Рань.
Ездили мы к родственникам в гости, так сказать, на юбилей. Славно там провели время, о многом переговорили и, среди прочего, услышал я там пару забавных историй, которые хорошо ложатся в наш ряд происшествий, которые были на самом деле. Рассказала обе истории Надежда, и я постараюсь передать её слова как они были услышаны.
Поехали в санаторий небольшой группой и нас разместили по комнатам, четыре человек, четыре дамы, в два номера, двухсекционных. Две дамы помладше, в одном номере, а две постарше, то есть мы, в другом. Ходим на процедуры, оздоровливаемся, обедаем и всё такое прочее все вместе, как приехали. Вот только досуг проводит по разному, в понимании возрастного темперамента.
На чём, так сказать и погорели.
Прежде чем перейти к самой истории, надо сказать, что молодёжь наша повадилась бегать на танцы и веселилась там до последнего, то есть до двенадцати часов, когда дискотека закрывала свои гостеприимные двери, и веселящийся народ отправлялся во свояси.
В тот замечательный день именно так всё и было. А я накануне со своей соседкой, назовём её Анфисой, договорилась, что на утренние моционы мы отправимся пораньше, чтобы быть в числе первых, а не плестись где-то там в хвосте. То есть Анфиса отправляется в питьевой павильон набрать там минеральной воды, которую мы в течении дня потребляем, опять же в оздоровительных целях, а я пошла в гимнастический зал, чтобы первой взять обруч, скакалку и гантели, полный комплект, которого на всех не напасёшься.
Наговорившись, начитавшись и насмотревшись в телевизор, мы улеглись по кроватям, уговорившись держаться задуманного плана. А чтобы не проспать, отправились спать чуть раньше обычного, часов в восемь вечера. Тог есть к тому времени, как молодёжь вернулась со своих танцулек, мы уже глубоко спали.
Или мы так думали, что глубоко.
Молодёжь, которые жили по ту сторону тонкой перегородки, между двухсекционным номером, шумно обменивались впечатлениями, умывались, посещали туалетную комнату, и переговаривались настолько громко, что умудрились нас разбудить. Должно быть им было что обсуждать и делали они это с энтузиазмом активно отдыхающего человека.
«Уже утро?» – с сомнением спросила меня Анфиса.
«Ну, раз молодёжь уже на ногах, -- ответила я, -- то значит так есть». А для гарантии на часы посмотрела. А часы у нас стояли в номере электронные, с чуть подсевшим табло, на котором цифры были слабо различимы, особенно если их идентифицировать только продрав со сна глаза. Только поэтому вместо двенадцати я разглядела шестёрку.
«Шесть, -- говорю я соседке. – Начало седьмого. Мы будем первыми?».
«Обязательно».
Зевая и потягиваясь, мы кое-как собрались, Анфиса взяла свою бутылку и мою, а я, в спортивный костюм обрядившись, направилась в гимнастический зал, что находился в другом корпусе санаторного комплекса.
Наверное, нас должно было насторожить сильное недоумение дежурного спального корпуса, когда мы, две «ранние пташки» выпорхнули из своего номера и устремились наружу. Если какую-то странность делает один человек, то это приводит к сомнению, но когда эту же странность совершают двое, то становится понятно, что это уже не просто странность, а заранее запланированная необходимость.
Поэтому, должно быть, дежурный не стал протестовать, а выпустил нас на волю. Анфиса, увешанная бутылками, порысила к питьевой галерее, ну а я, по нашему общему плану, в спортзал, чтобы обеспечить инвентарём нас обеих.
Конечно же, я пришла первой. Вот-вот появится наш физкультурник, чтобы открыть зал и начать «разминку». Дожидаясь его, я попрыгала на месте и пробежала по коридору до конца и снова обратно, чтобы прогнать сон. Несмотря на то, что было утро, спать почему-то ещё хотелось. Пришлось ещё пробежаться, чтобы организм убедить. Физкультурник всё не шёл, первой быть оказалось делом неблагодарным.
Вдруг пришла в голову мысль, что физкультурник уже пришёл, и находится в зале, только зачем-то там заперся, наверняка для нас какую каверзу придумывает. И я начала в двери зала греметь кулаками, а потом, когда те просто устали, то ногой. В зале никто не реагировал, да ещё и рассвет, который давно уже должен быть, никак не наступал.
Что-то в голове моей начало возникать? Вопросы собирались в кучку и требовали их немедленного разрешения. Почему темно? Почему не идёт физкультурник? Где все остальные? И кто ответит на эти вопросы?
Дальше торчать здесь было не остроумно, и я потащилась обратно, всё ещё ожидая, что вот сейчас навстречу мне гурьбой повалят все прочие отдыхающие, но уже как-то себя не доверяя. Так я дошла до спального нашего корпуса. В довершении ко всему дверь здесь оказалась запертой.
Что они тут все – сговорились?
Тут появилась Анфиса, в состоянии сильного недоумения и с пустыми бутылками.
«Знаешь, -- сообщила она, -- а там никого нет. И всё заперто. Я два раза вкруг галереи прошла. И обратно никого там нет».
«В зале тоже нет, и тут заперли, паразиты, -- в раздражении отвечаю, -- что делать будем?».
«Стучать, пускай хоть здесь открывают».
В состоянии сильного раздражения дежурный нам дверь всё же открыл, обозвал полуночницами и вновь удалился. А мы обратно в свой номер пришли, и там обнаружили, что скоро уже час ночи, и все спят, даже утреннее рассветное солнышко, и лишь две сони бродят по санаторию и не дают никому покоя.
Ещё с полчаса мы хохотала. Над собой, конечно же, и шумно обсуждали, что бы сказали другие, если бы стали вдруг свидетелями наших ночных таких похождений. Уже потом, наши соседки, которые молодёжь, спрашивали, по какому эту поводу мы середь ночи так весело у себя время проводили, в ответ чему мы развеселились ещё пуще. У каждого, говорим, своя секретная ночная жизнь.
Так-то вот…
Служба.
Когда-то, в далёкое сейчас советское время, мы фантазировали, какое оно будет, будущее века двадцать первого, в котором нам непременно доведётся посуществовать. И такое это ожидание приятственное, что и не расскажи. Каждый ведь по-своему эту будущую расчудесную житуху на себя примерял.
Но будущее доказало, что оно непредсказуемое. То есть отдельные урбанистические конгломераты в этот двадцать первый век всё же как-то втиснулись, то вся остальная Русь откочевала в век девятнадцатый. Для начала. Там есть ещё куда откатываться…
Историю эту рассказала та самая Анфиса, которая по воду ходила, то есть за минеральной столовой водой в питьевую галерею, из прошлого рассказа. А тут совсем про другое. И героиней этой были стала не сама Анфиса, а её сродственница, может даже и бабуся.
Итак, занедужили у бабки коровы. Так как бабка изначально планировала в двадцать первом веке погостеваться, то и кров своих поименовала соответственно – то есть Белкой и Стрелкой, в память неких героического содержания животин, которые жизни своей для человечества не пожалели. Тем более, что их особо и не спрашивали.
Так вот, коровы как-то погрустнели и похоже стало, что с молоком вскорости начнутся однозначные проблемы, то есть ожидается дефицит продукции. Это нам знакомо. Надо что-то делать.
Тогда, когда жили в веке двадцатом, который уже полностью использовали, с такими проблемами ходили к специалисту, то есть к ветеринару, животному доктору. Помните, из счастливого детства – всех излечит, исцелит, добрый доктор Айболит! И восклицательно- восторженный знак там имеется.
