Часть 2. Казачьему роду нет переводу!
Станица
Верхнедонская станица Михайловская находилась на левом низком берегу реки Хопёр, в двадцати верстах от окружной - Урюпинской. Под облаками сиял золотой купол церкви. Деревянные дома стояли, в основном, на каменных фундаментах, некоторые снаружи ещё обкладывались кирпичом. Крыши были крыты железом, тёсом или камышом. В хозяйственных постройках ревела скотина, а из-за плетней выглядывали рослые подсолнухи, свешивались ветви малины, смородины и крыжовника, усыпанные крупными сладкими ягодами, словно поддразнивающими прохожих: «Съешьте меня!»
Окна – это очи любого жилья. Они дают представление о жизни семьи, через них не только мы смотрим на людей, но и мир взирает на нас. В станице оконца, как правило, украшались резными многоцветными наличниками и приветливо глядели на широкие прямые улицы. В жаркий день с солнечной стороны их загораживали ставнями или завешивали плотными тёмными шалями, а дверные проёмы закрывали от мух лёгкими тканями. В зимнее время жилища освещались сальными свечами и масляными лампами. Отапливались дома дровами и хворостом, стеблем подсолнуха или кизяком, для приготовления которого существовал нехитрый деревянный станок, прессующий коровий навоз в аккуратные брикеты. Питьевую воду брали прямо из реки, и была она чистой да вкусной.
В семьях трудились все поголовно, выполняя работу, соответствующую своему возрасту. Даже малолетние дети приучались стеречь скот, быть погонычами при вспашке земли, носить старшим обеды в поле. На сенокосе частенько работали "всем миром". Говорили: «Коли работать вкупе, то не болит в пупе». В полдень кто-нибудь выставлял "маяк" – платок на длинном шесте. Это означало, что он приглашает земляков отобедать. На следующий день «маяк» вывешивал другой казак, и все отправлялись трапезничать к нему, прихватив заодно и всю свою нехитрую снедь.
Праздников было много, и они являлись неотъемлемой частью казачьего быта. Веселились красиво и азартно. На Масленицу и Троицу практиковалась ссыпчина. Станичным кругом избирались гулебный атаман, есаулец с приставами и колымага-виночерпий. Гулебный атаман отвечал за пристойность всего мероприятия. Исполнителями его приказаний и поручений были есаулец и приставы. Колымага отвечал за быков, а также за сани или телегу с многоведёрной бочкой, наполненной вином.
По летним праздникам на живописном берегу Хопра собирались и стар, и млад. Приходили семьями, но после этого почти не общались: мужчины садились с мужчинами, а женщины шли к женщинам. Традиционно общество разделялось на три малых круга: малолетних, взрослых и стариков. Детишек кормили обедом, угощали сладостями, после чего заставляли плясать для общей потехи. Молодежь развлекалась по-своему: беззаботно веселилась, играла, водила хороводы и пела.
Ах, что за прелесть – старинные казачьи песни! По палитре звуков и богатству оттенков им нет равных! Льющееся, словно безбрежная и плавная река, задушевное многоголосье: то бесшабашно-удалое, то грустно-протяжное, предельно простое и близкое каждому честному сердцу, но одновременно сложное, как и всё наше житьё…
Взрослые ели, пили и забавлялись, демонстрируя казачью удаль, ловкость и сноровку в "рубке лозы". Вино употреблялось вкруговую, то есть из одной чарки*, которой черпали из ведра.
Сноска: *старинные русские единицы измерения объёма жидкости, а также сосуды такого объёма: шкалик - 60 грамм, стопка - 100, чарка - 120. Применялись, преимущественно, для измерения количества вина и водки в кабаках.
Если кто-то "слабел" – ему больше не наливали. Чарка принадлежала лично колымаге, и он отвечал за её сохранность. Потеря чарки считалась весьма серьезным проступком, за который виночерпия лишали должности, как говорили - "казны не блюдёт".
Старики обычно мирно беседовали в сторонке о чем-то своём, задумчиво откуриваясь от комаров, и, выпивая, как правило, не до дна и очень мало. Вечером, когда солнце уходило на покой, а тени деревьев накрывали реку, женщины уводили детишек домой, а мужчины могли остаться бражничать до утра.
Частенько кто-то из членов семьи приглашал всю родню к себе на утро опохмелиться. Так на следующий день начиналось «хождение по сабе», то есть каждый из участвующих зазывал компанию в собственный курень. Обычно договаривались, чтобы у очередного хозяина выпивать не более двух-трех шкаликов. Такое веселье могло растянуться на добрую неделю… Думаю, недаром на гербе Всевеликого Войска Донского изображен загулявший казак верхом на бочке вина… Казаки не видели вреда в хмельных напитках. Зло для них было лишь в чрезмерном их употреблении. Дело в том, что в Библии вино восхваляется, как Божий дар, веселящий сердце человека, а отсутствие вина считается наказанием. Христос не случайно превращал воду в вино на свадьбе в Кане Галилейской. Наконец, вино как элемент евхаристической вечери являет собой кровь самого Иисуса. Таким образом, умеренное его употребление для христианина есть повод к благодарению и напоминание о жертве, являющейся источником спасения и вечной радости. Отсюда и одобрительные поговорки:
«Чарка вина - прибавляет ума»,
«Чарку пить – здорову быть»,
«Пей, но дело разумей»,
«Пьяного да малого бог бережёт»,
«Тот не пьян, у кого шапка на голове»,
«Пьяный проспится, дурак – никогда»,
Мой прадед, например, приговаривал: «Любо пить за столом, стыдно пить за столбом».
…Я не перестаю удивляться умению наших предков заключать свои мысли в живые и образные, точные и лаконичные формулы. Дожившие до нас пословицы и поговорки полностью сохранили свою актуальность и оригинальность, являясь, по сути, интеллектуальными жемчужинами и высочайшим достижением человеческой мудрости. Это – морально-этические законы уникального учебника жизни. Посему не могу удержаться от соблазна познакомить читателя с некоторыми удивительно мудрыми народными высказываниями. Предлагаю на Ваш суд полтора десятка «заповедей» наших предков. Имеющий уши – да услышит…
«Не та земля дорога, где медведь живет, а та – где кура скребёт».
