День вовсе не спешил закончиться, и город, раскинувшийся по сторонам реки, - сейчас вот разнежившейся под многодневной теплынью и уходившей в свои низовья отблесками ровной своей глади - медленно погружался в нескончаемый вечер, обещавший быть тихим и благостным.
Хотя солнце, за долгий день раскалившееся докрасна, уже совершенно закатилось за край здешней местности в направлении русла реки, - избранном ею ещё в непроглядные для обыденного сознания времена, - но светло еще было вокруг и спокойно. Даже заря вечерняя не будоражила край небес, оставляя после себя чистоту ровно подсвеченного окоёма.
Справа от реки возвышался крутой берег с недюжинными еще остатками леса; а на левом же её берегу проглядывала сквозь частые побеги жилых кварталов серая полоса аэродрома. Совсем уже вдали, колеблющийся в мареве, горизонт разрезали вертикали труб всевозможных комбинатов. Сейчас они выглядели безответно смирными, видимо приберегая свою, столь неизбежную в деле процветания этого края скверну, до столь же неизбежной зимней поры.
Там, в остывающей над лесами побежалости небес, медленно выплывала из-за горизонта едва только различимая туманность, которую легко было принять за призрачно летящую субстанцию чего-то. Выделенный - в безмятежном свечении края небес - странный этот объект возник в пустыни неба совсем недавно, вот только что, и ему не находилось пока определения. Меньше всего он походил на некую - нет, не тарелку летающую, нет, - всего лишь именно туманность, едва уловимая взору и возникшая из ничего на краю уже явно темнеющей синевы, неторопливо приближалась сюда. Словно скользила она по глиссаде к аэродрому, обозначая всю себя изнутри золотисто-соломенными сполохами. Бесшумно надвигалась она теперь на город, пренебрегая всеми правилами аэронавигации. И пусть, запуганный ее настырностью невидимый диспетчер, сдаётся под напором её угроз и, в нарушение всех мыслимых предписаний торопливо, сквозь треск и завывание растревоженного эфира, разрешает-таки посадку этому настырному неопознанному объекту.
-Ринуэй уван уван ту фри фо ю! – посылалась в эфир дежурная фраза корявым на международный язык соотечественником.
Да только что из того – посадка не входит в планы пришельцев. Напротив, туманность, в начале определяемая столь замысловато, нимало между тем не мешкая разрастается в уже полнеба. От притихших летним вечерком полустанков Подкаменная, Огоньки на великой железнодорожной магистрали до сонных уже бурятских деревень, – Сайгуты, Бухун и многия другия – сбивалась во встревоженную кучу тёмная дуга из туч.
Из края в край этой дуги уже перетекали огневые сполохи и редкие стрелы молний - то тут, то там – находили себе слабину в противостоящей стихии былой безмятежности, и тут же падали вниз к самой земле, исчезая там без видимых пока последствий. Ещё глухо ворчала субстанция пришельцев, но уже поднялся ветер, нашёл свою долю пыли на улицах города и, кружа мелкими вихрями свою находку, понёс её куда-то вбок, откуда редкие автомобили неприкаянно пробирались домой, чтобы завершить дела дневных забот; и только цепочки уличных фонарей безучастные к совершающемуся разбою, обречёны были исполнять предписанную устроителями неподвижность, да светлым пятном в, изготовившейся ко встрече с нарушителем покоя, темноте проступали грибными колониями, светящиеся многочисленными своими окнами, жилые кварталы раскиданных вдоль реки микрорайонов; да, где то у себя, на стоянках, прижимались к полосе стальные птицы, напуганные, произвольно явившейся из ниоткуда - да теперь уж и необоримой никакими способами, - разгулявшейся стихией.