То есть раньше имелся. Когда доктор на месте был, под своим то есть деревом. В веке, напомню, двадцатом. Но теперь-то век уже другой. Пот расчётам вроде как следующий, а на деле…
А на деле бабка Анфисы к ветеринарному пункту явилась, а там дом пустой стоит и сторож Зайцев окна горбатыми досками старательно заколачивает.
«Где доктор? – Его бабка со строгостями спрашивает, ибо некоторые товарищи на вежливую речь изначально не реагируют, как на чуждые явления. – Куда доктора дел?».
«Нету больше вашего доктора, -- отвечает сторож Зайцев изо рта гвозди переместив в дальний карман, чтобы и не проглотить их и не потерять невзначай. – И не будет далее. Они отбыли из нашей местности в другие веси, в более богатые, деньгами и животными. А вы крутитесь как хотите сами».
И начал сам крутиться в поисках гвоздей, которые он вот сей момент во рту держал, а сейчас их и в помине не наблюдается. Вызверился он было на бабку, но та, понурясь, уже прочь удалилась, в сомнения погружаясь с каждым шагом всё глубже.
Был у них на селе детский сад, и школа, и почта, и магазин, и фельдшерский пункт с акушерскими обязанностями, и ферма коровья, и всё это осталось в двадцатом веке, о котором теперь с ностальгией вспоминается.
И кому это всё мешало здесь, на селе нашенском?!
Но делать с коровами что-то надо, и отправилась бабка Анфисы в церкву, потому как идти больше оставалось некуда, всё прочее разрушилось и сторожем Зайцевым заколочено и растащено, понятно, что им же, ведь он – сторож добру всему.
Намаслюкав кончик «химического» карандаша, до которого сторож Зайцев свои ищущие руки ещё дотянуть не сподобился, бабка Анфисы начертала про своих коров и батюшке подала, с соответствующей за труды копеечкой. Всё как полагается.
Начал сельский батюшка службу свою, в стихарь переоблачившись, кадилом помахивает, чтобы ароматами бога порадовать, равно как и видом прихожан, которых, конечно, не то что в изобилии, но как-то ещё имеется.
Прошла служба, после которой батюшка басом своим убедительным читал поминальные записки и «во здравицу».
И вот читает он, мол, во здравие рабов божиих Павла, Прохора, Саввы, Лукерьи, Глафиры, ну, и так далее, а среди прочего – коровы Белки и коровы Стрелки…
Снял батюшка очки, на стёкла подышал, протёр их замшевой тряпочкой и снова но нос свой водрузил, после чего по слогам прочитал: «во здравие… ко-ро-вы Бел-ки и ко-ро-вы Стрел-ки». Голову поднял, нахмурился и вопрошает, мол, кто сию записку ему начертать изволил.
Тут бабка Анфисы в первый ряд выталкивается и громко себя представляет, мол, я это. Батюшка в сердечии запиской в воздухе потрясает, а бабка Анфисы в ответ ему:
«А мне что делать прикажите? Доктор незнамо куда отправился, а коровы мои вона стоят, в хлеву, и опечалились болезнями неизвестными. Как же я их сама-то вылечу? Нет на то моего умения. Только на Бога вся надежда и осталась. Читай давай, батюшка далее, коровам здороветь надо».
Задумался батюшка на минутку, сквозь очки снова запотевшие на прихожан глянул и… продолжил службу далее, а к следующему разу записок на здравие прибавилось ровно вдвое против обычного, как и оплата за них.
А что тут сделаешь – нужда, да и податься более не к кому, а храму, хоть и малая, но всё ж таки, прибыль пошла…
Сауна для «звезды».
После написания этих историй, давай я вспоминать, что же название того санатория мне напоминает. И вспомнил!
Это было во второй половине восьмидесятых годов. К нам должен был приехать Валерий Леонтьев. Или Лев Лещенко. А может ещё какая «звезда советской эстрады» соответственного калибра.
Вот для этого и был ангажирован санаторий, постояльцы и пациенты которого перешли в ранг статистов, что их только обрадовало. По этому случаю в санаторий пригнали ПТС, то есть передвижную телевизионную станцию с полновесной бригадой в добрый десяток человек.
Выбрали несколько выгодных точек, где «звезда эстрады» будет общаться с населением в выгодном для себя свете. Поставили несколько телевизионных камер – в столовой, в спортивном зале, он же зал конференций, а также представлений, в зимнем саду, ну, и в сауне, если «герою репортажа» придёт фантазия пообщаться с народом и там.
При каждой камере было поставлено соответственное оборудование – микрофоны, свет, заграждения и всё такое прочее. Ну, и персонал – операторы, осветители, постановщики, ассистенты, что по штатному расписанию предусмотрено.
Как вы уже понимаете, мне досталась сауна, а также оператору, которого звали Николаем. Про одного – Гудовских, я как-то упоминал, так это был другой.
Приготовились мы с ним к работе. Выверили наиболее выгодные для нас точки, откуда снимать удобнее и принялись ждать. Раздались крики – «Приехал! Сам Лев! Или сам Валерий!» Или ещё кто, уже не помню за давностью лет. Да это теперь уже и не важно.
А мы-то сидим, ждём, когда до нас очередь дойдёт. А она всё не доходит! И чем дольше мы здесь сидим, тем уже понятней, что и не дойдёт, так как расписание работы «звезды» уже начинает вибрировать от своей излишней растянутости. Ему же выступать в означенное афишей время.
Тогда Коля мне и говорит, предлагает то есть. Мол, чего это мы тут зря время проводим, когда у нас под боком приготовленная сауна. Для «звезды», то есть с особым тщанием. Я сначала даже и не понял его предложения. А он говорит, что ведь место зря пропадает. А так ведь польза, и если в сауне окажемся мы, а не предназначенная ей персона, то ведь сауна от этого не испортится?
Резонный вывод.
И мы пошли в сауну. Но только перед этим, как это и положено, зашли в душ, постояли под дождиком и пошли в пекло сауны, которая даже уже и приостыть успела. У меня к этому делу привычки нет, поэтому я посчитал, что так даже и лучше. Но Николай считал по-другому и, дабы компенсировать этот недочёт, он заглянул в медкабинет и позаимствовал там пузырёк с настойкой мяты, или анисовых капель, уже не помню, но было что-то на диво душистое. И этот пузырёк Коля опростал на камни, кои из себя жар источали.
Посидели мы с ним в той сауне и даже на два голоса песню спели, из репертуара той самой «звезды», о которой мы всё говорим, но с которой мы в тот день так и не пересеклись. Спели мы песню, чтобы оправдать, хотя бы перед собой, своё здесь присутствие. Получилось очень даже душевно и слаженно. Это я про исполнение нами песни.
Скоро должен был появиться персонал сауны, который умчался «звездой» любоваться, не привязанный к месту своим трудовым рвением. Следовало поспешить и нам, ибо одной сауной наши сибаритствующие желание не ограничивались.
«Согрелись?», поинтересовался у меня Николай, но сказал не вопросительно, а совсем даже утвердительно, в чём я с ним тут же беспрекословно согласился. «Теперь пора в бассейн».
И мы пошли в этот самый бассейн. Какой это был бассейн! Прошло около трёх десятков лет, и уже нет в живых оператора Николая (и этого тоже!), но я вспоминаю добрым словом этот самый бассейн. Уверен, что и он вспомнил бы…
Мы плавали, раз за разом, из одного конца в конец. И кролем, и баттерфляем, и просто «сажёнками», и просто подгребая под себя воду, и на спине, и на боку. Я даже проплыл всё расстояние под водой, пока Николай не заявил, что лимит удачи на сегодня исчерпан, и далее только гневить Всевышнего.
Разве же я стал возражать, после того, как он целый день давал весьма дельные предложения. Мы заскочили снова в душ, как полагалось и, особо не спеша, начали одеваться.