«Не надежны: надсаженный конь, надломленный лук да замиренный друг».
«Богатство родителя – порча детям».
«На правде далеко не уедешь: она либо затянется, либо надорвется».
«В добрый час молвить, в худой – промолчать».
«Старого не бьют, мертвого не кают».
«Перинка совести не замена».
«Лучше умная хула, чем дурацкая хвала».
«Добрая слава лежит, а худая впереди бежит».
«Когда всплывает золото – правда тонет».
«Кинь добро назад – очутится впереди».
«Щеголяй в обнове, а ветошь помни».
«И зимой будет ягода, коль заготовить загодя».
«Слезами не заплатить, а смехом не задолжать».
«Помни три дела: молись, терпи, работай…»
«Слава тебе, Господи, что мы – казаки!»
Семилеток Васятка явно не собирался спать, и в его зеленых глазах кошачьим блеском сверкало плохо скрываемое лукавство.
– Дедуля, а откедова мы – казаки взялись?
Дед Алексей потурсучил седую бородёнку, поглядел слезящимися глазами на мерцающую перед Спасом лампадку и негромко произнес:
– А мы, внучек, веками были, теперь есть и всегда будем! Ещё мой дед говаривал: казачьему роду – нет переводу! Наш служивый народ прежде всех в Господа Бога уверовал и добровольно принял обет оборонять Русь от поганых и супостатов.
Старик поправил нательный медный крест на гайтане, сплетенном из суровой нити, и продолжил:
– Мы служим Господу через служение Царю, Отечеству и своему народу, ради этого и ты явился на белый свет. Ты – казак по корню. Люби, родимый, всё, что с ранних лет кровью впитал в вольных степях наших. Люби Россию, ибо она - матерь твоя, и ничто в мире не заменит её… Знаешь, если ранним утром приложить ухо к нашей земле и прислушаться, то обязательно раздастся её голос – тихий зов. Только нужно очень-очень захотеть… Землица иногда шепчет, бывает – вздыхает, случается – поёт, а иной раз – стонет или плачет. Только надобно её понять. Я много раз делал это в своей юности…
Когда исполнится твой год идти на службу, то служи честно и всем сердцем. Так поступал твой отец, я – твой дед, и все наши предки. Не срами наше Донское казацкое войско. Выше всех благ и самой жизни ставь казачью волю! Только знай: воля – не своеволие, лихость – не разбой, а доблесть – не жестокость. Помни: храбрые – завсегда добрые, потому как они – сильные! Не трать души на ненависть. Не мсти, а оставляй врага своего на суд Божий, и будет он скор да справедлив. И последнее: равняйся на первых и учись у бывалых. В жизни обычно так: коли на час ума не хватит – на весь век дурнем прослыть можно…
– Деда, – испуганным шепотом произнес малыш, – а ведь на войне меня могут убить…
– Бояться смерти – глупо, – немного помолчав, ответил дед, - от неё, внучок, не убережешься. Смерть – дело рядовое: Бог вкладывает в нас душу, он же и вынимает. Всяк, кто жив – помрёт, зато все мёртвые – воскреснут. Иное дело, знать: "как" и "за что" погибать. Уходить следует достойно... У человека всегда есть выбор: во что верить, каким путем пойти, кем стать и как жить. Но для каждого нашего поступка существует беспристрастный судья и справедливый внутренний закон, имя которому – Совесть. Она-то и есть настоящий глас Божий.
По моему разумению, жизнь человека укорачивают злоба, зависть и жадность. А умереть в азарте боя, внучек, да ещё на глазах станичников совсем не страшно. Это – легкий конец. К тому же храбрец погибает лишь после третьей смертельной раны. Я сам тому свидетель…
Заметив, как от удивления широко распахнулись глаза мальчугана, дедушка кашлянул в кулак и продолжил:
– Давно это было. Я даже год запамятовал… Служил в нашей сотне казак Смекалов. Седой уже был мужчина, но крепкий: врага, случалось, мог до седла разрубить. Вот как-то раз пошли мы в дозор и наткнулись на засаду турок. Недолгим был тот бой, но дюже кровавым. Я дрался рядом и потому хорошо видел, как он отбивался одновременно от четырех осман. Одного Смекалов заколол пикой, другого зарубил шашкой, третьего выбил из седла кулаком, а сам умер только после третьего выстрела в грудь.
Дед Алексей склонился, чтобы поправить подушку Васятки.
– Просто беда с тобой, неслух. Ночь на дворе, а ты всё балуешь, – с напускной строгостью ворчал он. – Ну, спи-лежи – государь пришлет казны.
Дед замолк, неподвижно и сосредоточенно вглядываясь в лоскутное одеяло внука и, видно, увязнув памятью в чем-то очень далеком, заветном, но жизненно важном.
«Как же быстро ты промелькнула, моя жизнь! – с грустью думалось ему. – Сверкнула, как обнаженный клинок на солнце, и вот пришла пора вкладывать тебя обратно в тесные чёрные ножны. Да, пора под заступ. Тело в тесноту, а душу на простор…»
В его бытность все молодые люди, достигнув семнадцатилетнего возраста, записывались в «малолетки» на два года. За этот срок юноша снаряжался и обучался военному делу для прохождения строевой службы в войсках. По достижению девятнадцати лет малолеток приводили к Присяге и зачисляли в казаки.
Когда самому Алексею приспел срок отправляться на службу, гонец, посланный отцом, созвал в родительский дом всю родню. День уже перемахнул через свою серёдку и стал коситься на закат. Зной помаленьку убывал, но западающее солнце ещё щедро изливало живительную патоку на благодатную донскую землю.
Алексей с отцом встречали на пороге гостей, приветствующих хозяев: «Богу хвала, а Вам честь и слава», и провожали к столу. Женщины суетились с чугунками, глиняными мисками и деревянными ложками. Наконец, чиновно расселись. В переднем углу, возле главы семейства, оставили место для виновника торжества. Возле печи, дабы никто «не печалился», гостей не усаживали. Наконец отец встал, оглядел собравшихся и произнес:
– Помолимся, православные, – и все обратились к образам.
