Пионерский лагерь «Кастель», что под Алуштой на мысе Малый маяк, в годы моего детства считался одним из самых престижных, если не брать во внимание Артек. В то время это была одна из лучших здравниц для детей, родители которых трудились в пищевой промышленности. Самый старший отряд размещался в двух деревянных корпусах на берегу моря. Ближе к столовой четыре отряда среднего возраста, а малышня в здании старой постройки в верхней части лагеря. В нашем шестом отряде один воспитатель, один вожатый и 36 человек отдыхающих.
Просторные и прохладные комнаты с железными кроватями напоминали солдатские казармы, и только цветные покрывала, графин с кипячёной водой и стакан на тумбочке придавали спальням уют.
В палатах несколько раз в день мы наводили порядок и протирали пыль, два раза в день заправляли кровати. Дома этим из нас никто не занимался, но и такая «радость» нас не напрягала.
Путь в столовую проходил по узкой металлической лестнице длиннее Потёмкинской на двадцать две ступени. Спускаться легко, а вот подниматься с полным животом тяжело.
В распорядке дня нас устраивало всё, кроме действий нашего вожатого - ботаника. Фрукт ещё тот. Постоянно кричит, как будто ему что-то защемили. А вот когда рядом находилась воспитательница Лариса Ицхаковна Зильберман, работавшая режиссером крымского телевидения, становился само очарование и даже называл нас по именам. В таких случаях ему не хватало хвоста, как у моего Шайтана. Да! Такого наставника в жизни не забудешь.
У этого ужастика на тонкой длинной шее с огромным кадыком, голова напоминала узбекскую дыню, насаженную на кол. Жидкие, кудрявые, вечно сальные волосы торчали пучками в разные стороны. Узкие губы всегда сомкнуты в саркастической улыбке, острый и выдвинутый вперёд подбородок постоянно дёргался. То, что у людей называют лицом, начиналась с мясистого носа, осёдланного крупными роговыми очками с сильными диоптриями. Плоская гитароподобная фигура, впалая грудная клетка, как после удара кувалдой, небольшие женские плечи под углом 45 градусов. Тонкие, выгнутые в коленях в обратную сторону ножки, костлявые ручонки, а очень длинные пальцы напоминали ивовые прутики.
Единственным украшением этого чувырлы была пара белоснежных верхних зубов, как у кролика, видневшаяся при словоблудии из того места, куда поступала пища. Именно оттуда каждое утро извергался душераздирающий крик: «Подъём».
Будущий педагог Артур Пеньковский, очевидно зашуганный в симферопольском пединституте, здесь пытался насаждать какие-то «научные способы организации отдыха».
Палата №6, находившаяся в самом конце коридора и причислялась к объекту особого внимания. Этот крендель, докладывая воспитателю, не упускал ни единого случая наших срывов, выставляя спальную комнату, как очаг мракобесия. По его указанию мы всегда заходили в столовую последними, постоянно дежурили в корпусе, назначались уборщиками территории и выполняли все грязные работы.
В старших отрядах ребята - вожатые занимались спортом, отдельные даже крутили солнышко на перекладине без страховки, а наш ботаник не мог три раза подтянуться. Даже девчонки - вожатые из других отрядов, не имевшие воздыхателей, игнорировали нашего хряща.
Зато командирский голос Пеньковского очень нравился начальнику лагеря, и он всегда ставил его в пример другим вожатым.
Но были у Артура и слабые места – наш вожатый панически боялся воды!
В момент купания отряда, преданно поглядывая на воспитательницу, с опаской заходил в море. Плавать он вряд ли умел. Обычно удерживаясь на подводном валуне, он стоял по пояс в воде как памятник, постоянно подгребая ручонками.
Пронизывающим взглядом удава, он пристально смотрел на вынырнувших подопечных и громко кричал, что прекратит купание. Когда же кто-то из мальчишек начинал ударять по воде рукой, а другой, направляя брызги в его сторону и заливая его мощные линзы, Артур терял равновесие и падал с камня. В момент его падения все кто находился рядом, специально били по воде руками и ногами, доставляя ему ещё большие неудобства.
