думала, задохнусь! Вдохнуть-то нельзя, боюсь, по швам треснет, я ведь не такая, как тогда была. Поправилась! С твоих эклеров…
Вика взглянула на красную и сердитую Ирму, которая стала самой собой, а минуту назад была спящей красавицей. На выдохе. – И обе прыснули…

У Ирмы был хронический насморк, и на лекциях она шмыгала носом, как маленькая. Весь «молодняк» дружной компанией сидел во втором ряду (в партере, как выражалась Ирма), и всякий раз, когда Ирма утыкалась в носовой платок, преподаватель не мог удержаться от улыбки: уж очень комично она выглядела – в стильном макияже и с сопливым носом.

Ты почему шапку не носишь? И колготки под джинсы не надеваешь!- накинулась на нее Вика. – А… - отмахнулась Ирма, - не люблю. Все равно ангину подцеплю, я вечно цепляю. Меня родители в детстве закаляли, - объяснила Ирма Вике. – И я всегда ходила в соплях. Врачи говорят, у меня стенка горла стала такая тонкая, что даже горло полоскать нельзя, можно только персиковое масло закапывать, как грудному младенцу.

- Как это – закаляли? – недоумевала Вика.
- Да так... Я слабенькая родилась, вот они и решили – закалять. У меня даже зимнего пальто не было, всю зиму в лыжной куртке ходила… Папа говорил, нечего ее кутать,  больше двигаться будет. Движение – это жизнь... А сам в дубленке!

- А мама, как же твоя мама позволяла?
- Ой, она меня еще ругала! Замерзла, значит – плелась нога за ногу, бежала бы бегом – согрелась. А нас в училище знаешь как «гоняли»! – С утра до вечера… Иду вечером домой, ноги будто не мои, побежишь тут бегом. А до метро не близко! Сколько себя помню, вечно у меня то насморк, то горло... А коленки знаешь как замерзали! Я их вообще не чувствовала. Зато в кармане всегда носовой платочек с кружевами – сопли вытирать! Мамочка не забывала класть, заботилась, вышивала…

- А как же ты?…
 - Жива, как видишь, - усмехнулась Ирма. – Зато температуру легко переношу, привыкла!

Больше Вика вопросов не задавала. Виолетту Германовну она возненавидела так же сильно, как любила Ирму – заносчивую, высокомерную гордячку Ирму, которую невзлюбил весь факультет, что, впрочем, нисколько ее не смущало…

Как-то зимой Ирма схватила воспаление легких, и ее положили в больницу. Вика поехала к ней (адрес больницы ей дала Виолетта Германовна, ехать было далеко – в Сокольники, о чем ей тоже сообщила заботливая мама Ирмы). Увидев Ирму, Вика по-настоящему испугалась: от подруги осталась одна тень. Она уже шла на поправку, когда ей назначили физиотерапию, а это в главном корпусе, объяснила Ирма. Больничные корпуса соединялись между собой переходами. Переходы были длинные, и по ним приходилось долго идти, а идти ей было тяжело. По улице – гораздо ближе, и свежим воздухом дышать полезно, решила Ирма. И – с температурой – ходила каждый день на процедуры, до главного корпуса и обратно, набросив на плечи пальто. И заболела еще тяжелей, чем раньше. Кашляла она непрерывно…

- Это ничего, все бы – ничего, я вытерплю, вот только температура держится – тридцать девять и три, уже две недели не опускается, я так устала от нее! – пожаловалась Ирма, не любившая жаловаться. И Вика испугалась. – А что же твоя мама, с врачом говорила?
- А что – мама? Говорит, что я сама виновата, простудилась где-то на сквозняке, вот и лежи теперь, лечись. Говорит, что ж я могу сделать, если ты такая доходяга… Я не люблю, когда она приезжает. Привезет всего… заботливая, сволочь!

Вика с тревогой смотрела на Ирму. Теперь, пожалуй, она и без выдоха сможет надеть платье для менуэтов… Вика крепко поцеловала подругу в щеку. Щека была очень горячей.

Приехав домой, Вика с порога бросилась к телефону. – Это издательство «Наука»? У вас работает Сережа Косов, только я не знаю, в какой редакции... Могу я узнать его телефон? Мне очень надо!». Вам Сергея Рудольфовича? – подобострастно переспросили в трубке, - соединяю.

- Сережа! Ты знаешь, что Ирма в больнице? Что ей очень плохо! И никому нет до нее дела! – закричала Вика в телефонную трубку. – Сделай что-нибудь, Сережа! Поговори с врачом, может, ее в другую больницу перевести, а здесь ей только хуже стало, а Виолетте наплевать!»
- Как в больнице?! В какой? Адрес, адрес больницы давай! – заорал Сергей Рудольфович. – И не реви! Все будет хорошо, я тебе обещаю. Я уже еду! – И первый повесил трубку.
И Вика ему поверила: теперь все будет хорошо…

В институте Ирма появилась через месяц – бледная, с огромными глазами на похудевшем лице, все такая же неприступно красивая. В перерыве ее обступили однокурсницы. – Ну, как ты? Что с тобой было-то? А похудела как! Одни косточки! Досталось тебе… - жалели Ирму девчонки.

- Да вот, от воспаления легких лечили, - рассказывала Ирма. - А у меня от лекарства отек легких начался. А никто и не знал. Если бы не Сережа, я бы умерла, наверное, в этой больнице. Кашель был страшенный и температура под сорок, и не опускалась… Сережа приехал и потребовал сделать повторные снимки. Тогда и выяснилось, что у меня не воспаление, а отек! Сережа с главврачом поругался и из больницы меня забрал. На руках до машины нес, я идти уже не могла. Увез меня к себе и сам уколы делал…. Сережа меня спас – закончила Ирма.

Она говорила без своего всегдашнего высокомерия, просто и без эмоций рассказывая о том, как чуть не умерла в Сокольнической больнице и как Сережа ее спас. (Вовремя Вика ему позвонила! А Виолетта Германовна почему не позвонила, почему она ничего не сделала для дочери? )

- А что же твоя мама? Переживала, наверное, с ума сходила!
- Ну, мама… не переживала. Она и не знала ничего, я ей вообще не говорила, сказала только, что меня выписали и что я поживу пока у Сережи, вот и все. Она не возражала.
Девчонки сраженно молчали…

- Когда же вы поженитесь с твоим Сережей? – спрашивали Ирму.
- Сережа тоже пристает, когда да когда… А зачем? Разве штамп в паспорте что-то меняет? Сережа меня любит, и больше мне ничего не надо.

В то время «гражданские» браки не были так «популярны», как сейчас. И назывались иначе – с определенным эмоциональным негативом, - сожительством. А гражданский муж именовался сожителем, что в сущности верно. Это считалось неприличным, особенно если тебе восемнадцать лет. Или двадцать один, как Ирме. Брак должен быть официальным, со штампом в паспорте, даже если он «ничего не меняет».

Однокурсницы очень удивились бы, если бы узнали, что Ирме не двадцать один, а двадцать восемь (хотя выглядела она на восемнадцать!). Об этом знала одна Вика – из всего курса. Их с Ирмой дружбу осуждали. Вике пытались открыть на Ирму глаза.

– Посмотри, с кем ты! Она же никого не любит, только себя. И своего Сережу. И чего, дураки, не женятся? Все у нее не как у людей: замуж она, видите ли, не хочет! С мамой хочет жить. Ну, ты и подругу себе нашла! С ней же не пойдешь никуда: все на нее будут пялиться, а на тебя никто и не взглянет! Ей в театральном учиться, а не на журфаке! А самомнение какое… Как ты с ней ладишь, с ней же никто не может…

О том, как она «ладила» с Ирмой, Вика никому не рассказывала (девчонки и не догадывались, как много они «потеряли»…). Из института они всегда возвращались вместе: пешком по Садовому кольцу – до метро, потом до Ярославского вокзала, потом на электричке, и еще на автобусе... По дороге болтали обо всем на свете, и им было весело.

