Вацлав Михайлович тихонько поднимался по крутой и узкой лестнице старинного университетского корпуса. Выкрашенные в мягкий зеленоватый цвет стены помнили множество профессоров и доцентов, большинство из которых были гуманитариями, как и наш герой. В этом корпусе уже несколько десятилетий располагались философский и исторический факультеты, поэтому поздний визит кандидата наук не выглядел удивительным. Усталая, сонная вахтёрша привыкла, что Вацлав в любое время года засиживается до позднего темна или приходит поработать с бюрократическими документами в самом конце дня. Вот и сейчас, в половине восьмого холодного зимнего вечера маленький, невзрачный доцент привычно шёл на кафедру культурологии, ставшую за четверть века преподавания ему почти родной.
Коллеги знали его как исполнительного и аккуратного сотрудника, но крайне угрюмого и замкнутого человека. Студенты немного недолюбливали доцента Полтавского, считая его лекции слишком «заумными», а его самого – излишне требовательным и строгим. Аспиранты за спиной поговаривали, что, кроме фундаментальной науки, у этого щуплого бледного человечка пятидесяти лет никаких интересов в жизни нет. Но это, конечно же, было не так. Кроме польского имени, доцент Полтавский никаких странностей или чудачеств не имел, давно и без сожаления был женат и воспитал толкового, интеллигентного сына, теперь учащегося на третьем курсе математического факультета. Однако, даже не имея странностей, Вацлав Михайлович был обладателем тайны, о которой никому не говорил и которую в данный момент нёс в своём тощем портфеле.
- Добрый вечер, - с привычной доброжелательностью кивнула ему сотрудница службы технической поддержки Зухра Эгембергенова. Высокая и стройная, словно тополь, она только что отпраздновала свой двадцать пятый день рождения и была в Университете на хорошем счету, потому что без запинки говорила по-русски, разбиралась в компьютерах и всего три года назад окончила здесь же факультет прикладной математики и механики. Никто из преподавателей не знал, откуда она родом – то ли из Ашхабада, то ли из Душанбе, но каждому было известно, что Зухра уходит только тогда, когда в корпусе будет выключен последний компьютер. А ещё её изящное лицо с глубокими сияющими глазами не давало покоя многим студентам и аспирантам, хотя все стеснялись ухаживать за работящей азиаткой. Её часто встречали в коридорах, по делу заходили в её крохотный кабинет, после чего обсуждали как её фигуру, так и красивый сувенирный кувшинчик с крышкой, который всегда стоял на краю стола, напоминая южанке о доме. И каждый понимал, что вряд ли сможет стать «своим» для загадочной азиатской девушки.
- Здравствуйте, - устало отозвался Вацлав, тайком рассматривая рассыпавшиеся по плечам чёрные локоны коллеги. Вставляя ключ в замок и проворачивая его, доцент мазнул взглядом по удаляющейся фигуре, привычно любуясь лёгкой походкой стройных, затянутых в тёмные чулки голеней и грациозными покачиваниями тяжелых бёдер. Привычно… всё уже привычно, хотя и совсем неплохо. Такие мимолётные встречи происходили каждый вечер в последние три года. А до этого была другая сотрудница, а до неё – ещё какая-то. За четверть века преподавания сначала на кафедре истории искусства, а потом – культурологии Вацлав ходил только по этому корпусу и общался преимущественно с коллегами по кафедре и соседями по коридору. В Университете и научной библиотеке для него не было тайн, он давно уже знал цену каждому слову из книг и докладов, без труда прогнозировал любые поступки студентов, поддерживал в своём доме привычный порядок (как санитарный, так и эмоциональный), и ему всё это порядком надоело. Доцент не имел ничего против своей нынешней жизни, тем более что её обретение далось ему в конце 1980-х годов нелегко. Только вот всё слишком уж привычно и бледно. «Жить так можно, но ради этого жить нельзя», - наедине с собой вздыхал доцент. Если бы он был моложе, то непременно бы стал ухаживать за Зухрой, затеял бы с ней роман, возможно, натворил бы ненужных, но милых глупостей. Если бы…. Но ему пятьдесят лет, жизнь давно вошла в прочное русло и очерчена навсегда. Вацлав уже никогда не совершит ни новых открытий, ни новых сумасбродств, ни на кого всерьёз не обидится и ни в кого не влюбится. У него уже никогда не будет ни настоящих врагов, ни настоящих друзей. Впрочем, доцент вовсе не собирался ставить на своей жизни крест и хоронить себя раньше времени. И это была одна из его тайн.