Особым «прорывщиком» у него считался Володя Глущенко из Ялты - мой будущий сосед и одноклассник. Он так запугал Вовчика, что тот стал бояться даже тени вожатого. Володя придумал ему кличку «Чума», которая так ярко прилепилась к этому фрукту, что даже девчонки употребляли её в своих разговорах.
Надо отдать ему должное, «Чума» прекрасно играл на скрипке и часто в свободное время уединялся у моря, ублажая пролетающих чаек. В момент музицирования гамм и арпеджио, мы были предоставлены самим себе, и лазали по прибрежным камням в поисках крабов.
В последнюю субботу перед окончанием смены к нашему корпусу на служебной машине подъехала группа симферопольского телевидения, Лариса Ицхаковна ушла с коллегами к директору лагеря.
Чума остался главным, с важным видом обошёл палаты, выключая свет и уединился в воспитательской.
-Чума в комнате Ицхаковны дожирает нашу клубнику, заикаясь от волнения, объявил на всю палату Славик Задорожный, вернувшись из уличного туалета.
На подведении итогов после ужина нашему отряду за лучший внутренний порядок вручали корзинку клубники, которую воспитательница предложила разделить на полдник.
Вовка выскочил в коридор и, подкравшись к комнате воспитателя, проверил достоверность факта, после чего в нашей палате началось бурное обсуждение действий вожатого.
Участвовать в дискуссии у меня не было желания, не говоря ни слова, я лежал в своей постели, мечтая о голубиной охоте.
Неожиданно включился свет. В дверном проёме нарисовалась убогая фигура вожатого.
-Всем встать и вытянуть вперёд руки.
Такую экзекуцию мы уже проходили, но в этот раз он пошёл дальше, укладывая на руки подушки.
-Стоять будете до тех пор, пока не признаетесь, над кем смеялись.
Он подошёл ко мне и приказал вытянуть руки вперёд.
-Не собираюсь в этом участвовать. - Глядя в глаза вожатому, сказал я и положил подушку на место.
Чума врезал мне такой подзатыльник, что я улетел на соседнюю кровать. Подняв меня за левое ухо и залудив пару смачных щелчков в лоб, Чума поднёс свой тоненький как карандаш указательный перст к моему носу и, подражая голосу физрука, заявил:
-Следующий щелчок по носу.
Долго не думая, я вцепился зубами в направленный на меня палец и сжал челюсти, что было силы.
Бас вожатого зазвучал на три октавы выше. Вырвав палец, он выскочил в коридор в такой спешке, что его толстые линзы свалились на мою кровать. Положив его очки на тумбочку, я лёг в постель и укрылся с головой. Мне было обидно и до соплей противно. Кто-то выключил свет.
Утро проходило по накатанному сценарию: нас переодели в парадную, жёлто-синюю лагерную форму и мы попали под прицел телекамеры, снимавшей каждый наш шаг. После обеда выдали по два персика, предназначенных на полдник, и по три призовых клубнички. Выдачу фруктов на камеру не снимали.
Лариса Ицхаковна с отрядом и телевизионщиками уехала в лагерь «Партенит» для обмена опытом, а обитателей шестой палаты по просьбе «Чумы» оставили для уборки территории, а его назначили старшим.
Во время уборки «Чума» подошёл ко мне с вопросом:
-Воспитателю не жаловался?
-А надо?
-Тогда мир? – Спросил он и показал мне свой синий ноготь на потолстевшем, как сосиска, пальце.
-Мир, - сказал я, в душе подавляя смех.
Дружески хлопнув меня по плечу, он удалился в корпус.
Превосходная венгерская мелодия, зазвучавшая из окна его комнаты, как сигнал окончания всех работ. Побросав в кусты веники, мы прокрались в палату и улеглись на кровати.
.....