Затем хозяин обнёс присутствующих водкой "по старшинству", и всякий, взявший чарку, поклонившись ему и всей компании, выпивал.
– Запомни мой родительский наказ, Алёшка, – заговорил отец, когда все родственники и знакомые были уважены, – казаком нужно родиться, казаком нужно стать, казаком нужно быть! Только тогда обретешь Царствие Небесное и Славу в потомках! Желай по силам и тянись по достатку. Чего сам не любишь, того и другим не чини. За себя постоять сумей, да и за слабого заступись. Служи – верой и правдой, в бою будь тверд и бейся храбро, пока стоишь на ногах. Исполняй, что обещал и что тебе велено. Опасайся трусости и измены, чтобы не быть проклятым и не погибнуть во веки: лучше умереть, чем опозорить свой род. В неправое дело не мешайся, никого не обижай и на чужое не льстись, дабы Бога не прогневить и за неправду души своей не погубить.
Гости одобрительно закивали и выпили.
После третьей чарки начался обильный обед. Беседа становилась всё оживлённее и, наконец, кто-то затянул песню:
Рюмочка по столику похаживает,
Чарочки с похмелья всю ночь говорят…
Вышли плясуны и начали выделывать ногами замысловатые коленца. Постепенно все захмелели. Стало шумно и весело. Песни лились громче, хор сделался нестройным и разбился на несколько компаний.
А что это за гулянье –
За ворота да назад?
А по-нашему гулянье –
Три дня дома не бывать…
Бутыльничать продолжали до поздней ночи. Наконец, приняв на «ход ноги», все разом встали, со смехом да прибаутками подняли тех, кто уже уснул, поблагодарили хозяев за хлеб-соль и двинулись к выходу. Для потехи сунули кому-то в карман хозяйскую ложку и, уличив "в воровстве", начали с хохотом срамить и даже пытались шутейно высечь виновного…
– Ну, ты давай – дремай, а то подпружкой получишь, – обратился дед к внуку, заметив, как шаловливо поблескивают его глаза.
Васятка улегся удобней, придал своему лицу выражение, будто вот-вот заплачет, и заканючил:
– Дедуля, расскажи ещё!
– Тогда, егоза, послухай сказку, – улыбнулся тот, посветлев в лице. Глубокие складки вокруг его рта разгладились, а от мгновенно помолодевших глаз, как от солнышка, потянулись в стороны морщинки-лучики. Ласково потрепав заскорузлой ладонью выгоревшие вихры внука, дед напевно начал:
– В стародавние времена, когда злые басурмане и латиняне задумали изничтожить истинную Православную Веру, спустился Христос на землю и стал искать себе защитников.
Вот воззвал Христос к дворянам, забавлявшимся в ту пору охотой:
– Кто хочет стать за Христову Правду?
И ответили дворяне:
– Мы! У нас и доспехи боевые, и любое оружье, и добрые кони! Вот только охотничьих собак сперва соберем, а то они дюже дорогие.
И воззвал тогда Христос к купцам, а те загуторили:
– Мы готовы! Зараз только барыши посчитаем, лавки запрем, опосля можно и в бой!
И воззвал Христос к крестьянам:
– Кто пойдет на битву за Веру Православную?
– Какая битва?! – удивились мужики, почесав затылки. – Неужели нельзя всё миром уладить? У нас пашня простаивает – сеять пора.
Тогда пришел он к ремесленникам и молвил:
– Кто станет в защиту Мою?
Но ремесленники из-за грохота машин и молотов его даже не услыхали.
Заплакал Христос и воззвал со слезами:
– Где вы, воины мои? Есть ли кто на Руси, кто постоит за Веру Христову?
И услышали это казаки: вмиг кинули они все дела и стали - кто где был и в чем есть. Рыбак оставил сети, охотник ловы, пастух стадо, отец свой дом, жену и детей. И все разом ответили:
– Вот мы, Господи!
И сказал тогда Христос:
– До той поры не исчезнет с лица земли народ сей, доколе готов он будет по первому же зову вставать за Веру Христову, за Русь Православную! Да не пресечётся век его, и на страшном суде за это от многих прегрешений, вольных и невольных, оправдан будет!
Дед Алексей поглядел на внука. Тот лежал тихо, хоть и не спал. Видимо сказка затронула нужные струнки его детской души.
– Смышлёный пацанёнок, – с теплом подумал о нём дед, – Пора отдавать его в ученье, а там, глядишь, служба не за горами, – и вздохнул.
«Отцовская» каша
В собственном доме дед Алексей был несколько удален от семьи, и хотя обожал своих внучат, старался не надоедать домочадцам своей строгой стариковской любовью. Жил он особняком, никому не мешая, в отдельном углу, спал на старом сундуке, в семейные дела не встревал, обременяя невестку только тем, что сдавал ей свое бельишко после бани. Дома он бывал мало: в хорошую погоду чаще всего сидел с другими стариками на скамье возле соборной ограды, или же в самой церкви, частенько хлопотал о бедных по просьбе атамана.
Старики в станице всегда пользовались заслуженным уважением и искренней любовью. Строевые казаки разговаривали с ними стоя, а станичники остальных возрастов – сняв шапку. Сами старики вставали со своей скамьи лишь тогда, когда в церковь приходил священник или полный Георгиевский кавалер. Атамана и наиболее уважаемых людей они приветствовали, приподнимая фуражки.
Старики у казаков больше, чем просто пожилые люди. Деды являлись памятью и совестью каждой станицы. Без их одобрения не исполнялись никакие распоряжения Атамана или Правления. Пожилой казак имел право похвалить или устыдить любого станичника. Он же мог просить Атамана о выдаче нуждающейся семье необходимой помощи. Передвигались деды по станице мало и неспешно, памятуя о том, что течение реки понятнее тому, кто неподвижно сидит на берегу, а не гонится за водой. Поэтому, когда по улице, опираясь на посох, куда-то ковылял старик, ему все без исключения уступали дорогу, ибо знали, что он следует по очень важному делу…
Тёплой и грустной волной воспоминания вновь накатили на деда Алексея.
…Лет сорок тому назад погожим утром бабьего лета сидел молодой Алешка, насупившись, перед полной миской ячневой каши и исподлобья смотрел на своего степенного отца.