Полтавский вошёл на кафедру, заперев за собой дверь на ключ и только после этого включив свет. Привычный интерьер: обитые пластиковыми панелями стены, шесть поставленных друг напротив друга столов, пара не очень новых компьютеров, сейф в углу и главное сокровище кафедры - книжные полки над каждым преподавательским местом. Полка Вацлава буквально ломилась под тяжестью научных трудов на русском и английском языках и даже на санскрите. И все они, так или иначе, были связаны с Афганистаном: эпосы афганских народностей, сборники кашмирских легенд, работы по этнографии, истории и религиоведению уютно соседствовали на одной полке. Из ящика стола доцент вытащил не очень качественную черно-белую фотографию какого-то старинного барельефа, задумчиво посмотрел на неё и с надеждой вздохнул:
- Это было не зря. Точно не зря.
Из портфеля Полтавский извлёк связку красных ароматических свечей, маркер и маленький пузырёк с растительным маслом. Если бы студенты или коллеги увидели его в этот момент, то наверняка решили бы, что доцент собрался колдовать. И едва ли не в единственный раз угадали бы его намерения. Не то чтобы Вацлав Михайлович всерьёз верил в магию, но знал о ней он немало. Преподавая «историю культуры» и «эзотерику как культурный феномен», доцент прочёл на эту тему множество книг, а некоторые сам и написал. Он совершенно точно знал, что если бы колдовские ритуалы были фиглярством или шарлатанством, то человечество бы не практиковало их на протяжении шести тысяч лет. И теперь настало его время применить полученные из книг знания на практике. Если это всё-таки сказка, то хуже не будет. А если не сказка, то жизнь прошла не зря.
Вацлав секунду помедлил, внезапно вспомнив о жене. Усталая пожилая учительница средней школы наверняка сейчас смотрит телевизор после тяжкого трудового дня, будучи рада месту. С ней Полтавский прожил всю жизнь и не жалел об этом, но теперь ему это смертельно надоело. Нельзя сказать, что он не любил супругу, но и пылкими чувствами его семейная жизнь не отличалась. Сейчас доцент собрался всё в корне изменить и надеялся, что правильно рассчитал последствия. Хотя если и ошибся, то ничего страшного не случится.
Расстелив на столе лист бумаги формата А 3, Полтавский ловко и аккуратно нарисовал на нём маркером свастику и закрепил на её загнутых концах ароматические свечи. «Начинается», - то ли гордо, то ли обреченно подумал он. – «Сколько можно мечтать? Вся жизнь – мечта. Пора бы и сделать что-то». Коллеги и студенты ни за что не поверили бы, что доцент всю жизнь был безответно и безнадежно влюблён. И это была действительно странная любовь.
Вацлав машинально вспомнил плавящиеся в солнце горы Афганистана и руины древней крепости на холме, в которых тихо и сноровисто трудился сапёрный взвод, одним из бойцов которого и был в 1985 году будущий доцент. Призыв забросил Полтавского со студенческой скамьи прямо на Афганскую войну. И вместо скучной лекции Вацлав теперь слушал далёкую канонаду. Разбитые в пух и прах «духи» пытались прорваться в Пакистан, но, похоже, им это не удавалось. Со стороны Джелалабада рассекло небо звено штурмовых вертолётов, стремительно летящее в погоню за бегущим врагом. Увы, фронтовое геройство обошло Полтавского стороной: его долей было скучное и смертельно опасное разминирование брошенных противником позиций. Вот и в тот день он и ещё двадцать парней осторожно тыкали в каждый камень развалин длинными металлическими щупами, морщась от жары и буквально истекая потом. Рассматривая подозрительный булыжник, солдат присел у основания древней, сложенной из валунов и почти рухнувшей крепостной стены. Оказалось, что перед ним не камень, а фрагмент изъеденного временем и ветром барельефа. Вацлав смог рассмотреть контуры девушки в полупрозрачном одеянии и лежащее у её ног тело неизвестно кого. Судя по позе, этот человек совсем недавно умер насильственной смертью, так как его голова и рука были почти полностью отделены от тела. Попав в армию с исторического факультета, Вацлав настоял на том, чтобы товарищи сфотографировали изображение и с тех пор бережно хранил фотографию. И чем дольше он смотрел на неё, тем сильнее манила его безвестная красавица в полупрозрачной кисее.