Как-то раз они обсуждали какой-то фильм – как всегда, «с пылом-жаром», взаимными обвинениями и пререканиями (по-другому у них не получалось: обе были завзятыми спорщицами и за дорогу успевали несколько раз поссориться и помириться).
Электричка отправлялась через три минуты, и они решили пройти по платформе до первого вагона.
 Занятия на вечернем факультете кончались поздно, поезда в это время шли полупустые, в первом и в последнем вагонах еще сидели пассажиры, в остальных – никого. Они с Ирмой решили, что успеют дойти по платформе до первого вагона (идти по пустым вагонам было страшно, да и небезопасно), но не успели.

Вдруг с грохотом закрылись двери, и электричка уехала. А они остались! Им пришлось возвращаться (а ведь почти уже дошли!), переходить на другую платформу и ждать следующего поезда. Они шли по скользкой, обледеневшей платформе, и ветер больно стегал по лицу колючими льдинками. Вика была уверена, что Ирма ее убьет: она не на шутку разозлилась и ругалась по-настоящему, как пьяный грузчик, и мужчины качали головами и восхищенно смотрели ей вслед. – "Во загибает девчонка! Семиэтажным, я такого не слыхал!"
Ирма «отводила душу», склоняя электричку по всем падежам, но как-то так получалось, что во всем была виновата Вика. Как всегда. Вике стало смешно.

- Ты же сама сказала, пойдем до первого вагона, успеем! – напомнила она подруге.
– Я? – удивилась Ирма.
- Ну не я же! Я в последний вагон хотела, холодно же – идти, а ты…
- Ну да. А я говорю, добежим, успеем… И ведь почти дошли! Вот же, сука…
- Кто сука? – не поняла Вика.
- Да электричка, говорю же! Уехала, сука, а мы стоим, как две дурынды...

- Дурищи! Не дурынды, а дурищи! Ты только послушай, как звучит: дурр-ри-щща! – предложила «свой вариант» Вика и тоненько залилась: хи-хи-хи! Ирма звонко вторила подруге. Они стояли на полупустой вечерней платформе и умирали со смеху.
Между тем красный семафор сменился зеленым, и вторая электричка… уехала без них!

Они погрозили электричке кулаком – и долго хохотали, корчась от смеха и вцепившись друг в друга, чтобы не упасть…
Отсмеявшись, Ирма извлекла из кармана изящный кружевной платочек и решительно в него высморкалась. Вика вспомнила Виолетту Германовну и тоненько заблеяла: и-и-и-и-и. – Перестань! Да зз-замолчи ты! – рыдающим голосом выкрикнула Ирма. Больше она не могла говорить: Ирму душил смех…

С Ирмой Вике было интересно. Она забывала, что Ирме двадцать восемь лет, да и сама Ирма об этом не помнила и развлекалась «на всю катушку». Они ездили в ЦПКиО имени Горького кататься на аттракционах, и сорок минут простояли в очереди на «американские горки» - чтобы за семь минут «свободного падения» и головокружительных сумасшедших виражей наораться до хрипоты и перепугаться до смерти.
 После чего у обеих две недели не сходили синяки от железных бортов вагончика, на лекциях они  переглядывались и хихикали, и никто не мог понять, отчего им смешно…

Они катались по Москве-реке на речном трамвайчике и плевали с кормы по ветру: кто дальше плюнет, тот выиграл. Ирма веселилась, как 16-летняя девчонка, словно хотела возвратить недоигранное детство. Они были такими разными, и все же очень подходили друг другу.
 Вике льстило, что самолюбивая надменная Ирма, какой знали ее однокурсники, с Викой наедине становилась совсем другой. Ирма же нашла в подруге отзывчивого, не оценивающего и не осуждающего ее собеседника. Вика ее понимала и не пыталась перевоспитывать, и Ирму это устраивало…

Однокурсницы терялись в догадках: как они уживаются – скромная, застенчивая Вика и раскованная (вернее – разнузданная) ослепительная красавица Ирма с ее вечной издевательской усмешкой по любому поводу. На экзамене, если Ирма не могла ответить – и преподаватель, полнясь праведным гневом, распекал ее на всю аудиторию, Ирма «держала улыбку», доводя профессора до тихой истерики. Это она умела!
– Я забыла… Ну, простите меня. Я три ночи не спала, к экзамену готовилась. У нас в издательстве аврал, мне даже учебный отпуск не дали… Весь день работаю, как проклятая, а по ночам над учебниками сижу... Лучшее время для усвоения материала! Я даже похудела! – Тут Ирма вставала и высоко поднимала юбку, открывая стройные ножки – дабы профессор мог лицезреть, как она похудела… Профессор краснел и ставил ей «удовлетворительно».

- Нахалка! Юбку не постеснялась задрать по самое некуда, и не покраснела даже! – осуждали выходку Ирмы однокурсницы.

Вика прощала подруге все. За вздорным характером и издевательской усмешкой по любому поводу Вика видела бесконечно одинокую душу, которой досталось от жизни немало синяков, и она изо всех сил старалась этого не показать. Ирму никто никогда не жалел, и она терпеть не могла сочувствия, когда, как она выражалась, «в ботинках лезли в душу». ("Отучили" - призналась она как-то Вике).

До окончания хореографического училища оставалось полгода, когда ее отчислили по болезни. Ирме пришлось учиться в «нормальной» (по определению Ирмы) школе, и для нее начался настоящий ад.
 – Знаешь, нас в училище по сокращенной программе учили, у нас ни алгебры не было, ни геометрии… а по остальному бегом-кувырком! Главное, чтобы по спецпредмету были хорошие оценки, за двойку – отчислят.
С  общеобразовательными так вообще не напрягались. Да и когда уроки учить, мы же с утра до вечера занимались… Так что когда меня исключили, родителям пришлось нанимать репетитора.
 И все равно я в восьмом классе два года просидела… Школу еле-еле закончила, а как экзамены сдавала – вспоминать не хочется. Даже похудела! Спрашивают меня по истории про съезды КПСС, да в каком году… А я молчу, как партизан. - "А в каком году была Великая Октябрьская революция?"
Я говорю, точно не помню, кажется, в 1914-м. Они улыбаются.
Или в 1941-м? (Вика ужаснулась). Они улыбаться перестали и смотрят как-то  странно, а я не помню. Ну, не знаю я!
-"А в каком месяце?"
Ну, это я, слава  богу, знаю, кто ж не знает - Октябрьская, значит, в октябре! (Вика представила, как Ирма это говорила, и героически старалась оставаться серьёзной)
Ну, я им говорю - "Революция была в октябре"... Что ты закатываешься-то! Они тоже как ненормальные смеялись,потом поставили тройку, из жалости. И по остальным предметам так же… Ты только в институте никому не говори! Я со стыда сгорю.

Школу Ирма окончила с единственной пятеркой – по литературе, и Вика ее за это уважала. Еще уважала за то, что Ирма работала редактором, да не где-нибудь, а в солидном издательстве! Еще – за то, что в двадцать восемь лет поступила в институт, а это не каждый сможет!

Вика знала, что в «Науку» Ирму устроил Сережа, и он же выхлопотал ей от издательства направление в институт. Ирму приняли, она была «целевая» студентка. А Вика поступила сама, пройдя чудовищный конкурс – 28 человек на место. Все Викины ровесницы работали машинистками и корректорами, а Ирма – редактором! И Вика гордилась подругой. Не бросила Ирма и танцы –  занималась в клубе современного бального танца.

 – А как же ноги, не болят? – удивлялась Вика.
 – Да там нагрузки почти никакой, с чего им болеть!
- По три часа танцевать – это не нагрузка? – недоумевала Вика. Ирма только усмехалась.
 – Скажешь тоже, танцевать! Какие там танцы… А хочешь, приходи, - загорелась Ирма. – Научишься чувствовать свое тело, управлять им научишься, а то ходишь как пингвин. Тебе понравится!

Но Вика работала и четыре вечера в неделю ездила на лекции в институт: с 18-00 до 21-20. Потом полтора часа до дома, утром опять на работу, а в воскресенье – в библиотеку, курсовые писать… Когда же Ирма успевает?
- А я с работы ухожу, Сережа всегда меня отпускает, он знает, как я люблю танцевать.
- Так Сережа твой начальник? – осенило Вику. – Завредакцией! – с гордостью ответила Ирма.