– Ты пошто бычком глядишь? – спросил тот, перехватив тяжелый взгляд сына. – Надо исть: пустое брюхо к работе глухо, а у нас нынче дел – воз и три копёнки.
– Жени меня, батя… – негромко попросил Алексей и тотчас потупился.
– Вот так заковырина… – отец отложил деревянную ложку в сторону, – эк, тебе приспело. И кого ж ты себе наглядел?
– Анастасию Градову…
Отец хмыкнул, встал из-за стола, сходил за кисетом и не торопясь свернул цигарку. Алексей подметил, что на его лице не было ни удивления, ни раздражения.
– Ты, парень, не томошись. Сперва подумай хорошенько, иль у тебя дупло в голове? – прикуривая от лучинки, спросил отец. – В энтом деле – кто на борзом коне поскачет, тот скоро поплачет…
– Да я по ней, считай, с самой Пасхи сохну. Дозволь, батяня, жениться.
Отец с минуту молчал, глядя на свои большие мозолистые руки, а про себя думал: «Мне бы самому об этом заговорить, да вот сын первый начал… Свадьба, так свадьба – это дело нужное, а то за будняшними заботами и не заметишь, как без покаяния помрешь…»
– Ну что ж, хозяйство у её отца справное, семья работящая, сама девка - в соку, – неторопливо перечислил отец, – я не против. Тебе время служить, а нам лишние руки в хозяйстве очень даже сгодятся.
Губы Алексея разъехались в счастливой улыбке.
– А с Настасьей-то гуторил? Хотя… – отец отмахнулся ладонью от надоедливой мухи, – в наше время у баб не спрашивали.
– Всё недосуг, батя, да и не бывает она последнее время нигде, кроме церкви…
Сын лукавил: он частенько поджидал свою возлюбленную на берегу Хопра, куда она по несколько раз на день ходила за водой. Правда, разговоры по большей части получались у них какими-то пустяшными и недолгими, а после вопроса «люб ли я тебе?», девушка лишь смущенно улыбалась и, зардевшись, не промолвив ни слова, быстро убегала. Только что-то подсказывало парню, что она тоже ждет этих «случайных» встреч.
– А ты кинь ей шапку в окно, вот и вся недолгая…– посоветовал отец. – Исподволь и сырые дрова загораются.
Вечером того же дня Алексей битый час прохаживался мимо двора любимой, косясь на её окна и чувствуя себя преступником и посмешищем одновременно. Цыкая на кобеля, исступлённо лающего на привязи, он с досадой думал: «Эх, а сколько у нас в станице таких же брехливых людей…»
Из дома за ним с интересом наблюдали удивлённые глаза самой девушки и строгие – её матери. Наконец, перемахнув через невысокий плетень и сделав несколько шагов по каким-то грядам, он с размаху швырнул свою новенькую папаху в горницу, когда из неё на минуту вышла мать. Присев под резным оконцем на корточки, он слышал, как удивленно ахнула девушка, но не отправила её тотчас обратно, а, видимо, куда-то прибрала.
– Значит, можно засылать сватов, – отметил про себя Алексей и без оглядки бросился к своему дому.
Сваты пришли в дом Градовых в ближайшее воскресенье.
– Люди добрые, не прогневайтесь, парень-то наш шапку где-то обронил, вы, часом, не находили? – начали они свои сладкие речи.
– А нам ни сиво – ни буро, – невозмутимо отвечал тушистый и седоватый хозяин Михал Нилыч, – находили тут какую-то, вона – в сенях висит, нехай возьмёт и боле не теряет.
Алексея, как варом обдало, сказанное означало, что сватовство может не состояться: родители невесты брак почему-то не одобряют.
Не растерявшись, один из сватов возразил:
– Энта вещь не наша, посмотрите-ка лучше, – тем самым, намекая, что между парнем и девушкой, возможно, существует сговор, и жених может попытаться выкрасть невесту, опозорив тестя.
Хозяйка дома громыхнула в печи ухватом и недовольно пробурчала:
– Завидна девка в доме, да горох в поле: кто не пройдет, всяк норовит ущипнуть…
Не желая скандала, отец прикрикнул на жену:
– Тихо! Полно точить балясы*! С твоим умом только в горохе и сидеть. У тебя, гляжу, и так меж глаз церква сгорела.
Сноска:* Простой, не требующей особых усилий и навыков, работой считалась выточка столбиков для перил и оград, которые назывались балясами. Именно этот несложный технологический процесс вызвал к жизни поговорку «точить балясы», имевшую первоначально тот же смысл, что и «бить баклуши». Не секрет, что лодыри в рабочее время любят поболтать, видимо, поэтому выражение «точить балясы» стало употребляться в ином, переносном смысле: «заниматься пустой болтовней». В таком же значении употребляется сокращенный вариант этой поговорки «точить лясы».
И обращаясь к гостям:
– Бывает купец и на худой горнец, а наша-то дочь смиренна, как агнец, делова, как пчела, красна, что райская птица и верна, что горлица. Да и годы её не велики: хлебом-солью отца-мать пока не объела. Это пусть для щей люди женятся, а для мяса во щах – замуж идут.
Затем, помолчав, кликнул дочку, и напрямую спросил:
– Настасья, ты замуж хочешь?
– Из воли родителя не выйду! – прошептала побледневшая девушка, не смея поднять глаз.
– Тогда подай-ка гостям находку, – вздохнув, сказал хозяин.
Девушка поднесла папаху донышком вверх, что означало, что она согласна выйти за Алексея… После чая и угощений ударили по рукам.
А на Покров, при большом стечении народа, батюшка уже пел: "Венчается раб божий Алексей рабе божией Анастасии..."
Выходя из церкви, новобрачные прошли в арку из двух обнаженных клинков. Это называлось - «пройти под шашками» и напоминало о славном предназначении казачьего рода. В нескольких шагах от этих «ворот» два казака держали над головами молодых снятые с головы папахи. Прохождение под ними означало наделение семьи и её потомства всей полнотой прав и гарантировало защиту общества. А после того как над обвенчанной парой белоснежной аркой взлетел длинный рушник – символ семейных традиций, на них обрушился дождь пшена, хмеля, конфет и мелких монеток.