Это было странно, ребячески, несбыточно, но, вернувшись с войны в Университет, Полтавский перевернул вверх дном всю библиотеку, пытаясь разобраться, кем же была загадочная девушка. Специализируясь на культуре древнего Востока и Индии, он блестяще защитил кандидатскую диссертацию, но страсть его с годами не угасла, а лишь окрепла. Скрывая это увлечение от жены и коллег, Вацлав год за годом приближался к заветной цели. Теперь он точно знал, что загадочные руины были остатками крепости Алипур, а носительница полупрозрачных одежд – пуштунская княжна Амрита-тайджи. Согласно легенде, хозяйка горной крепости жила едва ли не несколько столетий, оставаясь первой красавицей Афганистана. Рассказывали, что она через слуг приглашала к себе смельчаков, чтобы разделить с ними ложе, и обещала выйти замуж за любого из них. Но утром слуги выносили из крепости лишь изуродованные тела местных храбрецов и обольстителей. Никто из соглашавшихся на ночь любви парней так и не стал князем, но все без исключения погибли, придя на вечернее свидание с тайджи [1]. Сама же княжна отрицала свою причастность к многочисленным смертям, лишь уверяя, что ни один из гостей толком не знал, как ублажить женщину и не был годен к настоящей страсти. Её фраза «хочу на ночь тигра» стала в восточном Афганистане крылатой. Кончилась история до обидного банально: раджа соседнего Пешавара без всяких дипломатических условностей вторгся в земли Амриты-тайджи и осадил Алипур. После непродолжительной осады крепость была взята штурмом и разграблена, а её немногочисленные защитники перебиты. Однако среди погибших и захваченных в плен воинов и слуг княжны не оказалось. Афганский фольклор приписывал загадочной тайджи бессмертие и вечную молодость, сказочники поговаривали, что она и теперь инкогнито живёт где-то и мечтает о «настоящем тигре».
И сейчас, раз за разом анализируя прошедшую жизнь, Вацлав понимал, что ему всегда хотелось «тигрицу». Работа в аудиториях и читальных залах была уютной, коллеги – спокойными, студенты – послушными, жена – доброй и скромной, но доцент всегда хотел захватывающего приключения, страстных переживаний и буквально бешеного интима. Всю жизнь он сторонился от любых необдуманных шагов и пресекал спонтанность в зародыше. А теперь вот пожалел об этом: что он получил в результате десятилетий честного труда и размеренной жизни? Тихий обывательский уют, а ведь в душе Полтавский всегда хотел бурных страстей. И то, что не дали ему карьера и семья, он надеялся получить от древней индийской магии.
Зажжённые рукой доцента свечи источали мягкий дрожащий свет и приторный аромат. Выключив электричество, Вацлав Михайлович монотонно и тихо забормотал мантру. Он давно знал все эти заклинания, позволяющие добиться желаемого, но никогда раньше не пользовался ими, лишь мечтая, как однажды сделает это. Однажды… нет, сейчас или никогда. Призывая жестоких богов индийского пантеона Шиву и Кали, принуждая их выполнить просьбу, Вацлав совершил возлияние растительным маслом, взяв пузырёк левой рукой, словно злой волшебник из индийских фантастических фильмов. Из книг он знал, как это делается, знал и то, что должно последовать за этим. Чад свечей уплотнился, превратившись в подобие едва заметного розоватого облачка, медленно клубящегося над нарисованной свастикой. «Так должно быть», - испытал волнение доцент. – «И если получилось это, то получится и остальное. Ты будешь моей, моя афганская тигрица. Если сработает один ритуал, то сработает и любой другой. Сегодня я получу тебя, а завтра сделаю себя вечной молодым. И пусть горит синим пламенем эта научная карьера, если от неё нет никакого проку». И всё-таки кандидату наук было не по себе: одно дело – изучать магию по книгам, и совсем другое – участвовать в настоящих ритуалах, которые на практике мало кому известны. Это было так же волнительно и рискованно, как сесть за руль, зная основы управления автомобилем только с чужих слов.