Предчувствие Николая не подвело, как только мы расчесали свои мокрые волосы 9их можно было бы подсушить в сауне, но не хотелось гневить… Коля уже говорил кого… Тут и подошли наши коллеги, чтобы собирать оборудование, так как съёмочный процесс завершился.
Вот тут-то и выяснилось, что наши коллеги все наши «художества» лицезрели в той самой передвижной станции, к которой была присоединена та камера, которая здесь была установлена. Собственно говоря, Николая об этом и не забывал и специально демонстрировал, насколько хорошо мы здесь устроились, чтобы подразнить немного коллег, вынужденных пребывать в замкнутом и немного душноватом помещении мобильной студии. Но я-то об этом и не думал, а отдыхал вполне искренне. И ничем ведь не попеняешь.
Так мы отдохнули с Николаем в «звёздной» сауне, то есть предназначенной для «звезды», но волей Всевышнего, оказалось, что для нас…
Трезвый расчёт.
Меня вы уже, наверное, помните, Зайцев я. Сторожем работаю, хотя душа моя всю жизнь к цифири тянулась, к счетоводным манипуляциям. Ох и ловко я в школе счётом владел, палочки у меня для этого имелись специальные. А потом сложности разные начались, к счёту отношения непонятного, к примеру, проклятые интригалы, или как их там… меня и вовсе из математических наук выпихнули. Так и не стал я ни бухгалтером, ни даже счетоводом, хотя душа моя счёт до сих пор прямо обожает.
Тут по телевизору всё тему одну перетирали, что, мол, задолжали одному товарищу иностранному, что наших футболистов тренирует, Фабио Капелло зарплату. Так я за него испереживался. Эк ведь не повезло товарищу. Как-то и мне зарплату задерживали, тяжеловато приходилось. Если бы где рядом Капелла этот проживал, так я ему хотя бы продуктов каких- никаких организовал, у нас на базе всяконькие есть. Опять же любопытство свербело, сколько же ему задолжали.
А тут по телевизору прямо объявили, мол, за полгода набежало шестьсот миллионов рублей. Ага, уже цифры конкретные появились. Я палочки свои достал, калькулятор, и давай делить. Шестьсот на шесть месяцев. Легко делится!
Получилось у меня сто миллионов рублей. В месяц! Я на бумажке нарисовал эту цифру. Нулей много, на листочек едва влезло. Потом свою зарплату нарисовал. Влезало легко. Десять тысяч. Плюс подведомственные мне продукты. На жизнь хватает.
Давай дальше считать. Капелла этот за месяц заработал сто миллионов нашенских рублей. Сколько надо работать мне, чтобы с ним, значит, сравняться. Получилось, что лет восемьдесят. А он за месяц…
Хорошую, понимаешь, люди работу имеют. И, главное, настолько для государства нужную, что ему такие деньжищи отмерили. Задерживают, правда… Да хоть бы за месяц бы дали. Или за один день. Мне бы лично до конца жизни бы хватило, с учётом подведомственной мне базы. Привык я к ней как-то…
А тут, помню, сердчишко у меня как-то прихватило, врачами я интересоваться стал, кардиологической специализации. Есть там такой кардиохирург Лео Антонович Бокерия, Лев по нашему, «золотые руки», что называется. Писали, что зарплата у него тысячу долларов, с переводом на рубли нашенские. Так это, получается, Капелла нашему государству нужнее Бокерии в… страшно подумать сколько раз.
Отчего так получается?
От размышлений умственных я головой разболелся и для отдыха начал смотреть фильм зарубежного исполнения, «Крёстный отец» называется. Про дона Карлеоне, если не смотрели.
Гляжу это я на экран, и тут меня словно торкнуло что. Он там, это Карлеоне, ещё когда молодой был, одного сицилийского авторитета ножом пырнул, дона Фабио. Ага, думаю, они там всё приукрасили. Что, мол, до смерти зарезал, через что известность получил, и в Америку съехать пришлось.
Ну, это уже их проблемы. А дон Фабио, выходит, выжил и теперь его к нам на службу взяли, чтобы он с нашими футбольными спортсменами поработал. Разными там сицилийскими особенностями обучил, чтобы они на ходу соперникам подмётки резали, ну и всё такое прочее. И в свободное от игры время они всегда заработать смогут. Потом же, когда их в эту самую Америку пошлют против ихней сборной играть, они потом там с Карлеоне-то посчитаются. Этому их дон Фабио научит.
Вон оно как всё хитро устроено. Вот что значит трезвый расчёт и осведомлённость. Теперь я такими сомнениями не задаюсь – себе дороже…
Вежливость.
А вот ещё одна история. Рассказал мне её товарищ и коллега, у которого в родственниках охотник Степан. С его слов я и расскажу.
Поехали мы в командировку. Не так уж чтобы далеко, но и не близко, да и командировка наша затянулась. Что делать прикажете? А тут мысль вдруг интересная появилась – в баню отправиться. Не откладывая дела в долгий ящик, пошли мы с Валентином в сельскую баню.
Всё, как полагается – раздевалка и помывочное помещение, где лавки установлены из мраморной плиты, чтобы не гнила и не ржавела одновременно. Раньше так везде было, по единому государственному стандарту.
Взяли мы по тазику, а мылом и мочалками мы ещё раньше разжились. Я ещё два берёзовых веника прикупил, а Валентин банку трёхлитровую пивом местного разлива заполнил.
Это на финал было остановлено. А пока что я быстренько первое омовение тела совершил, под мыло с мочалкой и устремился в парилку. Что парилка здесь есть, я первым делом и расследовал. Маленькое такое, очень уютное помещение, а по причине буднего дня и с народом проблем не оказалось.
Перед тем, как в парилку идти, я Валентину рукой показал. Мол, там парилка, а я его с вениками ждать буду. И ушёл. А Валентин остался, он не такой быстрый был, да и торопиться в этом деле не с руки. Просто мне в парилке понравилось.
От души я там посидел, а Валентина всё нет. Как там у Пушкина, в «Пиковой даме»? «Уж полночь близится, а Германа всё нет…». Полночь не полночь, а Валентин и в самом деле отсутствовал. Меня беспокойство одолевать начало. Мало ли что. Скользко, к примеру. На мыло там наступил. А у Валентина пиво в банке. Сами понимаете, пить его радость нужна, а не сожаление, а то какое удовольствие в самом деле.
Отправился я на поиски Валентина. Удивительное дело – тазик, мыло и мочалка на месте, Валентина нет. В раздевалку выглянул. Одёжа наша на вешалке находится, равно как и банка, газетой прикрытая. Валентина нет. Снова в отделение вернулся. Нету Валентина! Сходил в парилку. Оба веника на месте, а Валентина обратно нет.
И только минут через пятнадцать он появляется и цветёт как майская роза, рот до ушей. Наверное, думаю, он всё это время где-нибудь сидел да за моими мятущимися телодвижениями со смехом зрел. Хотел было огорчиться, да он меня огорошил.
Оказалось, что он в скорости за мной в парилку отправился, но не туда, куда я ему рукой показал, а немного в другую сторону, где тоже дверь имелась, но совсем не в парилку, а в соседствующее отделение, то есть в женское.
Обычно то отделение закрывалось, и вообще мужики и женщины в различные дни мылись, и лишь по средам в один день. И на оба отделения одна банщица, старушонка неказистой внешности, которая тазики собирала, да следила, чтобы пол скользкий не был. То в одном отделении, то в другом. Дверь не заперла за собой, а Валентин туда как раз и сунулся.
Так что же ты так долго делал там, спрашиваю его, а он снова в улыбку пошёл. Да понимаешь, неудобно получилось, говорит, и я извинялся всё это время. Перед каждой из дам…
Награды.
