Рано утром, когда море только просыпалось, а народ, по курортной привычке укладывавшийся спать только под утром, крепко засыпал, мы, не сговариваясь, бежали на пляж.
Лепестками роз был устлан мой путь к морю.
Поначалу меня удивляла первозданная свежесть этого странного ковра из белых, розовых, вишнево-красных нежных лепестков, слегка вогнутых, еще хранивших форму цветка, с которого их сорвал не то ветер, не то время.
Я не знал причины.
Но мне казалось противоестественным уже то, что они лежали прямо на асфальте, и никто не сметал их, никто не спешил собрать в мусорные мешки, убрать с глаз людских подальше.
Но потом я понял, что живущие здесь люди не воспринимает лепестки роз на асфальте, как мусор, как непорядок, что всё здесь немного иначе – свой уклад, свои правила, первое из которых – естественность, а второе – не создавать проблем на пустом месте и не мешать жить друг другу.
Я быстро привык у этому.
На пляже, куда еще не успели придти уборщики, вдоль всей линии прибоя темнозеленым влажным валиком лежали еще живые, остро пахнущие водоросли.
Я так любил этот запах, что мне хотелось зарыться в них лицом. И дышать сквозь этот живой скатанный прибоем валик ламинарий и прочей, сорванной в морских глубинах и у побережья, неземной зелени.
Я наклонялся, зачерпывал руками тяжелую влажную охапку водорослей, подносил их к лицу, вдыхал этот йодистый запах моря, которого нигде больше не было – ни на горных трассах Хибин, ни в долинах нашего Заполярья, поросших мхом и редким вереском…
И только после этого разбегался и бросался в обжигающую холодом морскую пучину – весна была в том году холодной, и температура воды выше 13 градусов не поднималась.
Но всякий раз, перед тем, как нырнуть в море, я краешком глаза отмечал, что она уже здесь – тоненькая девичья фигурка в лучах раннего солнца на самом краешке мола, уходящего далеко в море.
И всякий раз я издали махал ей рукой, и она приветствовала меня так же.
Я ничего не знал о ней. Даже имени. Мне важно было, что я не один, нас было двое, и целое побережье было наше.
За неделю я так привык ко всему этому, столь чужому и странному поначалу – и лепесткам роз под ногами, и валику водорослей вдоль моря, и к девушке в первых лучах солнца, что думал – так будет всегда.
Но однажды я обнаружил, что лепестки исчезли, под ногами чистый асфальт, а пляж пуст.
В то утро я вернулся домой раньше обычного.
– Уже? – удивилась сестренка, рисовавшая на листе бумаги гроздь винограда.
Она всегда рисовала.
Иногда просто карандашом в маленьком блокноте, но всегда было в ее рисунках что-то неуловимо живое. Не знаю, как ей удавалось передать на клочке бумаги и шум ветра в ветвях березы, и мрачность болота с его «баб-ёжкиными колодцами», в одном из которых я чуть не утонул в три года…
– Сегодня у нас будет полный завтрак, – сказала сестренка.
– То есть? – не понял я. – Ты собираешься меня съесть?
– Да нет!
– Так да, или нет? – уточнил я.
Она засмеялась:
– Нет! Просто ты успел к общему завтраку. Мама говорит, когда ты пропадаешь на море, то завтрак неполный.
– Неполноценный, – поправила мама. – Мне кажется он таким, когда кого-то нет за столом.
Она входила в комнату, которую мы снимали у здешних людей, неся перед собой поднос с завтраком.
– А сегодня мы все в сборе. И скоро приедет папа.
– С этого дня все будет полноценным! – сообщила сестренка. – Потому, что сказали, что будет теплая погода. И море будет теплое, как компот. Ты любишь море, теплое, как компот?
– Я люблю всякое море, – сказал я. – И компот люблю. Только отдельно.
Мы засмеялись.
После завтрака мне никуда не хотелось идти.
Я взял книгу и сел к окну на диван.
Было смертельно тихо.
– Что-нибудь случилось? – спросила мама.
– Нет, наверное, – сказал я.
– Наверное? – переспросила она.
В ее голосе была тревога.
– Сегодня не было водорослей на пляже, – сказал я. – И розы перестали осыпаться, наверное…
– А! – сказала мама. – Ты об этом! Просто начался сезон. Мы приехали слишком рано. А сегодня начался обычный сезон.
Я уткнулся в книгу. Внеклассное чтение – на него не хватит и двух летних каникул, если запустишь, а я хорошо знал, что запускать ничего нельзя.
Мне было уже 13.
Санкт-Петербург