Чтобы справиться с волнением и заставить себя продолжить ритуал, Вацлав открыл цветной альбом с репродукциями английских художников, писавших на индийские мотивы. Вот она – заветная картина Томаса Даниэля [2], на которой смуглая красавица в полупрозрачном платье протягивает руки к парню богатырской комплекции в роскошном полутемном покое. «Моя красавица», - вспыхнули молодой страстью серые глаза доцента. – «Это в индийских легендах боги пьют напиток сому [3], чтобы не стареть и не умирать, а я добьюсь тебя при помощи чёрной магии. Я не бог, позволь мне быть просто человеком. Обожающим тебя человеком!». И кандидат наук твёрдо закончил мантру, приказав богам явиться и слушать его просьбу. Словно повинуясь приказу, розоватый туман сгустился до плотности настоящего облака и клубился над столом так, будто Вацлав жёг солому. Полтавский теперь отчетливо чувствовал чьё-то присутствие на маленькой кафедре. Он твёрдо, не выказывая робости, произнёс на санскрите:
- Выслушайте и исполните моё желание, о боги! Я хочу и требую Амриту-тайджи! Сейчас, здесь, со всей страстью!
Из облачка послышался тихий и монотонный, словно шелест бенгальских джунглей, шепот. Вацлав бегло читал на санскрите и легко говорил, но редко когда ему удавалось вести живой диалог на этом языке. Поэтому он плохо понимал санскрит на слух. Из короткой тихой тирады он смог различить только невнятные слова «опасно» и «не знаешь». Но в данный момент очарование тайного обряда охватило доцента полностью, и он ничем не отличался от студента-первокурсника, у которого впервые начал получаться эксперимент. Он повелительно произнёс:
- Я настаиваю! Я хочу, чтоб было так, а не иначе!
Из ответного шепота он смог различить только разочарованный конец фразы: «…ты хочешь». Поняв, что его желание исполнится, доцент прочёл благодарственную молитву: «Ты танцуешь по пылающей земле, и я сделал своё сердце пылающей землёй. Пади ниц или танцуй!». В тот же миг неизвестно откуда взявшийся порыв тёплого, несвойственного русской зиме ветерка задул свечи и рассеял облачко. «О, пусть Амрита-тайджи будет похожа на Зухру Эгембергенову», - воодушевленно подумал Вацлав, как будто дело уже было в шляпе. Его переполняла иррациональная уверенность в том, что так оно и есть, что всё получилось, как надо. С каждой секундой тело кандидата наук всё больше наполнялось молодой силой, непонятной, но живительной энергией. Полтавский чувствовал себя так, будто без труда смог бы пробежать кросс и уложиться в армейский норматив.
Послышался тихий, настойчивый стук в дверь. Во всём университетском корпусе никто не посмел бы отрывать Вацлава Михайловича от дел в столь поздний час. Всем было прекрасно известно, что если он засиделся с бюрократическими документами, то, значит, они действительно важные. Причём, не только для него, но и для всего факультета. Однако сейчас кто-то упорно стучал в дверь, требуя впустить его на кафедру. На миг Вацлав оробел, забыв о магии и минутном всплеске силы. Он снова превратился в пожилого научного сотрудника и преподавателя, специалиста в области культурологии, которому всё надоело и очень хочется покоя. Усталый мужик резко понял, что только что он попал в непонятный, но серьёзный переплёт. Рука сама скользнула в карман пальто, где уже несколько лет покоился короткоствольный травматический револьвер «Гроза». Будучи далёким от жизненных реалий гуманитарием, Вацлав всё-таки всю жизнь оставался реалистом.
Но что за глупость? В кого стрелять в безлюдном ночном Университете? В уборщицу? В вахтёршу? За что? Кто и как может угрожать в пустом здании обычному, ничем не выдающемуся доценту? Магия магией, но размахивать оружием на кафедре или целиться в кого-либо Полтавский считал недопустимым. Поэтому он вынул руку из кармана и с деланным спокойствием отпер замок.
На пороге непринужденно стояла Зухра Эгембергенова, и её тёмные глубокие глаза сверкали, как драгоценные камни. Обычно скромная и молчаливая южанка теперь смотрела на Вацлава с нехарактерной для неё теплотой и почти животным эротизмом. Верхняя пуговица декольте облегающего её стройную фигуру платья была расстёгнута, что позволяло Вацлаву увидеть верхний край ложбинки меж высоких, подобных чайным чашкам, смуглых грудей. И эти груди плавно и ровно приподнимались и опадали в такт глубокому дыханию гостьи. От удивления и нахлынувшей страсти доцент забыл о приличиях, но всё-таки остался реалистом:
- Зухра Каримовна, Вы по какому вопросу?
- Я пришла к тебе, Вацлав, - проворковала южанка, сверкнув глазами и грациозно переступая порог. - Ты звал меня, и я не прочь откликнуться на твой зов.