Одинокий человек в стремительно пустеющем мире сидел супротив окна и поглощал отведённое ему время привычным перебрасыванием смыслов. Сегодня игра эта зашла столь далеко, что захватила собой не объятые прежде сферы пространств, времён и понятий. Да при этом так ретиво, что, возбуждённые в клокочущем уже горниле бренного черепа, эманации мыслей легко проникали сквозь хрупкую свою преграду, обтянутую увядающей уже кожей, на поверхности которой, перелесками, гнездилась клочковатая поросль бороды и всклокоченных же волос. Сквозь всю эту дремучесть сверкали – преддверием катарсических слёз - сияющие глаза. Ещё малозубый рот участвовал в этой вакханалии, извергая в моменты, видимо явившихся откровений, животные какие-то стоны. Эманации эти своевольные не только вырывались из недр животной субстанции мозга, но и устремлялись прочь от своего источника во все стороны; падали на плоскость нависших, неприютно убогих, стен непритязательной обители, плохо исполняющей обязанности надёжного убежища мыслителю; эманации падали на стены, там преломлялись, отражались, разбивая друг друга и, напуганные так невразумительно явившейся свободой, тотчас же устремлялись толпой обратно в буйную головушку, производя внутри её такую сумятицу, что стройность мышления, случающаяся в минуты просветления, не только никак не наступала, умиротворив бы своего демиурга получившимся результатом, а напротив, звала измученное таковыми генерациями существо, к некоторому протесту против сложившегося обычая коротать время.
Хотелось оставить тусклое это окно, эти облупившиеся стены с грязными разводами протёков воды, случившихся когда-то ранее с несуразной их крыши; звала выйти на простор, пока ещё едва только сотрясаемый первыми угрозами надвигающихся стихий.
Выйти, а там будь, - что будет!
Теперь он сидел на бордюрном камне зеленеющего газона у покатой плоскости, начинающейся просторной асфальтированной площадкой, широко уходящей вниз, к лепесткам дорожной развязки, так же устремляющейся к мосту на той самой, уже знакомой нам реке.
Это простое обстоятельство давало человеку возможность беспрепятственно охватывать взором разворачивающуюся - над, казалось бы, равнодушным ко всему городом - драму уже явно предстоящей грозы.
Рыжая собачонка ещё вертелась возле него и острой своей мордочкой с тонкой архитектурой мелкого звериного своего черепа нетерпеливо подтыкала ладонь его безвольно повисшей руки требуя ласки от него скупого на таковые проявления, человека.
Но было не до неё.
Митра. Божественное существо древности, проникало в его - мы теперь это знаем -всегда готовое к трудам, натренированное сознание; и вновь разворачивало где-то там, внутри его, извечную борьбу невообразимо многозначных образов, понятно что связанных с теми от которых он только что совершил побег.
Зачем все эти темы были нужны - и тем более важны! - этому человеку именно сейчас, когда актуальность трансцендентного величия, казалось, иссякла ещё далеко в древности; и для многих его современников сегодня животрепещущим было совсем другое. Например, недавняя победа отечественных футболистов, и открывшаяся в связи с этим их возможность выгодно перепродать себя в более престижный клуб. Или же рост цен на продукты питания, на топливо, да, наконец, не на шутку разыгравшийся мировой экономический кризис, из которого его страна хитрила извлечь свою геополитическую выгоду, да, как обычно, спотыкалась на скользкой этой дорожке и падала светлым ликом в грязную лужу, что поглубже будет, чем у других участников молодецкого забега на дорожке к мировому господству.
На этом величественном фоне мелкие неурядицы быта представали и вовсе ничтожными, а досужие рассуждения на темы, отвлечённыё от забот дня - это совсем уж ни в какие ворота добропорядочности не входили, а выглядели экстремизмом в изощрённой форме.
Да, здесь, на улицах, готового погрузиться в ночь, города всегда можно было чем занять себя, хотя бы на ниве купли продаж, или в иных сферах накопления универсальных возможностей реализовать свои прихоти; или – просто говоря - добыть денег.
Однако же вот – Митра – неотступно призывал он сегодня, в своих виртуальных розысканиях, это божество.
Так не было ли появление грозовой тучи - оттуда, куда закатилось дневное светило - ответом на твои кощунственные взывания?
Что ж - тогда получай сполна, неосторожный наш проситель!
В землю, совсем рядом, вонзилась огненная стрела, за ней – другая, и мощный раскат грома, поколебал землю. Снова пробежала из края в край извилистая огненная ветвь. От края и до края обрушился на землю грохот. И – словно замерло всё в ожидании чего-то ещё, уже достаточно теперь предсказуемого.