Такой молодой, а ужезавред! – рассказывала Вика однокурсницам… Сережу хотелось увидеть всему факультету.

И вот – окончен первый курс! Это событие их дружная, теперь уже 19-летняя компания отмечала в кафе-мороженом «Космос». Они заказали по две порции мороженого, фирменный кофе со взбитыми сливками и коктейли. У коктейлей были завораживающие названия – «Бейлиз-крем», «Мятный шоколад», «Мокко»…
Ирму ждали с Сергеем, но она приехала одна.

 – Сережа не придет, у него срочная работа, а он у меня такой ответственный… Он так хотел всех вас увидеть! Просил передать, что в следующий раз будет обязательно!
Лицо у Ирмы было расстроенное, губы кривилась в извинительной гримаске – и так ей шла эта милая гримаска, что девчонки на нее не обиделись. (Забегая вперед, скажу, что за все пять с половиной лет учебы в институте Сережу так никто и не увидел…)

…Ели восхитительное, поданное в изящных креманках мороженое. Пили из запотевших бокалов коктейли с позванивающими в них кубиками льда. От спиртного все раскраснелись. Ирма сидела с розовыми щеками (что ей удивительно шло) и куталась в пушистый мохеровый шарф – от мороженого она ухитрилась замерзнуть, хотя в кафе было тепло!
Шарф ей принес официант – и бережно набросил на голые плечи. (Здесь пора сказать, что Ирма явилась в кафе в сногсшибательном декольте, с голыми плечами и спиной. Длинные сверкающие серьги, высокая прическа, стильный макияж… Голая спина шла отдельным номером.
Вся компания, хотя и приоделась, на ее фоне смотрелась более чем скромно, отметила наблюдательная Вика). Ирма милостиво позволила себя одеть. Официант был счастлив: это было написано на его лице…

Коктейли всем развязали и без того болтливые языки. Ирму «приперли к стенке» с замужеством. – Когда же вы поженитесь? Если он тебя любит, тогда почему не женится?
- Ой, Сережка меня просто замучил: давай, говорит, распишемся, сколько можно ждать! И вы все, как сговорились… А я не хочу! Зачем? Сережа и так меня любит.

"Воображала! Явилась в «коктейльном» платье… А серьги какие! А духи! И где она такие достает… И сидит, рисуется: не хочу замуж!" – шептались девчата.
Вика думала иначе: "Это она на публику. На самом деле все наоборот: Ирма рада бы  в ЗАГС, а Сережа  тянет, не спешит…"
Но разве Ирма позволит, чтобы ее жалели? Она ни за что не признается… Даже Вике.

Между тем, Ирму в кафе заметили. Официант крутился вокруг их столика, готовый выполнить любую ее прихоть ("Шарф принес, додумался! Он и шубу ей притащит, только свистни!" – шептались девчонки). К Ирме подходили и приглашали на танец.

– Я не танцую. Ноги болят. – говорила Ирма и опускала глаза, пряча усмешку. Мужчины ей не верили и откровенно пялились на ее ноги (у платья для коктейлей имелся немыслимый разрез, предназначенный, видимо, для таких случаев). Но Ирма отказывалась наотрез, и тогда – приглашали других. Девчонкам было обидно, только
Вика от души развлекалась «спектаклем».
- Это ты-то не танцуешь? Я не ослышалась? Ну давай, изобрази что-нибудь – подначивала Вика подругу.
- Да ну их… На меня и так все злятся за это платье. А ты мне предлагаешь станцевать. Меня вообще тогда съедят и коктейлем запьют! - рассмеялась Ирма и достала из сумочки сигарету.
- Ты… куришь?! – изумилась Вика. Ответить Ирма не успела – несколько человек уже спешили к их столику с зажигалками…

… "Эта Ирма нам весь праздник испортила, со своим декольте! И где она такие вещи покупает? Вся спина голая, мужики шеи посворачивали! Танцевать не хочет, зачем тогда так вырядилась? И всем впаривает, что у нее ноги болят… А вчера со своей Викой договаривались до метро наперегонки. Мы думали, шутят, а они как рванули бегом –  их и след простыл! Обе они ненормальные, а Ирма вообще. Зимой в кроссовках ходит, колготы под джинсы не надевает, я сама видела!" – осуждали их девчонки. – "Они не ходят, они бегают".
 Вика не выдержала и прыснула. – "А ты-то! – перекинулись девчонки на Вику. – Не видишь разве, какая она? С кем ты? Открой наконец глаза!"

Слова однокурсниц Вика вспомнила годы спустя, когда осталась без работы. Нет, ее не сократили, - ведь тогда издательству пришлось бы выплачивать ей пособие по безработице. Ей просто установили новый оклад. Кризис не миновал их издательства, и система оплаты труда изменилась.
Больше всех огребли брошюровщики: заказов у типографии было много. Редакторам повезло меньше, но они работали на полторы, а кто и на две ставки, и «на круг»   выходило неплохо. Даже очень неплохо. И как они ухитрялись за восемь часов отработать две ставки?..

Больше всех пострадали корректора: половину сократили, а оставшимся установили мизерные оклады, жить на которые было практически невозможно. И Вика уволилась. Металась по Москве в поисках работы, но ей везде отказывали.
 "Что Вы, милочка! – говорили Вике. – У нас после сокращения корректоров в штате нет, их работу делают редакторы".
Вика объясняла, что она и не хочет – корректором, она редактор. Но редакторы нигде не требовались. Вконец отчаявшись, Вика поехала на обувную фабрику!

О фабрике она прочитала в газете. Там поставили новейшую итальянскую линию – и заработки, по слухам, были огромные.
"Ничего, поработаю, хоть немного денег заработаю, а потом устроюсь в газету внештатным корреспондентом" - утешала себя Вика.
Трамвай, гремя и раскачиваясь на поворотах, довез ее прямо до фабричных ворот. На проходной у Вики проверили документы – и пропустили. Но в отделе кадров ей дали, что называется, от ворот поворот. На работу Вику не взяли: помешало... образование!

Пожилая кадровичка оглядела Вику со всех сторон, прищурив маленькие зоркие глазки (как у хорька, - подумала Вика), и задала риторический вопрос: Образование у Вас, надо полагать, высшее?

- Да. А как Вы догадались?
- Да вас сразу видать, с высшим-то. Только у нас образованные не задерживаются, месяц-другой поработают и до свидания. Конвейер у нас! А они каждый час курить привыкли. Вот и не выдерживают.

- Я не курю, - заверила кадровичку Вика.
- Да не в куреве дело. Говорю же, конвейер у нас, линия автоматическая, не отойдешь! Перерывы по десять минут, через два часа.

- Вот и хорошо! Мне десяти минут вполне хватит. Я бездельничать не привыкла, я на корректуре восемь лет… - заторопилась Вика, но ей уже протягивали паспорт.
- Нет, девушка, мы Вас не возьмем. Все равно уйдете, а нам текучесть кадров ни к чему. Вот без образования взяли бы, у нас как раз большой набор…

Вика была уничтожена: там, где нужен диплом, предлагают грошовую зарплату. А туда, где можно заработать, не берут… из-за диплома! Вот бы удивился их преподаватель по логике! Или удавился.
Рассуждая таким образом, Вика прогуливалась по платформе в ожидании электрички. Невеселые размышления Вики были прерваны самым неподходящим образом: ее схватили за плечи и энергично встряхнули, после чего звонко расцеловали в обе щеки.

 - Викусик! Ты?! Сколько лет, сколько зим! Нет, правда, сколько же лет мы не виделись? Вика подняла глаза – перед ней стояла Ирма – совсем не изменилась, точно такая же, какой была в институте… А ведь семь лет прошло…
- Ирма!!! – радостно взвизгнула Вика, вмиг забывшая все свои горести. – Ну, рассказывай, как ты? Как твой Сережа?

Ирма с гордостью поведала Вике о том, что все у нее «в шоколаде», у Сережи – тоже. Теперь она возглавляет редакцию журнала «Океанология».
- Правда, подчиненных у меня всего трое, - уточнила всегда честная с подругой Ирма. - Зато и работы немного, а зарплата – завреда! – хвасталась Ирма. – Собственно, работаем мы только последние две недели месяца, когда готовим выпуск. А после выпуска я свободна, как Соединенные Штаты! Бегаю по выставкам… Кстати, в Манеже японская акварель. Я три раза ходила… С ума от нее схожу, такие краски! Ты-то, надеюсь, была?

