Часть первая.
________________________________________
Воспоминания молодости не всегда приятно ворошить, но некоторые эпизоды армейской службы сегодня, на склоне лет, кажутся мне не такими уж и неприятными. И, пожалуй, даже смешными, когда спокойно смотришь в прошлое и понимаешь, что в молодые годы это были отличные от других дни испытаний, через которые нам надо было пройти, чтобы полнее оценить все прелести однообразной военной службы. И тогда будет что вспоминать в преклонные лета.
На третьем году службы, когда до «дембеля» оставалось шесть месяцев, нам с другом моим Илюхой случилось отличиться на командно-штабных учениях. Наш весёлый «концерт» в радиоэфире запеленговали, записали на магнитофон и представили на прослушивание генералу, начальнику связи Закавказского ВО.
Говорили, что генерал посмеялся от души, выслушав до конца сорокаминутный ролик, но нарушение режима радиомолчания требовало каких-то мер наказания. И они последовали незамедлительно.
Уже на следующий день после возвращения с учений знакомые ребята из роты связи рассказали нам, что наше весёлое мероприятие зафиксировал, кроме них, ещё и окружной радиоконтроль. Мы приняли это к сведению, поблагодарили однополчан, и нисколько не встревоженные, продолжали повседневную службу. Обменялись мнениями с Илюхой, решили, что военного преступления мы не совершили, а значит, серьёзное наказание нам не грозит.
– Казала Насця, як удасця, – высказал Илюха свою любимую присказку.
– Слепой сказал: посмотрим… – в такт ему беззаботно добавил я.
И мы догадывались, зачем наш ротный командир повёл нас в штаб полка на третий день после прибытия с учений.
Капитан Дымшиц, «шеф», как именовали мы его заочно, рослый плечистый мужчина лет тридцати пяти, молча и решительно шагал через спорт-городок, а за ним, слегка приотстав, топали мы с другом Илюхой. Спокойно шли, даже весело, вполне уверенные в том, что всё закончится для нас лёгким символическим наказанием типа «три недели неувольнения».
Увы, наше весёлое спокойствие оказалось преждевременным.
Уже на подходе к штабу ротный оглянулся и поторопил нас:
– Не отставать! Прекратить смех! Комедианты, мать вашу… – и уже у входной двери пообещал: – Сейчас нам всем будет весело.
***
В середине марта, рано утром, наш полк связи подняли по тревоге, и уже через полчаса несколько военных колонн двинулись от западных ворот городка в южном направлении. Наша колонна шла последней, а километрах в ста от Баку мы свернули с приморской дороги направо и долго ехали вслед за юрким штабным «газиком» полевыми дорогами.
Командир роты выставил нашу машину у подножия большой пологой сопки и поставил задачу: развернуть радиорелейную станцию в режиме ретрансляции, подготовить телефонную линию на вершину сопки для ЗКП (запасной командный пункт), выдал мне позывные, азимуты направлений антенн, рабочие и запасные частоты.
Напомнив нам, что станцию надо окопать и замаскировать, шеф укатил вниз, к трём машинам, ожидавших его для дальнейшей расстановки на местности, согласно схеме связи.
Режим ретрансляции – это любимый (потому, что автономный) режим всех радиорелейщиков. Стоит станция в чистом поле, а вокруг, в радиусе 50 км, – никого и ничего, кроме голых желто-серых сопок Алятской гряды, одного из отрогов Главного Кавказского хребта, выходящего с понижением до нуля к обширной депрессии Каспийского моря.
Свобода. Нет офицеров и проверяющих, но нет и дымящей полевой кухни, один вид которой смягчает тяготы солдатской службы. Повода для грусти тоже нет: у нас есть сухпаёк, вода и паяльная лампа – кашу с тушёнкой и чай мы всегда можем сварганить.
Но, дело – прежде всего. Мы спокойно, и оттого быстро разворачиваем антенны в двух направлениях – в сторону Баку и в сторону Нахичевани. Даю команду варить суп с тушёнкой, поскольку время уже обеденное, а сам сажусь за левую стойку станции и через пять минут связь со 103-м установлена. Я – 105-й, и в южном направлении мне надо связаться со 107-м, но он не отвечает, видимо ещё не доехали до точки. Ставлю обе стойки на дежурный приём и выхожу осмотреться.
Экипаж своё дело знает: обед готовится, станция окапывается, маскировочная сеть приготовлена. Загоняем машину в четыре неглубокие ямки всеми четырьмя колёсами – это называется «окопались». Опыт перенят нами у старослужащих, а нынче я и сам старослужащий. Не придерёшься. Никто нас не упрекнёт в бездействии – станция стала ниже на 20 см. Не копать же нам двухметровый капонир, главное – обозначить готовность к исполнению приказа.