Когда «свадебный поезд» начал свое движение, казаки отчаянно джигитовали: на всем скаку подхватывали брошенную наземь шапку, делали стойки на крупе лошадей, заползали им под брюхо, выхватывали из толпы молоденьких казачек. На украшенном красными лентами тарантасе новобрачные подъехали к дому жениха, где на крыльце их встретили родители и благословили хлебом, разломив над головами большой праздничный каравай.
Угощение было обильным и разнообразным. Вино лилось рекой, а сродники жениха и невесты соревновались: кто кого перепляшет и перепоёт. Дома молодой жене расплели девичью косу и закололи волосы на затылке.
Во время "раздачи каравая" дружка обратился к родителям и гостям с речью: "Сыр-каравай принимайте, а молодых одаряйте". Отец Алексея пригладил окладистую бороду и со словами «Без коня казак кругом сирота…» подарил сыну жеребца с седлом – на будущую службу, а свёкор со свекровью – символическую нагайку и корову в хозяйство: «Как в поле растёт трава, так пусть растёт и ваше добро»…
Медом потекли счастливые деньки. Поначалу молодых работой не загружали, устроив из первых недель сплошной праздник:
– Гуляйте, милые, покудова детушки не пошли. Пойдут детушки – потянут силушки, – говорила мать Алексея.
Да, дети – это не только радость родителей. Они, безусловно, – счастье и гордость, но одновременно – тревога и беспокойство, постоянная кручина, жалкость и сердечная боль. После рождения каждого ребенка Алексей подолгу размышлял о том, какая судьба выпадет его кровинушке, какие испытания и страдания она ему припасла: походы, битвы и раны, а может мученическую смерть?
Всякий раз, вталкивая в себя абсолютно несъедобную подгорелую и горько-соленую "отцовскую" кашу*, Алексей тихонько молился:
Сноска:* Такую кашу издревле готовили на Руси для отцов новорожденных. Её обильно заправляли перцем, хреном, горчицей и горько солили. Отцу нужно было съесть такую кашу всю, без остатка. Давились, а ели. Терпи, казак! Порой от такого угощения глаза на лоб вылезали. Зачем такие издевательства? Чтобы отец младенца хоть в какой-то мере смог оценить все тяготы родов своей жены. А у соли в этой каше была своя роль. Соль должна была изгнать из дома новорожденного всю нечисть, ведь дом роженицы в момент рождения младенца считался нечистым.
– Господи, отведи от моего дитя все беды и слёзы!
– Деток родить, не веток ломить: солоно да горько рожать, – подтрунивали над ним бабы, – а ты ешь, пока роток свеж, как увянет – ничего не заглянет!
Не один раз за свою жизнь он убеждался в истинности и другой поговорки: «Малые детки – малые бедки, а вырастут детки – станут большими бедки»…
Бог дал Алексею девятерых детей. Но как говорится: детушек воспитать – не курочек пересчитать. Трое из них умерли во младенчестве от поветрий, а перводанный сын не вернулся с войны. Двух остальных сынов он благополучно женил, а дочерей - выдал замуж. Васькин отец был младшим – «мизинным», с ним, по обычаю, дед и остался доживать.
Первенца Николушку Анастасия родила в бане, которую Алексей за неделю до этого события выстругал заново – добела. Во время обряда первого купания повитуха приговаривала:
– Шла баба из заморья, несла кузов здоровья: тому-сяму кусочек, а тебе весь кузовочек.. Как с гуся-лебедя вода, так с тебя, казак, вся худоба…
Когда сын перегодовал, крёстная усадила его на кошму и первый раз в жизни остригла… Волосы, по поверью, всегда связаны с магией. И не оберёшься беды, если состриженный и неосторожно брошенный локон подберёт недобрый человек...
Чтобы отсечь волосики ровно, мальчику надели на голову горшок, и всё "лишнее" аккуратно подравняли по его краю. Срезанные волосы домашние тщательно собрали и "похоронили" в саду под яблоней.
– Как видела тебя под крестом, так желаю увидеть и под венцом, – прослезилась крёстная.
Затем уже крёстный взял ребёнка на руки и понес на майдан к неоседланному скакуну. Усадив мальчугана на цветастый шёлковый платок, он неспешно провез его вокруг церкви. Испуганный малыш попытался ухватиться за конские пряди, но вот незадача – в ритм конскому шагу сперва накренился набок, потом медленно стал сползать вниз и громко расплакался. Мужчины подхватили его, но ещё долго вздыхали и перешёптывались: такая примета предвещала казачонку смерть в бою...
– Любо, гривку цапнул! – чуть позже объявили они женщинам, не желая их расстраивать, – жизня будет долгой и казаком станет добрым.
У дверей церкви ребёнка принял сам Алексей и пошел с ним к Причастию. А на выходе кум накинул на крестника сабельную портупею, и с ней донёс до самого дома. Передавая матери, сказал: "Вот тебе казак. Я зараз схороню до поры оружье, а ты его самого береги. Как вырастет немного, обучу ратному делу".
В три года Николка получил свои первые в жизни штанишки с лампасами да скрещенными на спине оплечниками и стал потихоньку обучаться верховой езде на самой смирной лошадке…
– Куда как хорош! – улыбаясь, всплёскивали руками старики. – Николай Ляксеич, да ты никак в шароварах?
– А то! – раздувался от важности карапуз. – Я уже большой!
– Ну, знать, отец тебя по осени непременно женит!
– Покуда терпится, – смущался Николка, – я сперва на службу схожу, – и по отлогой стёжке убегал к реке…
Крепким рос мальчонка, смелым и отчаянным. С детства верховодил он сверстниками, был затейщиком новых игр и разных проказ. Не боялся ни чёрта, ни дьявола. Но, не смотря на некоторую строптивость, родители в сыночке души не чаяли…
В положенный срок пошел он на службу. За храбрость и отвагу получил чин подхорунжего.
– Наш сын-то теперь – «Ваше благородие»! – хвалился соседям Алексей. И гордился...