- Я Вас не звал…, - пролепетал удивлённый кандидат наук, начиная понимать, кто перед ним. – Зухра Каримовна…
- Амрита-тайджи, - с очаровательной улыбкой сделала ещё один шаг девушка. – Ты не знал меня, но я давно уже присматривалась к тебе. Ты искал меня, изучая колдовство, и меня это забавляло. Тебе не нужна магия, мой сероглазый тигр. Тебе нужна я и то, что у меня есть.
Загадочная южанка показала Вацлаву свой сувенирный кувшинчик, чем окончательно сбила его с толку. Ситуация складывалась настолько нелепая, что доцент потерял дар речи. Угадав его мысли, Амрита пояснила:
- Это сома, напиток богов, дающий бессмертие. И он будет твоим, когда ты окажешься в моих объятиях.
- Ваше имя…, - пробормотал Полтавский, вспомнив, что на санскрите «Амрита» означает «бессмертная». Он попал в сказку и больше не желал быть реалистом. Университет, наука, учёная степень, семья; всё, чем жил доцент Полтавский, в одночасье потеряло для него смысл. Он смотрел в тёмные, глубокие глаза южанки, и не хотел уже больше ничего, кроме как прикоснуться к ней. Страстные, чарующие мотивы восточных легенд стали явью; книги с полки ожили и выплеснули своё содержание на кафедру, превратив её в кинозал. Сбросив движением плеч пальто на пол, Вацлав лишь выговорил:
- Дверь, тайджи, заприте.
- Ещё минута, и ты навсегда забудешь свои мудрые книги, - нежно ворковала княжна, поворачивая ключ в замке. Поставив кувшинчик на один из столов, она легко и просто расстегнула платье и стащила его через голову, позволив тем самым Вацлаву любоваться своим смуглым, гибким телом, казавшимся в темноте серо-коричневым. Словно зная, что у мужчины на уме, Амрита неспешно подалась вперёд и показала кончик языка. Может быть, Полтавский всю жизнь втайне от самого себя был романтиком, но ему показалось, будто это лепесток розы мелькнул меж двух вишен. От этого зрелища доцент почувствовал себя двадцатилетним, в той самой поре, когда после демобилизации познакомился со своей будущей женой. Но жена его в данный момент совсем не волновала. И вообще ничего не волновало, кроме прикрытых бельём девичьих грудей и сверкнувших жемчугом мелких и ровных зубов южанки. «О, как же это мило», - содрогнулся от удара сердца доцент. Впрочем, уже больше не было кандидата наук, а на его месте оказался молодой, готовый к разным чудачествам парень с польским именем.
- Я хочу тигра, - приблизилась вплотную южанка. – Ты тигр, Вацлав?
- Я буду тем, кем ты захочешь, - запинаясь от страсти, выдохнул доцент. Заводя руки за спину, чтобы расстегнуть бюстгальтер, Амрита с жаром ответила на санскрите:
- Пади ниц, или танцуй!
И в тот же миг что-то неуловимо, но совсем не эротично изменилось. За какую-то секунду прелестная южанка исчезла. Без всякого звука или световой вспышки, без каких-либо других эффектов. Только что она приближалась к Вацлаву в одном лишь белье, дрожа от страсти, а теперь её не было и в помине. Зато на её месте выгнула полосатую спину настоящая, неподдельная бенгальская тигрица. Гибкий хвост хлестал по бокам, выдавая крайнее возбуждение. От неожиданности доцент подпрыгнул и попытался отскочить, но запнулся ногой об один из стульев и повалился на пол, пребольно ударившись плечом о собственный стол.
Тигрица обвела кафедру мутным взглядом влажных глаз с вертикальными зрачками, ища тигра, подходящего для спаривания. Разумеется, такового в Университете не было и быть не могло. Зато перед хищницей сжалось на полу иное создание, совершенно не пригодное для утех, но имеющее другое, тоже полезное применение. Видя распахнувшуюся клыкастую пасть в нескольких сантиметрах от себя, Вацлав с многолетним опозданием понял, почему на древнем барельефе лежащее перед княжной тело было изуродовано.
Воронеж, 2015 г.
Глоссарий.
1. Тайджи - обращение к знатному человеку независимо от пола в средневековых Индии и Средней Азии.
2. Томас Даниэль (1749-1840 гг.) – британский художник, посвятивший немало полотен индийским пейзажам, самое известное из которых: «Индийский пейзаж с фигурами у руины под баньяном».
3. Сома – сказочный напиток, благодаря которому божества индуистского пантеона не стареют и не умирают своей смертью.