Услышав, что Вика не ходила на японскую акварель, Ирма пожала точеными плечами.
– Не узнаю тебя, подруга.
Вика извинительно улыбнулась. Про историю с работой рассказывать не хотелось, но Ирма была так доброжелательна, так обрадовалась встрече с Викой (а ведь звонила за семь лет всего несколько раз, да и то под Новый год!)

 – Знаешь, мне не до акварели, – решилась Вика. И поведала подруге печальную историю об увольнении и безрезультатных поисках работы. – Представляешь, меня даже на конвейер не взяли, на итальянскую линию,- с горечью закончила Вика.

- На какую… линию? – переспросила Ирма.
- На итальянскую. По производству обуви, - упавшим голосом призналась Вика. Вот об итальянской линии она сболтнула зря. «Никогда никому не рассказывай о своих проблемах, о трудностях, о промахах! Всем ведь все равно, никто тебе сочувствовать не станет, - учила ее когда-то Ирма. – Стисни зубы и улыбайся. Пусть думают, что все у тебя замечательно. Жалость унижает!»
Вику сочувствие Ирмы унизить не могло, напротив – она ждала сочувствия, она ведь не Ирма с ее принципами…

- Знаешь, я уже отчаялась работу найти! Третий месяц сижу без денег! Слушай, а нельзя мне к вам в «Науку»? Ты ж теперь завредакцией, возьми меня к себе! – попросила Вика.

- К нам? – растерялась Ирма. – Боюсь, что не получится… У меня уже есть три сотрудника, а больше не надо… Хватило бы и двоих! Да и вообще, чужих у нас не берут. Вот замолвлю за тебя словечко, возьмут тебя в какую-нибудь редакцию, а вдруг ты начальнику не понравишься? Или больничный возьмешь? А я выслушивай потом за тебя…

- Какая же я чужая? – обиделась Вика. – Ты же столько лет меня знаешь…
- Нет, к нам даже не мечтай, это нереально, - вздохнула Ирма. И взглянув в Викины глаза, в которых стояли непролитые слезы, поспешно попрощалась. – Ты не унывай, Москва большая, найдешь себе что-нибудь. Ну, я побегу, мне в последний вагон… Пока!

И Вика осталась одна.

Да, Ирма ответила – как пощечину отвесила! Чужих они не берут. А могла бы сказать по-другому: «Если будет нужен редактор, я обязательно позвоню».
Пусть бы – обманула, Вике было бы не так горько. А Ирма ее просто отшила. За ненадобностью. В самом деле, институт окончен, лекции переписывать не надо, Ирма, наверное, давно замужем, зачем ей теперь Вика…

Вика вытерла глаза и посмотрела в конец платформы, где стояла Ирма (даже ехать в одном вагоне с Викой не захотела, а ведь дружили когда-то) – яркая, как бабочка. Или как стрекоза. «Попрыгунья-стрекоза лето красное пропела, оглянуться не успела, как зима катит в глаза» - некстати вспомнилось Вике.
 Это ей, Вике, зима катит в глаза, и негде укрыться! А Ирма всегда будет «в шоколаде», под крылышком всесильного Сережи, для нее зима никогда не наступит.

Эта встреча причинила впечатлительной Вике такую боль, что неудача с работой отодвинулась на второй план. Ирма права: Москва большая, и работу она найдет. А вот подругу  потеряла навсегда.
Вике вспомнился институт, и как все ее ругали за дружбу с Ирмой. Наверное, они были правы, они увидели в Ирме что-то, чего не смогла разглядеть Вика. Говорят, любовь слепа. А Вика любила Ирму: иначе дружить она не умела.

Дома Вику ждал ужин и вкусно пахло жареной картошкой. Вике захотелось съесть целую сковородку.("С ума что ли сошла, столько жрать, да ещё и жареную! Ты на часы посмотри! Поросёночком станешь! Салатик лучше съешь" - некстати вспомнилось Вике. Салатик  это идея, с картошечкой в самый раз...)

- Как съездила, дочка, удачно? Нашла что-нибудь подходящее?
- Знаешь,мама, - невпопад ответила Вика, - я сегодня подругу встретила. То есть потеряла…
- Что-то я тебя не пойму. Садись, кушай, пока горячая…

Вика и сама не поняла до конца, что случилось с ней сегодня – и перевернуло ее душу. Знала одно: с Ирмой они больше не увидятся. И долго лежала без сна, глядя в черную ночь за окном.
Как назло, лезли в бедную Викину голову воспоминания, которых она сегодня – не хотела. А они все равно оживали в памяти, сменяясь одно другим, и от них в сердце становилось светло и по-детски радостно, словно там, внутри, резвился солнечный зайчик…

…На втором курсе их «младшая группа», как прозвали вчерашних школьников «старшие товарищи» (прозванные так в отместку вчерашними школьниками), незаметно сдружилась и общалась только между собой. Судите сами – у старшей части факультета почти у всех были семьи, дети… Некоторые успели уже развестись. Только и разговоров, как дочка в первый класс пошла, какие муж на Восьмое Марта духи подарил и как свекровь завидовала, как на даче огурцы не хотят расти, а кабачки, наоборот, растут…

В Викиной «младшей группе» разговоры были намного интересней: обсуждались книги, фильмы, спектакли, и отдельной статьей – преподаватели. Лингвиста Парфенова обожали и называли «душка Парфенов». В «американиста» Ивашкина (он читал курс современной американской литературы) влюбилась вся группа, смущала только смешная фамилия, хоть бы он ее сменил!
Декана факультета Волгину, читавшую им второй год курс современного русского языка, любили и боялись: на экзаменах она свирепствовала вовсю и «гоняла» их по всей программе, игнорируя экзаменационные билеты (впрочем, двоек никогда не ставила).

 А знаменитого Дурнова – доктора наук, который на первом курсе читал философию, а на втором – историю философии, ненавидели за занудство и мелочные придирки.
Студенты вечернего факультета приходили в институт уставшими, после восьмичасового рабочего дня, и на лекциях у них слипались глаза. Дурнов был к таким безжалостен, гневно вопрошая на весь зал: «Вы спать сюда пришли?! Так отправляйтесь домой!» - и выгонял студентов из зала.

 На лекциях Дурнова, действительно, хотелось спать: читал знаменитый профессор скучно и сухо, не утруждая себя контактом с аудиторией. В зале, где читал лекции Дурнов, на деревянной спинке кресла кто-то нацарапал гвоздиком шутливое «воззвание», выполненное к тому же стилизованным старославянским шрифтом: «Студент! Уснув на лекции – да не восхрапи, ибо восхрапев, потревожишь сон ближнего своего».
«Перл» прочитал Дурнов – и побагровел от злости. А преподаватель древнерусской литературы был, напротив, польщен: «Вижу, не пошли мои лекции прахом! Стилем сей писатель владеет мастерски, да и шрифт художественный… Уважил! Хвалю!

На втором курсе случилось событие: вышла замуж Олечка Борисова, теперь она стала  Левиной. Свадьба была в декабре. «Младшая группа» явилась в полном составе, исключая Ирму. От нее молодым принесли (через службу доставки) корзину с живыми цикламенами – словно из сказки «Двенадцать месяцев»! Цикламены росли прямо из земли и были сказочно прекрасными. У корзинки была красиво изогнутая ручка, перевитая белой шелковой лентой. Внутри обнаружилась открытка. Ирма поздравляла молодых с днем свадьбы и желала им счастливой семейной жизни. Не пришла. А ведь собиралась, и с Сережей своим…

Олечкиного мужа лицезрели, что называется, публично. Ирминого Сережу так никто и не видел. Даже Вика. А с Олечкой вышел курьез: когда преподаватель выкликал фамилии студентов, отмечая в журнале посещаемости, Олечка каждый раз забывала, что она Левина, и ее приходилось вызывать по нескольку раз. В конце концов профессор нашел выход. «Левина, в девичестве Борисова!» – объявлял он под общий смех.

