Памяти блокадницы
Раузы Ахмедовны Галимовой
Георгий Каюров
Смертоносное масло
Санкт-Петербург жил преддверием празднования Дня Победы. Выбеливались бордюры и деревья в скверах. То тут, то там стали появляться флаги на зданиях и на столбах. Поперёк проспектов натянули кумачовые растяжки с белыми буквами. Невысокие дома центральных улиц хорошо освещались солнцем; создавалось впечатление – весь город светится. И не мудрено, ведь триста лет назад сам Пётр I, планируя столицу – всё продумал до мелочей, даже то, какими должны быть номера на домах. Отдельным императорским указом было прописано, на какой высоте и какого размера должен быть номер, «…дабы с другой стороны улицы можно было обозреть».
Увидел бы Пётр родной город в двадцать первом веке, не узнал бы: раскинулось ныне его детище высотными кварталами, приросло пригородами – Царское село, Петергоф, Кронштадт. На окраинах, в спальных районах уплотнительная застройка достигла предела: высотки стоят так близко друг к другу, что жителям нижних этажей с самого утра приходится включать в комнатах свет.
Ефросинья Георгиевна перебралась в Кронштадт несколько лет назад. Муж умер, а на одну пенсию, даже с блокадными субсидиями, содержать просторную квартиру в центре становилось накладно. Да и о муже всё напоминало в старой квартире. И хотя пенсионерка мало что понимала в инфляции, о которой говорили каждый день по телевизору – от президента до их начальника ЖЭКа – она никак не могла взять в толк, почему при плохом Сталине цены на всё каждый год снижались? Пусть на пять или хотя бы на два процента, но снижались. А при нынешней власти, что же?
Ефросинья Георгиевна привыкла вставать рано. Вот и сегодня будильник не успел прозвенеть, а она уже открыла глаза. Всю жизнь прожила и не пользовалась будильником. Бывало, на смену приходилось подниматься в четыре утра. Они с мамой никогда не опаздывали, даже в блокаду – голодная, обессиленная, продрогшая от холода – едва забрезжит рассвет, как ноги сами опускались с кровати. Рабочие подметили – маленькая Фрося никогда не хныкала. В обязанности её, десятилетнего подростка, входило собирать стружку, а по выходным вставала совсем рано, чтобы после ночной смены помочь маме убрать в цехе. Всякий рабочий, проходя мимо Фроси, смягчал взгляд опухших от бессонной, напряжённой ночи, глаз. И обязательно клал мозолистую ладонь ей на голову, а то и молча протягивал кусок замусоленного сахара. Шестьдесят лет отдала дорогому заводу Ефросинья Георгиевна – заслуженный работник отрасли, ветеран труда. Отрывалась только на учёбу. Закончила семилетку, потом техникум, отработала практику на заводе, поступила в институт и снова вернулась на завод, но уже инженером-конструктором. Здесь и свою вторую половинку встретила, здесь и вся жизнь прошла…
Будильник стала заводить после смерти мужа. Его это был будильник.
Женщина взяла в руки пузатые часы и приподняла ближе к подслеповатым глазам. В шестьдесят пятом году, как раз к двадцатой годовщине победы, выпустили эти часы, у них имелась и юбилейная надпись на циферблате. В тот день пришёл муж с работы, с ночной смены, ещё подумала – чего задерживается? Важно так встал посреди комнаты, а за спиной что-то прячет:
– Скажи, Фрося, что придаёт человеческому жилищу уют? – сказал он, а глаза аж горят от задора.
– Чистота, удобная мебель, – стала она тогда гадать. – Многое что.
– Всё правильно, – заулыбался муж. – Но есть одна вещица, которую поставишь в квартире, даже пустой, – и сразу становится уютно.
– Не томи, – поторопила она мужа, сама загораясь от любопытства.
В последнее время Ефросинья Георгиевна каждое утро вспоминала тот случай, и становилось ей тепло и приветливо на весь день. Она и сейчас заулыбалась, как тогда, много лет назад.
– Смотри! – воскликнул муж и поставил на стол вот этот самый будильник с блестящим из нержавеющей стали звонком-шапочкой.
Как заворожённые, смотрели они на пузатую вещицу. Тиканье часов разливалось по всей квартире и словно обволакивало уютом.
Припадая на правую сторону, Ефросинья Георгиевна прошла на кухню. Последний год нога совсем перестала слушаться, за день расходится, вроде ничего, а по утрам боль в суставе простреливала до мозга, как будто штырь какой-то просунули через всю спину.