Это предсказуемое было не то что бы нелицеприятно, а, скорее, ужасно, непреклонно и безжалостно, как рок.
От чего-то остро захотелось тогда жить дальше – пусть без высокого смысла – а просто так, как вот эта трава, эта вот прижавшаяся к тебе, так же напуганная собачонка.
А почему?
Зачем?
Наверное потому, что весь вот этот необъятный мир потеряет с твоим вот таким нелепым сейчас уходом, не то что некую часть своего украшения, а как бы померкнет перед лицом разума, и предстанет в своём величии, лишённым главного своего содержания – твоего мятежного духа.
Конечно же, столь высокая оценка собственной значимости была, мягко говоря, не вполне обоснованной, а, если прямо сказать, то и ложной; но неправда эта была той единственной ложью, которую он принимал без, обычного во всяких иных её проявлениях, протеста.
Да была ли она так уж явно выраженной выдумкой, не представала ли она в действительности просто неким преувеличением, гиперболой, связывающей собственную его значимость мизерного со всеобъемлющим окружением, не был ли это способ - едва ли не единственный - отысканный в поисках смысла существования всего живого – способ ухватить тонкую нить, связывающую бесконечность внутри каждого из нас, не важно – осознаёшь ли ты это, или пренебрегающего таковой возможностью, соединяющей себя, как носителя, недоступных косной природе совершенств живого, с беспредельностью вселенских проявлений вещества.
Так эта ложь, неправда, предстаёт той, неуловимой дотоле во многих сомнениях духа, истиной, которая заявляет о себе столь прихотливым образом, давая ещё один повод предположить сомнительность самих чётких определений тщательно разработанных нравственных категорий – а не содержится ли в противопоставлении антиподов некий парадокс, заключающийся в том что, в сущности, этого-то противостояния и не существует. А есть всего-то некое состояние предмета конкретного интереса, увиденное здесь и сейчас с избранной точки наблюдения. А ведь бытие предоставляет нам возможность занять и иные точки наблюдения. Да их есть великое множество …
…Послушай, все же лучше найти тебе сейчас какое-либо укрытие.
А способно ли что противостоять предстоящей трагедии, о возможности которой намекает поступившее предложение?
Почему-то подумается, что нет.
В столь явно обозначившейся безысходности он вскочил со своего места и тут же обнаружил, что ноги его словно бы начали истивать в растворе случившихся волнений. Вот от того-то и так трудно было сделать всего лишь, нелепый какой-то, ватный шаг, а не то чтобы решительно идти на поиск для себя спасения; а уж чтобы убежать отсюда – этого и подавно нет возможности.
А ведь хотелось же!
Усилием воли он сделал необходимых для спасения своего мира, немереных сколько то там шагов и, оказавшись таким чудесным образом под навесом, ухватился там за что то неразличимое в совершавшемся сейчас помрачении, потому что сил уже ни идти, ни стоять – ну уж точно - не было.
Однако же, укрытие, это бессознательно найденное, смехотворно ненадежное, всё-таки ободрило тотчас его, и он остался стоять в дверном проёме, остатками своего измученного сознания отмечая, что вот и первые капли дождя упали в пыль, - одна, другая; а потом зачастили ещё и ещё по - только что пребывавшей пыльном своём состоянии - земле, сейчас вот сразу потемневшей от множественных этих соприкосновений. Моментально образовались ручейки и побежали вниз своим извилистым путём, словно снимая с окружающей обстановки заклятье оцепенения.
И фронт грозы, быстро и легко преодолел линию столь замысловатого сопротивления да теперь уже во всей своей красе представлял себя там, дальше, оставляя позади себя умытую страну, притихшую от быстролётной демонстрации природных сил. Былых же угроз и мистических озарений – словно бы и ни бывало. А осталась разлитая в воздухе свежесть и благоухание умытых июльских трав и листвы.
Обычное дело – быстролётная летняя гроза.
Но жалко собачку – вскоре скончалась она, не знамо от чего.
21.03.2015 2:45.