В остальном в «младшей группе» никаких изменений не произошло. Все по-прежнему работали младшими редакторами, корректорами и машинистками, а кто-то даже – курьером. Одна Ирма стремительно шагала вверх по служебной лестнице, с удовольствием рассказывая однокурсницам: «Я теперь заведую редакцией. Правда, журнал небольшой, и тираж маленький. Но мне нравится!» Ирма отвечала за подготовку номера к печати, следила за тематикой и своевременной подготовкой материала.

 – Так ты сама не редактируешь? – расспрашивали Ирму.
- А зачем? Я и на работу не каждый день хожу. У меня два редактора в подчинении, это их работа. А мне платят за другое.
- Сколько? – и Ирма озвучивала цифру, которая девчонкам и не снилась… Ирму вежливо слушали. С Викой же в отсутствие Ирмы разговаривали по-другому:
 - Дурочка! Она же тебя использует, ей просто удобно с тобой, живете в одном доме, вот она и притворяется подругой! Ей же на тебя наплевать, как и на всех. А ты, глупая, веришь ей! Ты что, не понимаешь, как она карьеру делает? Сережа – ее начальник, она спит с ним, вот и должность завреда в постели заработала! Потому он и не женится на ней! - втолковывали Вике.
Вика отмалчивалась. У нее было свое мнение, и менять его она не собиралась. «Все неправда! Девчонки от зависти на нее наговаривают, а Сережа ее любит, должен же ее хоть кто-то любить!» - думала Вика. И продолжала дружить с Ирмой, с которой они были «не разлей вода».

Они с удовольствием проводили время вдвоем, а зимой часто ездили на каток «Дружба» на Воробьевых Горах (которые тогда назывались Ленинскими) Билеты были дорогие, каток работал с 18-00 до 22-00, и они катались четыре часа подряд, чтобы, как говорила Ирма, «оправдать расходы».
Домой возвращались на деревянных от холода ногах, шатаясь от усталости и накатавшись «до поросячьего визга»… Удивляло Вику одно: все праздники Ирма проводила с ней, не вспоминая о своем Сереже. На расспросы отвечала односложно: «Сережа занят, он сегодня не может».
Вику это устраивало… После окончания института они встречались редко, а когда Вика с мамой перебрались в Подмосковье, - и совсем перестали видеться… Так уж сложилась жизнь, а в жизни все когда-нибудь кончается. Вот и юность кончилась, а вместе с ней – дружба, которую им приходилось скрывать от всех и без которой, Вика знала точно, не было бы – юности, и этих светлых и смешных воспоминаний.

Так уж вышло, что ни одна из подруг не смогла заменить ей Ирму. Об их последней встрече она старалась не вспоминать, а дружба – помнилась, не забывалась, и Вика никогда бы не согласилась – забыть.
И как ей попалось в руки это пенсионное дело, не иначе черт под локоть толкнул! Беспощадная правда обрушилась на Вику, и ей непонятно было, кто прав, кто виноват... А впрочем, поздно пить боржоми, ведь все уже случилось. Вот сейчас она узнает тайну Ирмы, одна – из всего факультета!

Она никому не скажет. Да и кому говорить? Ирмы с ней больше нет. Так уж вышло. Для Вики она навсегда осталась – самой лучшей, самой любимой подругой. А другие Вике не нужны. Так уж вышло.

«Заявление о назначении пенсии
Петерсон Ирма Генриховна
Адрес: ул. Северная, дом 12, кв.335
Дата рождения: 01.01.1951 г.
Прошу назначить пенсию по случаю потери кормильца на ребенка
Косова Константина Сергеевича, 12.05.1986 года рождения.
Кормилец: Косов Сергей Рудольфович
Число иждивенцев кормильца: 2
- сын Косов Константин Сергеевич 1986 года рождения,
- дочь Косова Ирина Сергеевна 1941 года рождения.
В настоящее время работаю: с 1970 года в издательстве «Наука» старшим редактором.

Перечень представленных документов:
1.Паспорт (копия).
2. Свидетельство о рождении ребенка (копия).
3. Свидетельств об установлении отцовства (копия).
4. Свидетельство о смерти (копия)».

Вика почувствовала себя гончей, напавшей на след. Графа «семейное положение» в паспорте пустая. "Но ребенок-то Сережин! А Сережа... умер!" – дошло наконец до Вики. Вика листала пожелтевшие страницы архивного дела, и на душе у нее было тяжело как никогда…

«Свидетельство о рождении
Петерсон Константин Сергеевич родился 12.05.1986 г.
Мать – Петерсон Ирма Генриховна.
Отец – (прочерк)»

«Свидетельство об установлении отцовства
Косов Сергей Рудольфович, 05.03.1918 года рождения,
признан отцом ребенка………родившегося в 1986 году у Петерсон Ирмы Генриховны…
О чем составлена запись……………………… с присвоением ребенку фамилии Косов».

«Свидетельство о смерти
Косов Сергей Рудольфович, 1918 года рождения, умер 10.07.1994 г. в возрасте 76 лет».

"Значит, Сережа на ней так и не женился, - лихорадочно соображала Вика.  - И не потому, что этого не желала Ирма, а потому, что у него была семья. И дочь, на десять лет старше Ирмы…"
 «Стаж кормильца на день смерти 53 года» - прочитала Вика. Солидно… Вика полистала трудовую книжку «кормильца». Записей было немного: «До поступления на работу учился на филфаке МГУ, трудового стажа не имел. Принят в издательство «Наука» в 1941 году. Уволен в 1994 году в связи со смертью».
 - Философ! – разозлилась Вика. Иметь любовницу на десять лет моложе дочери – это не каждому философу по силам! - пришла к заключению Вика. - И работал на восьмом десятке, старый черт, пока его из издательства в гробу не вынесли! Но Ирма-то какова! Пять лет лгала! Мы с Сережей, мой Сережа… А Сережа старше даже ее отца! И старше Ирмы – на тридцать с лишним лет! Занимал солидную должность, и Ирму устроил редактором еще до поступления в вуз!
 И в институт направление выхлопотал – любовнице (Вику передернуло – слово-то какое мерзкое, особенно при разнице в тридцать три года), и ее приняли наверняка по блату, без конкурса… И в издательстве она, наверное, была на особом счету, - запоздало поняла Вика. - Работала, как писательская внучка Аллочка. "Но тро-онуть ее не моги-и" - пропела Вика куплет из «Республики ШКИД».

 Вечно ей лезет в голову бог знает что! Вот – на Ирму накинулась. А ведь дружили!
"Ирма, подружка моя, - с горечью думала Вика. – Как же ты могла жить с человеком, который годился тебе в отцы… Как же ты могла!"

Ирма улыбалась ей с фотографии знакомой улыбкой – и молчала. Вике некстати вспомнился анекдот: что может быть страшней фотографии в паспорте? – только ее ксерокопия! К Ирме анекдот отношения не имел: она была красивой даже на ксерокопии. Большие – в пол-лица – глаза, гордо поднятый подбородок, тонкое полудетское лицо, длинные русалочьи волосы… Улыбается – даже в паспорте. А взгляд – жесткий, без улыбки. Как же она не разглядела в ней тогда, в институтские годы, этот трезвый холодный расчет!

В далеком 1970-м году пришла в издательство девятнадцатилетняя девушка – после окончания школы. (Читать-писать умела, арифметику знала, об остальном имела смутное представление, как говорила Ирма). И ее, с четверкой по русскому в школьном аттестате, приняли …младшим редактором! А через два года перевели на должность редактора. (Вика стала редактором лишь после окончания вуза, да и то – не сразу… Ведь у нее не было «покровителя», как у Ирмы, да она и не смогла бы).

Вика представила себе Сережу – Сергея Рудольфовича Косова: 52-летнего лысеющего завреда с выпирающим брюшком и толстыми щеками. И рядом с ним – изящную, как статуэтка, Ирму. Но как она могла – продать себя?! А Ирма продала, и получила все: престижную работу ( на которую можно было ходить через день!), зарплату (на которую можно было жить припеваючи) и всеобщее уважение (все издательство знало, чья она любовница, и тронуть боялись…).