Женщина не спеша завтракала, прихватывая каждую крошку со стола и прислушиваясь к чему-то. Наконец чаще захлопали двери парадной. Это соседи отправлялись на работу. Ефросинья Георгиевна одобрительно закивала головой. Она специально искала вариант квартиры на первом этаже и рядом с парадным входом.
Убрав посуду, она подошла к календарю и оторвала вчерашний день. На новом что-то было написано. Вернулась в комнату за очками и включила свет.
– Субсидии, – без звука прочли её губы, и уже в голос женщина воскликнула: – Батюшки, уже субсидии подошли.
Ефросинья Георгиевна собралась, надела пальто, шапку и уже в дверях вспомнила – не взяла паспорт.
Усталая, уже в который раз женщина обходила квартиру, открывая ящик за ящиком, шкафчик за шкафчиком и никак не могла найти – куда положила его?
– Надо же, – раздосадовано шептала она и останавливалась, от волнения придавливая слева под мышкой. – Всегда лежал в уголке на этой полке. Куда же я его сунула?
Она снова и снова просматривала все места, куда могла бы положить злополучный документ. Даже заглянула в шифоньер и переложила вещи.
– Может, между простынями? – гадала она. – Нет. Я же всегда кладу его в одно место, – и возвращалась в комнату к секретеру, чтобы ещё раз просмотреть на полках.
Поиски затягивались. Пришлось снять пальто, от волнения и паркости лицо женщины раскраснелось. Она даже попереставляла всю посуду на кухне и зачем-то заглянула под чайник. Ведь прилипает же ко дну подставка?!
– Могла же и тут оставить? – предположила она. – Неужели потеряла?
Неожиданная догадка, пришедшая на ум, сильно кольнула в сердце, и женщина обессиленно опустилась на стул.
– Где же я могла его потерять? – нервно закусив губу, она едва удерживала слёзы. – Ходила за пенсией. Может, на почте оставила? Мороки-то восстанавливать паспорт. Без паспорта и не похоронят. Там ещё карточка, которую муж любил.
Ефросинья Георгиевна пробегала глазами кухонную утварь. Взгляд остановился на нескольких хлебных крошках на столе, и она в сердцах смахнула их на пол, скребнув по столу кожаной обложкой.
– Господи! – воскликнула женщина и уткнулась лицом в заветную книжицу. Только теперь она увидела её. Всё то время, пока искала паспорт, он находился у неё в руках.
Ефросинья Георгиевна открыла алюминиевый флакончик с валидолом и снова улыбнулась. Этому флакончику десятки лет. Муж всегда говорил: «Что ты держишь это старьё? Выброси. Есть уже современные, полиэтиленовые». А она купит новые таблетки и переложит их в этот флакон. Казалось, в нём надёжнее. С годами стал он как талисман – если рядом, значит, всё будет в порядке.
Резкий мятный вкус подуспокоил взволновавшееся сердце, и Ефросинья Георгиевна отправилась за субсидиями.
В парадной столкнулась с племянником.
– Ты чего так с ранья? – улыбнулась племяннику женщина.
– Здравствуйте, тёть Фрося. Мать отправила. Привёз вам гостинцев.
– Возьми ключ, – Ефросинья Георгиевна протянула мужчине паспорт.
– Что это?
– Извини, – виновато улыбнулась женщина. – Держу в руках, чтобы не потерять. С утра что на меня нашло, не знаю. Всю квартиру перерыла, проискала его, а он в руках. Вот ключ. Всё оставь на кухне. Потом разберу. Можешь не разуваться! – крикнула вдогонку племяннику Ефросинья Георгиевна.
– Может, вас подвезти? – предложил племянник, возвращая ключ.
– Куда мне спешить? Немного расхожусь.
– Ладно. Поеду я. Спешу на работу.
Выстояв небольшую очередь в банке, Ефросинья Георгиевна получила деньги и пересчитала.
– Теперь можно и погулять, – приветливо улыбнулась она кассиру.
Солнце припекало по-весеннему. Женщина уже собиралась было повернуть на свою улицу, но край глаза выхватил блеснувшую вывеску продуктового магазина «Магнит» и направилась к нему. Она была спокойна и слегка рассеянна.
У входа в магазин, ещё раз пересчитав деньги, женщина вошла. С утра покупателей было мало, продавцы скучали.