После того, как несколько раз ревниво перечитав историю с овсами, мой добрый знакомый сообщил, что он не только с Червяковым, дважды героем Социалистического труда встречался, с извлечением оттуда забавного содержания. Получилось так, что в одном районе находились два колхоза- миллионера, председатели которых заработали почётное звание героя труда Социалистического. За капиталистические достижения получают капиталы для личного ими владения, а труд социалистического содержания оборачивается благом для многих. И вот мой добрый приятель отправился по делам службы к Григорию Ивановичу, и тоже председателю, как и Александр Дмитрич. Вот что он рассказал.
К каждому своему горою, я имею в виду героя репортажа, я стараюсь подходить строго индивидуально. Для чего беседую с ним на самые разные темы, задаю вопросы, в том числе и личного плана, частенько рассказываю о себе в забавном ракурсе, и всё для того, чтобы раскрепостить собеседника, стать для него своим, и лишь в таком режиме он начинает рассказывать о своей жизни и такими словами, которые и делают мои репортажи штучной работой.
Встретиться с Григорием Ивановичем мы договаривались уже давно, но всё как-то не получалось. Всё у него до меня времени не оставалось, да я и не в претензии, потому как очень даже понимаю, насколько бывает занят руководитель крупного хозяйства, на личности, харизме и способностях которого завязано слишком многое. И до стороннего человека, особенно человека болтливого, то есть мастера разговорного жанра, порой того двадцать пятого часа в сутках не случается.
Но в отпуске-то у человека случаются моменты, когда можно немного расслабиться. На этом я и выстроил свой расчёт, подгадав нужный момент. И приехал, не выставят же гостя, особенно с такими полномочиями, как у меня. Григорий Иванович и принял, но разговор у нас с ним проходил довольно сложно, никак он на откровенности не шёл, да и настроения особого не выказывал. А потом признался, что пожар у него дома накануне случился.
Раскрепощение всё же случилось, но с противоположной от привычного пути стороны. Григорий Иванович старался быть в курсе всего и всея, пропускать разного рода методики через свои ощущения. Вот и тут – пришла ему в голову мысль в хозяйстве выращивать индеек. Мясо у них деликатесное, яйца крупные, да и птица не больно-то прихотливая. Для начала решил первый выводок у себя дома вырастить, для чего организовал дома птичник с дополнительным подогревом. Вот этот подогрев и сыграл свою фатальную роль.
В тот день случились заморозки, и Григорий Иванович добавил температуры, чтобы его питомцы не замёрзли. А проводка явно не была рассчитана на такие дополнительные нагрузки, и ночью птичник вспыхнул, а затем пламя перекинулось и на жилую часть строения.
Пожар на селе всегда относился к самым сильным категориям несчастья. При неправильных или несогласованных действиях выгорало до половины поселения, а в ветреную погоду и того более. Так что можно было понять ощущения Григория Ивановича, когда он проснулся среди ночи и осознал, по какой причине он проснулся.
У пожарников считается, что самая негативная сторона у потерпевших задействована, когда они впадают в панику. В таком состоянии люди делают вещи совершенно бессмысленного содержания.
Григорий Иванович мне смело признался, что и он подался этому ослепляющему чувству. Он вскочил на ноги, и, как был, в исподнем, принялся носиться по комнате, отдавая домашним одно распоряжение за другим, и каждое было более нелепым, нежели чем предыдущее. Смысла их уже никто не помнил, а может и все предпочли забыть.
Это ещё Иисус Христос говорил, когда люди ополчились относительно одной женщины, мол, пусть в неё первым бросит камень тот, кто сам без греха. Все задумались, а потом просто разошлись, пряча глаза друг от друга.
Вот и мы… неизвестно как бы себя повели в той же, не дай Бог, ситуации. Так что можно не заметить метящейся суеты человека, в обычной обстановке умеющего принимать правильные решения.
То есть, когда я попросил у Григория Ивановича фотографии его прежних лет, он сурово сказал мне, что ничего не осталось и всё сгорело. Всё, повторил он, кроме этого. И показал на пиджак, увешанный многочисленными наградами, орденами и медалями.
Признаться, я подумал, что Григорий Иванович схватил пиджак с орденами, чтобы спасти хотя бы это. Я бы его понял. Но председатель, нахмурясь, сказал, что пиджак спас себя сам.
Как такое может быть, задумался я. Но Григорий Иванович объяснил, нимало не смущаясь, что когда он бегал по комнате, нательным бельём случайно зацепился за те ордена, что были надёжно прицеплены к пиджаку. Так что, когда он выскакивал из пылающего дома, наградной пиджак, по понятным причинам следовал за ним.
Награды в очередной раз нашли своего героя, с улыбкой заявил Григорий Иванович и трудовой рукой погладил пиджак по плечу. И он был прав. Теперь и вы знаете почему. Это случилось много лет назад, только потому я и вспомнил эту историю. Всё же было это, хотя и быльём поросло.
Перчик.
Вы, наверное, подумали, что всё интересное и забавное случается где-то там, стоим нам куда-то удалиться. Вовсе нет, надо лишь внимательно посмотреть по сторонам, и вот оно…
Эту историю мне поведал всё тот же мой старший товарищ, балагур и мастер русской словесности. В то время он работал в общественной редакции и делил свой кабинет с несколькими товарищами. И вот одна из них, уходя на пенсию, оставила ему, как бы в наследство, перчик, что рос на подоконнике, рядом с её столом.
«Саша, сказала она, ты главное его вовремя поливай, ставь на солнышко и вообще, будь с ним поприветливей, он это любит».
И ушла. Конечно же, Саша это делать пообещал и, мало того, он это делал. Рыхлил землю в горшочке, поставил рядом бутылку, где отстаивалась вода, и даже открывал форточку, когда рядом случалось пролетать какой пчеле. Ведь из уроков ботаники он твёрдо в своё время уяснил, что пчёлы очень даже полезны в системе биогенеза, что они выполняют полезные и нужные функции в жизни самых разных растений, за что Создатель наделил их правом собирать и накапливать мёд. Правда, излишки этого мёда у пчёл «откулачивали» продотряды пчеловодов, но это уже не законы ботаники, а скорее уж политэкономии, товарищей Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и Троцкого.
Внимательный Саша за перчиком ухаживал, так как привык исполнять обещания, а потом как-то даже и сам втянулся в процессы огородничества, малого огородничества, на подоконнике, в шаговой доступности от пишущей машинке «Эрика», к стрекоту которой перчику пришлось привыкнуть.
А потом перчик разродился плодами, в ответ на заботу, прополку и поливку, ну, и пчёлы, знамо дело, приложили к этому свои крылья или что там у них положено прикладывать.
Может быть Саша надеялся увидеть крупные болгарские перцы, жёлтые или светло- зелёные, а может и не думал об этом, но кусту появились маленькие бордовые стручки, довольно невзрачные на вид. Такой перец в большом ходу где-нибудь в ресторанах Монтеррея или Гвадалахары, но никак не в общественной редакции. Саша продолжал перчик поливать окучивать, рыхлить и стручки весело покачивались на веточках, как бы приветствуя его старания. А также нашёптывая, мол, попробуй нас, друг наш Саша.
Но Саша ведь не просто советский человек и репортёр, он ведь и бывалый путешественник, почти что дипломат. Вспомните крышу сталинского «небоскрёба» или вояж по Лиссабону в экскурсионном автобусе. То есть голос экзотики слышать и растолковывать его в свою пользу ему не привыкать.
Отнюдь.