Погиб Николай где-то на полях Маньчжурии во время русско-японской. Хоть и говорится, что материнская молитва со дна моря вынимает, всё же земляк-однополчанин привез и вручил несчастным родителям его медали и простреленную фуражку. Мать, Анастасия Михайловна, такой беды снести не смогла… Горе-горькое уходило её за неделю…
Стариковская память вновь листнула страничку назад…
Ниточка судьбы
Когда на первом году строевой службы Алексей впервые протянул руку за пайкой водки, глава застолья вахмистр Недорубов, отирая башлыком свои пышные усы, насмешливо произнес:
– Ныне молодежь – погляди да брось! Ишь, каков – сам в ухо одинец вдел, – ткнул он пальцем в серьгу Алексея, – опосля этого ещё и на чарку зарится. Сгасни отседова! Сядь в сторонке и наворачивай кулеш: ты ещё своих ребятишек на свет не родил.
Расположившиеся вокруг походного костерка станичники беззлобно хохотнули. А разговор у них, как это обычно бывает в сугубо мужском коллективе, шёл о женщинах.
- …Эх, ребятушки, да коли в бабе менее пяти пудов весу, то и красавицей её назвать нельзя, - делился опытом бывалый унтер-офицер. - А вот я тебе, паря, зараз скажу, как прежде выбирали себе жёнок… Признаками бабьей красы с давних времён считаются белое лицо и румяные щёки, а в особенности - пышные формы и толстый стан. Так что выбирай себе девку дородную и обязательно с роскошной грудью. Только тогда у вас будет много красивых и здоровых детишек.
Недорубов неспешно прикурил от тлеющего кончика веточки, выдернутой из костра, и стал глядеть куда-то поверх голов присутствующих.
- Моя-то хозяйка до замужества тоже… Ох, как была хороша! Однажды она мне призналась, как девицы придумывали всякие ухищрения, чтобы сделать свои перси* (Сноска:* перси— устар. и поэт. женская грудь.) повнушительней, - усмехнулся вахмистр. – Она сама, например, будучи на выданье, применяла такое снадобье: три ложки женского молока, ложка мёду, ложка постного масла на кружку отвара травы мяты. Все её прелести, сказывала, росли, как на дрожжах...
Пламя костра наводило на раздумья, и Алексей с нежным теплом вспоминал свою молодую жену, мысленно приговаривая:
– Хозяюшка в дому, что оладышек в меду. Как ты там, курочка моя нетоптаная?
Супругу он старался не обижать и всего раз за всю совместную жизнь явился домой пьяненьким. Жена была, как обычно, приветлива: не сказав ни единого слова в упрек, помогла ему снять сапоги и раздеться, но спать легла отдельно.
– Не серчай, милый, – сказала она с грустной улыбкой, – но я хочу, чтобы у нас были здоровые детишки.
С тех пор Алексей старался во всем блюсти «свою меру».
Походная жизнь – не медок. Когда свежей воды едва хватало, чтобы напоить боевых коней, приходилось и «сухую баню»* устраивать, и вшей из одежды над костром «выжаривать», и бриться «свинячим»** способом…
Сноска:*При дефиците воды обнажённые казаки валялись в мелком песке, после чего обтирались суконкой на ветру.
Сноска:**При отсутствии мыла и воды брились так: отросшая щетина подпаливалась и стиралась мокрым полотенцем. Это касалось преимущественно молодых и неженатых казаков, которые носили только усы. Женатые казаки, как правило, отращивали бороду, которая периодически подбривалась боевым концом шашки, подвешенной за темляк.
Первый свой бой Алексей принял во время русско-турецкой, находясь в составе третьей сотни 23-го Донского казачьего полка. Перед атакой бывают минуты, когда за свою жизнь боятся даже самые отчаянные. В сражении этот страх обычно проходит, но, случается, что и усиливается…
– Что бы ни случилось, – учил молодых Недорубов, – умирать, братцы, нужно с достоинством. Веселиться по жизни всяк умеет, – говорил он, – а ты попробуй душу Богу отдать весело!
Накануне сражений на Шипкинском перевале, сослуживцы Алексея побратались целым взводом. Перед сном собрались они возле походной церкви и, помолившись, обменялись крестами, нательными рубахами да ладанками с родной землицей. Обнялись и расцеловались. У многих на глазах блестели слёзы. Земляки знали, что предстоят страшные бои, и не всем суждено вернуться с чужбины на родину.
– Ручаемся, братья, все по одном и каждый по всех, – проговорил вахмистр Недорубов, – теперь даже на Страшном суде стоять нам плечо к плечу и вместе давать ответ Господу. Наказание тоже примем равное. И пусть эта круговая порука удесятерит нашу отвагу в будущих сражениях. С нами Крестная сила, казаки, с нами Бог и все святые Его! Убьют – забота не наша! Удача – брага, неудача – квас, кто кого переживёт, тот того и помянет. Аминь!
Ранним утром, когда более-менее развиднелось, и многоцветная радуга ярким рушником соединила, но не примирила воюющие стороны, казаки пошли в атаку. Эх, казачья лава*!
Сноска: *Лава - это особый боевой порядок кавалерии при атаке, характеризующийся разомкнутым строем и построением в одну шеренгу (с поддержками в глубине). Лава позволяла коннице значительно уменьшать свои потери при атаке на открытой местности.
Словно крылья вырастают у боевых коней, а седок со скакуном становятся одним целым – грозным и неудержимым существом. И летит оно на погибель врагу, с гиком и посвистом, сквозь огонь и дым, почти не касаясь земли. Сил и смелости добавляет память о славных родичах, геройски павших в боях, посаженных врагами на кол или живьем сваренных в кипящих котлах. И нет другой, кроме смерти, силы, способной сдержать этот удар и порыв, остановить железную казачью волю!