«Как хорошо, что придумали эти тележки, – порадовалась женщина, укладывая сумку в малый отсек. – И опереться можно, и покупки нести не надо».
Она медленно обходила полки, выбирала продукты, подолгу рассматривала на упаковках даты, когда они произведены.
– Девушка! – обратилась она к пробегавшей мимо продавщице. – Очки забыла, какое тут число?
– Там всё написано, – бросила на ходу та и скрылась в подсобке.
Ефросинья Георгиевна снова порылась в сумке, пытаясь найти очки, А вдруг так же, как с паспортом – лежат где-то рядом на видном месте? Даже пересчитала деньги. Осмотрела и тележку, вдруг вывалились? Не нашла. Пришлось выбирать продукты наугад.
– Вам пакет пробивать? – звонко спросила кассирша.
– Спасибо, не надо, – виновато улыбнулась пенсионерка. Почему-то ей стало стыдно за эту молоденькую девочку, и она потихоньку, внимательно посмотрела ей в лицо.
«Совсем юная. Почему же такая грубая?» – подумала женщина и тут же почувствовала резкую дрожь в сердце. Ефросинья Георгиевна тяжело перевела дыхание, взяла сдачу и, опираясь на тележку, направилась к выходу.
– Женщина! Можно вас попросить пройти сюда? – на выходе её остановил охранник.
– Да, пожалуйста, – подняв глаза, согласилась женщина и последовала за широкой спиной стража порядка, увозившего тележку с продуктами и сумкой.
К нему на подмогу присоединилась молоденькая продавщица. Выскочившая из подсобки так же резво, как и забегала в неё.
«Совсем девчушка, как я после войны, – отметила про себя Ефросинья Георгиевна. – Мы тоже были такими же беспомощными».
Но у девчушки на этот счёт было своё мнение. Она бесцеремонно раскрыла сумку и стала в ней рыться.
– Простите, что-то случилось? – растерянно поинтересовалась женщина, обескураженная поведением этой, по сути, ещё ребёнка.
– Нет ничего, – вызывающе объявила девчушка, с ухмылкой в глазах взглянув на охранника.
– Внимательно смотри, – посоветовал тот и поднял сумку.
– Ага, вот! – воскликнула продавщица.
– Женщина! – охранник злорадно уставился на неё. – У вас чек есть?
– Да-а… есть, – растерянно произнесла Ефросинья Георгиевна, всё ещё не понимая, что происходит. – Сейчас найду, – она стала рыться по карманам, но не находила его, машинально взялась за свою сумку, но охранник грубо одёрнул её.
– К сумке не прикасаемся!
– Почему же? – совсем оробев, пролепетала женщина. – Это моя сумка.
– Это уже улика, – парировал охранник.
– Какая улика? – едва смогла произнести пенсионерка, задыхаясь от волнения.
– Что с ней разговаривать, – поддержала охранника продавщица. – Вызываем полицию.
– Зачем полицию, – едва держась на ногах, проговорила женщина. Ей стало невыносимо душно, воздуха не хватало, и она расстегнула верхнюю пуговицу пальто.
– Вот это видите? – торжествуя, воскликнула продавщица, помахав перед лицом покупательницы кассовым чеком. – Здесь нет масла!
– И что же? – едва дыша, проговорила женщина.
– А вот здесь оно есть, – и продавщица, подкатив тележку, указала пальцем на две пачки масла, которые лежали на дне.
– Я, наверно, забыла про него, – попыталась объяснить Ефросинья Георгиевна, дрожащей рукой проведя по своей щеке. – У меня есть деньги. Я заплачу.
Она потянулась за сумкой, в которой лежал кошелёк с деньгами, но одёрнула руку, заметив, как охранник тут же надвинулся на неё.
– Это уже будете объяснять полиции, и им платить, – равнодушно заявила продавщица и, убегая, бросила охраннику: – Иду звонить. Запри её где-нибудь, пока не приедут.
– Что же это мы воруем?... – протянул охранник.
– Да я… да я… – никак не могла найти слов пенсионерка.
– Пройдёмте, гражданочка, – неумолимым тоном сказал охранник и указал рукой, куда следует пройти. – До приезда полиции посидите здесь.
– Сынок… то есть, простите… – проговорила дрожащими губами Ефросинья Георгиевна. – Мне бы глоток водички.
– Преступников у нас за казённый счёт и кормят, и поят, – отрезал охранник. – А наше заведение – частная собственность, за всё надо платить, – и закрыл дверь на ключ.