И в один прекрасный день он на соблазн поддался. Оторвал самый маленький из стручков и откусил от него махонький кусочек, который Анатолий Борисович Чубайс смело отнёс бы к наночастицам, которые как раз по его ведомству. Разжевал эту плоть перчика. И проглотил!
Что тут началось – мама дорогая! Во рту начался форменный пожар. Саша сразу отчётливо понял тягу мексиканцев к мятежам и революциям. Чем иным можно заниматься, поглощая блюда мексиканской кухни, сдобренных такими вот стручками. Злыми стручками!
Пометавшись по редакции, Саша открыл фрамугу окна и выплюнул туда ядерный перечный заряд. Схватил и горшок с перчиком и даже замахнулся, но… тут вспомнил ласковый взгляд коллеги, ушедшей на заслуженный отдых и слова о том, чтобы был с растением её приветливым, что он это любит.
Поставил Саша горшок обратно на подоконник, но больше отечественной заботы к перчику тому уже не проявлял, словно выплюнул её тогда за окно. Перчик как-то немного скукожился. А тут в гости к Саше заглянул его же коллега Женя, из молодёжной редакции, парень весёлый и даже зубастый. Увидел он перчик и говорит:
«О, перчик! Его надо на водке настоять и выпить, а стручками закусить. Как тебе моё предложение?».
«Плохое предложение, говорит ему Саша. Этими стручками только покушение на человека устраивать».
Весёлый человек Женя посмеялся над такими словами, оторвал один стручок и сунул его в рот, после чего прожевал его и (внимание!) проглотил.
Саша ожидал, что вот сейчас Женя закричит, Женя выпучит глаза, Женя начнёт плеваться, а затем оба они пойдут в пивную, и пойдут быстро, чтобы утолить бушующий душевный пожар, который этим стручком возгорается.
Ну же, ну!
Но весёлый человек Женя поступил нестандартно, он загадочно улыбнулся и просто вышел из кабинета общественно-политической редакции. Он вообще вышел из здания. И появился на работе только через три дня, когда закончился больничный, выписанный в срочном порядке по неотложной нужде.
А Саша смотрел на перчик, который лишил его похода в пивную, равно как и общения с весёлым человеком Женей, который знал массу новых ещё не обсмеянных анекдотов, и сказал ему:
«Послушай сюда, растение. Я, конечно, понимаю, что мне тебя доверили, ухаживать за тобой и всячески лелеять. Но это вовсе не означает, что ты должен так больно ранить приходящих ко мне товарищей, которые знают разные весёлые случаи. А может он больше ничего весёлого вспоминать не станет и, мало того, больше никогда ко мне в гости не заглянет, чтобы весело тут смеяться и нести оптимизм. Не люблю я тебя после этого и жизнь в совместности вести не стану!».
Сказал эту тираду Саша и вышел из редакционной комнаты, громко и рассерженно хлопнув дверью. Он отправился в пивную, куда намеривался пойти с весёлым человеком Женей, без которого молодёжная редакция перестала быть таковой. Потому что остальные в ней были предпенсионного возраста.
А что же сталось с перчиком, спросите вы?
Увы, но перчик с того дня начал сохнуть и скоро совсем зачах, после чего уборщица выбросила его вместе с горшком. Без любви и сочувствия, без заботы и опеки, разве это жизнь, даже если ты просто кайенский перчик чили…
Любите ли вы историю?
Мой хороший знакомый, который снабжает меня разными весёлыми историями, которые я довожу до вас с минимальной степенью преломления, недавно заметил мне, что надо бы вспомнить что-то из его педагогической практики, потому как начинал он свою творческую биографию, как преподаватель, как историк, работающий «на два фронта». Как такое может быть, возможно, зададитесь вы таким вопросом. И ответит на него мой товарищ и коллега. Предоставим же ему слово.
После окончания педагогического ВУЗа началось распределения по местам «дислокации». К слову признаться, как раз в то время я перечитал книгу Антона Семёновича Макаренко «Педагогическая поэма», где он описывал свои педагогические эксперименты в детской коммуне имени Феликса Дзержинского, в первой половине тридцатых годов. Ещё до этого одолел книжку Пантелеева и Белых «Республика Шкид». Так что я не был шокирован, когда мне предложили должность социального педагога- воспитателя в Порошинской спецшколе для малолетних правонарушителей. Это была школа- интернат, где подростки жили круглосуточно, учились и выполняли разного рода трудовые и хозяйственные обязанности. В довершении в этому я взялся вести уроки истории в средней школе посёлка Макарье, который располагался на пути в Порошино, где и находился тот самый интернат.
Молодой и энергичный в крайней степени этого значения, я не сомневался, что потяну работу на оба «фронта». С утра я ехал в интернат, присутствовал при подъёме, участвовал в «разборах ночного полёта», то есть тех нарушениях, что приходились на ночное время, давал задания, а потом отправлялся в школу Макарья, проводил там несколько уроков и возвращался обратно в интернат, чтобы вести уроки там.
Трудно, скажете вы? Бесспорно, но ведь молодой амбициозный человек, максималист по своей натуре, должен убедиться в этом самолично, то есть учиться на собственном примере, нарабатывать собственный опыт. К слову сказать, по секрету признаться, сил у меня хватало, но по времени не укладывалось распределить занятия сразу в двух учебных заведениях, так что сначала я покинул среднюю школу посёлка Макарье, а потом, но гораздо позднее – интернат в Порошино. Но хорошо успел поработать и там и там. Приведу для примера несколько случаев.
Первое сентября – это праздник, праздник Знаний. Его не любят только второгодники, из принципа. А для всех остальных это праздник встреч после длинных летних каникул, во время которых произошло столько всего, что не расскажешь и за день. Хотя все это пытаются сделать и хором, пытаясь перекричать друг дружку. Девчонку высматривают, кто в каком наряде явился, а мальчишки кичатся загаром и тем, сколько всего они совершили. Естественно – подвигов, о которых последующие поколения мальчишек должны складывать легенды.
Это – учащиеся, а ведь Первое сентября праздник и для преподавателей, которым ведь тоже есть чем похвастаться перед коллегами и что доверительно рассказать. Как правило, за круглым столом короля Артура. То есть, в данной транскрипции, директора школы. Который является распорядителем этого праздника, одной из главных составляющих которого является знакомство с новичками.
В данном случае новичком был я, меня представляли, я кланялся и улыбался, жал руки и говорил комплименты правильным литературным языком, сдобренным разными эпитетами и сложными речевыми оборотами. Очень сложными, признаюсь вам. Мне хотелось произвести впечатление.
Обычно это у меня получается. Получалось и сейчас. Вот только маленький нюанс. Во-первых, хочу напомнить, что учебных заведений было два. Это на меня одного. А во-вторых, в Порошинской школе- интернате оказались свои особенности. Одна из них заключалась в том, что Первое сентября праздновалось днём ранее, что в сам праздник быть уже в полной форме, ибо на это учреждение праздники как-то плохо проецировались, по понятным режимным соображениям.
Это Первого сентября, а накануне порадоваться было можно. В полной мере, что мы и сделали. К знакомству со своими будущими коллегами я отнёсся особенно душевно и, я бы даже сказал – трепетно. Вообще-то там особых красивостей не произносят, там больше в ходу командные окрики, так что мой язык им был особо леп. И каждый из коллег в этом мне признался. Лично. Признаюсь, душу это щекотнуло изрядно. И практически с каждым из коллег я пропустил по стопочке.
Учитывая, что педагогический коллектив там был немаленький, понятно, что до самого конца меня не хватило и, под белы руки, меня повели почивать. Так как дежурные помещения были заняты ночными дежурантами, из свободных были только медкабинет и… карцер.
Что бы выбрали вы?