Много крови пролилось в том бою… Зеленый луг вскоре стал напоминать страшный погост без крестов и могил, на котором было разбросано множество убитых и умирающих бойцов. Чекмарёв своими глазами видел, как один раненый турок бежал пол версты с выпавшими из живота кишками… Уже вечером, разыскивая и перевязывая раненых однополчан, Алексей понял, насколько отвратительна и безобразна любая смерть. Убивать без привычки трудно, а привычка убивать – смертный грех. Однако человек приспосабливается к любым изгибам жизни… Со временем Чекмарёв привык и к этому: обветрился, зачерствел душой. А как же иначе? Ведь на войне – или ты, или – тебя…
Война – это узаконенное убийство, беспощадное злое действо, жестокость и коварство, ненужное людское самоуничтожение. У войны нет лица, у неё – отвратительная хищная личина. Она, словно огнедышащий дракон, испепеляет целые народы своим смрадным дыханием, пожирает людей и коверкает человеческие судьбы. Война не может быть красивой, поэтому и не стоит её романтизировать. Но она бывает справедливой и даже священной, а в такой войне – грех не участвовать. Как говорится, «добро должно быть с кулаками» да ещё – «время горшки лепить и время их колотить».
"Нет большей любви, чем жизнь положить за други своя", – сказано в Библии. И когда смерть приемлют на взлёте молодой и красивой жизни, добровольно жертвуя ею за веру отцов, добро и справедливость, то на земле остается после тебя особый яркий след, так называемая «светлая память». Твоё доброе имя с благодарностью вспомнят современники и потомки, а твоя чистая душа будет мирно покоиться где-то возле самого Христа...» Нельзя утверждать с полной уверенностью, но примерно так думал Алексей в ту пору и воевал по принципу: "либо в стремя ногой или в пень головой…"
Воля Господа всё переможет…
Особое уважение однополчан пришло к Лёшке Чекмарёву после того, как однажды под Плевной, когда их небольшой отряд попал в засаду басурман и был перебит, он вынес на себе раненого сотника Молчанова. К слову, в той схватке пал и верный конь Алексея, подаренный отцом.
С гор дул холодный пронизывающий насквозь ветер. Он хлестал по лицу казака, слезил глаза. В горле клокотало, а губы спеклись в потрескавшуюся корку. Грудь болела от частого дыхания, и в глазах плыли лиловые круги. Походка сделалась тяжелой и шаткой. На плечах - истекающий кровью офицер, под ногами острые камни, о которые постоянно приходилось спотыкаться. Так, согнувшись в три дуги, оступаясь и поскальзываясь, Алексей блуждал всю ночь.
Да, верно говорили в сотне: "пеший конному не товарищ". К тому же, это была не та вихрастая и белокурая степь, что, как давнему другу, кивала ему с детства каждой былинкой, а соцветиями пижмы и тысячелистника смахивала с ребячьего тельца обиды, тревоги и усталость. Её ковыльные волны всегда будили воображение мальчугана и приглашали то в морское путешествие, то в заоблачный полёт. Широкая и бескрайняя степь – она веками была домом, кровом и постелью казака. Да, своя земля и в горсти мила, но здешняя – горючая, покрытая жиденькой травкой, и вспоротая отрогами Балканских гор, выглядела совершенно чужой. Вспоминались слова стариков: «чужедальняя сторона - горем ты посеяна, слезами поливана, печалью горожена»…
Солнце опустилось за перевал, и всё вокруг накрыла недобрая знобящая мгла. Огонь разводить было опасно: следом могли идти османы. Алексей брёл наугад. Раненый в грудь командир тихо стонал и постоянно просил воды, а её-то и не было. Одно время гром начал перекликаться с горным зыком, но дождя так и не случилось…
А ведь, кажется, только вчера, в станице, были и другие вечера, которые ласково кутали его в тёплый сумрак и заботливо обнимали, как матушка перед сном в раннем детстве. Дома всё казалось иным, даже ветер. В родной сторонке этот весёлый озорник никогда не был таким злым и колючим, но сегодня его резкие порывы студеным обручем обжимали непокрытую голову казака и давили на грудь трёхпудовым мешком.
Уже глубокой ночью, во время очередного привала, обессилевший Алексей понял, что идти дальше с такой ношей он не может. В ту минуту он чувствовал лишь опустошение, отчаяние, злость и досаду на собственную беспомощность. Ему хотелось только одного: бесконечно долго лежать, вот так, закрыв глаза… Однако какая-то очень важная мысль, находящаяся на самой поверхности сознания, была почти готова родиться в его голове, но постоянно ускользала при малейшей попытке сосредоточиться…
Давно замечено, что невзгоды побуждают к молитве. И вот, осознавая умом предательскую слабость своего тела, Алексей, стиснув зубы, привстал… Пошатываясь, он сделал ватными ногами пять-шесть шагов и воткнул меж камней свою шашку - дедов подарок. Нахлобучив на неё вынутую из-за пазухи черную шапку с зашитой за подкладкой маминой иконкой, бухнулся перед ней на колени:
– Господи Иисусе, спаси и сохрани! Прости грехи мои вольные и невольные… – произносил он всем сердцем. – Облеки мя, Всемогущий, крепостью своею и дай силы выдержать сие испытание!..
По пыльным щекам побежали слёзы. Алексей их не только не стыдился, но даже не замечал. Вконец измучившись, он дал слабину и в тот роковой момент подсознательно прощался с молодой жизнью и родными, отпевая сам себя.
– Слышишь ли ты меня, Господи?! – в отчаянии хрипел он совершенно севшим голосом. – Яви нам милость твою, не дай пропасть на чужбине!..
Ткнувшись лицом в грубую неласковую землю, Алексей вдруг, как сквозь сон, почувствовал знакомый запах… Нащупав и рванув на себя жёсткий травяной стебель, он вдруг задрожал от счастья и громко рассмеялся: это же – полынь! Такая привычная, известная с раннего детства, степная полынь – Емшан-трава. Та, что хранится за иконами и в ладанках, та самая, которую дают в руку погибшему казаку за неимением погребальной свечи. Полынушка – духмяная и горькая, словно непростая казачья доля… Ты, родимая, есть в каждом доме, как оберег от нечистой силы и лекарство от сорока недугов. На твой волнующий запах слетаются души предков, твой терпкий аромат восходит к Богу не хуже самого ладана.
– Вот теперь я обязательно дойду до своих, – твердо сказал себе Алексей, – Господь о нас помнит!