Оглядывая коморку, в которой она оказалась, Ефросинья Георгиевна вспомнила мамин платяной шкаф. В блокаду она пряталась в нём от бомбёжек, а позже и от голода. Бывало, уткнётся лицом в мамино платье, и от этого не так голодно становилось.
«Что же теперь люди подумают? – одолевали тяжёлые мысли Ефросинью Георгиевну. – Соседи обязательно узнают. Что же, я воровка какая? Дожилась, полицаями в войну пугали, и вот теперь на старости лет к ним сама попаду, – волнение усилилось и отдалось тяжестью в сердце. Ефросинья Георгиевна поискала по карманам заветный алюминиевый флакончик. – Видно, забыла свой талисман в кухне. Слава богу, паспорт при мне».
В этот момент открылась дверь. В свете дня в проходе стоял охранник и прибывший наряд полиции. Молоденький полицейский, в звании лейтенанта, увидев преклонного возраста женщину, растерялся и, не понимая, что тут происходит, взглянул в улыбающуюся физиономию магазинного цербера.
– Мамаша, подождите секундочку, – прикрывая дверь, попробовал лейтенант успокоить женщину.
– Вы тут в своём уме! – вспылил он. – Это что, вора поймали?!
– А я что? – растерялся охранник, не ожидая такой реакции офицера полиции. – Мне сказали, закрой в каморке, я и закрыл.
– Витя, оставь его, – поспешил успокоить коллегу, второй патрульный. – Всё равно заявка зарегистрирована у дежурного. Давай, забираем её к нам и там разберёмся.
– Пойдёмте отсюда, – протягивая к женщине руку, сказал молоденький полицейский, зло зыркнув в сторону охранника.
– Я не могу, – со слезами на глазах произнесла Ефросинья Георгиевна. – Вроде как ноги не слушаются.
– Мы вам поможем, – полицейские подхватили женщину под руки и медленно повели к выходу. Здесь уже собралась толпа зевак.
– Что там, что? – послышались возгласы из толпы.
– Вора поймали, – объяснил кто-то.
– Ой, как не стыдно, а ещё пожилая женщина, – пристыдил женский голос.
– Сегодня все воруют, даже старики, – поддержал другой.
У Ефросиньи Георгиевны от этих слов подкосились ноги, она едва не упала. Ей было стыдно поднимать глаза на людей. Обида за несправедливые подозрения жгла ей грудь.
Уже в машине она неожиданно посмотрела светлыми глазами на полицейских и тихо сказала:
– Скоро всё закончится.
– Закончится, мать, – тяжело вздохнув, отозвался лейтенант. Он не мог выдержать взгляда женщины и отвернулся.
– Вы не должны так вздыхать, – тихо сказала Ефросинья Георгиевна. – Вы, молодое поколение, должны жить с поднятой головой.
Полицейские не ответили, в машине нависла свинцовая тишина.
– Не кори себя. Правильно, что мы её забрали, – постарался успокоить коллегу второй патрульный. – Ты видел рожу этого жлоба?
– Видел, – тяжело вздохнул лейтенант. – Кстати, ты документы его проверил?
– Проверил. Лимита.
– Как его фамилия?
– Сергей Галицкий, – полицейский зло ухмыльнулся. – Па-анич.
– Вот жлоб! Ничего мать, всё будет хорошо, – обернувшись, лейтенант попробовал успокоить женщину. – Мы их всё равно победим. Паша, что-то с ней не то, – толкнув в плечо коллегу и не сводя встревоженных глаз с лица женщины, проговорил лейтенант. – Останови машину! Гражданочка, гражданочка! Что с вами? Как её имя-отчество?!
– Не знаю. Пульс проверь.
– Нет, – ощупывая запястья, нервно выпалил лейтенант. – Канарейку включай и быстро в больницу.
– Сейчас, мигом. Она тут за углом.
– Дежурный, дежурный! – орал по рации молоденький полицейский. – Свяжитесь с больницей, пусть срочно готовят реанимацию. У нас пострадавшей плохо.
Полицейская машина резко затормозила у дверей приёмного покоя. Там уже стояли санитары с носилками. Потянулись минуты ожидания.
Пищала рация. Дежурный вызывал их наряд, но оба полицейских сидели в машине, молчали и не двигались с места. Они смотрели на вышедшего из дверей врача. Тот обвёл глазами двор, остановил взгляд на полицейской машине и безнадёжно скрестил руки…