Ну, конечно же! Я тоже выбрал карцер. Это как армейская «губа», гауптвахта. Какой же ты солдат, если не бывал хоть раз на гауптвахте! Лично я бывал, потому и выбрал карцер.
Древние мудрецы говорили, что нельзя войти в одни и те же воды дважды. Мне нравится доказывать обратное. Это я сказал через зарешёченное окошко моим коллегам, когда они удалились, чтобы продолжить веселье. Они ведь люди бывалые, а я всего лишь новичок. Это читалось в их добрых глазах, ну и я им немного подыграл.
На следующее утро прошла торжественная линейка, знакомство с новичками. Это у учащихся, ибо мы, педагоги, уже познакомились. Я мило со всеми раскланялся. Как только торжественная часть завершилась, я птицей полетел в школу Макарья, где Первое сентября, как праздник, только начиналось. И снова – знакомства, тосты, словославицы и признание в любви к педагогике. Тут я был на белом праздничном коне, имя которому Пегас. И снова это восхищение в глазах тех, кто понимает класс построения литературной фразы. А это, ух как приятно, и потрафляет изрядно.
Вот только маленький досадный нюанс – всё легло на старые вчерашние дрожжи. Другими словами, после пары крошечных стопочек я почувствовал, что плыву, что меня начало развозить. Это надо же – отметить один и тот же праздник два раза. Особенно когда отмечаешь его с восторгом и энтузиазмом.
Надеюсь, что я всё изложил в подробностях, чтобы было понятней. Потому как дальше я вошёл в класс. Первый раз в пятый класс. Не как учащийся, а как учитель. Я зажимал под мышкой указку и классный журнал и чувствовал, как пятиклассники разглядывают меня, человека для них нового и незнакомого.
А ведь душа моя, несмотря на всю внешнюю суровость, продолжала жить ритмами праздника, и диафрагма у меня в такт им вибрировала. Хотелось сказать что-то величественное. Я взял в руку указку и сделал ею широкий полукруг, умудрившись указать сразу на все плакаты исторического содержания с великими деятелями ушедшего прошлого и датами знаменательных событий.
Учащиеся, повинуясь моему знаку, посмотрели по сторонам и вновь вернулись ко мне своими вопрошающими взглядами, а я им поведал:
-- Юные друзья мои, любите ли вы историю, как люблю её я!
И так прочувственно я это сказал, что почувствовал, как из глаз моих начали скатываться скупые мужские слёзы. Видели бы вы, как начали расширяться детские глазёнки, глядевшие на нового учителя. Должно быть они думали, что теперь им придётся всё учить в дополнительных изысканных подробностях, потому как этот человек (то есть я), не позволит им учить историю на уровне посредственности, а через свою любовь выпьет из них всю их детскую кровь…
Осталось сказать, что был я учителем истории в этой школе недолго, а почему – сказано чуть ранее. Но память я о себе оставить успел и эту фразу повторяют там до сих пор, со всякими разными подробностями, но вы имеете возможность узнать всё из первых рук…
Полная эйфория.
Человеческий организм весьма сложная биологическая система, само воспроизводящая разного рода ферменты для внутреннего потребления. Чувство эйфории получается от выработки железой гипофиза эндорфинов, частиц- нейролептидов, которые ассоциируются с чувством удовольствия. Их ещё называют «частицами счастья».
Наркоманы получают эндорфины, как продукт распада опиатов, а все прочие, за счёт внутренней секреции организма. Получают их самыми разными путями. Я лично расскажу, как всё это было у меня.
Что работал я педагогом- воспитателем в Порошинской спецшколе я уже говорил, равно как и то, что спецшкола была не с уклоном иностранного языка или точных наук, а скорее с учётом дивиантного поведения. Другими словами, пребывали там хулиганы и прочие малолетние преступники. Отсюда и режим содержания, учёбы и наказания, а также всякие другие особенности, учитывать которые приходилось регулярно. Но об этом в другой раз, а у меня наступил отпуск, а у части подростков, которые закончили четверть без нарушений, начались каникулы.
Учащиеся встретили каникулы с энтузиазмом, а педагогический коллектив – вдвойне, потому как могли это дело достойно отметить. Не знаю, как другие, а я к этому подошёл творчески, то есть с выдумкой, которая обернулась тем, что карточные игроки называют перебором. И правильно – нечего разноградусные напитки мешать между собой. К этому ещё искренне призывал русский писатель Ерофеев, Веничка, который, как лесковский Левша уповал, мол, не чистите ружьё кирпичом, суть не мешайте водку с портвейном и разными другими упоительными напитками.
Беда, что здравому гласу мы не всегда внимаем, как они того заслуживают.
Следующий день начался для меня сурово. Мучительно я открыл глаз, как танкист вскрывает люк танка, в который попала авиационная бомба, то есть с помощью величайших усилий. Второй глаз приоткрыл при помощи пальца. Только тогда я разглядел, где находится будильник, который ехидно и нагло трезвонил на всю ивановскую. Хотел я запустить в него подушкой, но там рядом с ним стоял телевизор, а я к нему относился всегда трепетно, ибо надеялся, рано или поздно «сыграть в ящик». То есть попасть в этот самый телевизор на предмет работы. Так что подушкой в него это будет равносильно кощунству.
Пришлось мне подниматься и выключать будильник, после чего я, для надёжности, спрятал его в шкаф, за стопку постельного белья. А потом пригорюнился. В таком бедственном положении из дому выходить категорически нежелательно, ибо все неприятности мира, именуемые «ящиком Пандоры», сваливаются на голову товарища, имевшего нахальство переться на работу в таком вот состоянии. Я начал придумывать повод позвонить вот сейчас и сказаться… к примеру, заболевшим, что никак не может сегодня работать. И это ведь чистейшей воды правда.
Параллельно с мучительным выбором между скарлатиной и корью, как свалившей меня с ног болезнью, я размышлял, отчего это я так накануне набрался. И как бы туго не работали у меня в тот момент мозги, всё же они, методом анализа, выдали наиболее вероятный результат.
Отпуск!
То есть я так набрался по случаю выхода в свой первый педагогический отпуск, и все меня так искренне поздравляли и я не мог отказать ни одному из тех, кто желал выпить за моё здоровье. За моё, и со мной. Вот всё и случилось…
Господи! Тогда и начался тот самый процесс, который именуется биологами как эндоморфный. Хорошо-то как стало! Я испытал искреннее счастье и хотел бы, чтобы это же чувство вкусил и каждый из страждущих. Мне не надо было идти на работу. На совершенно законных основаниях. Ни сегодня, ни завтра, ни в ближайший месяц. И можно вот так спокойно, на спине, лежать и всматриваться в царапины на потолке, которые, сами собой, складываются в длинные умные фразы, состоящие из иероглифов и содержащие в себе всю мудрость восточной философии Конфуция, Бодхидхармы и Тензин Гьяцо, достаточно в это лишь вникнуть.
А ведь у меня вся жизнь впереди. По крайней мере, целый месяц, который надо провести так, чтобы не было мучительно больно, как было больно мне, когда я открыл этим блаженным утром глаза, сначала один, а потом – пальцем – второй…
Увлечение по жизни.
Проработал я в той Порошинской спецшколе достаточно долго, чтобы заработать у обучающегося там контингента положенный авторитет. У меня даже псевдоним был соответствующий – Кодекс, что о многом говорит. Здесь и знание законов, и умелая их трактовка, ну и посыл через «Римское право» в исторические перспективы. Это вполне соответствует моим преподавательским идентификациям.
