Я закрываю глаза, и пропитавшиеся насквозь удушающим равнодушием будничные картинки растворяются под тяжестью век, уступая место мягкому розовому свету, струящемуся извне. Вечер болезненно глядит в полузанавешенное окно, стекая дождевыми каплями по деревянной раме и поверхности стекла. Доселе гонимое прочь одиночество возводится в степень необходимости, взваливает на себя обязанности болеутоляющего, расплывается по полу, заполняя собой каждый уголок. Бетон, цемент, штукатурка рассыпаются прахом от от одного движения век; пространство расширяется, захлебываясь в только что приобретенной бесконечности, нещадно трещит по швам и, наконец, вырывается за пределы очерченного рядовым архитектором прямоугольника. Я слышу стук собственного сердца: сначала быстрый-быстрый, но вскоре размеренный и тихий, словно чья-то ладонь медленно и ласково поглаживает по голове, стараясь вернуть былое спокойствие.
Дождь продолжает идти, кажется, даже собирается с новыми силами. В воздухе стоит запах грозы, дурманящий и заставляющий забывать про все на свете. Май беззастенчиво спутывает все карты, нападает без предупреждения и победоносно хохочет: сегодня повторится еще не раз. Сегодня будет повторяться ровно столько, сколько будут переступать порог школы в последний раз не всерьез повзрослевшие дети. Неуклюже гордо звенящие в колокольчик первоклассницы, рискующие сорваться с плеча здоровенного одиннадцатиклассника, украдкой прячущие слезы в платочек мамы и словно что-то уже подозревающие отцы, всегда заглядывающие немного вперед. Все хранят какую-то необъяснимую тайну, хитрую загадку бытия, ответ на которую уже не найдешь, перевернув задачник вверх ногами. Нечто величественное и торжественное заполняет крыльцо школы, расходится волнами и касается ног людей, собравшихся отпраздновать что-то волнующе новое, случающееся один лишь раз и не повторяющееся уже больше никогда. Выстроенные в линейку, еще толком ничего не успевшие осознать выпускники озираются по сторонам, словно ища какого-то одобрения или подтверждения самих себя здесь, на этом крыльце. Клятвенно обещавшие себе накануне не плакать девочки усиленно моргают, прогоняя не вовремя подобравшиеся к глазам слезы.
Юность, еще не успевшая смениться пугающей своей белизной пустотой, одерживает сегодня победу. Они повторяют, как мантру: "Мы молоды, и с нами ничего не случится". Путь неблизок, цель туманна и сокрыта от пытливого взора вступающего во взрослую жизнь молодого человека. Непреодолимое желание оставить свой след, закрепиться в безвоздушном пространстве, отметиться флажком на карте, где любая дорога ведет за горизонт, овладевает спутанными и в то же время кристально чистыми мыслями. Светлая печаль, заползающая в сердце, еще не готовое проститься со свежестью школьного утра, еще не скоро оставит собравшихся здесь юных художников и поэтов, врачей и спасателей, моряков и путешественников. Никто тебе здесь не солжет, но ни один не скажет правды. Правда, понятие эфемерное и податливое, никогда не уживается с законами действительности.
Над двором сгущаются фиолетовые сумерки, ветер гонит перед собой разноцветные обрывки ленточек и увядшие лепестки цветов. Мутное от дождя стекло понемногу проясняется. Головная боль проходит, оставляя тебя один на один с немым вопросом: "Почему никто не сказал, что последует за этим дальше?" Почему не предостерег, не попытался отговорить, не предложил руку помощи? Вопрос бессмысленный и адресованный в никуда. Вопрос, существующий просто ради того, чтобы каждый рано или поздно задал его себе, стоя вечером перед открытым окном и вдыхая дым соседской сигареты. Кто-то такой же задумавшийся, как и ты, в очередной раз вслушивается в давно знакомую детскую песню, где Алиса Селезнева с надеждой просит прекрасное далеко быть не таким жестоким или вовсе не жестоким, но еще ничего не знает об изменчивости человеческой совести, о ее способности подстраиваться под удобные для нее схемы и алгоритмы. Какое будущее видела для всех нас эта бесстрашная девочка с мелафоном, так искренне надеявшаяся на людей и их обостренное чувство самосознания?
Тонуть действительно легко, если закрыть глаза и попытаться представить давно забытое лицо первой сокровенной нежности, первый хрупкий росточек будущего себя, еще не готового предавать и быть преданным. Принесенные в жертву никакому не прогрессу, а самому настоящему безразличию детское очарование, нежные руки и самые необъяснимые серо-зеленые на свете глаза навсегда останутся пленниками той нелепой и ничего не обещающей юности, что, безусловно, случалась с каждым.
Сосед гасит сигарету о подоконник, несколько секунд наблюдает за тобой боковым зрением и, усмехнувшись чему-то своему, исчезает из оконного проема, словно никогда там до этого и не стоял. Дым от выкуренной сигареты медленно проплывает мимо твоих пальцев, словно пытающихся нащупать в вечернем воздухе какую-то опору. Песня останавливается - теперь уже в последний раз. И так до следующего мая, пока кто-нибудь снова не прошепчет, сбиваясь и путаясь в словах: "Мы молоды... Ничего не случится".
Пространство вновь сужается до размеров незамысловатой бетонной коробки - архитектор торжествует, потирая жесткие руки где-то на границе двух пространств.