И – дошёл: на грани обморока, весь в крови, грязи и ссадинах, с изодранными локтями и коленями, в напрочь разбитых сапогах. Впоследствии, когда ему приходилось вспоминать этот случай, Алексей неизменно приговаривал: «Кабы не Бог, то кто бы нам тогда помог?» За геройский поступок Алексей был пожалован в урядники и награждён Георгиевским крестом.
– Вот так-то из рядовичей в атаманы выходят, – сказал ему, по-отечески улыбаясь, полковой командир.
Но удача на войне весьма переменчива. Верить ей не след – подведет, обманет. Где-то через месяц, в другом бою Алексею большим осколком серьёзно повредило левую руку ниже локтя: вспороло кожу, разворотило плоть. Странно было смотреть на неё, чужую, словно ненастоящую, со скрюченными не слушающимися пальцами и чёрно-синими ногтями. Из раны торчали отломки белой кости. Боли сперва не было. Обильную кровь казак унял, закрутив руку выше ранения кожаной уздечкой.
…После был походный лазарет, где среди сестёр милосердия, фельдшеров и важных докторов, он запомнил пожилого, но очень энергичного врача по фамилии Пирогов, к которому все относились с огромным почтением, называя его «чудесным доктором». Раненые придумывали о Николае Ивановиче удивительные истории. Говорили, что он пришивает увеченным оторванные руки и ноги, а из двух убитых способен «собрать» одного живого. Этот невысокий доктор, обладающий рыжеватыми бакенбардами, ноздреватым носом и косоватыми глазами, никогда не скупился на сочувствие и доброе ободряющее слово раненому, не страшился никакой работы, если она была на благо больного, и требовал того же от своих подчиненных. Однажды, в окружении десятка суетящихся лекарей, он остановился возле постели Алексея. Ему кратко изложили историю ранения Чекмарева.
– Как дела, кавалер? – спросил профессор и по-доброму открыто улыбнулся.
– Благодарствую, ваше превосходительство, – молодцевато начал Алексей, но вдруг, остановился и, набравшись храбрости, заговорил уже не по уставу, – …вот только наши доктора не могут мне руку поправить. Может, вы попробуете? А то ни пахать, ни косить она теперь не годится.
Кто-то из сопровождающих персон состроил зловещую гримасу и показал Алексею из-за спины инспектора крупный кулак.
– А ну, давай посмотрим, – оживился старенький врач, и ассистенты кинулись снимать бинты.
Осмотрев рану, «светило» покачал лысоватой головой и, сверкнув серыми глазами, укоризненно произнес:
– Да за своих докторов, казак, тебе надлежит весь век Богу свечи ставить. Они тебе не только руку – жизнь спасли, а ты о них так неласково отозвался. Всё дальнейшее зависит от тебя самого: разрабатывай пальцы, тогда сможешь и пахать и жену обнимать, – после этих слов Пирогов резко повернулся и перешёл к осмотру следующего стонущего раненого.
Вернувшись с войны домой, Алексей застал умирающего отца. Тремя днями раньше тот ворочал мешки на мельнице и внезапно упал без чувств. Видать, от напряжения лопнула какая-то жила. Когда к нему вернулось сознание, старик уже не говорил, а только мычал, не владел правой половиной тела и лежал в избе безучастно и молчаливо, отказываясь от еды. Видно, смерть уже свила в нем своё гнездо…
Когда Алексей налил себе с дороги стаканчик терновой наливки и, поблагодарив мать за угощение, уже собирался её выпить, то взглянул на постель отца и встретился с его печальными глазами.
– Мама, подай ещё одну стопку, – попросил он.
Взяв из рук матери гранёную рюмку на тоненькой ножке, он наполнил её вином до половины, и поднес больному отцу. Бледный, как печная стена, отец с интересом поглядел, сначала на сыновние руки, потом с укором на него самого, повернул голову к стене и прикрыл глаза. – Обиделся!
– Прости, батяня, – произнес Алексей, и поспешил исправить свою оплошность, плеснув в рюмку до краёв. Отец внимательно посмотрел сначала на сына, потом на икону, пригубил вино, благодарно кивнул и задремал. На следующий день его не стало.
А через год ушла и мать… «Всё купишь, лишь отца-матери не купишь», - говорили в старину. Когда Господь забирает родителей, то в любом возрасте человек начинает ощущать себя сиротой, одиноким и незащищённым ребёнком… Будто надёжная крепостная стена рушится за нашей спиной. Следом накатывает ощущение обреченности: «ну, вот… «прикрытия» больше нет, теперь я - следующий». Образовавшуюся в душе дыру – не залатать, а пустоту ничем не заполнить! Иные утраты худо-бедно удается восполнить и пережить. Такую – крайне трудно. Забыть или отвлечься не получается. Словно стоишь на краю бездны и глядишь в Вечность… А ещё возникает щемящее чувство вины за все случаи, когда в спешке пожалел доброго слова, незаслуженно обидел, не слушал или не слышал. Да только ничего уже не исправить! И не к кому пойти со своей кручиной, разве к ним же… на безмолвное кладбище. Только легче от таких визитов всё равно не становится… Летят годы, но по-прежнему не дают покоя нескончаемые грустные воспоминания…
Дед Алексей хорошо помнил, как когда-то давным-давно мама штопала у окна его рубаху и негромко говорила:
- А ты знаешь, Алёшенька, как по длине нитки можно судить о девушке?
- Нет… - растеряно отвечал сынишка, которому на то время было лет десять.
- Длинная нитка – ленивая девка. Так что примечай, сынок… Таких примеров много…
- Мама, а расскажи мне ещё что-нибудь, - просит Алексей.
- Хорошо, - отвечает мать, повернувшись к сыну. – Тебе хорошо известны десять Божьих Заповедей, а я сейчас напомню несколько старинных поговорок, а уж после этого сам решай, как по ним жить, - лицо матушки приняло серьёзное выражение. – Так вот, слушай и запоминай…
«Чужим умом живут до порога, а дальше – всяк своим перебивается», «Кто не слушал отца, послушается кнутца».
«На чужое надейся, а своё – паси», «Если на этом свете не устанешь, так на том – не отдохнёшь...»
«На чужих жён не заглядывайся, а за своей – пригляди», «Учи жену без детей, а детей без людей» и последнее: «Корми деда на печи: сам будешь там…»