Про авторитет я говорю совершенно серьёзно, а в качестве доказательства вполне мог бы привести один показательный пример. Был в моей группе один паренёк, немного увлекающийся разного рода увлечениями, которые из предмета шалости со временем перешли в категорию уголовно наказуемых деяний. А занимался он… можно сказать, что коллекционированием. Вот только одни собирают марки там или спичечные этикетки, других волнует нумизматика, а третьих… ну, и так далее.
Собственно говоря история эта начала формироваться, когда я из школы той уже уволился и занялся словотворчеством в одном печатном издании. Возвращаюсь я как-то с работы, в приподнятом настроении, и вдруг вижу – ба! старого знакомого. И он меня увидел. Обрадовался.
«Здравствуйте, говорит, дядь Саш! Как дела?».
«Ничего себе, говорю, а у тебя как?».
«И у меня замечательно. А ведь школу в Порошино-то закончил. Работать собираюсь».
«Молодец говорю, пацан. Давай, дерзай по жизни».
«Так я и… А хотите, я вам свой велосипед покажу. Классный велик!».
Не то что бы я так уж желал велосипедом тем любоваться, но тот же Дейл Карнеги не раз говаривал на лекциях в Молодёжной христианской ассоциации, что надо интересоваться заботами окружающих и делать это максимально искренне. И тогда люди к вам потянуться. Вот как этот мой молодой «приятель».
«Ну, конечно, дружище, показывай».
Сорванец действительно показал мне велосипед, с разными там штучками, которые молодёжь гордо называет «наворотами». Мой собеседник сделал по двору круг почёта и укатил прочь.
Укатил где-то на полгода, которые он провёл в колонии за угон этого самого двухколёсного хромированного чуда, как мне поведали по большому секрету то ли другие выпускники того учебного заведения, то ли преподаватели, с которыми порой приходилось пересекаться. Не помню уж за давностью лет.
Да и про это случай я уже начал забывать. К тому времени я из печатного издания перешёл на работу на местное областное телевидение. И вдруг я встречаю того самого «похитителя велосипедов» (фильм такой имеется, и тоже комедийного характера), который меня углядел и… обрадовался.
«О, дядь Саш, это я вас удачно встретил». И давай мне про себя рассказывать. Мол, всякое с ним бывало, но сейчас он за ум взялся и на работу сейчас устраиваюсь».
«Помнится, ты велосипедами, кажется, интересовался».
«Да ну их, рукой машет, баловство это всё. Вот мотоциклы – это да. Я, может, даже в мотоклуб запишусь. Романтика?».
Полюбовался, как паренёк по двору прогнал, газанул и укатил прочь. И пошёл по своим делам. А через краткий промежуток времени, когда я готовился вести свою рубрику в новостной программе, отвлёкся на выпуск передачи «За всё в ответе». Там, её постоянный ведущий полковник Эпштейн говорил, очень так убедительно, о правопорядке в нашей области, подробно и обстоятельно, а закончил он рассказом о выявленной шайке угонщиков мототехники, которую возглавлял… и фотографию показывает, с которой на меня приветливо посмотрел мой недавний визави, и кажется, даже подмигнул.
Как я со стула не упал, не пойму. Но – удержался, и, мало того! Сумел чётко и правильно сформулировать текст моего выпуска. Но далось мне это тяжеловато, признаюсь. А как бы вы прочитали, хотелось бы мне знать, когда вам такое покажут.
Прошло время. Достаточно серьёзный промежуток времени. Я домой возвращаясь, со внуком, в приподнятом настроении, и оба мы по шоколадному эскимо уплетаем, как вдруг…
«Дядь Саш, салют! А я мимо проезжал, смотрю, вы это или не вы?».
«Я… я…».
Это я заперхал, мороженым подавившись, так, слегка. А сам смотрю, во все глаза. Точно, он и есть, мой давний знакомый, но зело возмужавший, и одетый фасонисто.
«Как дела?». Это мой знакомый интересуется. Я ему на внука показываю, вот, мол, на прогулке, мол, променад совершаем, со всеми необходимыми для этого процедурами.
«Внук, восхитился мой выпускник, здорово. Молодцы. А давайте я вас куда надо домчу. Мигом доставлю, и с ветерком. Заодно и машиной моей полюбуетесь. Иномарка, мало у кого такую увидите. Вот здесь, совсем рядом запарковался, когда вас углядел».
«А как же мотоциклы, вдруг вспомнил я, ты же, вроде, в мотоклуб собирался записываться?». Сказал и язык себе прикусил. Не надо было про это поминать, но мой знакомец уже рукой машет.
«Мотоциклы, это давно пройденный этап. Кому они нужны. Народ только раздражать. А вот машина – это да! Это круто. Так куда вас отвести?».
«Нет, говорю, дорогой. Нагулялись мы предостаточно. Домой идём. То есть пришли уже. В гости не приглашаю, так как чадо устало и спать его будем укладывать».
«Тогда всего… хорошего».
И умчался, оставив после себя облачко бензинового дыма. Нет его, а я боюсь телевизор включать, чтобы снова не увидеть его личность и обличающий голос человека в погонах.
Может, если я телевизор не включу, всё и обойдётся? Может дело во мне, а не в увлечениях моего бывшего учащегося? Так ведь я уже давно из той школы уволился, да и школу саму закрыли, а здания снесли. Как вы думаете, а?
Прикол.
Товарищ мой очередные рассказы посмотрел, и посетовал. Чего это я всё про него вам рассказываю, будто других людей нет. Говорю ему, что не только про него, и не только его истории. Просто его послушать всегда любопытно, и рассказывает он так сочно и весело, что так и тянет всё это зафиксировать.
Хорошо, говорит мой приятель, но пусть следующая вещь будет про кого-нибудь другого. Может ещё кто-то столь же бывает остроумен и щедр на жизнь.
Согласился я с ним и задумался. Кто мог бы составить нам компанию. А потом вспомнил! Был (увы, был) такой замечательный человек – Ролан Быков, актёр от бога, великолепный режиссёр, чей каждый фильм как конфетка, а к пожилым годам ещё и общественный деятель, занявшийся проблемами детства и отрочества. И всегда он был ярок! И случалось с ним масса всякого рода забавных происшествий. Расскажем об одном из них.
Жизнь актёра, она очень насыщенная. Здесь и переживания, свои и ролью прописанные, и это только работа, а кроме этого существуют встречи с благодарным зрителем, разного рода фестивали, встречи, конференции, куда любят приглашать людей интересных, неординарных. Умеющих что и как сказать. Среди таких был и Ролан Быков. Он умел рассказать про изнанку кинематографической жизни так, как никто. Или как мало кто. Но это не так и важно.
Важно другое, что его любили, любили приглашать и встречали, а потом провожали так, что Быков порой еле мог устоять на ногах. Так рьяно он сиживал за дружественным столом. Бывало такое. Да он и не скрывал.
В таких случаях за ним присматривала его любимая супруга. Она же дочка известного актёра Всеволода Санаева, который ещё в фильме «Белые росы» играл, и во многих других фильмах, первым из которых была ещё «Волга- Волга». Она, дочка то есть, тоже была актрисой и весьма недурственной. И Ролана своего (и нашего!) тоже незабвенно любила.
И вот как-то встретила она Быкова после очередного фестиваля, усадила его в свою машину, а у них была японская иномарка, одна из первых у нас в стране, и ушла за цветами, коими, в изобилии, одарили мужа.
Дожидаясь супругу, Ролан удобно в машине развалился и делал там разные телодвижения, чем привлёк внимание гаишника, который следил за скоплением автомашин возле зала, где фестиваль проходил. Подошёл гаишник к машине, как положено – с левой стороны, и хмуро принялся разглядывать находящегося в ней человека. Наконец милиционер заговорил.
-- Вы пьяны, -- безапелляционно заявил он.
-- В зюзю, -- охотно согласился Быков.