 Вика вспомнила, как хвасталась Ирма, приходя на лекции. – «Я ничего не покупаю, ни духов, ни косметики, - мне все это дарят, всем очень нравится, как я редактирую!». Как могла Ирма «редактировать», учась на первом курсе, то есть – не владея стилистикой (стилистика шла у них со второго курса, а редактирование – с третьего!), не зная основ композиционного строения текста и – что греха таить? – не вполне владея грамотой (диктанты за нее писала Вика, она была настоящей подругой и успевала написать оба варианта зачетного, повышенной сложности диктанта).

"Вот же тварь продажная! А с виду ангел" – разозлилась Вика. И словно услышала Ирму: «А может, так и надо? Все лучше, чем как ты, неудачница… Докатилась – до собеса!».
 "А может, так и надо жить, - подумала Вика.- Безудержно, взахлеб – как это делала Ирма, падая и вновь поднимаясь, перешагивая через условности и наплевав на мораль, готовая заплатить за успех любую цену. Чтобы потом, спустя годы, «не было мучительно больно»… Как сейчас ей, Вике.

Вика даже замуж не вышла, а могла бы. Но она всегда считала себя человеком долга: сперва надо было окончить институт, потом… Потом она посвятила свою жизнь уходу за мамой. Всю, целиком.
А могла бы… Нет, по другому Вика не могла. Она принесла себя в жертву, хотя, в сущности, маме этого не требовалось. Вика вращалась вокруг мамы, как луна вокруг земли, и Викиному мужу тоже пришлось бы – вращаться. А никто не хотел: ведь они не были спутниками, как Вика, они были – планетами.
А Ирма… Ирма была кометой! Сорвавшись со своей – теперь уже чужой, затерянной в глубоком космосе орбиты, она неслась сквозь галактики и миры, наслаждаясь стремительным полетом, и звезды запутались в ее черных, как космос, волосах. Ирма была кометой, а разве комету можно догнать?..

Вика прикрыла глаза и вспомнила себя – двадцатилетнюю, когда самое прекрасное в жизни – впереди, когда для веселья не нужна причина, а грустить – лучше вдвоем. Тогда она еще не знала, что будет лежать по ночам без сна и думать о том, что ничего уже не вернуть, ничего не исправить. Она едва доносила голову до подушки – и сваливалась в каменном сне, а просыпаясь утром, улыбалась новому дню, который обещал так много хорошего и всегда выполнял обещания…

Развлекаться они с Ирмой умели, и любили делать это вдвоем. Дуэтом, как выражалась Ирма. Обе были завзятыми театралками, обожали фортепианные и симфонические концерты и с удовольствием ездили «на Чайковского с безе», как дразнила Ирма сладкоежку Вику, - в концертный зал имени Чайковского или в Большой зал консерватории.
Однажды они возвращались поздним вечером из театра и решили «срезать» - и, заблудившись в старых московских переулках, обнаружили…вполне приличных размеров ледяную горку – восхитительно крутую, с длинным, во весь двор, скатом.
- Вот бы съехать! - вслух мечтала Вика.
– А давай покатаемся! Одиннадцатый час, гулять никто не выйдет, вся горка наша! - загорелась Ирма.
Театральные сумочки – бархатная Викина и расшитая жемчужными бусинами, сверкающая в темноте двора – Ирмы – были брошены на снег у подножия горки. Ирма с Викой нашли забытые кем-то картонки – и через минуту, забыв обо всем на свете, летели с крутой горки, повизгивая от восторга.
Съехали сидя, потом лежа, потом – задом, что было особенно страшно, но они все-таки «сделали это».
- А давай паровозиком! - расшалившись, предложила Вика. И они съехали «паровозиком»…

В морозной стылой тишине старого московского двора они слышали свое дыхание. Сердце билось где-то в горле, и хотелось смеяться от переполнявшего их беспричинного, как в детстве, счастья.
- Вот это да-аа! Вот это жизнь! - выдохнула Ирма. Вика заглянула в шальные глаза подруги и ахнула: Ирма была вся белая от снега, в волосах искрились снежинки (шапку Ирма не носила). Ирма поймала ее взгляд.
 – Что, сильно испачкалась?
 – Нет, ты не испачкалась, ты как валенок извалялась! – честно ответила Вика.

- Синильга! Шаманка! – раздался вдруг насмешливый мужской голос. ("Наш человек, «Угрюм-реку» Шишкова цитирует", - механически отметила Вика) – Ну, девчонки, вы даете! Как вам родители так поздно гулять разрешают… Вам восемнадцать-то есть?

- А если есть? – вопросом на вопрос ответила Ирма (ей тогда было 29, а Вике 19).
- Ну, подружке, может, и есть, а тебе-то вряд ли, - засомневался парень. Вика не выдержала и хрюкнула. Через минуту вся троица корчилась от смеха…

- Видела бы ты себя! Ты… на черта похожа, - хохотала над Викой Ирма, – вся лохматая, и шарф как хвост торчит! «Вечера на хуторе»! Ой, держите меня четверо,  я от смеха кончусь! – заливалась Ирма.

- На себя-то посмотри, ведьмака! Ведьмина метла! Как тебя только мама гулять отпустила, ты ж у нас несовершеннолетняя, - не осталась в долгу Вика.

- Ой, девчонки, уморили… Давай, говорит, паровозиком! Ой, убили вы меня! И ведь съехали…

- А ты откуда взялся? Мы когда пришли, тебя здесь не было! – осведомилась Вика.
- Да я это… Давно за вами наблюдаю. Замерз уже.
- А чего сам не катаешься? – спросила Ирма.
- Да я, это… Боюсь, гора-то крутая!
- А ты вообще как здесь оказался?
- Да это вы  оказались, а я здесь живу. Домой шел, с тренировки.

-?..
- Да я, это… Я борьбой занимаюсь, - с запинкой ответил парень и зачем-то добавил. – Давно. Я тут не первый год живу, а вас первый раз вижу!
- У-ууу! Да ты у нас каратист! – протянула Ирма.- Вик, ты посмотри на него, каратист, а с горки съехать боится!
– Ну, в общем... А вы откуда знаете? – растерялся парень.
 Вот сейчас! Сейчас Ирма его «сделает» - догадалась Вика…

- Да по тебе видно, - определила Ирма, и парню ее ответ понравился. А Ирма продолжала, улыбаясь своей непередаваемо издевательской улыбкой:
- А чего ж тогда с горки – испугался? У вас там, в ведомстве вашем, все такие осторожные?

Даже в темноте было видно, как парень залился краской. Вике стало его жалко.
- Не дрейфь, чекист! Мы сами не местные и никому не скажем - пообещала парню Вика.

- А откуда вы… ты… знаете, где я работаю?
- Так весь дом знает, - сообщила ему Вика и подмигнула Ирме. – Да ладно, проехали. Давай на ты и «паровозиком»! И они втроем съехали «паровозиком»…

Катались долго, с упоением, пока все трое не устали.
- Ой, я, кажется, ноги промочила! Снег в сапог набился – Ирма села на снег и расстегнула «молнию». – Так и есть. И носок насквозь, и колготки. Как же я… домой пойду? – жалобно спросила Ирма.

«Чекист» уставился на нее с немым восхищением – Ирма сидела с прямой (как, впрочем, всегда) спиной и разглядывала в свете уличного фонаря свои ноги, поднятые вверх под немыслимым углом.
- Ну вот,я так и знала,  второй сапог тоже мокрый… - огорчалась Ирма, спокойно сидя в этой невероятной (Вика пробовала, но не смогла) позе.

- Как это у тебя получается? – обрел наконец дар речи «каратист». – Прямо как в театре!
- А ты, я смотрю, образованный, в театр ходишь…

- Хожу! – обрадовался парень, - В основном на балет. Нам на работе билеты приносят, в КДС, в Станиславского и Немировича-Данченко, даже в Большой иногда, там балеты – ахуе…  то есть, офигенные!