Через час, когда мы обедали, позвонил 107-й – это оказался Илюха. Договорились связываться в начале каждого часа и отключились, чтобы не сажать аккумуляторы.
К вечеру вся цепочка связи между командными пунктами армии и фронта была установлена, проверена и отлажена. Кому надо и куда надо прошли доклады о готовности связи, и наступило спокойное время дежурного безделья.
Солдат спит – служба идёт. Этот, всегда злободневный слоган, на ученьях использовался на всю катушку. Экипаж улёгся спать, а я сел за пульт, мне предстояло дежурить до полуночи. Раза три-четыре связался с Илюхой и со 103-м. Потом разбудил старшего радиомеханика, он сел к пульту, а я завалился спать на его место.
***
К вечеру второго дня учений я опять дежурил до полуночи. В ноль часов проверка связи с Илюхой у нас затянулась минут на сорок. Начали с анекдотов, потом Илюха пел украинские песни под гармошку, а затем исполнял смешные частушки, и на русском, и на украинском, да так залихватски, что я хохотал до упаду, отчего мой экипаж выразил мне своё неудовольствие.
Из всех частушек запомнилась только одна:
Ты пошто меня ударил
Кирпичиной по плечу?
Я по то тебя ударил –
Познакомиться хочу.
Когда мы спохватились, и до нас дошло, что нарушаем режим связи, было уже поздно. Мы знали, что радиоконтроль пишет все наши нарушения, но была надежда, что радиоконтроль – свой, полковой. И ещё мы надеялись на позднее время, думали, что контроль спит по ночам.
Как бы не так! Ошибочка вышла с нашей стороны. Радиоконтроль оказался не свой, и той ночью они не спали, а с удовольствием слушали и записывали наш «концерт» на магнитную плёнку. Совместили приятное с полезным – повеселились и получили благодарность от командования за бдительную службу.
Третий и четвёртый день учений прошли уже в боевом режиме. Мы держали связь между штабами и командными пунктами дивизий, армий и фронта, забот у нас хватало, и про весёлый концерт мы забыли. И только по возвращению в казармы нам напомнили об этом.
Мы думали, что всё обойдётся. Не обошлось.
Боевая фаза учений продолжалась два дня. На второй день к нашей станции подкатили два легковых «газика» – один командирский, а другой с радиостанцией. Я представился вышедшему из машины капитану с чёрными петлицами и эмблемами войск связи. Он велел срочно подтянуть линию связи на вершину сопки, сел в машину и два «газика» лихо, почти в лоб, пошли на подъём.
Когда мы поднялись на вершину сопки, они уже стояли там с картами и биноклями – генерал и два полковника. Таким образом действовал «запасной командный пункт».
Мы подсоединили телефон к линии, прозвонили – связь в обе стороны работала без помех. Я пошёл доложить капитану, но он сам к нам приблизился и взял трубку. Позвонил по нужным адресатам, поговорил немного, и пошёл докладывать генералу.
Оставив на телефоне радиомеханика, я спустился вниз, к машине. Там уже весело гудела паяльная лампа и разносился запах гречневой каши с тушёнкой. Война войной, а обед по расписанию. Мой механик-водитель, тоже старослужащий из Сызрани, отлично знал своё дело и по совместительству неплохо готовил в полевой обстановке.
Часа через два позвонил с вершины радиомеханик и доложил, что «газики» с командирами уехали, а капитан сказал, что мы задачу выполнили и можно сворачивать линию. Я велел ему спускаться и сматывать катушку.
Вечером поступил сигнал от ротного: держать связь до утра в дежурном режиме, а дальше будет нужная команда. Мы поняли, что учения закончились, а потому договорились держать станции в дежурном режиме (включён только приёмник, передатчик выключен) и не звонить до семи утра. Хотелось спокойно выспаться, и это нам удалось.
Утром от Илюхи позвонил шеф, велел сворачиваться и спуститься вниз, к полевой дороге, и там ждать. Такую же команду он дал и 103-му. Вот и хорошо, сегодня будем ночевать в родной казарме.
***
– Как же так, товарищи сержанты?...Не ожидал от вас такого безобразия…Концерт устроили, режим связи нарушили…Весь командный состав округа слушал вашу самодеятельность… – спокойным отеческим тоном начал разнос командир полка, отложив ручку и взяв в руки лист бумаги. Там, как пить дать, наши с Илюхой характеристики.