-- И собираетесь в таком состоянии ехать?
-- А как же, -- снова согласился Быков. – С ветерком, как ещё Гоголь учил.
-- Ваши права, -- напрягся гаишник.
-- Нет у меня прав, -- развёл руками Ролан Быков.
-- Как нет? – Вытаращился на него гаишник.
-- А вот так, -- высунулся из машины актёр. Ты представляешь – пьян в зюзю и прав нет, но это ещё не самое смешное.
-- А что же? – Начал что-то подозревать милиционер, но ещё не мог понять, но очень уж нестандартно вёл себя «водитель».
-- Кроме всего прочего у меня и руля нет!
Быков вытянул перед собой руки, сжал ими воображаемую «баранку» и «покрутил» её. У милиционера глаза полезли на лоб, но руля действительно не было.
И в этот крайне драматический момент подошла Елена, супруга нашего актёра, с большой охапкой цветов, которые тщательно осматривала и очищала от записок разного рода поклонниц, потому и задержалась, уселась с правой стороны автомобиля и завела двигатель. Это надо было видеть своими глазами, как он отходил прочь на вмиг ослабевших ногах. Должно быть, этот гаишник ещё не видел праворульных машин. Он стоял в стороне и смотрел, как мимо него прокатилась та самая машина, в окне которой Ролан Быков продолжал «крутить» воображаемый руль. Он издал гомерический хохот и исчез вдали. Но хохот продолжал висеть в воздухе. Гаишник махнул рукой и покинул свой пост. Быть может – навсегда!
Как я пошёл служить в армию.
После школы я поступил в ремесленное училище, чтобы получить профессию речника. Нацеливался-то я на мореходку, чтобы «по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там», но как-то географически получилось так, что Вятский край, он далеко от морей расположился. Но вот с реками у нас всё в порядке. По крайней мере, так было. Да и всю Россию реками Бог не обидел, так что училищ, готовивших речников, было немало. В одно из них, в славном посёлке Аркуль я и отучился, а потом две навигации отработал. И уволился.
Почему, спросите вы?
Две причины. Первая из них заключалось в том, что речником работать оказалось довольно скучно и однообразно. Движется буксир или толкач по Вятке-реке неспешно, а ты следишь, чтобы за линию фарватера не вылезти. Романтики немного. Правда, была масса забавных и всяческих других происшествий, но об них как-нибудь в другой раз, потому как надо сказать и о второй причине.
Вторая причина. Это была служба в армии. Она висела над головой, как висел на конском волосе меч над головой Дамокла, льстеца и угодника сиракузского тирана Дионисия Старшего. Это как-то напрягало. Как речнику, мне полагалась отсрочка от армии, но время-то шло, и я решительно рубанул по тонкому волосу. В том смысле, что уволился, и скоро мне пришла заветная повестка.
Собрали нас, призывников, что с мирской жизнью распрощались на бесконечно долгие два года, и отправились в славный город Котельнич, где находился областной призывной пункт. Для этого нас из города Зуевка повезли в город Киров, в сопровождении работника райвоенкомата. Но, добравшись до Кирова, работник этот вдруг вспомнил о разного рода неотложных нужностях, и повелел нам двигаться дальше в полной самостоятельности, то есть посадил нас на электричку, что следовала до города Котельнич, и приветливо помахал на прощанье фуражкой.
Тот парнишка, которого назначили старшим по команде, немедленно возгордился, назначил себя генералом и предложил нам всем отметить всё случившееся «как полагается». Когда, мол, ещё случится такой удобный случай.
Потому мы все дружно, по приезде в Котельнич, отправились в ближайший магазин, где приобрели по бутылке какого-то портвейна. Сразу признаюсь, что человек я в общем-то непьющий, а в те годы особенно, что было необычно для окружающих. Тираны Чингисхан и Сталин любили, чтобы их окружение, а в особенности гости, надирались «по полной программе» и считали, что если человек алкоголь пить отказывается, то он что-то скрывает и явно готовит какую пакость учинить. С другой стороны другой тиран, Адольф Гитлер алкоголь и его питие не переносил и людей, предающихся забавам Диониса и Вакха, очень даже чурался. Но это всё пустяки, по сравнению с мировой революцией, как часто говаривал Лейба Бернштейн в кругу своих товарищей и единомышленников.
Короче говоря, вся наша команда прибыла в пункт назначения в очень интересном состоянии, то есть осоловелая и даже слегка расхристанная, как это сразу определил на глазок дежурный прапорщик, что стоял у ворот КПП. Он подал команду, что на флоте называется «свистать всех наверх» и тут же явилась куча народа.
-- Кто здесь старший? – Сурово спросил начальник этого заведения с погонами полковника.
Мы выдвинули вперёд нашего старшего, который «причастился» гораздо старательней любого из нас остальных. Видимо по этой причине на него напал кураж. И он представился, мол, генерал такой-то привёл вверенных ему людей для отбывания службы на благо Родины. Тут полковник и вовсе преобразился в Юпитера, или, по славянским верованиям, в Перуна. Он метал незримые молнии и вполне ощутимые громы в виде разных слов и выражений. В результате наш «генерал» был моментально разжалован до самого ничтожного армейского чина и куда-то препровождён, а всех остальных бдительно обыскали, включая и личные вещи. Оказалось, что некоторые, на всякий «пожарный» случай обзавелись ещё одной бутылочкой портвейна, которые тут же изъяли и унесли, надо полагать, в закрома Родины, которые мы будем сейчас защищать.
После того случая на нашу команду приходили посмотреть, а к концу нашего пребывания ходили всякие ложные слухи, к примеру, что наш самоназначившийся «генерал» отхлестал того полковника по щекам перчатками и заставлял стоять по стойке «смирно», и что тот стоял, пока не опомнился. Так я вам говорю, что всё это враки, а как было, я уже описал.
Находилась наша команда там сутки, а потом всех, кроме меня и «генерала», которого записали в стройбат, отправили в артиллерийскую военчасть в городе Владимир, что не так уж далеко от Москвы и служить там было неплохо. Так считалось.
Почему же меня оставили?
А всё потому, что я решил пошутить.
На собеседовании с нами задавали всякого рода вопросы. Порой и довольно дурацкие. Меня, к примеру, спрашивали, почему я не в комсомоле. Ну, я им и ответил, что мы как-то друг до друга дорасти не сумели. Но больше всего меня торкнул вопрос: «Кто это?» и показали мне на портрет Брежнева Леонида Ильича. Признайтесь сами, глупый вопрос. Да кто ж его не знает.
Я соответственно и ответил, мол, секретарь это.
И тогда разговаривавший со мной товарищ ехидно так спрашивает, мол, чей же секретарь-то, Косыгина?
Вот тогда-то я и решил пошутить.
-- Никак нет, -- отвечаю, не его, а какого-то генерала. Генеральский то есть. Кажется, вон того.
И на портрет показал, где был изображён Дмитрий Фёдорович Устинов, который смотрел на меня ещё более сурово, чем тот полковник у ворот КПП. Наверное, он так осерчал, что я генералом его назвал, хотя был он маршалом.
Да и разговаривавший со мной товарищ тоже как-то в лице переменился и уже не так весело изъяснялся, как с самого начала.
-- Шутник, -- говорит, -- это хорошо. Это даже замечательно. Для шутников у нас есть специальные виды службы. Так я попал в ВВ, что некоторые переводили, как весёлые войска. К этим некоторым относился и тот «товарищ», который меня туда рекомендовал.
И покатила наша команда в Бухарскую область, в Узбекскую ССР. На жаркое южное солнышко. А что было дальше, я расскажу как-нибудь потом, ибо было там всякое, и забавное, и с точностью до наоборот.