- Ты, я смотрю, балетоман. Ну, а я не любительница. Это Вика на балете помешанная, за уши не оттащишь! – Ирма кивнула в сторону Вики.
 «Чекист» переминался ноги на ногу и сопел. Он явно не хотел идти в театр с Викой, ему хотелось – с Ирмой. А зря! Вика могла бы рассказать ему, как они с Ирмой ходили в театр… Одна история с биноклем чего стоила! Они тогда достали билеты во Дворец Съездов на «Дон Кихота», и как всегда, не обошлось без… А когда у них с Ирмой было – «без»? Судите сами…

…Дождавшись, когда в зрительном зале погаснет свет, Ирма достала из сумки внушительных размеров бинокль.
- Морской! Адмиральский! – прошептала она в Викино ухо. – В тридцать шесть раз увеличивает! Мы с тобой увидим, подруга, в каком акте… у солистки ресница отклеится! - заключила довольная Ирма. Сзади раздался смех.
 – Ну, девчата, молодцы! Это ж надо додуматься, на «Дон Кихота» с морским биноклем… Ох-ха-ха… - заливался сидящий сзади мужчина. Смеялись и другие. Ирма возмущенно вздернула плечи.

А через некоторое время сзади попросили: «Девчата, дайте посмотреть! Никогда с морским биноклем в театр не ходил».
- И не надо. Потом жалеть будете, - непонятно сказала Ирма, передавая ему бинокль.

В антракте они все вместе отправились в буфет. Сосед оказался моряком и – бывают же совпадения! – в чине адмирала. Потому и не удержался от смеха, когда Ирма достала свой бинокль…
- С ума можно сойти! – делился впечатлениями от «Дон Кихота» адмирал. – Солист мокрый весь от пота, и лицо мокрое! А когда партнершу поднимал – видно было, как ему тяжело, даже рука дрожала. А без бинокля – легко танцуют, порхают как бабочки!
- Да уж, когда руки дрожат,  фигово…  - согласилась Ирма. - А солистка хорошо кушает,с аппетитом. Это и без бинокля видно.

- Что? – не понял адмирал.
– Да ничего, проехали. Я же Вам говорила, ходите лучше с театральным, и будет все тип-топ.
-Да нет уж, - возразил Ирме адмирал, - теперь буду знать, как тяжело – легко танцевать. Сам сегодня видел, в ваш бинокль! Оценил. – И со вздохом откусил сразу половину бутерброда с копченой белугой – Бутерброды просто царские, нигде таких нет, только во Дворце Съездов. И пирожные здесь замечательные! Я, пожалуй, с собой возьму…

Вика кусала губы, пытаясь удержаться от смеха. Ирма улыбнулась адмиралу своей «коронной» улыбкой, и Вика поняла, что сейчас она его «сделает».

- Да, это Вы правильно сказали, – согласилась с адмиралом Ирма. - Одни вкалывают,  другие в креслах сидят, пирожные дожевывают… Ценители!

Адмирал перестал жевать и зашелся смехом. И сразу же подавился пирожным и закашлялся.
– Да Вы ешьте, ешьте, - спохватилась Ирма, - это я так, к слову… В смысле, что даже неудобно как-то сидеть и пялиться! – выкрутилась Ирма. И тут Вика не выдержала…

- Неудобно ей! А кто фуэте считал, сколько штук...в смысле - раз! Кто говорил, что солистка халтурит, а зрители антракта ждут, бутерброды жрать с крюшоном, так зачем ей зря выкладываться? Критик недоделанный! – налетела на подругу Вика. – А кто в Малом театре воблу в ложе чистил? Тебе – удобно было?!

- Я шкурки на пол не бросала, я из программки кулечек сделала,- оправдывалась Ирма.
- А пахло-то на всю ложу! Мы с тобой трескали, а народ слюной исходил.

- Так спектакль три с половиной часа шел, «Сирано де Бержерак»! Без воблы его не высидишь – пожаловалась Ирма. А адмирал, о котором подруги благополучно забыли «в пылу схватки», безудержно хохотал, вытирая выступившие от смеха слезы…
 - Теперь буду знать: на «Сирано де Бержерака» надо брать воблу, а на «Дон Кихота» - 36-кратный бинокль. Век живи – век учись!

Вика тогда досыта насмотрелась на танцоров в «адмиральский» бинокль… Результат был печальным (по определению Ирмы): Вика по уши влюбилась в солиста! Ирма пыталась ее «образумить» (в том смысле что на нем свет клином не сошелся, солистов как собак нерезаных, а Вике все равно «не светит», она с ним даже не встретится), но Вику, что называется, заклинило.
 Чтобы хоть как-то соответствовать своему идеалу, она даже попробовала сделать арабеск: долго разминалась, потом встала перед зеркалом – и… раздался звон битого стекла!
На трюмо не осталось ни одной целой вазочки, ни одного флакончика духов: Вика одним махом смела все...
- Попробуй статические позы, посоветовала подруге Ирма. – И места немного надо, и не разобьешь ничего… Или ты уже все перебила? С чего тебя так разнимает? Зачем тебе это?.
- Статическая поза – это когда стоишь и ничего не делаешь? - догадалась умненькая Вика, и Ирма кивнула. - Так это любой дурак сумеет!
Ирма снова кивнула, соглашаясь, и Вика заподозрила неладное…

Стоять в статической позе оказалось трудно: у Вики ныли все мышцы («Так и должно быть, ведь они же работают», объяснила Ирма) и «отламывалась» спина («Ну и пусть отламывается, а ты стой прямо!»), а еще надо было держать равновесие («А ты глазами не води, смотри в одну точку»).

- Я так больше не могу! Я лучше другое… Ты мне другое что-нибудь покажи! – ныла Вика.
Ирма пожала плечами: «Ты все равно не будешь делать». И принесла Вике учебник с упражнениями. К радости Вики, упражнения оказались несложными. Делать их в учебнике рекомендовалось «до полной усталости», затем повторить еще раз. Вика не поняла: если до полной усталости, то как же – повторить?
– Я же говорила, не будешь, - только и сказала Ирма.
Вика подумала, что у Ирмы, пожалуй, эта самая "полная усталость" уже наступила - от Викиного бесконечного нытья. И как она её терпит...  Ирма подумала, что когда  Вика "назанимается" до одури (то есть до полной усталости), она наконец от неё отстанет. Скорей бы уже. Надо бы придумать что-нибудь, чтобы сдохла побыстрее. Чтоб не мучилась. Подруга всё же...

Оставшись одна, Вика взялась за учебник всерьез. «Несложные» упражнения, которые предлагал учебник по хореографии, у неё не получались. «Сидя на полу с прямой спиной без опоры рук, поднять прямые ноги вверх, - читала Вика, - и держать до полной усталости». У Вики полная усталость наступала прежде, чем ей удавалось оторвать ноги от пола… Без Ирмы ничего не получалось!
-Я чего звоню-то... Ты это... Приходи, а? А когда придёшь?

- Не получается ничего. Я так не могу, неудобно...
- Чего тебе неудобно? Как раз удобно! – И ноги работают, и руки, и пресс, и спинные мышцы. Сиди себе – и ничего не делай!
- Сиди! Да я сесть не могу! – злилась Вика.
 – Ну, если сидеть не можешь, тогда стой! – меняла Ирма «пыточное орудие». Вика покорно стояла на одной ноге, героически пытаясь держать равновесие, но у нее не получалось: Вику качало из стороны в сторону, словно в комнате дул шквалистый ветер. А Ирма сидела на диване,  ела пирожное, откусывая крошечные кусочки и прижмуривая глаза, и изощрённо издевалась:
- А где у нас вторая нога, почему опустила? Подними! И стой прямо. Что ты мотаешься, как тряпка на ветру. тебя что, штормит? -
- Штормит, - соглашалась Вика. - А долго ещё - стоять?
- Долго. Пока пирожное не съем.
- А ты ешь скорей! Почти доела уже.
- Я, пожалуй, ещё возьму...
- Да ты треснешь скоро! Ешь, ешь, будешь как я!