Полковник Гаджиев, рослый могучий мужчина лет сорока пяти, грозно возвышался за большим письменным столом. Над головой у него, почти под потолком, висел большой портрет Суворова. Тогда ещё не было моды украшать кабинеты портретами генсеков и членов Политбюро, а Суворов всё-таки полководец, и притом умелый. Наш полк так и назывался «отдельный…ордена Суворова…», и потому присутствие здесь великого военачальника было уместным.
Мне показалось, что и Суворов смотрел на нас со стены тоже как-то по отечески, как смотрит отец на слегка провинившихся детей. Никакой грозы в воздухе не ощущалось. И мы расслабились.
В окно позади комполка пробивалось весеннее солнце и ложилось светлыми пятнами на всё, что попадало под лучи. Одно такое пятно игриво устроилось на голове полковника, отразилось от лысины и добавило света в кабинет. И оттого мне стало ещё веселее.
А полковник всё журил нас и даже хвалил, но это, без преувеличения скажу, всё было правдой. Мы действительно являлись «отличниками боевой и политической подготовки», опытными младшими командирами, хорошо знающими своё дело, за что нас ценил наш ротный командир.
Он стоял по стойке «смирно» перед командиром полка и охотно поддакивал ему, когда тот перечислял наши поощрения по службе. Раз пять подряд он сказал «так точно», и запнулся только лишь на словах:
– Дымшиц, мы же их поощряли и краткосрочными отпусками с поездкой на родину…Так?
– Никак нет, товарищ полковник. Не было отпусков, – с некоторой заминкой ответил ротный.
И это было сущей правдой. Мы получили все поощрения, какие только имелись в арсенале командования, а вот желанных отпусков на родину ни у меня, ни у Илюхи не случилось. И, судя по всему, не случится вплоть до дембеля.
У полковника тоже наметилась задержка речи, но он справился и продолжал:
– Ну что же, бывает…Но ведь специалисты они хорошие! А, Дымшиц?
– Так точно, товарищ полковник! – радостно подтвердил «шеф».
– Ну вот…Так хорошо служили…И на учениях с задачами справились, даже командующий округом похвалил полк за отличную устойчивую связь, – сказал полковник бодро. После короткой паузы он спросил у ротного: – Что же нам с ними делать, Дымшиц?
– Не могу знать, товарищ полковник, – честно сказал ротный.
Разбор полётов приблизился к финалу – осталось только назначить наказание. Нам бы ещё несколько минут продержаться, постоять с повинным видом, так нет же…
И здесь чёрт меня дёрнул улыбнуться. На моей физиономии проявилась не широкая белозубая улыбка, скорее с трудом сдерживаемая ухмылка сквозь зубы. И оттого, что я страшным усилием воли и лицевых мышц пытался подавить улыбку, на лице у меня возникло чёрт-те что судорожное, непонятное даже Станиславскому, случись ему оценить моё актёрское мастерство.
Не верю! Так сказал бы Станиславский и был бы тысячу раз прав. То, что обозначилось у меня на лице, называлось просто: ехидная ухмылка. С трудом мне удалось убрать это неуместное выражение лица, но было уже поздно – полковник увидел и взъярился:
– Вам смешно? А что я сказал смешного, товарищи сержанты? Дымшиц, а что у нас сегодня – день смеха? Я что-то смешное сказал?
– Никак нет, товарищ полковник! – успокоил его капитан.
– А почему ваши сержанты смеются? Здесь что, концерт идёт?
– Не могу знать, товарищ полковник, – признался ротный.
Откуда ему знать? Мы сами не знали, с чего бы это в самый неподходящий момент накатило веселье.
Полковник вызвал начальника штаба и продиктовал ему приказ:
– За нарушение режима связи сержантов…разжаловать в рядовые, назначить десять суток гауптвахты в одиночной камере, по окончании отбытия наказания перевести в штат линейно-кабельной роты…
Последний пункт тройного наказания, сгоряча вынесенного, явно был лишним и даже вредным для службы: хорошие радиорелейщики вполне смогут таскать катушки с кабелем, но кто заменит их за пультами сложных радиорелейных станций?
Начальник штаба записал приказ и вышел. Командир полка немного успокоился, встал из-за стола, подошёл к ротному, сказал хриплым голосом:
– Вот видите, Дымшиц, как получилось? Хотелось по-хорошему разобраться, а они здесь комнату смеха устроили…
Потом повернулся к нам и пообещал:
– Будет вам весёлая жизнь, товарищи солдаты. Всё, свободны…Сегодня же отправить их на гауптвахту!
Последние слова он сказал для ротного. Когда мы выходили из кабинета, то услышали позади:
– А вас, Дымшиц, я попрошу задержаться.