Через месяц Вика излечилась от своей влюбленности. Не иначе, упражнения помогли…

Зимой Ирма каждое воскресенье таскала Вику на каток. Каток был дорогой, зато лед замечательный, и можно кататься с шести до десяти вечера. Они приезжали каждый раз – к шести. И уходили – в десять. После четырехчасового катания Вика едва держалась на ногах.
- Ты за рубль удавишься! - говорила она Ирме, и Ирма радостно с ней соглашалась: - Удавлюсь! А ты уже устала? Доходяга! А я, знаешь, замерзла совсем… Пошли в буфет, греться?
 На катке был вполне приличный буфет, где продавали Викин любимый чай с лимоном, горячий и необычайно крепкий, и черный кофе, который обожала Ирма. Еще там была комната отдыха, где стоял кабинетный рояль.
Конечно, он, звучал совсем не так, как большой – концертный, но все-таки лучше, чем пианино. Вика садилась за рояль и играла, а Ирма слушала, прикрыв по обыкновению глаза. Она всегда закрывала глаза, когда наслаждалась – все равно, музыкой или пирожными…

О том, что Вика после восьмого класса поступила в музыкальное училище имени Гнесиных – на исполнительское отделение, где был серьезный конкурс, а через год забрала документы, знала только Ирма.
Однокурсницам Вика (как и сама Ирма) ничего о себе не рассказывала: боялась, что будут смеяться, или еще хуже – не поверят… Вику из училища не выгоняли, просто предложили перейти на дирижерско-хоровое отделение. Но она вернулась в общеобразовательную школу.
- Понимаешь, - рассказывала она Ирме, - я так устроена: или все, или ничего! Мечтала окончить исполнительское отделение, потом концерты, гастроли, а может, в оркестре играть... А чем после дирижерско-хорового пение в школе преподавать, лучше удавиться.
 Ирма ее понимала. Это было и ее кредо: все – или ничего.

Вика играла, и в комнате отдыха собирался народ – послушать. Вика любила музыку и, по мнению педагогов Гнесинки, играла артистично. «Оч-чень, оч-чень музыкальная девочка, - хвалили Вику, - и абсолютный слух! Но техника... Техника хромает».
Техника, иначе говоря беглость пальцев, зависит от строения руки. У кого-то она врожденная, им не надо сидеть за инструментом по шесть часов в день. А Вике – приходилось заниматься, «вытаскивая» эту самую технику, без которой – никуда. И она не выдержала, ушла. Хотя экзамены за первый курс сдала блестяще. Сама ушла, никто не гнал…

Вика играла – и у нее сжималось сердце: не вышло из нее музыканта. «Не потянула». Вика играла – и у всех сидящих в комнате отдыха ледового катка сжималось сердце от светлой грусти по чему-то давно прошедшему и невозвратному…

Еще Вика стала заниматься танцами – уже окончив институт (у нее освободились вечера). Подаренный Ирмой учебник хореографии сделал свое дело: Вика научилась держаться, чувствовала свое тело как-то по иному.
"Тело – это инструмент, и надо научиться им владеть", - говорила когда-то Ирма. Вика запомнила, и вот – решила попробовать. Занятия проводились в ЦПКиО им. Горького. Абонемент на десять посещений стоил четыре рубля. Впоследствии выяснилось, что десять посещений – это один курс, а всего курсов было три. Такая цена Вику устраивала, и она стала заниматься.
Преподаватель-хореограф гонял их в хвост и в гриву по три часа подряд, с одним лишь десятиминутным перерывом. Многие после двух-трех уроков больше не появлялись. Но Вика не сдавалась, хотя ей приходилось тяжело. Учебник Ирмы здорово ей помог – тело «слушалось» Вику, и у нее хорошо получались и румба, и танго, и джайв. И даже «фигурный вальс». Запоминались фигуры (шаги) трудно, и Вика с партнером отдавили друг другу все пальцы на ногах, пока не научились.

- А у тебя неплохо получается, - сказал Вике партнер.
- У тебя тоже, - улыбнулась Вика.
- Да я серьезно говорю! У тебя движения – отточенные!
- А у меня подруга… была, она меня и научила. А дальше я уже сама, - объяснила ему Вика.
 «Была, а больше нет!» - грустно думала Вика. Еще она думала о том, что обязана Ирме многим, как ни крути. С Ирмой связано столько светлых моментов Викиной жизни! Они останутся с ней навсегда. Останется с ней и Ирма – та, из юности, с которой они были неразлучны все пять с половиной институтских лет.

Время, когда Вика чему-то училась, на что-то надеялась, чего-то ждала… Пять самых лучших лет, думала Вика. Подруга, сама того не замечая, научила Вику жизненной стойкости и вере в себя. Научила забывать слова – не получается, не могу, не буду.
Подарила свое восприятие мира – полудетское-полуциничное. Научила «держать улыбку», когда хочется плакать - тогда никто не догадается, как тебе плохо. И не "добавит" ещё.
 Научила идти вперед, когда кажется, что идти уже некуда и впереди тупик. Научила быть жестокой – когда оставила ее – в слезах – на платформе в далеком 1992-м году. Вика тогда так и не смогла найти работу и полгода жила на пособие по безработице…

Друг познается в беде, гласит народная мудрость. А Ирма свои беды привыкла одолевать одна, и предоставила подруге такую же возможность… Впрочем, подругами они к тому времени уже не были, так вправе ли Вика – осуждать? Разве у нее самой сложилось лучше? Она даже работает не по специальности, а ведь пять лет училась! А Ирма – зав. редакцией! Сережа «подсадил». Ну и что, зато она – зав. ред.! Ирма шла к своей цели любой ценой, даже – такой. Как ей, наверное, больно было отвечать на расспросы…
«Когда же вы с Сережей поженитесь?» – "Никогда"- могла бы ответить Ирма. И смеялась беспечно: «Не хочу».
А ведь могла бы выйти замуж за своего ровесника. Но тогда – прощай, издательство, работа «не бей лежачего», веселая бесшабашная жизнь… И Ирма родила сына. Позволила себе – после окончания института, когда ей было уже за тридцать. От Сережи, которого, наверное, все-таки любила – за его внимание и трогательную заботу.
Сережа дал ей то, чего она не получила в детстве: там от нее только требовали, а Сережа – принимал такой как есть, прощая слабости и снисходя к недостаткам. Сережа любил ее, а Ирме всегда не хватало любви. За что же ее судить? Так ли уж – виновата? «Ну, пока, подруга. Счастливо тебе!» - попрощалась Вика и захлопнула пенсионное дело. Пора было – уходить.

Выйдя на улицу, Вика подставила лицо солнечным лучам и улыбнулась. Сколько воспоминаний в один день! Сколько хорошего и светлого хранит ее память – на всю жизнь хватит света, – подумала Вика. А еще подумала, что обзвонит все газеты и журналы – и ее обязательно возьмут, пусть на полставки, пусть внештатным! И о том, что все у нее – впереди.

ЭПИЛОГ (двадцать лет спустя)

Виолетта Германовна умерла в 1989-м году, когда ее внуку Костику исполнилось три года, счастливо не дожив до «развеселых» девяностых…

Сына Ирма растила одна. Ее Сережа, Сергей Рудольфович, которому уже стукнуло семьдесят, жил у дочери и мало интересовался сыном. Впрочем, деньги на его содержание посылал регулярно, и Ирма с маленьким Костей ни в чем не нуждались.

Ирма по сей день работает в издательстве «Наука» и пользуется всеобщим уважением. Она сделала себе пластику лица, и в свои пятьдесят три выглядит на тридцать пять.

Костя окончил Московское хореографическое училище. Во время гастрольной поездки во Францию подписал контракт с «Гранд Опера» – и остался в Париже.
Мать Вики умерла, не дожив до 67 лет. Отец – до сих пор живет в Ленинграде (теперь уже – Санкт-Петербурге). Вика отвечает на его редкие письма, хотя это не доставляет ей удовольствия: простить отца она так и не смогла.

 Вика живет и работает в Подмосковье. В издательстве «АСТ» вышли уже две ее книжки. Вика пишет о людях, живущих рядом с ней, об их непростых отношениях, горестях и радостях. О любви и ненависти. О дружбе, которая, даже если ее больше нет, остается в сердце навсегда, и свет ее сияет в нас, согревая и высветляя душу.

И хочется верить, что Костя Косов когда-нибудь вернется домой, они с Ирмой поедут на кладбище, и Костя будет стоять у Сережиной могилы с букетом белых лилий в руках – и долго смотреть на фотографию отца, красивого даже в свои семьдесят, с такими же, как у Кости, глазами…
Хочется верить.